Ачария очнулся за полночь. Его голова лежала на животе Чандри, пальцы Чандри ласкали его лицо, уши, перебирали волосы.
Он раскрыл глаза, ощутил свое тело, как будто ставшее чужим, и стал расспрашивать себя: кто я, где я, как я здесь очутился, почему темно, что за лес и кто эта женщина?
Ему казалось, что время пошло в обратном направлении, что он опять малыш, что он набегался и заснул рядом с мамой. Он в изумлении озирался по сторонам. Как развернутый хвост павлина, простиралось над ним небо в немеркнувших звездах. Созвездие Семи Мудрецов, похожее на ковш. Рядом со звездой премудрого Агастьи застенчиво мерцала Арундати--символ женской преданности.
От земли тянуло травянистым запахом и сыростью, пахли небесно-синие цветы лесной вишнукранти и дикой сарсапарилы, плыл крепкий дух женского пота. Ночь, звезды, неподвижные очертания древесных крон. Может, снится? Он протер глаза и в тревоге подумал, что совсем не помнит, как попал в лес и куда ему нужно было идти.
-- Чандри,-- произнес он.
Все сразу встало на свои места. Тихий лес и темнота наполнились таинственными перешептываниями. Донесся шорох из-за куста, внезапно ставшего похожим на колесницу, роем закружились светлячки. Он всматривался, вслушивался, пока его глаза не наполнились красками, а уши звуками.
Роились светлячки.
-- Чандри!-- позвал он, коснулся ее живота и сел.
Чандри было страшно от мысли, что Пранешачария может отругать ее, может выказать презрение к ней. А с другой стороны, она надеялась, что плоть брахмина заставит ее тело плодоносить. Чандри была благодарна судьбе -- а вдруг она приобрела таким образом заслуги для следующей жизни?
Пранешачария долго молчал. Потом встал на ноги.
-- Поднимайся, Чандри,-- сказал он.-- Пойдем. Утром соберутся брахмины, и мы расскажем обо всем. Ты им все скажешь. Ну а что касается моего права принять решение о похоронах...-- Пранешачария замялся.-- Нет у меня больше права. Если завтра мне не хватит смелости объясниться с брахминами, придется тебе это сделать. Сам я готов совершить похоронный обряд. Сказать, чтоб кто-нибудь другой за это взялся, не имею права. Вот и все.
Пранешачарии стало как будто чуть легче от собственных слов.
Они вместе перебрались через речку. На другом берегу Чандри смущенно пропустила Ачарию вперед, а сама поотстала.
"Отчего со мной все так выходит?-- напряженно размышляла Чандри.--Отдала я украшения, чтобы сделать как лучше, а вышла одна беда... А теперь вот Ачария. Он так старался насчет обряда, а я все испортила..."
Но Чандри была человеком открытым, умела радоваться жизни и долго корить себя была не в силах. Идя темной улицей, она вспоминала лесную темень, себя у его ног, его руки на себе... движения... и наполнялась ощущением правильности всего, что произошло, и это чувство распускалось в ней, как цветок. Бедный Ачария, он-то, наверно, чувствует совсем другое... Не стоит ей возвращаться на его веранду.
А ей, Чандри, здорово повезло! Какая неожиданная удача! Конечно, рассказать об этом она не сможет -- среди бела дня заморенным этим брахминам, которые сразу набросятся на Ачарию; как она сможет им рассказать, пускай даже сам Ачария попросит ее. Ну ладно, а что же ей все-таки делать теперь? Возвращаться в дом Ачарии не хочется, идти в дом Наранаппы-- жуть берет. Так куда же ей деваться?
С другой стороны, они столько лет прожили вместе, стала подбадривать себя Чандри; пойти в дом Наранаппы и попробовать заснуть на веранде.
"Если будет очень страшно, побегу к Ачарии!-- окончательно решилась Чандри.--На крайний случай есть и этот выход!"
Продолжая уговаривать себя, Чандри отправилась в свой бывший дом. У веранды она остановилась, вслушалась в темноту. Собаки передаивались, как всегда. Чандри поднялась по ступенькам, наткнулась вытянутой рукой на открытую дверь.
"О боже, хоть бы лисицы или собаки не добрались до мертвеца",--подумала она.
Чандри так расстроилась от этой мысли, что перестала бояться. Быстро пройдя на кухню, она уверенно нашарила спички в стенной нише и засветила фонарь. Воняло непереносимо. На полу валялись дохлые крысы. У Чандри сжалось сердце--как она могла бросить тело человека, любившего ее, восстановившего всю аграхару против себя из-за нее, бросить его на произвол судьбы, без всякого присмотра!
Она побежала наверх.
"Надо бы хоть ароматные палочки зажечь, чтобы так не пахло!"-- думала она.
От трупа исходил густой смрад. Живот вздулся огромным шаром, лицо изменилось до неузнаваемости.
Чандри вскрикнула и выскочила вон.
Нет, нет и нет, кричало все ее естество, нет, то, что там наверху,--это не мужчина, который ее любил, нет, нет, между Наранаппой и тем вообще нет связи!
Чандри бежала как одержимая, бежала, размахивая фонарем, бежала вон из аграхары, туда, где жили не брахмины, а простые крестьяне. Она опознала дом Шешаппы, который занимался извозом и по утрам доставлял им свежие яйца,--перед домом Шешаппы была привязана пара хорошо знакомых ей белых быков. Потревоженные быки поднялись на ноги, шумно задыша- ли, загремела цепь, залились лаем собаки. Из двери выглянул Шешаппа. Чандри, задыхаясь, кинулась к нему, несвязно объясняя, зачем она прибежала.
