- Я слышал, что вы уезжаете? - вдруг спросил он, задумчиво глядя в пол.
Зарудин удивился, как не пришла ему самому в голову такая простая и удобная мысль.
"А!.. Взять отпуск месяца на два..." - мелькнуло у него в мозгу, и Зарудин поспешно ответил:
- Да, собираюсь... Надо бы отдохнуть, проветриться... знаете... Заплесневеешь на одном месте!
Санин вдруг засмеялся. Весь этот разговор, в котором ни одно слово не выражало того, что чувствовали и думали люди, вся его никого не обманывающая ложность и то, что все, явно видя, что никто не верит, продолжали обманывать друг друга, рассмешили его. И решительное, веселое чувство свободной волной прихлынуло к его душе.
- Скатертью дорога, - сказал он первое, что пришло ему в голову.
И как будто со всех слетел строгий, крахмальный костюм, все три человека мгновенно изменились. Марья Ивановна побледнела и стала меньше, в глазах Волошина мелькнуло трусливо-животное чувство, превратившее его в насторожившегося зверька, а Зарудин тихо и неуверенно поднялся со своего места. Живое движение прошло по комнате.
- Что? - подавленным голосом спросил Зарудин, и голос его был тот самый, который не мог быть ему несвойствен в эту минуту.
Волошин испуганно и мелко засмеялся, острыми пугливыми глазками отыскивая свою шляпу. Санин, не отвечая Зарудину, с веселым и злым лицом, нашел шляпу Волошина и подал ему. Волошин раскрыл рот, и из него вышел тоненький придавленный звук, похожий на жалобный писк.
- Как это понять? - с отчаянием крикнул Зарудин, совершенно теряя почву. "Скандал!" пронеслось в его помертвелом мозгу.
- Так и понимайте, - сказал Санин, - вы тут совершенно не нужны и вы доставите всем большое удовольствие, если уберетесь отсюда.
Зарудин шагнул вперед. Лицо его стало страшно, и белые зубы оскалились зловеще и зверино.
- А-а... вот как... - проговорил он, судорожно задыхаясь.
- Пошел вон, - с презрением, коротко и твердо ответил Санин.
И в голосе его послышалась такая стальная и страшная угроза, что Зарудин отступил и замолчал, нелепо и дико вращая зрачками.
- Это черт знает что такое... - негромко пробормотал Волошин и поспешно направился к дверям, пряча голову в плечи.
Но в дверях показалась Лида.
Никогда, ни прежде, ни после, она не чувствовала себя такой униженной, точно голая рабыня, из-за которой на рынке разодрались самцы. В первую минуту, когда она узнала о приходе Зарудина с Волошиным и отчетливо поняла смысл этого прихода, чувство физического унижения было так велико, что она нервно зарыдала и убежала в сад, к реке, с вновь возникшей мыслью о самоубийстве.
Да что же это?.. Неужели этому еще не конец!.. Неужели я совершила такое ужасное преступление, что оно никогда не простится и всегда, всякий будет иметь право... - чуть не закричала она, заломив над головой руки.
Но в саду было так ясно и светло, так мирно жили там яркие цветы, пчелы и птицы, так голубело небо, так блестела у осоки вода и так обрадовался фокстерьер Милль тому, что она побежала, что Лида опомнилась. Она вдруг инстинктивно вспомнила, что и всегда так же охотно и жадно бегали за ней мужчины, вспомнила свое оживление, которое напрягало все ее тело под взглядами этих мужчин, и потом совсем сознательно в ней пробудилось чувство гордости и правоты.
"Ну что ж, - подумала она, - какое мне дело... он так он... ну, любила, теперь разошлись... И никто, никогда не смеет меня презирать!"
Она круто повернулась к дому и пошла.
В дверях Лида появилась не такою, какою привыкли видеть ее чужие люди. Не как всегда, вместо обычной модной и вычурной прически у нее на спине мягко спускалась толстая и пышная коса, вместо изящного изощренного туалета на груди и плечах легко и просто была легкая кофточка, наивно показывавшая освобожденное прекрасное тело, и вся она, в этом милом, простом, домашнем виде была как-то неожиданно прекрасна и обаятельна.
Странно улыбаясь, улыбкой, делавшей ее похожей на брата, Лида как будто спокойно перешагнула порог и сказала звучным и красивым голосом, с особенно милыми девичьими нотками:
- Вот и я... Куда же вы?.. Виктор Сергеевич, бросьте фуражку!..
Санин замолчал и с любопытным восторгом, широко открыв глаза, глядел на сестру,
"Это еще что!" - подумал он.
Какая-то внутренняя сила, и грозная, и милая, и непреоборимая, и женственно-нежная, вошла в комнату. Точно укротительница вошла в клетку разодравшихся диких зверей. Мужчины вдруг стали мягки и покорны. Видите ли, Лидия Петровна, - с замешательством проговорил Зарудин.
И как только он заговорил, мило-жалкое, беспомощное выражение скользнуло по лицу Лиды. Она быстро взглянула на него и вдруг ей стало невыносимо больно. Болезненно чувствительный оттенок физической нежности проснулся в ней и мучительно захотелось на что-то надеяться. Но это желание мгновенно же сменилось острой животной необходимостью доказать ему, как много он сам потерял и как она все-таки прекрасна, несмотря на горе и унижение, которое он причинил ей.
- Ничего я не хочу видеть! - и в самом деле, почти закрывая красивые глаза властно и несколько театрально произнесла Лида.
С Волошиным сделалось что-то странное: эта прелестная теплота, шедшая от едва прикрытого, нежного женского тела, открывшегося в неожиданной милой домашней красоте, разварила все его существо. Острый язычок мгновенно облизал его пересохшие губы, глазки сузились и все тело, под просторным светлым костюмом, отекло в бессильном физическом восторге.
- Представьте же... - сказала Лида, через плечо поворачивая к нему большие девичьи глаза, мягко и своевольно оттененные ресницами.
- Волошин... Павел Львович... - пробормотал Зарудин.
"И такая красавица была моей любовницей!" - и с искренним восторгом, и с хвастливым чувством перед Волошиным, и с легким уколом сознания невозвратимой потери мелькнуло в нем.
Лида медленно повернулась к матери.
- Мама, вас там спрашивают... сказала она.
- Мне не до... - начала Марья Ивановна.
- Я говорю... - перебила Лида, и в голосе ее неожиданно зазвучали слезы.
Марья Ивановна торопливо встала. Санин смотрел на Лиду, и ноздри его раздувались широко и сильно.
- Господа, пойдемте в сад... Тут жарко! - сказала Лида и, как прежде, не глядя, идут ли за ней, пошла на балкон.
Мужчины, как загипнотизированные, двинулись за ней и было похоже, точно она опутала их своей косой и насильно ведет, куда хочет. Волошин шел впереди, восхищенный и обостренный, позабыв все на свете, кроме нее.
Лида села под липой в качалку и вытянула маленькие ноги в желтых туфельках на просвечивающихся черных чулках. В ней как будто было два существа: одно томилось от стыда, обиды и тоски, другое упрямо принимало сознательно возбуждающие позы, одну красивее и гибче другой. И первое с омерзением смотрело и на себя, и на мужчин, и на всю жизнь.
- Ну, Павел Львович... какое впечатление производит на вас наша глушь? - щуря глаза, спрашивала Лида.
Волошин быстро скрестил и потер пальцы.
- Такое, какое, вероятно, испытывает человек в глухом лесу, наткнувшийся на роскошный цветок! - ответил он.
И между ними начался легкий, пустой и насквозь лживый разговор, в котором все то, что произносилось вслух, было ложью, а все то, о чем умалчивали, было правдой. Санин молчал и слушал именно тот молчаливый и настоящий разговор, который без слов скользил по лицам, по рукам и ногам, по звукам голоса и его дрожи. Лида страдала. Волошин мучительно и неудовлетворенно наслаждался ее красотой и запахом. А Зарудин уже ненавидел и ее, и Санина, и Волошина, и весь мир, хотел уйти и не уходил, хотел сделать что-то грубое и курил папиросу за папиросой. И почему-то нестерпимая потребность, чтобы Лида открыто предстала всем как его любовница, беспросветно-зло надавила его мозг.
- Итак, вам нравится у нас, вы не жалеете, что покинули Петербург? спрашивала Лида.
Быть может, эта пытка была мучительнее всего ей и ей самой странно было, что она не встает, не уходит.
- Mais au contraire! {Нет, напротив (фр.).} - возражал Волошин, кокетливо разводя руками и наводя глаз на грудь Лиды.