— Что если?
Но она замолчала.
— Что ж, Леста, мне надо идти. — Я натянул пиджак на влажную ещё рубашку.
— Николай Николаевич, — она встала и умоляюще посмотрела на меня.
— Не беспокойтесь, я отдам тетрадку и обещаю забыть об этом странном письме. Я вижу, вы совершили неожиданный для себя поступок. Будет охота, сами расскажете, я вас тревожить не стану. До свидания, Леста. Кстати, откуда такое странное имя?
— Бабушка назвала.
— Красиво. Итак, встретимся на уроке.
— Спасибо, — прошептала она.
Вера Петровна познакомила меня с Поэтом. Нет нужды называть его имя, сейчас оно слишком известно. Вскинув небольшую седую голову, Поэт сунул мне руку ладошкой и резко спросил:
— Пишем стихи?
— Н-нет… — я растерялся.
— Мне не совать! Сам не пишу и стихов не читаю. Всё сжёг!
Вера Петровна вступилась:
— Ну, Светик, — так она его называла, — это не протеже, это коллега и мой постоялец. Учитель литературы.
Лицо Поэта сделалось язвительным.
— Пушкина обожаете?
Я согласно кивнул.
— Все обожают Пушкина! Это проще пареной репы обожать Пушкина. А вы знаете, что он написал о Керн?
— Конечно.
— Да не «чудное мгновенье», а другое, в письме!
— Светик, ну что ты мучаешь юношу, — сказала Вера Петровна, чиркая спичкой.
— Вот все они обожают Пушкина, — продолжал Поэт, — икону нашли. А может, ещё Маяковского?
Я неопределённо пожал плечами.
— А сами в Пушкине ни черта не понимают.
Тут уж я был уязвлён и позволил себе заметить, что занимался в семинаре у замечательных пушкинистов.
— Это кого? — быстро спросил Поэт.
Я начал перечислять. Лицо Поэта приняло скучный вид, и он демонстративно зевнул.
— Между прочим, вот этот, — перебил он меня, — стряпал доносы. Тоже мне, пушкинист. Да и сам, — Поэт поднял палец, — сам ведь не брезговал, наш величайший! Кто Катерине Ушаковой представил донос на её жениха? Разве не Пушкин? А для чего? Сам добивался её руки!
— Но это личные дела, не политика! — воскликнул я.
— Донос есть донос, — пробормотал Поэт.
— Не сбивай юношу с толка. — Вера Петровна глубоко затянулась.
— А то они Пушкина любят. Сотворили икону.
— Любят его стихи, — сказала Вера Петровна. — У каждого человека есть слабости. Даже у гения.
— А у меня слабости есть? — на лице Поэта появилось наивное выраженье.
— Ты, Светик, не в меру задирист.
— Я им покажу! — Поэт вновь поднял палец. — Они у меня все попляшут!
— Испугались! — захохотала Вера Петровна. — И кому это им?
Поэт насупился.
— Вы, Коля, его не пугайтесь, — сказала Вера Петровна, — он добрый.
— Чушь! — сердито сказал Поэт. — У тебя, Вера, одни клише. Этот добрый, этот злой, этот трусливый, а этот храбрый. А что там, кстати, от Севы?
— Ждёт. Сейчас многие ждут.
— Только не я, — отрезал Поэт, — мне ничего не нужно. По крайней мере от них.
— Что ж, и в Москву не поедешь?
— Поеду! Только просить ничего не буду. И каждому, кто меня предал, плюну в лицо!
— Если бы это знать. — Вера Петровна вздохнула.
— Узнаем! Рано или поздно узнаем всё.
— Сомневаюсь, — сказала Вера Петровна.
С Поэтом я скоро сошёлся ближе. Несмотря на воинственные заявления, он оказался мягким незлобивым человеком. По сравнению с другими судьба его в тридцатых годах сложилась относительно благополучно. Он не попал на Колыму, где вряд ли бы выжил, а с партией таких же «счастливчиков» угодил на строительство Сталинодольска, где и осел, получив освобожденье в начале пятидесятых. Теперь он работал в местной газетёнке корректором, а заодно собирал материалы по истории забытых Богом Бобров. Собственно, на этом мы с ним и сблизились, ибо, как я уже говорил, дед мой когда-то учительствовал в здешних местах.
Краеведческого музея в Бобрах не было, его только предполагали открыть, а все экспонаты состояли из раскопанных черепков древнего поселения, костей животных и ржавых обломков оружия. Поэт, однако, собрал кое-какие книги, рукописи и несколько документов, самым старым из которых была грамота екатерининских времён, дарующая эти земли небезызвестному путешественнику и этнографу Колотову. После смерти Колотова земли перекупил богатый граф Бобровницкнй, внук его оставался хозяином до наступления новейших времён, а потом сгинул где-то бесследно.