Серёжа махнул рукой.
— Я говорил, болото. Не обращайте внимания, Николай Николаевич. Нас они никогда не поймут. И Тютчева вам припомнят.
— Так о чём ты хотел говорить?
Я чувствовал себя неуютно. Тайный мир, который сам по себе родился между мной и Лестой, учителем и ученицей, был так хрупок, так уязвим, что любое, самое лёгкое прикосновение могло разрушить его в мановение ока. Тем более что Серёжа Камсков был лицом, так сказать, заинтересованным. У него существовал свой не менее хрупкий мир, в котором царила девочка в красном берете.
— Так о чём ты хотел говорить?
— Николай Николаевич, — произнёс он глухо. — У меня есть план. Арсеньеву надо перевести в другую школу.
Я остановился и сделал удивлённый вид.
— Зачем?
— Она здесь погибнет. Николай Николаевич, — он заговорил горячо, — вы сами сказали, что с ней надо бережно. Есть ещё время, а дальше будет поздно. Ей надо уйти из класса. Её не понимают. Учителя придираться стали. Химоза ненавидит просто, ставит двойки, обзывает аристократкой.
— Но разве это укор?
— Укор! Для Химозы укор. Она ненавидит всё, что вышло не из окопов или землянок.
— Аристократы тоже воевали. И даже неплохо.
— Я в переносном смысле. Арсеньевой здесь тяжело. Она на пределе.
— В другой школе будет лучше?
— Пока они разберутся! Ведь здесь она проучилась два года. Ей кончать десятилетку.
— Но неужели всё так драматично?
— Вы просто не до конца знаете, Николай Николаевич. Арсеньеву всё выбивает из колеи. Вот сегодня прочитали Тютчева. Можем поспорить, завтра в школу она не придёт.
— Как так?
— Я видел. Что-то её потрясло. Она опять заболеет. Вы, кстати, здорово выдержали паузу перед концом. Как актёр.
Я пожал плечами, а в голове моей стремительно и сжато неслись тютчевские строки:
— Николай Николаевич, ей надо переводиться…
— Положим, Серёжа, я с тобой соглашусь. Но как же сама Леста? Ты уверен, что и она согласится с тобой?
— Ей всё равно. Она живёт как во сне. Особенно сейчас.
— И как это сделать? Нужно согласие матери, учителей. Должна быть причина, в конце концов. Почему с этой идеей ты обратился ко мне?
Он посмотрел на меня в упор.
— А к кому же ещё?
— Не знаю, не знаю. Я новичок в этой школе. Во всяком случае, не в первой же четверти ей уходить. Надо кончить девятый, а там посмотрим. Может быть, всё утрясётся.
— У меня плохое предчувствие, — мрачно сказал Камсков.
Случился у меня разговор и с двумя подругами, Гончаровой и Феодориди.
В школе бурлил и веселился субботник. На долю 9-го «А» досталась уборка класса, учительской третьего этажа и зоологического кабинета. Девочки, повязавшись платками, споро вытирали пыль, мыли полы. Мальчики носили воду, задирали девчонок и время от времени исчезали в общеизвестных местах, откуда явственно тянуло дымом. Проханов никогда не работал. За него трудилась компания, Струк, Орлов и Куранов. Флегматичный Проха сидел на подоконнике и ковырял то в носу, то в ухе. Кажется, его ничто не интересовало. Однажды лишь вспыхнула искра любопытства, когда я читал иронические строки Тургенева о двадцатилетних российских генералах, убивающих время на европейском курорте. Проханов даже задал вопрос: «В двадцать лет генерал? Враньё». Пришлось объяснять, что продвижение к чинам в старые времена отличалось от нынешнего. С рождения дети сановитых дворян записывались в гвардию, иные годам к шестнадцати достигали штабс-капитана, а то и майора. Бывали и малолетние полковники. Это поразило Проханова совершенно. Я видел, как он тайком листал на уроке библиотечную книгу «Герои Отечественной войны 1812 года». Время от времени Проханов являлся то с подбитым глазом, то с шишкой на лбу. Я знал, что он верховодит группой подростков в барачном квартале. Им противостоит банда какого-то Лисагора. Время от времени возникают драки, доходящие до поножовщины. В этих драках Проха неистов. В школе, однако, тих, незаметен. И будто бы из-за матери, которую бьёт отец и все благие надежды которой связаны только с сыном. Отца Проханов грозится убить. В школе делают вид, что ничего об этом не знают. Приводов в милицию у Проханова пока нет. Но на третий год в девятом его не оставят, уж как-нибудь выпихнут из благополучных стен. Проханов не был учеником, он только числился. Судьба его в этом смысле педсовет не интересовала. «Отпетый» — как-то выразился про него директор.
Его дружки тянулись к этой же тропке. В особенности исполнительный «молотобоец» Куранов и вечно озлобленный Струк. Может быть, только Орлов отличался в сторону сентимента. Он вечно влюблялся. Прошлогодней страстью была Феодориди, и на руке его выше локтя появилось фиолетовое сердце, пронзённое стрелой с именем «Стана». В этом году он влюбился в Круглову и собирался украсить её именем другую руку. Орлову мешали уши. Ко всему можно привыкнуть, но такие уши переводят человека в разряд посмешища, особенно для прекрасного пола. Орлов это знал, и способ его ухаживаний был шутовской. Он задирал, кривлялся, мог толкнуть, ущипнуть до синяков. Девочки не любили Орлова.
Окружение Маслова стояло по развитию выше. Но было что-то тайно несимпатичное в их отношениях. В сущности, Прудков, Валет и Петренко так и оставались тройкой адъютантов, сменявших друг друга на этом посту. Только однажды я видел маленький бунт. Валет и Петренко, чем-то задетые, пару дней сторонились своего генерала. Надо отдать должное Маслову, он быстро уладил конфликт. Я видел сам, как он подошёл к Петренко, взял за плечо и говорил что-то мягко, ласково улыбаясь. Петренко расцвёл. Маленькая уступка со стороны командира — великое дело для рядового.
На субботнике Маслов трудился, как все. Даже вымыл полы в коридоре. Был разговорчив и весел, а мне подмигнул панибратски.
В зоологическом кабинете хозяйничали Гончарова и Феодориди. Я рассматривал скудные муляжи динозавров и пыльные чучела птиц.
— Арсеньевой снова нет, — как бы невзначай произнесла Гончарова.
— Да, да, — рассеянно согласился я. — Опять болеет?
— Мы ещё не были у неё, — ответила Стана.
Я бросил пробный камень:
— Странная всё-таки девочка. Не такая, как все.
Наташа и Стана молчали, продолжая протирать унылого медведя из папье-маше.
— Как она учится по другим предметам?
— По химии двойки, по физике тройки, по математике то и другое, — сказала Наташа.
— Неспособная?
— Ну да! — возразила Стана. — Просто не хочет.
— Лентяйка?
— Да вроде нет…
— Я вижу, не слишком знаете свою подругу.
— Какая подруга! — возразила Наташа. — Попробуй с ней подружи!
— А что такое?