— Я не знаю. — Она совсем смешалась.
— Во всяком случае, дело поправить трудно. Слово не воробей. Тем более из репродуктора.
— Николай Николаевич… — Поднимает глаза, в них стоят слёзы. — Маслов с Камсковым подрались.
— Когда? — Этого ещё не хватало!
— Сегодня после уроков. — Смахнула рукой слезу. — Вообще целая драка. Камсков подошёл и плюнул ему на парту. Маслов его ударил, Камсков ответил. Тут эти, Валет и Прудков, подскочили. Петренко потом. Повалили Камскова. Коврайский хотел защищать. Но он слабый, и его повалили. Проханов сначала сидел, смотрел, а потом развернулся и Маслова по лицу. За ним Куранов и Струк. Целая драка. Мы закричали, кинулись разнимать.
— Где это было?
— Прямо в классе! Маслову разбили нос и лицо. У Камскова шишка на лбу. У парты отломали крышку, разбили стекло в шкафу.
— Кто-нибудь видел?
— Розалия прибежала. Что теперь будет, Николай Николаевич! — Слёзы бежали у неё в три ручья.
— Из-за чего была ссора?
— Я же сказала, он плюнул.
— И никаких выяснений?
— Нет, сразу драка. У Маслова кровь по лицу…
— Ну ничего, ничего, — пробовал успокоить и сам успокоиться я. — Мальчики иногда дерутся.
— Да! Если б не в классе. И ещё Розалия. Она прямо завизжала!
— Ничего, ничего, — бормотал я, — всё утрясётся. Жалко, меня не было, жалко.
— И хорошо, что не было, Николай Николаевич. А то бы они всё свалили на вас.
— Почему на меня?
— Не знаю. Я поняла недавно.
— И кто «они»?
— Ну, разные. Только мы на вашей стороне. И не обижайтесь…
Я достал платок, вытер слёзы с её румяных тугих щёк, поглядел в карие потеплевшие глазки, и мне стало легче.
Педсовет.
Учительская третьего этажа это большая комната с двумя светлыми окнами. На одном подоконнике фикус в огромном горшке, на другом шеренга горшочков поменьше. Поливать цветы обожала «немка» Эмилия Германовна Леммерман. Она всё ждала, что распустится какой-то загадочный голубой кактус, но кактус не спешил, предоставляя возможность смаковать ожидание. По бокам комнаты грудились многочисленные столики, ящики и шкафы. Непременные карты на стенах, глобус, разбитые песочные часы, груды коробок и папок. Набор портретов, меняющийся в соответствии с велением времени. Пятирожковая люстра под потолком и, наконец, самый значительный предмет обстановки — длинный стол, накрытый зелёным сукном с плеядами разномастных пятен от синих чернильных до серых клеевых. Были и откровенные дырки. За этим центральным столом и вершились дела педсоветов, по большей части нудные, не нужные никому, и лишь иногда, как сегодня, разогретые предчувствием распри или скандала.
Да, Розенталь «заболел». Да, Розанова послали в область. Но больше всего удивляло отсутствие Котика. Остальные явились вовремя. Директор, пыхтя, занял место в торце. Рядом с ним перелистывал бумажки завуч. Лилечка, как всегда, ближе к выходу. Рядом с ней физкультурник, имя которого я, раз услышав, забыл навсегда. Химоза имела торжественный строгий вид, и я заключил с опаской, что на сегодняшнем заседанье ей отводилась определённая роль. Впоследствии оказалось, что я ошибся. Конышев уменьшался на глазах, стараясь сделаться незаметным. Он тужился целиком погрузиться в свои просторные валенки. Леммерман шевелила губами, направив безмятежный взор в тополя за окном. То ли она в тысячный раз твердила любимое стихотворение Гейне, то ли заучивала новый рецепт пирога, которые без устали собирала и устно и письменно. Наконец, Розалия с видом обиженного ребёнка, с припухлыми от слёз глазами, демонстративно забилась в угол, всем видом своим говоря: «Да, я несчастна, я оскорблена, но не обращайте внимания, я вынесу всё». Были ещё какие-то лица. Старушка ботаничка, лысоватый историк, военрук и прочие, не пожелавшие задержаться в «terra memoria», стране моих воспоминаний.
Завуч Иван Иванович долго перебирал бумажки. Директор покашливал. Лилечка шепталась с физкультурником. Конышев не удержался и громко сморкнулся. Химоза стукнула карандашом.
— Так… — произнёс Рагулькин, оторвав голову от бумаг, — все у нас в сборе? — Он обвёл взглядом учительскую. — А где же Константин Витальевич? — Помедлив, добавил: — Лия Аркадьевна?
— А почему я? — встрепенулась Лилечка. — Я не знаю. Наверное, придёт.
— Так… — протянул Рагулькин и поглядел на часы. — Что же, начнём. Товарищи…
Полилась длинная вступительная речь. О том, что мы живём в особый период. Ответственный и решающий. О судьбах страны. О тружениках и пятилетках. О надвигающемся съезде. О молодой смене. О роли учителей. Об успехах школы. Но и о недостатках.
— О них мы не можем молчать. — Наполеон поправил бордовый галстук. — Недостатки имеются. За первую четверть успеваемость в старших классах упала… — Наполеон глянул в блокнот, — на ноль целых семь десятых процента. Посещаемость также…
— Но это из-за болезни, — робко возразил кто-то, — был грипп.
— Товарищи! — Наполеон повысил голос. — Комиссия нас не спросит! Цифры есть цифры. А кроме того, много случаев поведения. В школу проникает чуждая идеология. Я знаю, что в десятых классах кое-кто стал одеваться вызывающе. Появились причёски с коками. Мало нам иллюстраций в «Крокодиле»? Мы хотим иметь у себя? На вечера проникают какие-то типы. Были дебоши и драки. Нет, товарищи, надо пресекать строжайше. Вплоть до исключения!
Наполеон снова посмотрел на часы.
— Есть и назревшие вопросы…
В этот момент приотворилась дверь, и появилась физиономия Котика.
— А, Константин Витальевич! — воскликнул Наполеон. — Проходите. Занимайте места.
— Угу, — буркнул Котик, проскользнул в дверь, споткнулся о туфельку Лилечки, чуть не упал и как-то неловко плюхнулся рядом на стул.
— Разные есть вопросы, — продолжил завуч, — вопросы тревожные… — он заворошил бумажки, — требующие безотлагательного…
Розалия трагически вздохнула и уткнулась в платок.
— Например, драка в девятом «А», — сказал Наполеон.
В учительской установилась особая тишина.
— Представьте себе, товарищи, настоящая драка, прямо в классе. Кстати, кто у нас классный? — Наполеон поднял задумчивый взгляд в потолок.
— Я, — тихо сказал Конышев.
— Что же у вас приключилось, Павел Андреевич? — мягко вопросил завуч.
— Не знаю, я не был. Не присутствовал, — испуганно ответил Конышев.
— Болели? — участливо спросил Наполеон.
— Недомогал…
— Так, так… И может, присутствовал кто-то из учителей?