Проснулся я оттого, что очень хотелось ссать. Еще тянуло блевать, и некоторое время я лежал с закрытыми глазами и решал, чего мне хочется больше. Потом открыл веки. Темнота, слабый голубоватый свет льется между полосок жалюзи, разрисовывая зеброй обшитую вагонкой стену. Тяжелое дыхание с ритмичными всхрапами тревожит тишину. Это не мое дыхание. Рядом со мной лежит кто-то еще. С трудом сажусь. Перед глазами все плывет. Ощупываю себя. Я целый, но голый. То есть на мне только трусы. Ощупываю кровать. Натыкаюсь на чужое тело.
Взгляд постепенно фокусируется, и я вижу длинные темные волосы, торчащий из-под них кончик носа и футболку, уходящую под одеяло. Адамс! Идут минуты. Я пытаюсь думать, пытаюсь вспоминать. И не блевать. Так, что я пил? Пиво. Сколько? Много. Кажется, в какой-то момент появился еще шнапс. Или егерьмейстер? Не помню. Помню косяк и руку Адамс на ширинке. Так, значит в тот момент штаны на мне еще были. Ну, и где они сейчас? И есть ли штаны на Наташе?
Я потянул в сторону одеяло. К моему ужасу сначала почудилось, что девчонка лежит голой жопой кверху. Но потом выяснилось, на ней стринги: просто перемычка между жирными булками врезалась. Как мы оказались в одной постели? Темнота. И то, что оба в трусах, в общем ничего не доказывает. Если я по бессознанке смог к Адамс в койку залезть, значит, на большие дела способен. Кстати, у меня ведь гандонов не было! Мля, а где этот факинг Матиас шлялся? Брат еще называется! Или Наташин папашка? Куда этот старый хрен смотрел?! И вообще, где это мы так мирно валяемся?
Я свесил ноги с кровати, пошарил рукой на полу. Так. Носок. Один. Судя по запаху, не мой. А это что? Блин, лифак. Не, не могу больше терпеть! Я встал и, стукаясь о предметы в незнакомом помещении, пошел разыскивать сортир. Мне повезло. Найденная дверь вела прямо в сад. Я сполз по ступенькам и направился к ближайшему кусту, темной массой выделявшемуся на фоне газона. Только пристроился ссать, чувствую, все. Желудок уже в горле стоит. Короче, начало из меня хлестать с обоих концов. И тут сработал запоздало датчик движения. Та-дам! Прямо надо мной зажегся фонарь, заливая ярким светом картину маслом: Джек под драпом и с бодуна. Короче, оказалось, я обоссал и облевал клумбу перед крыльцом. А спали мы на веранде дома семейства Адамс, на гостевой кровати.
Понял я это, когда вернулся за своими тряпками. Наташа дрыхла, как бревно, так что я мог рыться в куче на полу, не боясь ее разбудить. Носков своих так и не нашел. Футболки тоже. По ходу, именно в ней храпела Адамс. Зато бейсболка с подписями аккуратно лежала на столе рядом с бутылкой минералки. Я тут же высосал все до дна и вытащил из кармана телефон. Ёпт! Два часа ночи! Это когда я дома должен был быть не позднее десяти!
В общем, взял ноги в руки. Хотя это сильно сказано. Один только велик искал полчаса — забыл, где его запарковал. А когда нашел, залип. На кемпинге горело всего несколько фонарей — у главного здания. Так что стоило мне отъехать немного — звездное небо раскинулось над головой. Крупные яркие светила висели необычайно низко, казалось, протяни руку — и созвездия лягут в ладонь. Короче, ехал я, план рулил, сознание сливалось с космосом. Даже ветерок ночной по голой коже казался приятным и освежающим.
И вот откуда-то из хвоста Малой Медведицы, или с оглобель Карлова Фургона, как его даки называют, стала на меня нисходить благодать. Снисходила она странным манером, например, мне вдруг захотелось петь. И вот я уже кручу педали и ору на весь ночной лес:
Мейстер Якоб, мейстер Якоб,
Что ты спишь? Что ты спишь?
