Наконец, Лео произнёс медленно и нерешительно.
— Если хочешь знать моё мнение, дядя, то я нахожу, что против нас ведётся контр-мина, чрезвычайно осторожная и искусная. Маркиз и отец Лилианы, очевидно, были руководимы могущественной рукой человека, знающего… слишком много…
— И что же ты выводишь из этого, Лео? — мрачно произнёс лорд Моор.
— Ничего, кроме того, что партия Бессон-де-Риб для нас проиграна и что мы совершенно напрасно обременили себя похищением девушки, из которой нам никогда не удастся сделать нужное нам орудие ясновидения.
— Почему? — резко произнёс лорд Моор.
— Потому, что она насквозь пропитана так называемым благочестием. Не потому ли защищает её та враждебная сила, с которой мы уже не раз боролись, и всегда безуспешно? — чуть слышно договорил молодой сатанист.
Снова наступило молчание.
Затем лорд Моор решительно поднял голову:
— Я вижу, ты не на шутку расстроен этой неудачей, Лео. Но погоди… Не впервые нам терпеть поражения и брать реванш… И уж, конечно, смешно говорить о непобедимости какой-то «высшей» силы теперь, накануне открытия масонского храма и тайного капища Сатаны. Поверь мне, Лео: мы стоим накануне великих событий, которые докажут всему миру слабость этой враждебной нам силы и наше могущество, а потому было бы смешно унывать… Конечно, дело Бессон-де-Риб придётся пока отложить… Но что отложено, то ещё не потеряно… Кто знает, как скоро нам попадётся в руки руководящая нить? Нам не раз помогал случай, вернее, наш великий повелитель, распоряжающийся земными случайностями. Он поможет нам и теперь. Особенно после великих жертвоприношений по случаю открытия нового храма…
Следовательно, позабудем пока о неудачном деле и займемся другими, более спешными и не менее важными. От завтрашнего дня до Нового года должно случиться многое, от чего содрогнётся христианский мир и возликуют наши союзники. Что же касается Матильды, то я сам посмотрю, что можно из неё сделать…
Лео Дженнер ничего не ответил своему дяде и воспитателю. Но в его омрачённой душе болезненно заныло какое-то страшно-мучительное чувство.
«Избави нас от лукавого!» — повторяем мы ежедневно. Но многие ли повторяющие эти слова по привычке, понимают их страшное значение? Многие ли верят в могущество того «лукавого», который «аки лев рыкающий» ищет, «кого бы пожрати»?
В 1902 году он пожрал целый город Сен-Пьер, продавшийся ему и вызвавший тем гнев Божий. Но легкомысленные народы Европы не поняли значения страшного предупреждения и продолжают стремиться в объятия сатаны — хоть и повторяют молитвенно: «Избави нас от лукавого!».
Рождественские колокола радостно гудели во всех церквах Сен-Пьера. На главной площади, в соборе, шло торжественное богослужение. Епископ Мартиники, живущий в городе Порт-де-Франс, приехал на этот раз в главный торговый город острова ради рукоположения трёх молодых семинаристов, собирающихся, приняв посвящение в священники, уехать миссионерами в Африку.
Духовная церемония назначена была после торжественного Рождественского богослужения, обставляемого католиками с особой пышностью. По окончании службы, ежегодно направлялся крестный ход изо всех церквей Сен-Пьера к маленькой горной часовне, выстроенной на том самом месте, где в 1852-м году остановился поток раскалённой лавы, угрожавшей гибелью городу. В память чудесного избавления католическое духовенство Сен-Пьера ежегодно служило торжественный молебен в маленькой часовне в день Рождества Христова.
Всё, что ещё оставалось верующим, решило отпраздновать великий христианский день с особой торжественностью. К крестному ходу пожелала присоединиться вся «белая» аристократия города, также как и дети всех школ и гимназий, пансионов и приютов, директора или начальницы которых ещё не отреклись от христианства.
