— А вот и твоя комната! — ма с заговорческим видом толкнула одну из дверей на втором этаже.
Если честно, я немного надеялся, что моя спальня окажется в башне — я бы себе там свил вампирское гнездо, а матери на кухню посылал бы сов с сообщениями, как Поттер. А еще лучше — летучих мышей. Вместо этого мне досталось выкрашенное в прозаический белый цвет помещение: такое огромное, что в пору дискач устраивать, зато с видом на озеро — тут ма не соврала. Себастиан нервно дышал мне в затылок, так что я поспешно шагнул через порог и объявил:
— Просто фантастика.
Мебели внутри было — две палки и перекладина. Это называется датский дизайн. Принцип у него такой — чем меньше палок, тем дерьмо дороже. Справа приткнулась полуторная кровать с высоким матрасом. У большого окна, заливавшего всю эту больничную белизну ярким светом, ютился стеклянный стол на тонких ножках и крутящийся стул, для разнообразия — черный. Над столом висела длинная черная же панель — вроде как вертушка для сидюков. Рядом была прихлопнута пара полок; на одной затерялась одинокая, зато здоровенная книга.
Стена напротив кровати осталась пустой, за исключением огромного, от пола до потолка, зеркала. Ну, и зачем мне оно? Чтоб я каждое утро пугался до усрачки, когда с кровати вставать буду? «Спасите, опять это жуткое зомби-привидение!»
Заметив мой задумчивый взгляд, устремленный на зеркальную стену, мать подлетела к ней и толкнула панель в сторону:
— Жень, а это — встроенный шкаф. Правда, очень удобно? Покидаешь сюда все свое барахло, и всегда в комнате будет порядок.
Быстро же ты забыла, что почти все это «барахло» сама изничтожила!
Тут я заметил на столе что-то плоское и серебристое. Подошел и офигел: на крышке тоненького, как листок бумаги, ноута, красовалось откушенное с одной стороны яблоко. Не натуральное, конечно, а логотип.
— Это же макбук! — выдохнул я, не смея прикоснуться к сверкающему новизной чуду техники. Обернулся на подпирающего косяк Себастиана, прочитал ответ на его лице, но все равно спросил на всякий случай. — Это что, мне?
Ма тут же забыла про шкаф:
— Ой, да, помнишь, я про сюрприз говорила? Мы решили подарить тебе компьютер. В новой школе их не выдают, я узнавала. Все со своими ходят. Вот и у тебя будет теперь. Нравится?
Нравится ли мне? Я схватил мать в охапку и закружил ее по комнате, пищащую и отбивающуюся. Потом подскочил к отчиму, но с ним обниматься не стал, неловко как-то.
— Спасибо, — говорю. — За макбук и все такое.
Себастиан немного смутился, похлопал неуклюже по плечу:
— Я рад, что ты доволен. Устраивайся тут, а я помогу Катюше разобрать вещи. Если понадобится туалет, он направо по коридору. Первая дверь.
Начал я с того, что зашвырнул рюкзак на безупречно заправленную кровать. Открыл окно и высунулся по пояс, навалившись пузом на подоконник. Прямо подо мной был сад — точнее, аккуратно подстриженная лужайка с открытой терассой, на которую выходили стеклянные двери, ведущие из гостиной. Лужайку окружали буйно разросшиеся кусты. Не стригли эти джунгли уже не один год и явно намеренно — они укрывали сад от любопытных взглядов, хоть голяком по нему бегай, хоть загорай без плавок.
Под пригорком, на котором стоял дом, вилась вокруг озера частично скрытая густыми кронами дорожка. В воду выдавались деревянные причалы, под одному на каждый торчащий на холме особняк. Некоторые были покороче, другие подлиннее, с привязанными у края рыбачьими лодками или вытащенными на сухое байдарками. Имелся причал и у нас: замшелый и явно требующий ремонта. Ни лодки, ни даже самого завалящего каноэ. Мдя, Ибрагим будет разочарован. Рыба в озере вроде есть, зато вот отчим с удочкой явно не дружит. Может, он вообще воды боится? Хотя, какое мне дело? Главное, чтобы поплавать можно было. А то мы ездили тут один раз с матерью на залив. Идешь-идешь три часа, а все по коленку.
Решив первым делом проверить глубину озера, я засунулся обратно. Ну-ка, посмотрим, на что способна чудо-техника. Порывшись в рюкзаке, вытащил первый попавшийся диск и вставил его в вертушку.
Вруби радио,
Вдуй стерео,
Вот так!
