Театральный агент покачал головой.
— Вы слишком добросовестны, мамзель Ольга, — неодобрительно заметил он. — Если бы ваш акцент был действительно так силен, чтобы помешать вам иметь успех, то вас, конечно, не приглашали бы в Мильвоке.
— В таком случае кому же понадобилось устроить интригу, разрушившую наш ангажемент в Бург-театре? — неожиданно вымолвила Гермина Розен. — Не подумайте, что я о себе беспокоюсь, господа. Моя мамаша всегда была против моего поступления в Бург-театр, где начинающим платят такое маленькое жалованье. Она уступила только моим просьбам, да советам Ольги. Но теперь, когда мой ангажемент расстроился, мамаша положительно ликует, получив возможность принять предложение директора Яунера, который ставит новую феерию и приглашает для неё специальную труппу. Я возмущаюсь за Ольгу, которая играет лучше всех старых венских актрис и которую кто-то не хочет допустить на придворную сцену.
Старый провинциальный директор, до сих пор молчавший, неожиданно обратился к Ольге:
— Вы рассуждаете совершенно правильно, мамзель Ольга. Я также не советовал бы вам уезжать в Мильвоке, хотя бы потому, что вам, как иностранке, всё-таки нужно больше времени и труда для подготовки каждой новой роли. В Америке же ставят новые пьесы чуть не каждый день, и много, если с двумя репетициями. Поэтому вам, несомненно, трудно будет выдержать целый сезон, в особенности при невозможности заранее подготовить роли, в неизвестных пьесах.
Карл Закс сделал невольную гримасу.
— Вот это уж нехорошо, старый друг, отбивать хлеб у рабочего человека, — шутливо заметил он. — Если вы будете мешать мне заключать контракты, то мне придется закрывать лавочку… А я был так уверен в согласии нашей прелестной Геро, что заранее написал проект контракта, и даже принес его с собой.
— Напрасно беспокоились, директор, — спокойно заметила Ольга. — Если я отказалась от столь же лестного, как и выгодного, предложения, то именно потому, что предвидела те артистические трудности, существование которых подтвердил мне только что директор Гроссе.
— Но, в таком случае, что же вы намерены предпринять, милая барышня? Дело идёт к лету, надо же вам решиться на что-нибудь, не то, пожалуй, останетесь без ангажемента на будущую зиму. Хорошенькая Гермина снова вмешалась в разговор:
— А я советую Ольге плюнуть на все серьёзные театры и поступить к Яунеру вместе со мной. Во-первых, мы будем вместе и докажем противной дирекции Бург-театра, что в ней не нуждаемся и что публика нас ценит справедливей, чем они. А, во-вторых, Яунер ставит дивную феерию, переделанную из сказки Андерсена «Воронье гнездо». Там две главные женские роли, одна лучше другой. Для одной он пригласил меня, а для другой, сильно драматической роли, он очень бы хотел заполучить Ольгу… Он сам просил меня уладить это дело и убедить тебя переговорить с ним. Я, конечно, обещала сделать, что могу, и буду бесконечно счастлива, если ты согласишься. Право соглашайся, Ольга…
— Вам бы театральным агентом быть, милая барышня, — любезно заметил Закс. — Вы кого угодно убедите…
— Только не меня, — серьёзным голосом перебила Ольга. — Ты не сердись на меня и не огорчайся. Но начинать карьеру у Яунера, значит навсегда отказаться от серьёзной сцены. Если я бросила родину для того, чтобы учиться и сделаться настоящей серьёзной актрисой, если я имела терпение два года не прочесть ни одной русской книжки, не сказать ни слова на родном языке, чтобы приучиться даже думать по-немецки, то, согласись, было бы по меньшей мере нелогично бросать теперь серьёзное искусство только потому, что кто-то или что-то помешало моему успеху. Быть может мне, действительно, надо ещё год учиться по-немецки… Что ж, я так и сделаю и пойду просить ангажемента не у Яунера, а вот у директора Гроссе. Его привела ко мне сегодня сама судьба. Быть может, он не откажется взять меня в свою труппу и заняться со мной так же, как он занимался со столькими другими начинающими актёрами и певцами, ставшими теперь известными артистами.
Старый агент чуть не подскочил от удивления.
— Но позвольте, милая барышня… Мой старый друг Гроссе извинит меня. Он знает моё уважение к нему и моё доверие к его методе и его мнению. Но зачем же вам тратить год или два в маленьком провинциальном театре, в каком-то Аугсбурге?..
— Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме, сказал Цезарь, а он был не глупей нас с вами, — улыбаясь, ответила Ольга. — Если директор Гроссе не откажет мне в советах, то я, конечно, выдержу сезон не хуже другой.
Умные, добрые глаза старого директора засветились радостью.
— Советы мои к вашим услугам, милая барышня. Поверьте, я душевно рад, тем более что артистки на ваши роли у меня ещё нет. Но я должен заметить одно: бюджет моего театра весьма ограничен.
Ольга Бельская весело засмеялась.
— Ну, это вопрос второстепенный. По счастью я имею возможность прожить безбедно два-три года, и даже сделать себе нужные костюмы. Поэтому назначайте мне содержание, какое сами хотите, милый директор. Я заранее на всё согласна…
Прошло три года…
Снова встречаем мы наших артисток, но уже в роскошном будуаре прелестного маленького особняка на одной из лучших улиц Берлина, огибающих знаменитый городской парк Тиргартен. В этой роскошной вилле живет Гермина Розен, «звезда» одного из многочисленных частных берлинских театров, сверкающая красотой, нарядами и бриллиантами более чем драматическим талантом.
Три года — время немалое для молодой девушки, и для молодой артистки в особенности. За три года женщина может многому научиться, и ещё больше позабыть, не исключая и детски чистых увлечений любовью и дружбой.
Но, как это ни странно, симпатия, связывавшая двух столь мало схожих учениц венской консерватории, всё же сохранилась, несмотря на трехлетнюю разлуку. И теперь Бельскую, только что приехавшую в Берлин, встретила на вокзале Гермина Розен. С величайшим трудом удалось русской артистке отвоевать себе право поселиться в гостинице «Бристоль», а не в прелестном «апартаменте», приготовленном для неё подругой в своей роскошной квартире.
В виде вознаграждения Ольга обещала приятельнице обедать у неё в тот же день и провести вместе целый вечер.
Тонкий, роскошно сервированный обед только что кончился.
Подруги перешли из великолепной столовой, меблированной чёрным деревом с бронзовыми инкрустациями и необычайным изобилием серебра на двух больших резных буфетах, и расположились в небольшом восьмиугольном будуаре хозяйки дома — прелестном уголке, сплошь затянутом палевым атласом с вышитыми по нем букетами пунцовых роз, любимых цветов Гермины (в этом сезоне, по крайней мере). Громадные букеты таких же роз стояли на камине и на столиках. В открытое венецианское окно, задернутое шторой из настоящего венецианского кружева, доносился свежий весенний воздух, насыщенный ароматом цветущей сирени. Окно будуара выходило в маленький цветник, расположенный перед фасадом виллы «Гермины». Затейливая золочёная решетка отделяла этот цветник от улицы.
— Ну, теперь рассказывай о своем житье-бытье, Ольга, — заговорила хозяйка, усаживая свою гостью на мягкую кушетку и придвигая к ней маленькую японскую чашечку с душистым кофе… — Ведь мы не виделись целых три года… Я каждый год надеялась тебя увидеть, но ты, точно нарочно, пряталась по разным захолустьям. Если бы я не знала Гроссе, и, главное, тебя, я бы Бог знает что подумала. Ну не хмурься, радость моя. Лучше расскажи мне, отчего ты так долго оставалась в провинции, в Граце, в Аугсбурге, в Базеле вместо того, чтобы добиваться Берлина, как это сделала я?..
Ольга Бельская внимательно оглядела прихотливую роскошь прелестного будуара и затем перевела взгляд на его хозяйку, очаровательно «интересную» в изящном «домашнем» наряде из розового крепдешина, отделанного широкими валансьенскими кружевами. На прелестном бледном личике русской артистки мелькнула тень сожаления и сейчас же исчезла.
— В сущности, мне нечего тебе рассказывать. Работала я много. И, кажется, что работала не бесполезно. По крайней мере, теперь вряд ли кто узнает во мне иностранку. Когда мой старый директор торжественно объявил мне это, то я решилась попытать счастья в Берлине, благо счастливый случай привел директора здешнего императорского театра в наш маленький Базель. Разыскивая актрис, берлинский директор посмотрел меня в двух или трёх ролях, между прочим, и в роли Геро, которую я теперь играю, вероятно, лучше, чем в Вене, и пригласил дебютировать весной на казенной сцене… Вот и вся моя история!..
Гермина Розен недоверчиво покачала головкой.