Знаешь, сколько время,
Знаешь, сколько время,
Бим — бам — бом,
Бим — бам — бом!
Эта детская песенка прочистила мне память, так что в ней всплыли вдруг обрывки разговора, который случился у меня с девочкой Адамс где-то между пивом и поцелуями.
— А ты всех знаешь, кто на кемпинге живет? — это я спрашиваю.
— Что ты! — в ушах отдается эхом ее икающий смех. — У нас столько гостей в летний сезон! Я знаю только постоянных клиентов и тех, кто живет у нас подолгу.
— А если бы у вас два года назад паренек один останавливался, лет двенадцати-тринадцати, ты бы его запомнила? Ну, если бы он там на месяц приехал или на все каникулы?
— Думаю, да. Особенно, если он симпатичный был, — хихикает Адамс.
— Да вроде ничего. Светленький такой, стройный, волосы вот так подстрижены, — я показываю на себе, — длинные до ушей. Якоб зовут.
— Датчанин? — она задумывается. — Нет, не было у нас таких. Это точно. Я бы такого няшку запомнила, — и снова хихикает.
Хихканье отдалилось, сменилось совиным уханьем. Большая тень метнулась бесшумно через дорогу и исчезла в темных ветвях. Что-то в словах Адамс было ключом — я точно знал это. Только вот что? Мне не хватало ясности. Совы не то, чем они кажутся, так?
— Мейстер Якоб, Мейстер Якоб, — напевал я уже тише, — где же ты? Где же ты?
Действительно, если Якоба не было ни в Брюрупе, ни на кемпинге, то откуда же взялся «Атлас звездного неба»? Правда что ли, из «Букиниста»? А к чему тогда эти мальчики в ванной и походы привидений через мою комнату? Себастиана спрашивать бесполезно. Но есть еще один человек, у кого я не пробовал узнать о Якобе. Это ма. Вдруг отчим ей рассказывал что-нибудь? Или просто случайно упомянул мальчишку в разговоре? Надо не забыть поговорить с ней завтра.
Вот в этом состоянии просветления я и подкатил к дому с башней. По моим рассчетам, все давно уже должны были спать. Поэтому меня сильно удивил свет в окне первого этажа. Может, выключить забыли? Я поставилвелик в гараж, прохрустел через двор и принялся ковыряться в замке ключом. Ключ отказывался вставляться, упрямо не совпадая дорожками, но наконец я его победил. Смотрю — точно, в гостиной свет. Пошел тихонько, чтобы выключить. И чуть кирпич не высрал.
На диване сидел Себастиан. Прямой, как аршин проглотил, книга в мягкой обложке на коленях, а взглядом меня жрет. Недобрым таким взглядом. Я как-то сразу осознал, что из одежды на мне только джинсы и бейсболка задом наперед. Пальцы на ногах инкстинктивно поджались, хотя пол был теплый.
— Привет, — говорю. — А чего ты тут? Поздно же.
— Вот именно. Поздно, — голос у отчима спокойный, но под поверхностью все кипит. Мне ли не знать. — Подойди-ка сюда.
Ну, во мне еще трава играет, так что иду такой, типа все мне пофиг. Остановился напротив Севы. А он за руку меня раз — и вниз дернул. Я упал на колени. Чувствую его ладонь на шее, тянет к себе, хотя упираюсь. Он наклоняется и начинает реально меня обнюхивать! А потом кинжку свою схватил и по башке мне — шлам! Бейсболка так и слетела.
— Ты пил!
С другой стороны — шлам!
— Ты курил!
За волосы сгреб, голову мне назад загибает, чуть шея не ломается, и спине больно:
— И не просто сигареты!
А потом отпустил и — шандар-рах! — книгой по балде со всей дури.
— Ты опоздал! — орет.
Я лежу офигевший под журнальным столиком, звезды считаю. Вот не думал, что литература — страшное оружие.
Себастиан сидит себе на диване в том же костюме, в каком на концерт ездил — весь цивильный такой, ботинки начищены, в рукавах запонки золотые.
— Штаны снимай, — говорит. Снова ровно так, будто только что и не орал.
Интересно, думаю, а ма снова под снотворным или просто спит крепко?
— Ну, — пихает меня ногой.
Но я же крутой, только что познал вселенную.
— Пошел ты, — хихикаю, — пидор. Я сегодня девчонку трахнул. Мужчиной стал.
Мля, что тут началось. Севу переклинило капитально. Выволок меня из-под стола за волосы, сунул носом в диван, а сам сзади джинсы на мне рвет.
— Я тебе, — рычит, — покажу, кто тут мужчина, шлюха!
А я без тормозов. За руку его схватил, царапаюсь, лягаюсь. Мог бы — зубами в Севу вцепился и не отпустил, пока мяса бы клок не выдрал. Но тут он голову мне вверх дернул, что-то вокруг шеи захлестнул и тянуть стал. По ходу, это ремень его был — широкий такой, кожаный. Я хриплю, а он мне:
— Заткнись и делай, что говорю, а то придушу, гавнюк!
Вот так он из меня анашу и выдавил. Остался я один — голый и у Себастиана на поводке.
Все воскресенье я болел. Матери Сева объяснил, что у меня похмелье. В общем, так оно и было. Только лежал я на животе, потому что мне зад отчим так книжкой отмудохал, что он опух и едва в труселя влезал. «Секрет» мамин, кстати, разлетелся под конец по листочку. Не выдержал соприкосновения с грубой реальностью. Тогда в ход пошел свернутый в трубочку глянцевый журнал, кажется «Живи лучше». Мать их выписывала.
Есть ма мне носила в комнату, только я не жрал ничего. Не столько потому, что меня от хавчика мутило, сколько из-за боли в челюстях. Такое было впечатление, что у меня суставы разошлись где-то и уже не сойдутся. Да и внутри что-то бесповоротно порвалось.
Мать пыталась поговорить со мной, ругала за вчерашнее, но я не слушал. Думал о том, как отчима убивать буду. И о том, что лучше бы это сделать до понедельника. Или самое позднее до четверга. Потому что если ни Себастиан, ни мать не придут в два часа в школу, то им позвонят. И вот тогда мне звездец.
Может, в жратву ему что подсыпать? Только так, чтоб верняк. Яду там крысиного. Но я ведь даже не знаю, есть ли у нас такой. Или зарезать во сне? Так он с матерью спит. Топором зарубить нахрен? Нет, он меня сильнее, да и кондиция у меня сейчас не подходящая. Картинка из моего сна то и дело всплывала перед глазами. Да, на башне расправиться с Севой было бы проще всего. Там он не будет ожидать подвоха, и мать ничего не услышит. Только как его обездвижить? Подмешать снотворное в вино? Но отчим после моего фейла пузырек прячет. И потом — не получится у меня сделать это незаметно. Во сне на столе лежал шприц. Да, засадить гаду наркоз — это я бы смог. Только откуда его взять?
Короче, вот так я себя утешал. Знал, на самом деле, где-то глубоко внутри, что это — только красивые планы. Что от фантазий на тему окровавленного, молящего о пощаде отчима мне становится легче. Ведь я хорошо представлял себе, что со мной будет потом, когда трупак Севы найдут. А его найдут — не расчленять же мне борова и выносить по кускам?
Во-первых, всплывет весь мой позор — фильмов у него со мной в главной роли скопилось на много часов. Где он их хранит, не знаю. Зато панцири наверняка видео откопают — работа такая. Когда мать обо всем узнает, то либо в больничку загремит, либо в психушку. Да и вообще, может, от меня откажется. Зачем ей сын-педрила тире убийца? Это во-вторых. А в-третьих, судить-то меня по возрасту не могут, но наверняка отправят в какое-нибудь заведение для трудновоспитуемых или шизиков. И с матерью я больше не увижусь — ее из страны вышлют. Вот и все. Конец. Финале. Гейм овер.
И еще оставалась Лэрке. Да, Лэрке. Что она подумает обо мне? Что она скажет, когда ее будет доправшивать полиция? «Хорошо ли ты знала Джека? Вы ведь учились в одном классе?» «Да мы и не общались совсем. Но он всегда казался мне странным. Вы спросите лучше у Наташи. Они, кажется, были кэрсте[1]». А девочка факинг Адамс затрепещет ресницами и пролепечет, краснея: «Мне сразу показалось, что Джек — гомик». Тьфу, блевать охота! И я снова мысленно резал Себастиана на куски.
К понедельнику мне полегчало. Физически. Я даже на жопу мог садиться, не охая. Зато внутри была сплошная черная дыра. Реальность засасывало туда со свистом, так что я едва соображал, что происходит вокруг и почему. Мать меня выперла в школу и сказала, что в три будет ждать дома. Это Сева меня посадил под домашний арест. Мне было фиолетово.
Я съехал на дорожку вокруг озера, но повернул в сторону, противоположную той, куда отправлялся каждое утро. Навстречу мне попалось несколько опаздывающих школоло, в поте лица крутящих педали, но, к счастью, никого из знакомых. Я сам не заметил, как оказался у белой виллы. Оставил велик в кустах и полез на дерево. Не знаю, чего я ожидал, но, когда оседлал привычную ветку, за окном с голубой занавеской было пусто. Лэрке уже ушла. Дом стоял тихий и безлюдный.
Ветерок колыхал край легкой ткани — между оконной створкой и рамой осталась небольшая щель. Я долго рассматривал кровать с розовыми подушками, разбросанные по столу книги, забытые на пианино ноты и свисавшую с крутящегося стульчика ночнушку — Лэрке не отличалась особой аккуратностью. Под конец я замерз — с субботы успело здорово похолодать, ясно чувствовалось, что уже сентябрь. В ветвях бесприютно свистел ветер, унося с собой первые мертвые листья. Еще несколько недель, и я уже не смогу тут сидеть незамеченным.
Внезапно в башку пришла дикая мысль. А что, если забраться в окно? Я мог бы перекантоваться в тепле до трех, вместо того, чтобы мерзнуть, таскаясь по окрестностям. К тому же вон дождь натягивает. Всего-то и надо будет вылезти обратно до прихода Лэрке. Никто ничего не узнает.
Сук, на котором я сидел, не доходил до подоконника — его обрезали, как и остальные вокруг, чтобы не скребли по стене дома. Зато ветки над головой нависали над покатой крышей, и одна выглядела достаточно толстой, чтобы выдержать мой вес. Я вскарабкался выше по стволу, переполз на нужный сук, и вскоре мои кеды коснулись черепицы. Убедившись, что я прямо над Лэркиным окном, встал на четвереньки кормой к озеру, спустил ноги через край, повиснув животом на коньке. Тут я понял, что упражнение, которое мне предстояло сделать, совсем не так легко, как казалось с дерева. Ногами я нащупал окно, но до подоконника не доставал. Надо было как-то спуститься ниже.
Взобравшись обратно, я ухватился за гибкую ветку покрепче и начал все сначала. Помню, что в какой-то момент висел, вцепившись одной рукой в конек крыши, а другой — в драматически похрустывающую ветвь, и думал, что, если сейчас навернусь, то хорошо бы упасть котелком вниз. Чтобы сразу отмучиться. Но тут я нашарил ногами подоконник, выгнувшись, отпустил руки и качнулся вперед. В какой-то момент я стоял, распластавшись по стеклу, вроде человека-паука, и унимал дрожь в поджилках. Потом просунул ладонь в щель, откинул задвижку и выпал внутрь.
Чувство эйфории заполнило на миг черную дыру и перехлестнуло через край. У меня получилось! Я оказался в зачарованной стране. В башне принцессы. Я прошел через тернии. И пусть самой принцессы тут нет, зато есть ее чудный запах, ее вещи, ее книги, ее постель, еще хранящая ночное тепло. Короче, не знаю, чем я тогда думал. Скорее всего, не думал вообще. Просто в какой-то момент понял, что лежу в постели Лэрке, укрывшись ее одеялом и прижимая к лицу ее ночнушку. Было мне очень хорошо, тепло и спокойно. Будто после долгих странствий и сражений, я наконец пришел домой. И вот на этом замечательном чувстве я заснул.
Разбудил меня испуганный вопль. Лэрке смотрела на меня круглыми глазами, а я по началу даже не мог сообразить, где нахожусь, и что она тут делает. Только одеяло зачем-то натянул до подбородка, хотя спал в одежде.
— Ты что… — начала она, но мотнула головой и попробовала заново. — Ты как тут оказался?
Дверь распахнулась с треском, и девчонка едва успела прыгнуть вперед, чтобы закрыть меня от вошедшего.
— Чего орешь, дура?! — рявкнул мужской голос. Слишком высокий для отца Лэрке. Ее брат? Или все-таки парень? — Мало того, что на своей бандуре с утра до вечера тренькаешь, так еще визжишь! А тут люди спят, между прочим!
С этим я не мог не согласиться.
— Вот и иди спать, Марк!
Значит, все-таки брат.
— Ко мне это… птичка в комнату залетела, — сочиняла на ходу Лэрке. — Дрозд. А теперь вылетела уже.
— Птичка, мля, — хрюкнул недовольно голос. — Вот больная на голову! Лечиться тебе пора.
— Иди, пожалуйста, — Лэрке чуть не прыгала на месте от нетерпения. — Я не буду больше шуметь, честно!
Марк еще немного поворчал и свалил. Вот это братик у девчонки! Встретишь такого — поймешь, как хорошо быть единственным ребенком в семье!
Убедившись, что брательник утопал — где-то в доме хлопнула дверь — Лэрке повернулась ко мне:
— Значит, это не Марк тебя впустил.
Я замотал головой.
— А то с него бы сталось, с этого придурка, — она подошла поближе и дернула за одеяло. — Вообще-то это моя кровать.
Я скатился на пол и принялся натягивать кеды:
— Прости, пожалуйста! Я не хотел ничего плохого, правда! Я сейчас уйду.
— Конечно, нет. Ты просто устал прогуливать уроки, решил поспать, и не нашел ничего лучше, как залезть в постель к однокласснице. Еще бы, у тебя же в этом деле опыт! Факинг Белоснежка! — в голову мне полетела скомканная ночнушка, а я с ужасом понял, что мои субботние похождения уже стали известны всему классу. Адамс! Или Матиас… Задушу, блин, всю гребаную семейку!
Я отмахнул в сторону подушку-сердечко и вскочил на ноги:
— Это совсем не то, что ты думаешь!
— Да? А что же это тогда такое?!
— С Наташей все по пьяни было, да и вообще, не знаю, было ли. Не помню ни хрена.
— А сюда ты залез на трезвую голову? Не скажу даже, что хуже!
Из глубин виллы донесся рев Марка:
— Да заткнешься ты уже, истеричка?! И на кого ты там вообще орешь?!
— На дрозда! — огрызнулась Лэрке и вперила в меня горящий взгляд. — Ты сам полетишь или тебе помочь?
— Сам, — пробормотал я и пошел к окну.
Она молча смотрела, как я вскарабкался на подоконник, как вылез в окно, как выпрямился, пытаясь дотянуться до конька крыши. Вдруг что-то подергало меня за штанину. Я вздрогнул и чуть не оступился.
— Назад давай, — велела Лэрке. — Не хочу быть виновной в твоей смерти.
— Да тут только второй этаж, — бодро возразил я. Но вниз все-таки слез.
Встал столбом посреди комнаты, глаза в ковер. Не знаю, то ли выход идти искать, то ли что. Лэрке подобрала свою ночнушку, села на кровать.
— Скажи, вот на что ты все-таки рассчитывал?
Я покачал головой:
— Ни на что. Мне просто идти было некуда.