Ниггеры будут нас ненавидеть,
Ниггеры нам позавидуют,
И я знаю, почему:
Потому что у нас такой стиль — зашибись!
«Black Eyed Peas». Хм, старье, конечно, но у меня почему-то к нему нежные чувства. Я сделал пару мувов под музыку и случайно поймал свое отражение в зеркальной стене. Блин, тут же почти как в танцзале! Грех не оттопыриться. Это тебе не парковка на задах «Вестфрукта» и трек из мобилки, а в лучшем случае — Ибрагимов убитый геттобластер. Тут звук такой, что мозги выносит, а от басов — дрожь по позвоночнику. Тут ритм идет напрямую в кровь, как инъекция в вену. Полированный деревянный пол — это не шершавый асфальт, на котором нельзя бэкспиннить, не ободрав всю хребтину. И не нужно думать о технике, о том, куда ставить руки-ноги. Бит все делает за тебя. Pump it!
Я вышел из спинна неваляшкой, потом дал пружину, и бац! В тот момент, когда я вскочил на ноги, мой взгляд уперся в Себастиана. Не знаю уж, как давно отчим торчал в дверях, но что-то из моих фишек он явно увидел: морда у него была, как у пацана, без билета пробравшегося в цирк и застуканного служителем. Я подобрал с пола пульт и вырубил музыку. Тишина звенела в ушах, и я спросил ненамеренно громко:
— А стучаться, значит, ко мне уже не надо?
— Дверь была открыта, — извиняющимся тоном пояснил отчим. — Мама хотела попросить тебя убавить звук, вот почему я зашел. Но когда увидел, как ты танцуешь… — он покачал головой, будто не находя слов. — Ты понимаешь, что это здорово? У тебя талант, Джек.
Я подтянул сползшие штаны и отер пот со лба, скрывая смущение. Тоже мне — талант! Да любой реальный би-бой меня в первой же баттл размазал бы на молекулы.
— Я это… Погуляю, пойду. Осмотрюсь, — и протиснулся мимо Себастиана в коридор.
— Обед в час, — запоздало крикнул он мне вслед.
По округе я таскался до самого вечера. Сначала лазил вдоль озера, присматривал место, где б искупнуться без риска вылезти на берег в костюме водяного — во многих местах дно было илистое. На другой стороне зазывающе маячил песочком городской пляж, но меня туда не тянуло. Во-первых, плавки я забыл в рюкзаке. А во-вторых, мне больше нравилось тут, среди дикости и безлюдья. Наверное, все обитатели вилл на холме разъехались в отпуска по всяким Таиландам и Сейшелам, поэтому на нашем берегу мне не встретилось никого, кроме жирных уток и юркающих через нагретую солнцем тропу ящериц.
Довольно скоро я наткнулся на подходящее местечко. Берег тут был очищен от камыша, а мостки больше напоминали купальню — деревянная лесенка уходила в темную под сенью ив воду. Мостки явно кому-то принадлежали: скорее всего, тем, кто жил в белом особняке, к которому вела от озера ухоженная лестница с цветами в горшках. Я пристально вгляделся в окна виллы. Жалюзи задвинуты, нигде ни тени движения. Наверняка и эти в отпуске.
А хули? Таблички «Частная собственность» нигде тут не стояло! Я скинул опостылевшие тесные тряпки. Разбежался и с разгона бомбочкой сиганул в воду. Вынырнул в фонтане опадающих брызг и заорал во все горло от блаженства. Вот это кайф! Эх, сюда бы сейчас Мемета с ребятами, мы бы оттянулись в полный рост! Ну ничего, скоро они ко мне приедут, и вот тогда… Доплыв быстрыми саженками до середины озера, я перевернулся на спину и принялся мечтать, погрузившись в бездонное голубое небо. Потом валялся на нагретых солнцем мостках, снова плавал, пытался поймать руками юрких мальков, носился с индейскими воплями по полям, распугивая породистых горбоносых лошадей и мохнатых коров с длинными челками. Короче, праздновал воссоединение с природой.
Мобилу я забыл в комнате, так что о том, что пора домой, вспомнил, только когда брюхо напомнило о себе угрожающим ворчанием. Дорогу к вилле с башенкой я искал часа два. Свернул не туда, и дорожка завела меня в лес, а потом и вовсе кончилась. В общем, вышел я к цели совсем с другой стороны — с паутиной на ушах и весь в пупырышках от крапивы. Тут-то и заметил то, что каким-то чудом просмотрел раньше. От озера к нашему дому вела лестница — совершенно заросшая кустарником и той же вьющейся хренотенью, что покрывала северную сторону виллы.
Отведя в сторону колючую ежевичную ветку, я полез вверх, чувствуя себя то ли первопроходцем в джунглях Амазонки, то ли рыцарем, штурмующим терновую чащу у башни Спящей Красавицы. Заплесневелые ступеньки скользили под ногами, разломанные перила не давали опоры, кеды то и дело цеплялись за перекрученные побеги-лианы. Под ногой у меня хрустнуло, подалось, и хлобысь! Я провалился почти по колено через трухлявую древесину. Ёпт! Острые щепки располосовали парижские штаны в вермишель. То-то мать обрадуется.
Когда я ввалился в гостиную через стеклянные двери, она оказалась пуста, хотя длинный стол у камина был накрыт на троих. Сняв грязные кеды, я пошел на поиски живой души — или жратвы. Первой нашлась мама. Она вошла в кухню и от испуга чуть из туфель не выпрыгнула:
— Господи, Женька! Где ты шлялся?! Ты вообще знаешь, сколько времени? Я уже в полицию собиралась звонить, да Себастиан отговорил. Все убеждал меня, что ты сам придешь, как нагуляешься. Это, конечно, хорошо, но о моих нервах ты подумал?
— Да заблудился я, — сообщил я, оглядывая зеркальную поверхность плиты в поисках кастрюль. Что они, невидимые тут, что ли? Ведь пахнет же откуда-то хавчиком, но вот откуда?
— Где, интересно? В ближайшем свинарнике? — ма дернула покрытую зелеными пятнами футболку. — Ты что это, нарочно? И брюки теперь только выкинуть!
Я посмотрел на бахрому, в которую превратилась правая штанина.
— Ну, у тебя же это так хорошо получается.
Мать задохнулась, на щеках вспыхнули красные пятна. Спас меня Себастиан:
— О, Джек, — улыбнулся он при виде меня и обнял шумно дышащую ма за плечи. — Ты как раз к ужину. Хорошо погулял?
— Угу, — кивнул я, заглядывая в духовку, которую только что обнаружил за черным стеклом. — Накупался классно. Вода теплая, как парное молоко.
Я засмотрелся на посудину с румяной курицей, поэтому слова отчима прозвучали неожиданно резко:
— А где ты купался? На нашем берегу это запрещено. Это опасно!
Я удивленно выпрямился:
— Да чего опасного-то? Озеро прозрачное и даже не очень глубокое.
Но Себастиан уперся рогом:
— Купание разрешено только на городском пляже. На этой стороне не чистят дно, тут рыбаки и их снасти. Прошу тебя, обещай, что будешь ходить в Брюруп. Или хочешь, съездим в бассейн? Там горки, сауна, массаж. Тебе понравится.
Положила конец дискуссии ма:
— Жень, слушай, что человек говорит. Пляж, так пляж. Чего ты тут по кустам клещей собирать будешь? А теперь дуй переодеваться и руки мыть. К столу ты у меня в таком виде не сядешь!
Я быстро влез в черные штаны и футболку — единственные нормальные тряпки, нашедшиеся в парижском рюкзаке. Навестил ванную — с джакузи и душем в стеклянной кабинке. На пути назад не удержался и взбежал по лестнице на пролет вверх — почему-то на цыпочках. Меня с самого начала тянуло в башню, но так уж вышло, что посмотреть ее я еще не успел.
Блин, вот непруха! Дверь, ведущая с тесной площадки, оказалась наглухо запертой. Я попробовал заглянуть в замочную скважину, но там было темно, будто кто-то забил дырку бумагой или жвачкой залепил. Тут я заметил, что лестница здесь не кончается. Стальной винтовой трап вел еще выше, под самую крышу. Вот бы здорово было посмотреть с такой высоты на окрестности! Но меня ждал новый облом — снова заперто. Я подергал без особой надежды облупленную ручку двери и пошел вниз. Интересно, что Себастиан там хранит? Трупы убитых жен? Или порно-журналы? Вот прикольно будет, если спрошу его об этом!
Но случилось так, что за столом мне стало совершенно не до башни. Я увлеченно хомячил куриную ножку, когда мой взгляд наткнулся на руку отчима, гуляющую по бедру ма. Столешница была стеклянная, как и многие другие вещи в этом доме, казалось, состоящем из прозрачных поверхностей и зеркал. Кусок застрял у меня в горе, а хрустящая остренькая кожица вдруг показалась безвкусной и сухой, как старая подошва.
