— Черт, ну и свинство! — блондинка в полицейской форме стояла в дверях подсобки, окидывая презрительным взглядом разоренное помещение и мою помятую фигуру. — А воняет! — она сморщила аккуратный носик. Выглядела панцирша зачотно. Если бы не ладонь на рукояти дубинки, я бы даже сказал сексуально — буфера так и рвались наружу из-под форменной куртки.
Внутрь просунулась голова напарника — мужика постарше с ершиком седеющих волос и печальной усталостью в глазах с опущенными книзу уголками.
— Эй, что ты с мальчишкой сделал? — повернулся он вглубь офиса.
— Я?! Ничего, — послышалось тяжелое топанье, и мясистый череп жиробасины протиснулся между кепи полицейских. — Иисусе! — вместе с подбородками затряслись и слюнявые губы.
Да, Виннипух, я в твоем домике без дела не сидел!
— Ах ты ж дерьмо перкское[1], ты у меня тут языком все вылизывать будешь!
— Простите, что вы сказали? — напрягся седой.
Жирный сдулся не сразу, похлопал голыми веками, пока до него дошло:
— Я?! Ничего.
— Вот и я ничего не слышала, — подтвердила блондинка. — Успокойся, Лассе. Это краска. Сам понюхай.
Седой засопел длинным носом. И тут на сцену выступил я:
— Да, краска. Этот садист меня поймал, когда я граффити рисовал. Облил из баллона, избил, собаку свою натравил. Вот, — я сунул под нос панцирям прокушенную руку, кое-как обмотанную туалетной бумагой. — Расист гребаный!
Лассе засопел громче, аж крылья длинного носа раздулись; засверлил жиртреста взглядом инквизитора.
— Д-да врет он безбожно, — запинаясь, промямлил толстяк. — Он сам Пророку в морду брызнул. Может, пес теперь сдохнет от отравления. А ведь он — хорошая собака, просто работу свою выполнял! Слушайте, этих малолеток тут целая шайка была.
Значит, разглядел-таки, гад!
— Этот вот, самый мелкий, через забор полез, а остальные с той стороны его подзадоривали. Банда у них настоящая пер… эмигрантская, — поправился жирдяй.
Седой перевел на меня задумчивый взгляд:
— Он что, украл что-нибудь?
— Н-нет, — тряхнул щеками охранник. — У нас не украл. Зато вот на соседней стройке постоянно то материалы, то инструменты прут. Точно, они!
— Ничего мы не крали! — возмутился я и тут же прикусил язык, да поздно было.
— Лассе, кого ты слушаешь, — раздраженно фыркнула блондинка. — Я этого пацанчика теперь вспомнила. Месяца три назад мы его с дружками у соседней школы паковали. Накуренные были в слюни.
Странно, а я ее чего-то совсем не помню. Даже буфера. Здорово, видать, меня тогда по первому разу пришвартовало.
— Ладно, мы его забираем, — решил Лассе, который по ходу был в связке плохой-хороший коп главным.
— А кто тут прибирать будет? — пискнул жиробасина, обводя пухлой лапой апокалипсис в подсобке. Ну да, я чуть психанул, когда не нашел на полках растворителя. А ты думаешь, приятно, когда краска тебе в трусы затекает и жопа слипается?
— Вот он и будет, на общественных работах, — ухмыльнулась блондинка. У, гестаповка!
— Какие работы, — говорю. — Мне вообще еще пятнадцати нету. Вы меня забирать права не имеете.
— Ты еще нас правам поучи, умник, — она потянулась, чтобы ухватить меня за плечо, но я увернулся.
— Грабли придержи! У меня отец адвокат! — не знаю, зачем я соврал, но блондинка притихла и руку убрала. Я ухмыльнулся в ее кислую морду, чувствуя, как из приоткрытой двери повеяло запахом свободы. И тут седой вздохнул печально:
— Мальчик, телефон достань.
— Зачем это? — насторожился я.
— Отцу звонить будем.
И вот тут я сломался. Стою, молчу, как кататоник. Короче, телефон в кармане нашли, вызвонили мать. Потом меня вели по длинному коридору. Оказалось, что Лассе хромает, кстати, на ту же ногу, что и я. Подумалось как-то отстраненно, что это, наверное, бандитская пуля. Ему бы к имиджу подошло. Только скорее всего панцирь просто связки растянул на пробежке.
Вышли мы сразу за территорию завода. Уже стемнело, вдоль пустынной дороги загорелись фонари, под которыми толклись, несмотря на холод, ранние комары. Я съежился, в который раз пожалев, что выскочил из дома без куртки, и попробовал засунуть руки в карманы штанов. Как назло, их намертво заклеило краской.
— А у вас мешки черные есть? — спросила вдруг блондинка пузатого, который увязался провожать панцирей — явно, чтобы насладиться моими мучениями. — Большие такие, для мусора.
Я вжал голову в плечи: мля, они меня что теперь, пытать будут? Или в лесополосе похоронят?
— Были где-то, — у жиртреста глазки так и загорелись. — Сейчас принесу, — и потрусил обратно в подсобку.
Мешки положили на сиденье полицейского опеля — чтобы я его не заляпал. Когда мы разворачивались, из открытого для проветривания окна донесся тоскливый вой Пророка — то ли он прощался, то ли не хотел ехать к ветеринару.
В комнате ожидания, как красиво называлась маленькая белая камера с единственной койкой, я просидел еще час. За этот час понял, в чем заключается суть пытки «белой комнатой». Телефон у меня отобрали, а на гребаном потолке даже трещин, блин, не было, чтобы посчитать. В итоге я колупал бурую корку на руке и чесался: подсыхающая краска стягивала кожу, и все тело от этого дико зудело.
Пришел за мной незнакомый молодой панцирь. К моему виду его, по ходу, не подготовили, поэтому зенки у него чуть из очков не выпрыгнули.
— А чо, сегодня разве не Хэллоуин? — протянул я дурашливым голосом. Встал и похромал на этого оленя, вытянув руки в красных пятнах. — А я зомби, я зомби…
Панцирь только головой покачал, но ничего не сказал.
В холле с казенными желтыми стенами и продавленными кожаными диванчиками ждал… Себастиан. При виде меня лицо у него пошло рябью, размякло как-то — будто я — не я, а сын его, вернувшийся из миротворческой миссии в Ираке. Кто-то, кого он долго ждал и наконец дождался, но боится в это поверить.
От удивления я споткнулся и наступил на больную ногу. Стиснул зубы, но эмоции явно отразились на моей перекошенной морде, потому что адвокат бросился мне навстречу, причитая:
— О, боже! Джек, что с тобой?
— Ногу подвернул, — проворчал я, косясь на панциря. Хромой Лассе уже успел мне объяснить, что обвинения в избиении в адрес охранника или самих полицейских чреваты долгими допросами в присутствии матери и представителя коммуны[2], а все, чего мне сейчас хотелось — свалить отсюда поскорее и смыть наконец Меметову гребаную краску.
— А это? — Себастиан осторожно прикоснулся к туалетной бумаге.
— Ерунда, — отдернул я руку, хотя в ней пульсировала нарождающаяся сверхновая. — Шавка охранника тяпнула.
— Почему же ты еще не в травмпункте? — тут адвокат напустился на очкастого, так что мне его даже жалко стало. И то панцири нарушили, и это, и иск он на них подаст, и позаботится, чтобы их отстранили и разжаловали.
Я тихонько потянул правозащитника за рукав дорогого пиджака:
— Может, пойдем уже? Я домой хочу.
Это сработало. Себастиан притих, ткнул очкарику свою визитку и повел меня к выходу.
— А у вас мешки черные есть? — спросил я, заглянув в сияющий чистотой салон адвокатского мерса. — Такие, для мусора.
— Зачем? — удивился дак.
— На сиденье подстелить, — объяснил я. — Краска еще мажется.
Себастиан улыбнулся уголком рта:
— Садись. Я тебя в травмпункт отвезу.
— Да ну его, — тряхнул я башкой. — Там только задницу всю исколют. От бешенства. А у меня уже кровь и так не идет. Давайте лучше домой. Мама там как?
— Не очень, — вздохнул адвокат. — Мне с трудом удалось ее убедить подождать тебя дома. Она очень волнуется, и от нее пахнет лекарством.
— Валерьянкой, — я сник.
— Боюсь, если она тебя в таком виде увидит, ей совсем плохо станет.
Да, если мама в обморок свалится, то теть Люся меня просто скалкой отмудохает — ей датский закон о неприкосновенности детей не писан. Что же делать-то?
Адвокат тоже нахмурился, обдумывал что-то.
— Послушай, Джек… А что если мы купим растворителя и заедем куда-нибудь сначала. Ну, скажем, в мой офис? Там у меня даже душ есть. И аптечка. Приведем тебя в порядок, а потом уже домой. Маме твоей я позвоню, скажу, что бумаги в полиции оформляем.
Серые глаза выжидающе уставились на меня. Я осмотрел свои заляпанные красно-бурым джинсы и футболку, туалетную бумагу в ржавых пятнах, прилипшую не только к руке, но, кажется, даже к жопе — это я краску пытался хоть как-то оттереть. Глянул на приборную панель — так, уже почти десять вечера. В офисе точно никого нет. С одной стороны, это хорошо — никто такое позорище не увидит. С другой — а что, если добренький адвокат — педофил?
Я окинул породистую рожу Себастиана подозрительным взглядом. Ага, конечно. Такому делать больше нечего, только и кидаться на измазанных дерьмом вонючих подростков.
— Ты извини, что я тебя домой не приглашаю, — дак по-своему истолковал мое молчание. — Я живу за городом, туда добираться почти полчаса — в одну сторону.
Ага, щас, я сплю и вижу, как бы поплескаться в адвокатской ванне с отделкой под гребаный мрамор.
— Поздно уже, — мыслю я вслух. — Где мы растворитель раздобудем?
— В круглосуточном Нетто, — дак вывел мерс из парковочного бокса и включил какую-то мягкую музыку, вроде джаз. По зеркальному капоту заструились желтые полосы проносящихся мимо уличных огней. — Кстати, и одежду можно там же купить. Конечно, от кутюр я тебе не обещаю, — усмехнулся он, ловя мой взгляд в зеркальце, — но чистые джинсы с футболкой, думаю, там найдутся.
В Нетто я похромал вместе с Себастианом — джинсы джинсами, а вот трусы я только маме доверяю покупать. Поковырявшись в ряду с пластиковыми коробочками, нашел нужный размер и тут поймал на себе чужой взгляд — какая-то чикса с выбритыми висками пялилась на меня из-за рядов с прокладками, будто увидела отоваривающееся труселями привидение. Я скорчил жуткую морду и пошел на нее дерганной походкой — у меня «робот» всегда хорошо получался. Чикса взвизгнула и исчезла в направлении кассы. Даже подкладки свои забыла.
— А ты злой, — прокомментировал Себастиан, хотя его мнения вообще никто не спрашивал.
Я пожал плечами и потащил покупки на выход. Сидевший на кассе парень с дредами скользнул по мне скучающим взглядом. Наверное, в ночные смены он еще и не такого навидался.
— Чек нужен?
— Да, спасибо, — быстро сказал я и попытался засунуть бумажную ленточку в склеенный карман. — Я вам все отдам, — объяснил я адвокату. — Только не сегодня.
Себастиан принялся уверять меня, что это совсем не обязательно, что он с радостью мне поможет, но я настоял на своем. Пусть не думает, что мы какие-то нищие и подачки ото всех принимаем.
Офис юриста оказался в центре города. Мы поднялись в лифте на второй этаж и вскоре остановились перед дверью с табличкой: «Себастиан Люкке[3], адвокат». Да уж, счастливчик, блин. Внутри все было примерно так же, как в новеньком мерсе: чисто, стильно, дорого и как-то безлико. Не офис — а реклама из ящика. За дверкой слева обнаружилась просторная ванная, облицованная таким же никаким белым кафелем. Кроме толчка и странной квадратной раковины, лежащей на деревянной доске, тут был душ, теплый пол и шкафчик со всем необходимым — в нем нашлись даже зубная щетка, паста и бритвенные принадлежности.
«Ночует он тут, что ли? — думал я, вытаскивая из пакета растворитель. — А что? Диванчик вон в приемной есть. Мужик холостой, работает, небось, с утра до ночи. Жопоголик[4]. А что ему еще делать, как не бабки рубить?» Проверил на всякий случай, работает ли задвижка на двери. Она запиралась на ключ изнутри, без всяких подвохов.
— Джек, я тут займусь делами пока, — раздался с той стороны голос адвоката. — Если тебе что-нибудь нужно будет, просто позови.
Ага, щас, позову тебя спинку растворителем потереть.
Я бросил испорченные штаны в Неттовский мешок. Жалко. Любимые мои были джинсы, выношенные по форме тела, с отвисшим задом и дырками на коленях для вентиляции. Мать давно грозилась их извести, но я не давался. Теперь обрадуется, небось. Дернул футболку и заорал благим матом. Ткань приклеилась к телу и по ощущениям отлепилась от груди вместе с хорошим клоком кожи.
— Джек? — донесся из-за двери взволнованный голос. — Что с тобой?
— Я еще жив, — успокоил я адвоката.
— Ты уверен, что у тебя все в порядке?
Вот нашелся заботливый папочка! Я буркнул, что все окей, и откупорил растворитель. Завоняло, зато футболка быстро начала отмокать, и вскоре я наконец увидел в зеркале свое звездно-полосатое тело. К счастью, на спине краски практически не было, зато вот в трусы ее натекло немало — не спрашивайте меня, как. Наученный горьким опытом, дергать я не стал.
Почти битый час промучился, пытаясь вернуть своему телу первоначальный цвет. Из-под бурых пятен и полос проступили лишайно-розовые — то ли просто раздражение, то ли аллергия. Зато склеенные и стянутые краской волоски отпраздновали свободу, встопорщившись, как шерсть на собачьем загривке.
От вони уже начала голова кружиться, а мешок наполнился «окровавленной» ватой, когда я наконец добрался до прокушенной руки. Пророк оставил мне на память четыре аккуратные дырки от клыков — две снизу, две сверху. Кровь на них запеклась вперемежку с краской, вот я с дуру и ткнул туда растворителем. На мой сдавленный вой Себастиан тут же отозвался чутким:
— Джек? Тебе точно не нужна помощь?
— Да пошел ты… — прошипел я по-русски.
Дак умный оказался, как собака. Понял и отвял.
Душ стал для меня новой пыткой. Розовые пятна щипало и от горячей воды, и от мыла. Кое-как вытершись, я полез в адвокатский шкафчик — искать какой-нибудь крем. Нашел. Воняло от него тем же дорогим парфюмом, которым несло от Себастиана. Я решительно засунул баночку обратно на полку: уж доживу как-нибудь до дома и вазелина.
Когда я наконец вывалился из ванной в облаке пара со стойким запахом растворителя, Себастиан сидел в белом кружке света от настольной лампы и что-то сосредоточенно изучал на экране компа. Услышав, как закрылась дверь, он вскинул взгляд — какой-то затуманенный и отсутствующий, будто за то время, пока я был в душе, он успел забыть о моем существовании.
— Все, — сообщил я. — Спасибо за то, что дали воспользоваться ванной. И вообще, спасибо.
Адвокат улыбнулся, возвращаясь в реальный мир с обузой по имени Джек.
— Да не за что. Ты выглядишь теперь гораздо лучше.
Конечно, просто пай-мальчик, свежевымытый, в новых синих джинсах, туго стягивающих зад, и футболке с мимимишным Снупи — других в Нетто не было. Разве что лишайные пятна портят картинку, а так — в пору для школьного альбома фоткаться. Тут адвокат приметил мое сходство с линяющей розовой Пантерой и заволновался:
— Ой, что это? Может, тебя все-таки к врачу?
— Да фигня, обычное раздражение. Пройдет.
Себастиан все-таки прискакал с аптечкой:
— Давай я тебе хоть пластырь на укус налеплю.
Я сдался под напором его заботы и взял из коробочки четыре пакетика с бактерицидным. У адвоката аж руки тряслись, пока он помогал с них бумажки снимать. Наверное, он из тех, кто при виде крови в обморок бухается, а из-за синяка садится на больничный.
Мешок с моими тряпками я хотел прихватить с собой, чтобы сразу выкинуть, но Себастиан сказал, что беспокоиться не стоит: рано утром уборщица заберет его вместе с остальным мусором.
Домой ехали молча. Я внутренне готовился к разговору с матерью, зная, что он будет не из приятных. Хорошо хоть, Себастиан не лез ко мне с нравоучениями, хотя наверняка после беседы с панцирями ему было что сказать. Интересно, что они теперь замутят? В прошлый раз после истории с тойотой мудака Хольста полиция стукнула в коммуну, и к нам домой и в школу приперлись тетки из социальной службы. Мать затаскали по собраниям, а меня по психологам. Ходки на чистку мозгов у меня, кстати, еще не закончились. А что бывает, когда выясняется, что они не сработали?