-- Запрягай быков,--требовала Чандри,--отвезем его, где сжигают мертвых. У нас полно дров, возьмем дрова, сожжем его сами!
Шешаппа, крепко выпивший перед сном, никак не мог сообразить, что Чандри надо, а придя в себя и поняв, в чем дело, испугался.
-- Чандри, слушай, Чандри, ты что? Хочешь, чтоб я в аду горел? Как я могу дотронуться до трупа брахмина? Да и за все восемь благ мира не соглашусь, ты что? Я бедный человек, но, если тебе страшно, можешь переночевать у нас, а утром пойдешь себе...
Чандри молча повернулась и снова выбежала на улицу. Что делать? Куда толкнуться? Одна мысль жгла ее: оно гниет, то, что лежит там в доме, гниет, смердит, раздувается. Это не Наранаппа, с которым она спала. Не брахмин. Никто. Труп. Гниющий, смрадный труп.
Чандри пошла к мусульманам. Сказала, что хорошо заплатит. Она отыскала рыбного торговца Ахмада Бари - когда он сидел без денег, Наранаппа дал ему в долг на покупку быков. Ахмад Бари ничего не забыл. Он без звука запряг быков, сложил на подводу и мертвое тело, и дрова, свез на место, где сжигают, развел огонь и подождал, пока костер не прогорел дотла.
Потом он ушел со своей подводой, накручивая быкам хвосты и поторапливая их короткими вскриками.
Чандри вернулась в свой бывший дом, уложила шелковые сари, вынула деньги из шкатулки, взяла украшения, возвращенные ей Ачарией. Ей очень хотелось зайти к Ачарии и поклониться ему напоследок, но этого она делать не стала, а, в надежде захватить утренний автобус на Кундапуру, заторопилась с узлом по лесной тропинке к остановке.
II
А в Париджатапуре на поместительной веранде богатея Манджайи собрались молодые брахмины из нескольких окрестных аграхар. Они пришли репетировать пьесу, тут были и Шрипати, и Ганеша, и Ганганна, и Мандмунатха, и еще много народу. На середине веранды стояла фисгармония, подаренная труппе Наранаппой. Наранаппа всегда приходил на все театральные представления; если бы не он, париджатапурской театральной труппы на свете бы не было. Наранаппа был душой театра -- он помогал деньгами, когда молодежи не удавалось достаточно выручить, он заказал им в Шивамоге задники и необходимый реквизит, он советовал, что играть и как играть. У него единственного во всей округе был патефон, а к нему он собрал все пластинки знаменитого Хиранайи. Наранаппа заводил патефон и ставил пластинки для своих молодых друзей. Когда кругом заговорили о Национальном конгрессе, он первым начал ходить в просторной рубахе и шапочке из домоткани, которые Ганди ввел в обиход. Молодежь горевала о его кончине, но вслух об этом говорить никто не решался из страха перед старшими.
Репетиция не ладилась. Актеры закрыли окна и двери, чтоб уличный шум не мешал, закурили покупные сигареты, но не шло дело -- и все. Шрипати роли не досталось, он явился просто так--не мог устоять перед соблазном. Актерам прислали поднос горячего риса и большой полный кофейник, они ели, почти не переговариваясь. Все думали о Наранаппе. Около полуночи Нагараджа незаметно подмигнул Ганеше. Ганеша подтолкнул Мандмунатху, игравшего женские роли, а тот -- Ганганну. Ганганна потихоньку дернул Шрипати за край дхоти. Когда тайный знак обошел весь круг посвященных, было объявлено, что репетиция закончена. Лишние ушли, тогда Нагараджа запер дверь на задвижку, с важным видом откинул крышку сундука и, напевая развеселую песенку, которую любил Наранаппа, извлек из него две бутылки. Бутылки были уложены в мешок вместе со старательно упакованными стаканами и остатками риса, завернутыми в банановый лист.
-- Все готовы?--спросил Нагараджа.
-- Готовы!
Они друг за другом тихонько спустились по ступенькам.
-- Минуту!--возгласил Мандмунатха, подражая автобусному кондуктору, и ловко опустил в карман нарезанный лимон.
Молодые люди вышли за калитку и отправились на реку. Шрипати посвечивал своим фонариком.
-- Ох, Наранаппа!--вздохнул Нагараджа.--Наранаппа, гуру наш! Вот кто мог целую бутылку выпить, а потом час играть на барабане--и ни разу не сбиться!
Теперь можно вообразить, что в мире нет никого, кроме их пятерых и еще звезд в небе, которые будут наблюдать, как с помощью спиртного молодые люди из робких карликов вырастут в могучих гигантов.
Паузы в беседе заполнялись бормотанием реки, убеждавшим друзей в их отъединенности от мира.
Когда алкоголь начал действовать, Шрипати сказал прерывающимся голосом:
-- Нет у нас больше друга. Умер.
-- Умер,--подтвердил Нагараджа, подбирая рис с листа.--Душа нашей компании. Во всей округеникто так барабаном не владел.
Мандмунатха высосал лимон, но язык его все равно плохо ворочался, и он только повторял: