В отличие от конца августа, сентябрь был вполне себе холодным. Несмотря на еще зеленые деревья, по городу разгуливал арктически ветер, заставляя всех и вся надевать не по погоде тёплые куртки.
Лена шла домой быстрыми шагами, цокая по тротуару своими неизменными шпильками, закрепленными на тонких, совсем еще девичьих ногах.
Родители еще не приобрели ей личный автомобиль. А общественный транспорт она не любила. К тому же, ее дом располагался недалеко от института, где она вот уже второй год героически покоряла основы гордой профессии Журналист, о которой она давно мечтала.
Ее институт находился прямо напротив института Максима, если проводить прямую линию через извилистые улочки. Два их ВУЗа, как бы враждебно смотрели друг на друга, извечно выясняя отношения.
Можно было сказать, что молодые люди делали то же самое, но нет. Лена ничего не с кем не выясняла. Ей было плевать на все это. В этом отношении она была с Максом абсолютно честна, сказав две недели назад в парке то, что реально думала.
Не плевать ей было сейчас только на несколько вещей. На учебу, которая оказалась не такой простой и радужной, какой она ее представляла когда-то. На ветер, который забирался под ее деловую (и как ей казалось супер крутую) юбку и фактически трогал ее, словно ночной озлобленный извращенец там, где не надо. На желание сходить в туалет. Ведь она редко пользовалась туалетом в институте, который казался ей слишком грязным. И теперь это табу было направлено явно против нее.
Кроме того, девушка жестоко устала. И поэтому в ее голове было столько проблем, сколько нет даже у невиновного человека, который приговорен к смертной казни.
Она быстро, стараясь никого не видеть, зашла в подъезд. Лифт поднимал ее, казалось, гораздо медленнее, чем обычно. И это ее жутко бесило.
Ну, вот наконец-то. Наконец-то тот самый этаж с той квартирой, которая стала для нее родной. С ее любимой квартирой, которую еще недавно так старательно покупали родители, пытаясь подобрать самое наилучшее место расположения.
Ведь их дочь должна учиться в полном комфорте, чтобы абсолютно ничто ей не мешало. Она у них самая лучшая и самая любимая. И даже весь наш грешный мир не стоит и одного ее ногтя.
Девушка выхватила ключи из кармана своего плаща, который был немного мокрым от срывающегося с неба осеннего, мелкого и до боли назойливого дождя.
Но открыть дверь ей так и не удалось.
— А я уже думал, что я ошибся, — заявил холодным голосом кто-то, прерывая процесс открывания двери.
Лена повернула голову. Максим стоял около подоконника на лестничной площадке и наблюдал за тем, как она выходила из лифта и пыталась попасть к себе домой.
Он выглядел так, будто выпил полбутылки водки. Хотя, он был абсолютно трезвым. Но его глаза таили в себе боль и отрешенность.
Она сразу же забыла все о своих проблемах и желании отправиться в уборную. Внутри все сжалось в комок злости и отвращения.
— Ты? Как ты здесь оказался? — Практически взвизгнула Лена, забыв о маске аристократки, которую она вечно на себя надевала.
— Скажи спасибо своим двоюродным, троюродным…. В общем, не важно. Я просто хотел поговорить. Лен, нам надо поговорить. Неужели ты сама так не считаешь?
— Неужели, не считаю!
— Вот как? Ну, хорошо. Я понимаю, что все, что я скажу, будет бессмысленным и глупым. И ты не воспримешь мои слова, как бы я их не говорил. Поэтому вот!
Парень резко залез под куртку. Обычно таким движением маньяки-самородки выхватывают банку с серной кислотой или острые предметы, чтобы обезобразить лицо своей некогда вечной любви.
Но все было не так банально. В руках у Максима был простой бумажный листок. Он взял его, одной рукой и, жестикулируя другой, как Пушкин или Есенин, принялся читать.
Я люблю тебя,
И заря на меня опускается…
— Какой хороший стих! «Любовное море» называется! Неплохо, не правда ли, а Лен?
Я тону в этом море,
Любимый, с тобой.
— Как здорово! Наверное, влюбленная девушка кому-то писала?
И хочу я забыться!
И горе мне с тобой не страшно!
— И так далее, и тому подобное и в том же духе? Ничего тебе не напоминает? Не напоминает тебе вот это все, ничего???
Максим отвлекся от бумажки. И теперь просто смотрел на растрепанную, но все же прекрасную блондинку с горящими от злости глазами.
— Зачем писать мне такие стихи, если ты хотела меня послать! На кой черт, эта дешевая романтика, Лена? Просто ответь мне, на кой черт!? И я свалю куда подальше! Мне просто нужны ответы и ничего больше! Я же тоже человек! У меня есть душа, или как ты сама считаешь?
Но такое лирическое отступление не особо тронуло девушку. Она молча повернулась к двери и принялась судорожно ее открывать, будто спасаясь от пожара или чудовища.
— Лена, Леночка! Я не могу без тебя! Я люблю тебя! Скажи мне хотя бы хоть одно слово! Хоть одно слово! Я прошу тебя…. Да сука, чтоб тебя…. Хоть слово… — Прокричал Максим вслед двери, которая безнадежно закрылась, сожрав заживо ту, которая была для парня всем, несмотря на то, что он всеми силами отрицал такой научно популярный факт.
Он бы мог заскочить в эту дверь, поселиться около этой двери, стать частью этой двери, переродиться с помощью реинкарнации в дверь.
Но все было и так понятно. Ее глаза. Они не содержали в себе даже одного процента того, что было в них тем ярким, незабываемым летом, наполненным любовью.
И даже тот самый стих, который был написан с таким трепетом, не смог растопить эти глаза. Глаза мертвеца, который был почему-то заключен в тело симпатичной девушки.
***
В первый раз за несколько недель Максим отправился домой. Он ехал в электричке. Совсем немного, всего несколько остановок, и он уже окажется дома. Ничего неординарного. Простая до боли, банальная поездка.
И чем ближе поезд подкрадывался к его поселку, тем хуже становилось у него на душе.
Вот сейчас он увидит те улочки, по которым он бегал с ней, не боясь никаких машин. Ведь тогда у него не было такой фобии. Фобии перед этими страшными, железными зверями, которые оказывается, вполне себе сбивают людей.
Потом он увидит автовокзал. Они часто встречались там и ходили на речку. Оттуда так легко и просто было добраться на речку. Пару сотен метров по дороге через поле и все. Вот тебе прохладный и шумный рай.
А на подъезде к поселку ему покажется тот старый, недостроенный дом, который какой-то идиот прозвал Мордором, по названию того черного королевства из «Властелина колец».
Скоро все это появится во всей красе и влезет в душу так, что там больше не останется места. Максим понимал это все больше и больше и сдерживал слезы, пытаясь умереть молча и сухо прямо в затхлом вагоне этого общественного транспорта.
Хотя, зачем он ехал туда, раз там так все плохо? Затем, что он не мог больше находиться в городе…. А потом он снова поедет в город, ведь он не сможет больше находиться в поселке.
Электричка медленно подползла к маленькому пародию на вокзал. Вместе со многими студентами, Максим вывалился наружу и отправился по направлению к своему дому.
Единственное, радовало то, что здесь все находится весьма близко. И небогатый автобусно-маршруточный парк находился здесь, скорее, для солидности, чем для конкретных нужд.
Поэтому его дорога до дома была похожа скорее на небольшую короткометражку, чем на фильм, полный приключений.
Парень спокойно зашел домой, спокойно парировал все попытки матери, которая желала, как обычно достать его до глубины души.
Он сел за компьютер, как тогда в школьные годы. И как тогда в школьные годы забылся своим «компьютерным сном».
Он бы мог просидеть в сети до самого понедельника. Ему надо было сделать многое по учебе, но он бы мог просидеть в сети до самого понедельника. Ведь учеба — это всего лишь коллективная иллюзия, созданная для того, чтобы мир рабов никогда не стал по-настоящему свободным.
Можно было сказать, что планы Макса вполне осуществились, и он навечно прирос к компьютерному креслу.
Но под вечер в его мрачный мир неожиданно вторглась тетя Люда. Она приготовила праздничный ужин с лимонным пирогом и запечённой курицей.
Больше книг на сайте — Knigoed.net
И Максим, отдав бразды правления своему желудку, который, кстати, болел не меньше чем его сердце (правда, не от любви, а от голода), отправился за стол.
За столом уже сидел отец парня, который ждал момента, чтобы ухватить самый лакомый кусок чего угодно.
Так же, как императрица на приеме, здесь сидела и Максимова мать, которая прилагала все силы своего испепеляющего взгляда, чтобы муж не осуществил задуманного раньше срока.
Ну, вот Максим вышел из своей «кельи» и трапеза начала набирать обороты.
Парень наивно предполагал, что после еды он спокойно уйдет в свою комнату снова. Но все оказалось далеко не так.
Когда курица была почти съедена, а лимонный пирог существенно потерял в весе, то тетя Люда приступила к тому, что она умела делать лучше всего, пожалуй, даже лучше приготовления пирогов и куриц.
— А почему ты нам ничего не рассказываешь, Максим? — С тоном наивного спокойствия произнесла она.
— Я же сказал уже, что у меня все нормально. Учусь.
— Ну, то, что учишься, это уже хорошо! Дураком не будешь! Люд, где у нас там вино стояло? — Отец парня постарался разрядить обстановку.
— Обойдешься и так! — Вспыхнула женщина.
— Ну, в честь приезда сына, мать!
— В честь приезда сына можно и трезвым побыть! Ты не видишь, какой он приехал? Или совсем дурак!
— А какой я приехал, мам? Я опять что-то не так сделал! — Не скрывая раздражения, произнес Макс.
— Так, ды не так, Максимка! Я что тебя не знаю, по-твоему! Ты в центре обследования и реабилитации лучше со мной разговаривал, чем сейчас. А тут, в город попал и сразу как отрезало. И не надо на мать такие слова говорить, — она попыталась всхлипнуть, но это получилось у нее плохо.
— Слушайте, а может музыку включим? — Заявил отец, показывая Максиму жест рукой, который обозначал, что все под контролем. Максим этот знак нисколько не воспринял.
— Включай что хочешь! Хоть ламбаду! А я с сыном хочу поговорить. Мне можно поговорить с МОИМ сыном?
После этих слов, отец Макса, казалось, уменьшился в росте на несколько сантиметров. И больше его слышно не было.
— С сыном? Вот как? С сыном! А может сын этого не хочет? Может у сына тоже есть своя жизнь, своя жизнь, которая катится к чёртовой матери. А ты только и знаешь, что делать все еще хуже! Мне иногда кажется, что мы вообще с тобой не родственники!
— Не родственники? С родной матерью и не родственники? А в квартире за наш счет жить — родственники!? А за учебу платить — родственники? А два слова сказать, не родственники! Во дожили! Во дожили! — Изо рта женщины полетели слюни. Она выглядела так, как будто сейчас сожрет Максима заживо.
Но даже такая серьёзная атака не сломила Макса. Он встал из-за стола.
— Посмотрите, как вы живете, посмотрите на себя, как вы вообще живете! — Максим говорил так серьёзно, как никогда не разговаривал со своими родителями. — Вы же только и делаете, что работаете, ненавидите друг друга и жрете! Вы душу продать готовы за этот чертов кусок пирога! — Макс схватил для наглядности кусок с тарелки. — Вы вообще когда-нибудь любили? Да вы никогда в своей жизни не любили! Встретились, расписались и в койку! Вот так, просто быстро и тупо, как все…. Как все остальные идиоты! А потом еще пытаетесь учить таких как я жизни! А вы сами-то эту жизнь знаете? Вы сами-то эту жизнь понимаете? Дожили до полтинника, а ведете себя, как детсадовцы. За бумажку задницу целовать готовы?
— Так, Максим. Это уже слишком, — серьезную ноту включило отец. Мать же просто смотрела перед собой, не понимая, что это происходит с ней.
— Слишком? Спать с женой в разных комнатах, как ты, вот что слишком! Ты никогда ее не любил, да ее и любить-то невозможно! Она только делает, что орет и ворчит…. И вечно подчеркивает, что она моя мать! Как будто я, сука, сам этого не знаю! А я любил. По-настоящему любил, в отличие от вас! Мало, но так, как никто в этом чёртовом поселке и в том чертовом городе! И моя любовь покатилась в хренову жопу. И я живу со всем этим, хожу на пары, катаюсь на маршрутках, к вам колхозникам езжу! А вы только и знаете, что пироги свои жрать, да кости перемывать, кому попало.
Сказав это, Максим поспешно удалился в свою комнату. На некоторое время, в квартире повисла тишина. Потом весь дом огласился криками и воплями тети Люды. Также можно было расслышать и возмущенный бас отца парня.
Только это его уже мало волновало. Он сказал то, что хотел сказать. И ему было плевать. Плевать, даже если это были последние слова в его жизни.
Вопреки его ожиданиям на душе легче не стало. Даже, скорее наоборот…. Но его это не волновало. Он сделал это. И сделает еще раз, если такое понадобится.
Ведь теперь ценность поступков не играла никакой роли. Внутри вместо совести была вата. И эта вата не могла ничего посоветовать, запретить или направить в нужном направлении.
Измотав себя болью и переживаниями, и вдоволь наслушавшись криков родителей, которые продолжали скандал без его участия еще долгое время, Максим отправился спать.
Спалось ему жутко и беспокойно. Месяцы, проведенные в больнице, недели, проведенные в городе. Все это сделало домашнюю кровать какой-то чуждой и странной.
На этой чуждой кровати снились странные сны. Какие-то качающиеся на волнах лодки, автобусы с ногами, вместо колес, дома, растущие из каменного неба, как сталактиты.
Максим ворочался, не различая грани между реальностью и сном. Но вдруг в его комнату кто-то вошел. И это заставило его подпрыгнуть, разогнав пелену странного сумбура.
Тень человека медленно, но верно прокрадывалась в его спальню. А за окном ветки на фоне фонаря, как лапы чудовищ, вращали своими пальцами.
Какой-то свет озарял помещение, как бы, не давая Максу отрешиться от того, что он должен увидеть.
Парень сразу понял, в чем дело. Он жутко испугался и практически залез на стену.
— Нет, не подходи! Сука, упырь проклятый! — Вырвалось из недр его горла.
— Ты чего? Не угомонился еще что ль? — Сказала тень голосом Максимова отца.
— Папа, ты?
— Нет, Санта Клаус….
— А… Я просто того, сон… Это… плохой… — Максиму вдруг стало жутко стыдно за то, что он принял своего отца за того, кто так сильно терроризировал его в былое время.
— Что снилось? — Как ни в чем не бывало, спросил отец, присаживаясь на стул в углу комнаты. На нем была старая футболка и рваные треники. Он смотрелся как-то жалко, но при этом был родным и до боли близким.
— А? Собака. Собака снилась. Укусить хотела.
— Мне тоже вчера кобель черный приснился. Такой лохматый, как этот Барбос у соседа. Играл со мной. Жрать, видно просил.
Сказав это, отец задумчиво уставился в окно. Похоже, его тоже привлекали странные, причудливые узоры ночи.
— Ты разбудил меня, чтобы поговорить о собаках или хочешь, чтобы я пошел и извинился перед мамой? Наверно, она тебя послала? — Максим говорил это, прищурив глаза, как сыщик из особого отдела. После чего, он потянулся, как бы доказывая, что не прочь снова отправиться в мир дурацких сновидений.
— Что! Нет. Она спит. Я просто зашел…. Так, от бессонницы. Дай хоть с сыном поговорю, думаю.
— Да уж. Долго ты думал. Почти двадцать лет подряд. Надо было как-то пораньше, — задумчиво произнес парень.
— Надо, надо… — Также задумчиво ответил отец. — Так ты все ту девочку любишь, говоришь?
— Да. В смысле, какая тебе разница? Тебе всегда было на меня плевать, ты вел себя вечно, как робот. А теперь ты вдруг влез ко мне в комнату и начал говорить на такие темы! Тебе не кажется, что это как бы… Жопа, как не правильно, — Максим почувствовал, что к нему возвращается недавний гнев, выдавливая из организма сонливость.
— Как робот. Хорошо сказал. Ты прям у меня философ. А ты не думал над тем, почему я стал «как робот»?
— Потому что ты такой от рождения… Тебе на все плевать. Вам всем на все плевать. Не знаю. Потому что мать бухать не разрешает. Потому что на работе устаешь…. Потому что Земля — это не корка хлеба…. Не знаю, есть еще какие-то варианты?
— Есть, сынок, есть.
Максим вытянул лицо в удивленной гримасе. Раньше он не слышал от отца ничего, кроме сортирных шуточек и грубых выкриков. Но этот человек явно не был его отцом. Это был какой-то мрачный ночной учитель, который пришел учить его жизни.
— Лена. У меня тоже была такая же Лена, — спокойно произнёс пожилой мужчина.
— Подожди! Она же мне ровесница! Какого хрена, пап?
— Не важно, кто какого возраста, не важно, кто по каким правилам живет. Но рано или поздно каждый встречает на пути свою «Лену», и его жизнь превращается либо в сплошной рай, либо в кромешный ад. И по-другому здесь не получается. Такая вот она, жизнь.
— Так значит, ты тоже любил? — Максим почувствовал, как внутри него открываются какие-то незримые глаза, которых раньше никогда не было.
— Так точно…. Это сейчас я похож на престарелого, беременного бомжа. Но когда-то у меня тоже было сердце.
— Подожди, подожди. А как же мама…. Разве ты не ее встретил и сразу поженился? Разве не так все это… Я всю жизнь думал…
— Правда, хороша тем, что ее мало кто знает, сынок. Так что у меня было все и даже больше. Все, кроме счастья, если сказать поточнее.
Максим хотел задать уточняющий вопрос или просто сказать «понятно», чтобы немного «смазать беседу». Но отца было уже не остановить. Похоже, что он вообще забыл, что кроме него в комнате кто-то есть.
— Когда я любил ее, то я был почти как ты. И по возрасту, и по всему остальному. Она была лучше меня. И я не думал, что что-то получится. Но получилось… Может, я был настырным, а может кто пошутил там, сверху, — мужчина указал на потолок многозначительным жестом. — В общем, все путем было… Дело к свадьбе, отношения. Любовь, конфеты… Закаты и рассветы, как в песнях… в этих. И я думал, что у нас будет много детей. Пять! Или даже семь! А что, почему бы и нет? Демографию повышать надо…. И все дела. — Он на секунду замолчал. — Да какая демография в жопу… Любил я ее. Просто, коротко и ясно. Чего тут теперь сиськи мурыжить. Любил, вот как ты любишь, так и любил.
— Но почему тогда ничего не получилось! — Наивно воскликнул Максим. Он был шокирован таким откровением. И ему было до жути интересно.
— Потому. Потому что не положено, наверное… Она всегда мне говорила, что я только ее. И что если я куда денусь, налево там схожу, то она меня убьет. В прямом смысле, в смысле, а не по шутке. И мне это нравилось. Ревнует, значит любит. Значит, не уйдет. А тут, видишь какое дело. Пропала она куда-то. В то время не было ваших сетей всяких. И сложно было что-то узнать, — отец тяжело вздохнул, формулируя мысли. — Искали. Долго. И я искал, и друзья. А она за границу укатила, как потом выяснилось. Просто, тупо и молча. Вот тебе и свадьба, и семеро детей, и блины со сметаной. Я связаться пытался, но она не ответила…. Много раз не отвечала…
— Так может она умерла?
— Ну…. Да. Можно сказать и так. Только намного позже, и только для меня. А так живее всех живых. И сейчас, скорее всего, живет и здравствует со своим студентом по обмену недоделанным. А я тут…. Вот с вами днями дурью маюсь.
— Нет. Но как же мама тогда? Ты ж другую любил? — Снова проявил парень свою наивность.
— Любовь любовью, а жить все-таки надо. Понимаешь? Жить…. Вот брать вот так, — отец сжал кулак. — И жить, сынок! Просто и без этой мишуры из ваты.
Максим почувствовал в этих словах больше смысла и драмы, чем в любом шекспировском произведении. Это отцовское «жить» звучало, как крик вечного отчаяния во мраке холодеющей день ото дня ночи.
И что самое обидное, «жить» придется когда-нибудь и Максиму. Несмотря на все, что случилось и случается. Просто придется, как это делали и делают многие.
— Ну, радует одно, что хотя бы нас в семье не семеро. А то бы на всех компа и комнаты явно не хватило, — попытался разрядить атмосферу парень.
— Да какие там, семь. Я от нее и не одного не хотел. Ты случайно поучился.
— Да… Пора позвонить на «Пусть говорят».
— Да звони теперь хоть в Копенгаген.
Несмотря на то, что на лице отца Макса была нарисована боль и беспокойство, ему стало значительно лучше. Максим ощущал это на клеточном уровне. И ему было от этого хорошо.
Ведь всегда хорошо встретить брата по несчастью, особенно если этот брат — твой отец. И гораздо лучше, когда ты помогаешь такому «брату», пусть даже тупым молчанием и вопросами невпопад.
На следующий день парень спал довольно долго. Но днем, он даже взялся за свою учебу и собрал немного материала для будущей курсовой.
Отец вел себя как обычно. Казалось, что если спросить у него про вчерашнюю ночь, то он скажет, что такого попросту не было. Тетя Люда немного успокоилась. Возможно, у нее тоже была какая-то степень самосознания, хотя Макс этого и не видел.
И теперь, она разговаривала на отрешённые темы и не пыталась задевать сына даже краешком своих нравоучений.
Максима это вполне устраивало. Он отбыл до конца выходные и благополучно отправился в город.
Странно, но ему даже как-то не хотелось уезжать назад. Еще недавно, он не хотел ехать домой, боясь воспоминаний. А теперь он боится города. Вот вам еще один парадокс человеческой психики.