Я кашлянул, чтобы привлечь внимание:
— Э-э, мам, а у нас есть гостевая комната?
— Есть, — она осторожно подвинула ногу. Себастиан позволил своей руке соскользнуть вниз. — Даже две. А зачем тебе?
— Ну, я хотел друзей пригласить с ночевкой. Когда им можно приехать?
— Каких друзей? — гладкий лоб ма прорезала вертикальная складка, предвестница землетрясения.
— Из школы, — я почуял неладное, но откуда ветер дует, еще не раскусил.
— Этих арабов? — вилка матери звякнула о тарелку. Себастиан вздрогнул, непонимающе переводя глаза с меня на ма, которая перешла на русский.
Я постарался глубоко дышать и мысленно сосчитал до трех, прежде чем ответить:
— Мемета, Ибрагима и Микеля.
— Микель? — мама подложила себе еще овощей. — Он что, датчанин?
— Они все датчане, — я не заметил, как тоже перешел на русский.
Мать фыркнула, так что колыхнулось пламя свечей, торчащих из разных по высоте металлических трубок — тоже дизайн.
— Микель пускай приезжает. А этих террористов я на порог своего дома не пущу.
— Они не террористы, — глубоко дышать уже не получалось, в груди набухала горячая волна.
— Ну да, конечно, — нож матери так терзал куриную грудку, что брызги сока до меня долетали. — Только они тебя на наркотики подсадили, заставляют на учителей нападать и воровать.
— Чего?! — внезапно мне показалось, что все нереально, что я герой какого-то тупого сериала, и по роли мне полагается заржать над такой же тупой шуткой.
Себастиан среагировал на мой тон и встрепенулся:
— Джек, что происходит?
— Мать не разрешает пригласить в гости друзей, — выдавил я сквозь зубы, сверля притеснительницу обличающим взглядом.
Отчим покосился на застывшее, как маска, лицо ма и нервно промокнул салфеткой губы:
— Наверное, Катюша имела в виду, что сейчас не очень подходящее время. Я специально взял отпуск, чтобы побольше быть вместе с вами. Чтобы мы проводили время вместе — мы же теперь семья. Но когда я снова выйду на работу…
— Я имела в виду то, что имела в виду, — мама снова перешла на датский, и в голосе ее слышалась сталь. — Эти уголовники сюда не приедут. Ни сейчас, ни потом. Точка.
Я вскочил так, что стул чуть не опрокинулся, и попер к лестнице.
— Ты куда? — одернула меня мать. — Сядь сейчас же на место!
Ага, щас. Поскакал наверх через две ступеньки, влетел в свою комнату. Хлопнул дверью так, что книженция, которая на полке стояла, грохнулась на пол, раскинув крылья страниц. А, пофиг! Сунул руку назад в поисках задвижки — нету ее. Типично, мля! Вывалил внутренности рюкзака на койку, порылся в сидюках. Во! Как раз под настроение. Сунул «Линкин Парк» в вертак и врубил. Громче. Еще громче!
Я помню все, чему меня учили,
Как снисходительно говорили,
Каким я должен быть.
Я помню, слушал это снова и снова,
И притворялся клево,
Чтобы всем угодить.
А теперь я думаю —
Вот такой я и есть,
И стараюсь подогнуть правду.
Да, именно так все и начинается. И прикид у меня вдруг не тот, и друзья плохие, и сам я — вор и торчок. Может, чем тряпки и друзей менять, проще сразу нового сына завести? Тут я подумал об Ибрагиме с его дебильным "хоботом" и сюрпризом через девять месяцев. Взревел, смел все с кровати, пнул матрас от души, так что лодыжка вспомнила, что подвернута была.
Вдруг слышу — стук в дверь. Подумал, что ма, и не реагирую. Снова стучат, и голос Себастиана орет, перекрывая бас-гитару:
— Джек, открой. Надо поговорить.
— А мне не надо! — я плюхнулся на кровать и в потолок уставился, будто там решение всех проблем было большими буквами написано.
— Джек, ты ведешь себя сейчас, как ребенок, — не сдавался отчим за дверью. — Давай договоримся: ты меня впустишь, выключишь музыку, а я постараюсь уговорить маму пойти на уступки. Идет?
Я представил себе, как Себастиан будет ма уговаривать — рука, бедро, губы — и швырнул со всей дури в дверь подушкой. С той стороны пошкрябалось еще немножко, а потом стихло.