Я обеспокоенно поерзал на сиденье и повернулся к адвокату, как раз тормознувшему на светофоре:
— Э-э, Себастиан, это… А вы не знаете, что мне теперь будет? Ну, за граффити. И за Пророка.
— Какого пророка? — брови дака полезли на лоб. — Мухаммеда?
Сзади кто-то бибикнул: Себастиан прозевал, что уже загорелся зеленый. Он судорожно нажал на газ, а я пояснил:
— Не, собаку. Это она меня тяпнула.
Адвокат видимо расслабился:
— Обычно в таком случае полиция обязана поставить в известность службу по делам детей и юношества в коммуне, а те начинают расследование согласно параграфа пятьдесят. Но судя по тому, что у тебя это рецидив, расследование, скорее всего, уже идет полным ходом… Это так? — он покосился на меня, переключая скорость.
— Да, к нам с ма приходили из коммуны, — неохотно признался я. Тогда мы еще шиковали в трехкомнатной квартире Бо, которую мать нещадно вылизывала, пытаясь извести грибок, сивушную вонь, шеренги пустых бутылок и отчимовы заначки. В тот раз соцработницы признали условия вполне пригодными для проживания несовершеннолетнего, то есть меня. Что-то будет, когда они заявятся к теть Люсе? — А как вы узнали, что у меня этот… ну, рецидив? Вам мама рассказала?
— Нет, полиция, — коротко мотнул головой Себастиан. — Что ты натворил в прошлый раз, позволь поинтересоваться?
Я вздохнул и выдавил нехотя:
— Пришили употребление легких наркотиков и хулиганку.
— Пришили? — скептически повторил дак.
Я молча отвернулся и уставился в окно. Как будто там было что-то, кроме темноты и фонарей.
— Ты хотел знать, что тебе будет? — заговорил адвокат после минутного молчания. — Тебе лично — ничего, так как ты по возрасту не несешь уголовной ответственности. Зато Катюше выпишут штраф.
Во как, мать у него уже Катюша! Погодите-ка, а за что штраф-то? Я ж шины жиртресту не прокалывал, хотя надо было бы!
— За побелку стены, уборку в подсобке и лечение служебной собаки, — ответил адвокат на мой незаданный вопрос. — Но ты не переживай. Я вам помогу расплатиться.
— Спасибо, не надо. Мы как-нибудь сами справимся, — выпалил я. Бабок, которые должны мне Мемет и Микель, едва хватит, чтобы отдать Себастиану за тряпки. Но раз я накосячил, сам и буду штрафы платить, а не какой-то добрый дядя. Может, мобилу продать придется, и занять — у того же Микеля, скажем.
— Извини, я не знал, что у тебя в бюджете есть свободных пятнадцать тысяч.
— Ско-олько? — вот те бабушка и ядрена кочерыжка. — Да я… да я лучше сам им эту стену замажу и бытовку в придачу выкрашу, а жиробасине щенка нового принесу! Пятнадцать кусков, фигасе!
— Общественные работы как меру пресечения может назначить только суд, — спокойно заметил адвокат. — А по закону ты не несешь…
— Да понял я, понял, — закусил я губу. Пятнадцать кусков! Маме три месяца пахать надо и никуда не тратить, чтобы такую туеву хучу бабла собрать. Мля, знал бы, куда вляпаюсь, никогда бы через этот гребаный забор не полез! — А что, если мы заплатить не сможем?
— Я же сказал тебе, Джек, — Себастиан повернулся, чтобы поймать мой взгляд. — О штрафе не беспокойся, я вам помогу. Но есть другие осложнения, с которыми справиться будет не так просто.
— Какие еще осложнения? — в животе у меня будто тяжеленный булыжник образовался, скользкий и холодный.
— В связи с новыми обстоятельствами социальные работники наверняка решат нанести вам с мамой визит. А ваши жилищные условия… Ты не думай, — заторопился он извиняющимся тоном, — я лично думаю, что у фру Люси очень уютный дом. Только и очень маленький тоже. Скорее всего, твоей маме…хм-м, предложат подыскать новую квартиру. Побольше.
Побольше?! Да мы теть Люсе платим сейчас тонну в месяц и то, как ма говорит, со скрипом. За такие деньги мы разве что собачью конуру снять сможем или скамейку на вокзале.