Во главе верующих стал маркиз Бессон-де-Риб, постоянный ктитор собора, украшение которого он всецело принял на себя. Старый аристократ не жалел ни времени, ни денег, ни труда для исполнения этой задачи. Целый лес цветущих роз окружал великолепный «вертеп». Главный алтарь украшали роскошные группы белых лилий, также как и статую Богоматери, у ног которой расстилался целый ковёр из благоухающих белых цветов. Тысячи восковых свечей должны были гореть во всех паникадилах, большая часть которых была принесена в дар собору различными маркизами Бессон-де-Риб, бывшими более двухсот пятидесяти лет почётными прихожанами этого храма, первого выстроенного в тогда ещё юной колонии. К этим старинным серебряным паникадилам и свещникам последний маркиз прибавил двенадцать драгоценных лампад. Великолепные ковры покрывали каменные плиты алтаря, а каменные колонны почти исчезали под гирляндами цветов и яркой тропической зеленью.
Так красиво было убранство собора, что увлекающееся цветное население Сен-Пьера второй день толпилось в храме, любуясь художественно исполненными «яслями», в которых кротко улыбался Божественный Младенец. Постепенно наружное благолепие увлекало равнодушные сердца, пробуждая в них былое благочестие.
Тайные вожди масонства были слишком умны, чтобы не заметить этого поворота в настроении жителей Сен-Пьера.
Джевид Моор, всё ещё живущий у своего племянника под именем мистера Смайльса, недоумевал, глядя на хозяина, так энергично работающего.
Лорд Дженнер только плечами пожимал.
— Я ничего не понимаю в неожиданной энергии маркиза, — объявил он, оставшись вдвоём со своим «американским» гостем, — этому несчастному старику следовало уже три дня тому назад лежать в могиле. Это какое-то волшебство.
— Не измена ли? — перебил мистер Смайльс. — Не был ли маркиз предупреждён?
— Нет, — нетерпеливо перебил лорд Дженнер. — Я сам своими глазами видел, как он выпил приготовленную чашку кофе… Её подала ему дочь, как раз накануне своего «исчезновения», подменить её было совершенно невозможно, так как я не спускал глаз с девушки и старика.
— Но в таком случае как же ты объясняешь это… промедление? Он живёт уже больше недели после приёма такого яда…
— Не понимаю, — сознался Лео. — Быть может, избыток нервного напряжения… Но, во всяком случае, долго это положение протянуться не может…
— Поживем — увидим!..
Настало, наконец, Рождественское утро. Солнце встало, сияя той нежной красотой тропической зимы, которая в жарких странах заменяет нашу весну… Мягкий воздух был насыщен благоуханиями, в глубокой синеве неба белели лёгкие перистые облака, прихотливо раскиданные рукой невидимого художника как бы для того, чтобы лучше оттенить бездонную прозрачность беспредельного небесного свода. Радостный и торжественный звон колоколов разносился над городом, нарядившимся в свои лучшие праздничные одежды.
На улицах, по которым должен был проходить крестный ход, балконы, стены и террасы были украшены драгоценными материями и пёстрыми коврами. Гирлянды цветов обвивали фонарные столбы, перекидываясь через улицы и образуя непрерывную триумфальную арку. Груды цветов приготовлены были на балконах и плоских крышах, чтобы усыпать путь святым изображениям. Женщины всех классов общества, в светлых платьях с цветами на головах и груди, стояли группами на всём протяжении пути следования крестного хода с маленькими хоругвями, на которых изображены были Богоматерь с Предвечным Младенцем.
Весь город точно встрепенулся и ожил в порыве радостного благочестия. Точно веяние небесной благодати неслось с высоты, вместе с праздничным перезвоном всех колоколов. И так могуч был этот неожиданный общий порыв к Богу, что враги Христа опешили, не понимая, что творится вокруг них, в городе, давно уже порабощённом, развращённом их стараниями.