— Это история твоей деловой жизни, Ольга. Но ведь ты не только актриса, но и женщина. Неужели тебе так-таки никто не понравился за эти три года?
— Никто, — просто ответила Ольга. — Да мне и некогда было думать о таких пустяках. Надо было работать. Гермина всплеснула руками:
— Ольга… Воля твоя, но с твоей наружностью, — ты стала ещё красивее, чем в те годы… Кстати, сколько тебе лет?
— Двадцать семь, — спокойно ответила артистка. Гермина Розен чуть не вскрикнула.
— Тише, тише… Ради Бога не говори этого никому. Посмотри на себя в зеркало. Ты спокойно можешь признаться в 20-ти, много в 22-х годах, но никак не больше. Мне вот всего только 18 лет по метрическому свидетельству, а я и то по совету мамаши начинаю убавлять. Пока оно кажется лишним, но лет через 25 разница выйдет заметная.
Ольга громко рассмеялась житейской мудрости своей «маленькой» подруги.
— Я вижу, что ты многому научилась, — ласково произнесла Ольга, и в её звучном мягком голосе послышалось сожаление, — но, преклоняясь перед твоим дипломатическим искусством, я всё же попрошу тебя обо мне не беспокоиться. Ты знаешь, я никогда не умела обманывать, даже первого апреля, и уж, конечно, не стану учиться теперь из-за такого пустяка, как возраст. Для актрисы возраст не имеет значения. Нам столько лет, сколько кажется на сцене.
— Воображаю, как ты красива на сцене! — вскрикнула Гермина с искренним восхищением.
— На сцене, надеюсь, ты меня скоро увидишь. Я была сегодня в императорском театре и переговорила с директором. Мой первый дебют назначен через неделю. Я играю Гретхен, затем Геро и «Дебору». Увидишь, сделала ли я успехи… А до тех пор, расскажи мне, как ты поживаешь?.. Ты очень переменилась.
— К лучшему, надеюсь? — весело перебила Гермина.
— Да, конечно. Ты стала совсем красавицей, как и следовало ожидать, и «звездой» первой величины в твоем театре. Я давно уже читаю в берлинских газетах статьи о твоих успехах, о твоих туалетах, бриллиантах.
— И т. д. — перебила Гермина с очаровательной гримаской. — Да, обо всём этом говорят больше, чем о моем таланте, что, впрочем, и понятно. В тех ролях, которыми меня награждает мой противный директор, талант, в сущности, излишен. Недавно только я сто раз подряд сыграла королеву Каролину в «Мадам Сан-Жен»… Весело, нечего сказать?..
Ольга покачала головой.
— Ты видишь, как я была права, советуя тебе не начинать карьеру у Яунера. Это выбило тебя из числа серьёзных актрис.
— Однако я имела громадный успех в Вене, — перебила Гермина восторженным голосом. — Ах, Ольга, если бы ты знала, какой это был дивный сезон… Меня буквально засыпали цветами… На руках выносили в карету… И так было день за днем целый год. Пьеса наша прошла ровно 365 раз. А на следующий год меня пригласил директор «Резиденц-театра», обещая все, что угодно, и конечно, надул, противный жид. Его контракты обязывают нас играть роли по выбору дирекции. Он, конечно, уверяет всех, что это «простая формальность», обязательная только для «маленьких ролей». А на деле выходит совсем иначе. Я уже два раза разругалась с ним и хотела уходить, да мамаша удерживает. Она находит, что моё положение здесь слишком выгодно.
Гермина запнулась, встретив вопросительный взгляд приятельницы. И, заметно колеблясь, выговорила, невольно понижая голос:
— Не знаю, слыхала ли ты, что мне покровительствует принц Арнульф и… банкир Зонненштейн… Мамаша откладывает деньги в банк. Я же, по правде сказать…
Гермина снова замялась, глядя в серьёзные и грустные глаза Ольги. Внезапно яркий румянец разлился по нежному личику хорошенькой актрисы и неожиданные слезы сверкнули в её черных глазах.
— Ты не суди меня слишком строго, Оленька… Ты ведь знаешь моё воспитание и… мою мамашу. Я родилась для того, чтобы доставить ей безбедную старость, и должна была исполнить то, к чему меня готовили с раннего детства. Правда, это не очень весело, особенно, когда приходится любезничать с противным старым Зонненштейном. Но… что ж делать? Тот, кого я могла бы полюбить, для меня недостижим…