— А что, если мы не переедем? — тихо спросил я.
Себастиан немного помолчал, не отводя взгляда от дороги, на которой наша машина была единственной.
— Конечное решение будет зависеть от многих обстоятельств, но есть возможность, я подчеркиваю, есть возможность того, что тебя заберут у матери.
Это что, плохая шутка? Знаменитый датский черный юмор? Не веря своим ушам, я выпучился на адвоката, будто у него не профиль был, а ключ ко всем загадкам природы:
— Куда заберут?
— В суточное учреждение. Или приемную семью.
Суточное… Это что, детдом, что ли?! Нет уж, не выйдет! Я вам не малыш Микель!
— Хрен они меня заберут! Пусть только попробуют! — я понял, что ору Себастиану в лицо, но мне было пофиг.
— Джек, — начал адвокат таким тоном, будто успокаивал истерящего из-за игрушки пятилетку, — что ты сможешь сделать? Невозможно бороться против системы. Тут вопрос только в том, какая ее шестеренка повернется быстрее. Если миграционная служба, то вас с мамой вышлют назад в Россию. А если социальная — то сначала тебя определят в учреждение, а потом за ней приедет полиция и…
Я не стал слушать дальше. На глаза упала красная пелена, будто в них снова брызнули краской, и на этот раз я не успел увернуться. Собственный голос эхом отдавался в ушах, будто в мобильнике при плохой связи:
— Да на хрен нам сдалась эта Дания! Мы сами отсюда уедем, ясно?! И пошли вы все…
Я почувствовал чужую руку у себя на плече и рванулся, одновременно сдергивая ремень безопасности:
— Останови! Останови, или я выпрыгну нафиг!
— Джек!
Я толкнул дверь, преодолевая сопротивление ветра. Взвизгнули тормоза, мерс тряхнуло, когда он ударил поребрик. Я выкатился в ночь и побежал, припадая на одну ногу и судорожно хватая ртом влажный воздух. Куда — сам не знаю. В глазах все плыло, сливаясь в черные хребты и кратеры. Редкие световые пятна казались вкраплениями далеких звезд. Я был один на чужой ледяной планете, барахтался в невесомости без единого ориентира. Я был на темной стороне.
— Джек! Подожди, куда ты? — раздался откуда-то человеческий голос. — Постой, я ведь отвечаю за тебя. Я обещал маме привезти тебя домой.
Я споткнулся и проехался коленями по асфальту, больную лодыжку как током дернуло. Меня осторожно подхватили под мышки, подняли, усадили. Оказалось, я под козырьком автобусной остановки. Себастиан стоит рядом, нервно теребя пуговицу на пиджаке.
— Сигареты есть? — хрипло спросил я, когда чуть отдышался. — Мои панцири отобрали.
— Что? А, вот, — дак протянул мне мятую тощую пачку, на удивление похожую на мою. — Полицейские вернули вместе с телефоном, но я подумал, что тебе вредно…
— А зажигалку они тоже вернули? — меня мучила тошнота, так что было не до проповедей о присвоении чужих вещей.
Он молча протянул мне крикет, и я затянулся. Отметил про себя, что пальцы дрожат, и сжал их в кулак.
— Джек, — говорил Себастиан осторожно, будто пробовал слова на вкус, — послушай. Я сказал, что невозможно бороться с системой. Но ведь можно играть по ее правилам и выиграть. Понимаешь?
Я мотнул головой. На слова уже не хватало сил.
— Я… гхм, — он немного покашлял.
Дымом что ли подавился?
— Я хочу сделать твоей маме предложение.
Я медленно выпустил дым через нос и поднял голову. Лицо дака тонуло в тенях от козырька ракушки, но издевки в голосе вроде не было.
— Понимаешь, я бы и так его сделал… То есть, даже если бы ты не совершил эту глупость. Только теперь время поджимает и… Я хочу тебя спросить, как мужчина мужчину. Ты имеешь что-нибудь против?
[1] Perker — в датском языке ругательство, уничижительное общее название для эмигрантов, изначально — выходцев с Ближнего Востока.
[2] Коммуна — муниципалитет, орган власти на местах.
[3] Lykke — счастье по-датски, распространенная фамилия, а также имя в Дании
[4] Упрощенное Jobaholic — человек, испытывающий зависимость от работы