Она помолчала. Похлопала ладонью по кровати. Я вскинул удивленный взгляд. Она похлопала снова. Я подошел и сел осторожно на краешек. Поверить сам не могу, что только что тут валялся! Пачкал подушку ее беленькую, простыни…
— Ты очень одинок, да? — спросила Лэрке.
Я оторопел, не знал, что сказать. Она сидела ужасно близко. Полметра всего. Я давно не был от нее на таком расстоянии — с того дня, когда спросил, кого мне убить.
— Открою тебе тайну, — Лэрке сделала многозначительную паузу. — Все люди одиноки.
Она ждала моей реакции, а я просто сидел и смотрел на нее, и не мог наглядеться. В голове звучала фортепьянная музыка. «Примавера» Эйнауди.
— Я читала в одной книге, что люди — они как планеты и спутники, — Лэрке отвернулась к приоткрытому окну, по щекам заскользила тень голубой занавески. — Орбиты спутников иногда перескаются. Но они не принадлежат друг другу. Спутники принадлежат планетам. Но не могут приблизиться к ним, потому что это означает гибель. И для одного, и для другого.
— Это не одиночество, — возразил я. — Знать, что кому-то принадлежишь.
Лэрке перевела взгляд на меня. В ее глазах трепетала голубая вуаль.
— Тогда я бы посоветовала, чтобы ты осторожнее выбирал себе планету.
А я сказал:
— Не думаю, что мы что-то выбираем.
Она рассматривала меня долго, будто мое лицо было незнакомым ландшафтом, по которому ей предстояло путешествовать, и сказала наконец:
— Можешь приходить сюда, Джек. И спать здесь, если захочешь. Только не лазай через крышу, ради бога. Над дверью гаража лежит запасной ключ. Главное, чтобы Марка не было дома. Просто чудо, что он сегодня тебя не спалил.
Я ушам своим не поверил:
— Правда? Я могу… А… как я узнаю, дома твой брат или нет?
— Обычно он бросает свой мопед у крыльца. Да и слышно за три километра, когда этот придурок свои игрушки или музон включает. Это сегодня он с выходных отсыпается.
— Марк что, работает по выходным? — удивился я.
— Работает? Ха! — Лэрке невесело усмехнулась. — Это лучшая шутка месяца. По клубам таскается с дружками и бухает. А в будни от гимназии косит. Уходит утром, чтобы предки видели, а потом возвращается. Иногда один, а иногда со своими приятелями-дебилами. Когда со школы прихожу, мне терпеть их приходится до полпятого — в это время мать обычно с работы приезжает. Заниматься из-за них не могу. Такой хурлумхай поднимут, что стены трясутся.
— Почему же ты ничего родакам не расскажешь?
— Ага, рассказала одна такая, — она засучила рукав, и я увидел на тонком преплечье лиловые отпечатки пальцев.
Ярость плехнула в груди вместе с болью:
— Это он?! Это этот урод сделал?! — я вскочил и рванул к двери, готовый порвать Марка, как тузик грелку.
— Джек, подожди! — она повисла на мне сзади. — Ты что, спятил?! Ты хоть видел его? Бугай же здоровый…
— Да хоть Халк! Я ему таких навешаю…
— А потом, Джек? — она стукнула меня кулачками в спину. — Ты уйдешь, а мне в этом доме жить. Оставь его! Оставь, или не приходи больше!
Я остановился. Все так. Ей жить в белой вилле. А мне в Стеклянном Замке. Так она его назвала? Кстати, почему? Я как раз хотел спросить об этом, но тут мой взгляд упал на часы, стоявшие на столе. Блин, уже полчетвертого! Себастиан вот-вот с работы приедет!
— Мне надо идти, — я попер к окну. — Меня под домашний арест посадили на всю неделю. Выпускают только в школу.
— Джек!
Я обернулся. Лэрке придерживала для меня открытую дверь:
— Не хочешь попробовать этот путь? Только не топай. Комната Марка рядом.
[1] Kærster — влюбленные, пара