Я ждал, что вот-вот в комнату ворвется мать. Мы, как обычно, наорем друг на друга, потом она будет тихонько всхлипывать над стаканчиком с валерьянкой, а я обниму ее, попрошу прощения, и все снова будет хорошо. Может, я даже смогу ей объяснить про Мемета с Ибрагимом.
Ждал долго. Но она так и не пришла.
В ту ночь мне в первый раз приснился тот сон. Я знал, что это сон, потому что в реальности такого просто не могло быть.
Я стою в комнате, освещенной только мигающим светом большого плазменного экрана на стене. Кажется, идет вечернее шоу, но звука нет. Вообще. Будто все происходит в немом кино. С цветами тоже что-то случилось: они вылиняли до монохромной гаммы. Черный, белый. И еще красный. Много красного.
Белое тело на черном кожаном диване. Руки и ноги связаны серым скотчем. На белой спине — истекающие красным буквы. Буквы складываются в слово; красное стекается в лужицу под животом, образуя маленькое искусственное озеро в складке мягкой диванной подушки. Когда озеро переполняется, красное начинает струиться на пол.
Часть белого лица закрыта — скотч залепил рот. Но я узнаю этого человека.
Это Себастиан. Его глаза закрыты. Он кажется мертвым.
Мой взгляд скользит по стеклянному столику у дивана. Шприц. Солонка и перечница. Винная бутылка. Нож.
Нож у меня в руке!
Я с воплем подскочил на постели и выпучился в темноту. Рук было не видно, и я быстро ощупал левой правую — никакого ножа, никакой липкой корки с металлическим запахом. Минут десять сидел, слушая свое сиплое дыхание и стук крови в ушах. Мля, что это было-то?! Попытался вспомнить детали, уже ускользающие, заменяющиеся объяснениями, которые услужливо подкидывал рассудок. Ты просто взъелся на отчима. Захотелось дать ему в табло, да кишка тонка оказалась, вот и снится всякое.
А слово? Зачем резать слово у него на спине, резать по живому? Если бы вспомнить, какое. Может, оно значит что-то важное? И тут в памяти всплыло со всеми физиологическими подробностями: SNAVS. Грязь? Какого хрена?! Это же полная факинг хреномать, как сказал бы Мемет. Еще бы он сказал: тебе снова пора к психологу, бро. Он тебе точно объяснит, что значат нож в руке и голая задница отчима в одном флаконе. Валлах!
Я понял, что без сигареты не засну, и стал машинально рыться в карманах валяющихся на полу штанов. Блин, курева же нет! Только Меметов косяк, но из-за какого-то дебильного кошмара я его шмалять не собираюсь. Может, водички попить?
Я встал и пошлепал в ванную. Свет в коридоре зажегся автоматически — видно, сенсор какой-то сработал. Но я с непривычки взвился чуть не под потолок. Пошел, попил. Изучил в зеркале свое взъерошенное бледное отражение: похож на психа или не похож? Вывод оказался неутешительным. Пошел обратно.
Свет снова вспыхнул сам собой, но на этот раз я только нервно зевнул. И тут сверху послышались звуки. То есть, хрен его знает, может, они доносились из башни уже какое-то время. Просто я так привык к пердящим, блюющим и устраивающим семейные разборки в любое время суток соседям, что на потрескивание половиц над головой не обратил внимания. И вдруг меня как стукнуло: какие соседи?! Этажом выше — только запертая комната, а единственные люди в доме — мать и отчим — сейчас мирно спят в своей шикарной кровати типа траходром.
Я замер посреди коридора, будто наткнулся на невидимую стену. Воображение нарисовало Себастиана, ковыляющего к выходу из башни: обрывки скотча волочатся по полу, размазывая кровавые следы; руки тянутся слепо, пытаясь найти того, кто с ним это сделал. Меня! Издав нечленораздельный звук, я пулей бросился к своей комнате, заскочил внутрь и захлопнул дверь. Блин! Задвижки-то как не было, так и нет! Рыбкой нырнул в кровать и натянул на голову одеяло. Это всегда помогало от кошмаров в детстве. Но мне-то уже вроде не восемь?
Я прислушался. Тишина стояла совершенно полная. Никто не храпел, не вбивал в стенку кровать, ублажая жену, не спускал воду в сортире. «Это были мыши, — думал я, сворачиваясь клубочком под одеялом. — Летучие. Или совы. Или просто сквозняк. И еще: мать права. Пора завязывать с дурью. А то мозги совсем спекутся. Но причем тут грязь?»