"Вот дурак!" - с бешенством подумал Юрий и с раздражением возразил:
- Ах, Боже мой!.. Да какое нам дело, принесет ли наша смерть кому-нибудь пользу или нет!
- А твоя крестная смерть!
- То другое дело, - нерешительно и мгновенно остывая, возразил Юрий.
- Ты сам себе противоречишь, - с чувством превосходства заметил Новиков, великодушно не глядя на Юрия.
Юрий поймал этот тон и весь загорелся. Он стал ворошить свои черные, упрямые волосы и злиться.
- Никогда я себе не противоречу... Это вполне понятно, если я умираю сам, по своему собственному желанию...
- Все одно, - продолжал, не сдаваясь, тем же тоном Новиков, - вам всем просто хочется фейерверка, аплодисментов... Эгоизм это все!..
- Ну и пусть... это не меняет дела...
Разговор спутался. Юрий почувствовал, что действительно вышло что-то не так, и не мог поймать нити, которая еще несколько минут назад казалась ему натянутой, как струна. Он походил по комнате, сердито дыша, и, успокаивая себя, подумал, как всегда в таких случаях:
"Бывает иногда, что я как-то не в ударе... иной раз говоришь ясно, точно все перед глазами стоит, а иной раз точно вот кто-то связал во рту язык... все выходит нескладно... грубо... Это бывает!"
Они помолчали. Юрий походил по комнате, постоял у окна и взялся за фуражку.
- Пойдем пройдемся, - сказал он.
- Пойдем, - согласился Новиков, с тайной надеждой, и страхом, и радостью думая о том, что они могут случайно встретить Лиду Санину.
IX
Они прошли по бульвару раз и другой, не встретив знакомых, и слушали музыку, по обыкновению игравшую в саду. Играла она нестройно и фальшиво, но издали казалась нежной и грустной. Навстречу им все попадались мужчины и женщины, заигрывавшие друг с другом. Их смех и громкие возбужденные голоса не шли к тихой грустной музыке и тихому грустному вечеру и раздражали Юрия. В самом конце бульвара к ним подошел Санин и весело поздоровался. Юрию он не нравился и поэтому разговор не вязался. Санин смеялся над всем, что попадалось им на глаза, потом встретил Иванова и ушел с ним.
- Куда вы? - спросил Новиков.
- Угостить друга хочу! - отвечал Иванов, достал из кармана и торжественно показал бутылку водки.
Санин весело засмеялся.
Юрию и эта водка, и этот смех показались неестественными и пошлыми, и он брезгливо отвернулся. Санин это заметил, но не сказал ничего.
- Благодарю, мол, тебя, Господи, что я не таков, как этот мытарь! двусмысленно усмехаясь, пробасил Иванов.
Юрий покраснел.
"Тоже... острит еще!" - подумал он презрительно, пожал плечами и отошел.
- Новиков, бессознательный фарисей, пойдем с нами! - пристал Иванов.
- Какого черта?
- Водку пить!
Новиков тоскливо оглянул бульвар, но Лиды не было видно нигде.
- Лида дома сидит и в своих грехах кается, - улыбаясь, заметил Санин.
- Глупости, - обидчиво пробормотал Новиков, у меня больной...
- Который умрет и без твоей помощи, - отозвался Иванов. - Впрочем, и водку мы можем выпить без твоего содействия.
"Напиться, что ли!" - с горечью подумал Новиков и сказал:
- Ну, ладно... пойдем!
Они ушли, и Юрию еще долго слышен был грубый бас Иванова и беззаботно-ласковый смех Санина.
Он опять пошел вдоль бульвара. Его окликнули женские голоса. Зина Карсавина и учительница Дубова сидели на одной из бульварных скамеек. Было уже совсем темно, и в тени едва виднелись их фигуры в темных платьях, без шляп и с книгами в руках. Юрий быстро и охотно подошел.
- Откуда? - спросил он, здороваясь.
- В библиотеке были, - ответила Карсавина.
Дубова молча подвинулась, очищая возле себя место, и хотя Юрию хотелось сесть возле Карсавиной, но было неловко, и он сел рядом с некрасивой учительницей.
- Отчего у вас такое мрачно-раздирательное лицо? - спросила Дубова, по привычке язвительно кривя свои тонкие, сухие губы.
- С чего вы взяли, мрачное? Самое веселое. А впрочем, и вправду, скучно что-то...
- Делать вам, видно, нечего, - насмешливо возразила Дубова.
- А вам есть что делать?
- Да, плакать некогда.
- Я и не плачу.
- Ну, хнычете... - шутила Дубова.
- Так уж жизнь моя сложилась теперь, что я и смеяться разучился.
В голосе его прорвались такие горькие нотки, что все невольно примолкли. Юрий помолчал и улыбнулся.
- Один мой приятель говорил мне, что жизнь моя назидательна, - сказал он, хотя никто этого не говорил.
- В каком смысле? - спросила Карсавина осторожно.
- В смысле того, как не следует жить человеку.