— Подожди, Гончарова, — солидно сказал Маслов. — Дело не только в Арсеньевой. Я уже говорил.
— А чего она на собрания не ходит? — спросил чернявый.
— Потому что антиобщественный человек, индивидуалистка!
Дверь приоткрылась, в неё сунулась голова Камскова.
— Можно поприсутствовать?
— А, Камсков, заходи, — сказал белобрысый.
— Здесь комитет, — сухо произнёс Маслов.
— Но не закрытый, — возразил белобрысый. — Камсков с вами учится? Знает Арсеньеву?
— Прекрасно знаю, — сказал Камсков и сел в отдалении на стул.
— Какое у тебя о ней мнение?
— Хорошее.
— Хм… а ты знаешь, что она ходит в церковь?
— Ну и что?
— Как что? — белобрысый поглядел на Маслова. — У тебя заседание не подготовлено. Люди разное говорят.
— Во всём классе он один защищает, — вмешалась Гончарова.
Камсков усмехнулся.
— Слабых надо защищать, Гончарова.
— Нашёл слабую!
— Попрошу внимания! — сказал Маслов. — Ставится вопрос об антирелигиозной пропаганде.
— Её вообще нужно исключить! — сказала Гончарова.
— Откуда? — спросил Камсков.
— На собрания не ходит! Общественные поручения не выполняет! Её попросили участвовать в самодеятельности, она отказалась! Почему надо держать таких? Я предлагаю исключить!
— Откуда? — снова спросил Камсков.
— Что ты кривляешься? Сам знаешь, откуда. Кроме того, ты не член комитета. Зачем тут сидишь?
— Я спросил разрешения.
— Арсеньеву мы исключим, так и знай!
— Откуда?
— Из комсомола!
— Но как же можно исключить оттуда, где она никогда не была? — спокойно спросил Камсков.
— Что значит, не была? Арсеньева комсомолка!
— Увы, — сказал Камсков. — Арсеньева не комсомолка. И комсомолкой никогда не была.
Воцарилось молчанье. Все уставились на Камскова. Тот сидел спокойно. Даже откинулся на спинку стула, положил ногу на ногу.
— Что ты говоришь такое? — спросила Гончарова. — Ты даёшь отчёт?
— Даю, — усмехнувшись, сказал Камсков.
— Почему это не комсомолка?
— Потому что нет.
— Позволь, — Маслов кашлянул. — Арсеньева числится в ведомости, она платит взносы.
— Да, — сказал Камсков, — числится и платит. Верней, платит тот, кто собирает. Я, например, платил. И ты, Толя, платишь. Ставишь галочку и вносишь за неё две копейки.
Маслов снова кашлянул.
— Такое, конечно, случается. Я и за тебя платил, и за Гончарову. Просто удобнее отдать деньги сразу. Но вы же возвращаете долг.
— Сумма, конечно, невелика, — согласился Камсков. — Но Арсеньева к этим взносам не имеет никакого отношенья.
Все напряглись. Даже восьмиклассница перестала теребить косичку и приоткрыла от удивления рот.
— Я не понимаю, что происходит, — сказал белобрысый. — Маслов, может, ты объяснишь?
— Я тоже не понимаю… — Маслов был явно растерян.
— Объяснить могу я, — ответил Камсков. — Как вы знаете, в прошлом году наш восьмой «А» поставил абсолютный рекорд. Он стал на все сто процентов комсомольским. Об этом даже написали в районной газете, а наш комсорг Анатолий Маслов стал благодаря этому делегатом районной конференции.
— При чём здесь рекорды! — воскликнул Маслов. — Меня выдвинули по общественной работе!
— А в это время в классе как раз появилась Арсеньева. Ты помнишь, Маслов, что ты сказал, убывая на свою конференцию?
— Не помню, — сказал Маслов.
— Ты сказал: «Прими у неё взносы». Я и принял. Так, как все у нас принимают. Поставил фамилию в ведомость, внёс две копейки. От чистого сердца. А на конференции, с трибуны ты опять говорил о своём «стопроцентно комсомольском» классе. Суть в том, дорогой вожак, что Арсеньева никогда не была комсомолкой.