Но «старшие братья» знали цветной народ, увлекающийся, непостоянный и переменчивый, как волны морские.
«Сегодняшние богомольцы придут завтра в наш масонский храм, — спокойно говорили они озабоченным внезапным благочестием толпы «младшим братьям». — Это воодушевление — последняя вспышка лампады перед потуханием… Подождите, и вы увидите, какое впечатление произведёт приготовленный нами сюрприз. А до тех пор скрывайтесь в толпе, вопите гимны вместе с христианами, и будьте готовы, когда раздастся условный сигнал»…
Начавшаяся по обыкновению на рассвете, то есть около пяти часов, торжественная служба окончилась к восьми часам утра. Густая толпа, запрудившая площадь перед собором, ждала выхода епископа, долженствующего встать во главе крестного хода вместе с новопосвящёнными миссионерами. В толпе весело и оживленно, по обыкновению, переговаривалось цветное население, напоминающее своей шумной болтливостью ярко-пёстрых попугаев своей родины… То тут, то там раздавались выстрелы, без которых не обходится ни одно народное празднество в южных колониях. Повсюду слышался звонкий раскатистый хохот, характерный смех негров.
Вскоре после восьми часов утра из собора начали выходить и группироваться первые официальные участники крестного хода. Впереди всех дети монастырских школ и приютов. Девочки в белых кисейных платьицах, с длинными покрывалами и венками из белых роз на распущенных волосах. Мальчики с ветками белых лилий в руках и с особенными хоругвями с изображениями Богоматери или Младенца Иисуса. Вокруг каждой хоругви группировались под предводительством своих наставников или воспитательниц отдельные школы или классы. Затем появился благотворительный «союз Пресвятой Девы», к которому принадлежали почти все «белые» дамы Сен-Пьера, даже те, которые не пропускали ни одного вечера, устраиваемого масонами. Во главе этого «союза» со дня его учреждения, сто двадцать лет подряд, стояли последовательно маркизы Бессон-де-Риб. Сегодня, в воспоминание своих так нежданно и загадочно погибших «почётных сестёр», молодые дамы надели чёрные покрывала поверх своих белых платьев.
Затем потянулись монахи и монахини различных орденов, сестры милосердия, сестры «Святого Иосифа», заведующие женскими тюрьмами, бенедиктинцы, посвятившие себя делу воспитания, и доминиканцы, из числа которых выходило большинство миссионеров. Наконец, длинный ряд хоругвей, крестов и икон, несомых духовенством. Частью позади, частью впереди священных изображений выстроился громадный хор в тысячу двести голосов, составленные под управлением соборного регента из различных любительских хоров. Наконец, во главе местного духовенства появился и сам епископ, за которым следовали почётные прихожане, и впереди всех — ктитор собора, маркиз Бессон-де-Риб.
При виде старого аристократа, всем известного и всеми любимого за доброту и щедрость, шёпот сострадания пронёсся по толпе. Простонародье сочувствовало горю осиротевшего отца. Многие женщины громко плакали: так жалок показался им этот быстро состарившийся человек с белыми как снег волосами и глубоко впавшими глазами, сверкающими неестественным блеском.
Маркизу едва исполнилось пятьдесят лет. Год назад он был ещё стройным, сильными и крепким пожилым красавцем, кажущимся гораздо моложе своих лет. Теперь же в сгорбленном и поминутно вздрагивающем старике, с белой, как лунь, бородой и глубокими морщинами на лице, с трудом узнавали блестящего «кавалера», соперничавшего в изяществе и красоте со своим двадцатилетним сыном.
— Вот оно, горе родительское! — произнёс чей-то голос в толпе…
Шествие тронулось… Громадный хор запел красивый, поэтический гимн, прославляющий «Заступницу небесную, Пречистую, Пресвятую, Славную Владычицу нашу Богородицу!» Толпа, присоединившаяся к шествию, дружно подхватила величественную мелодию с тем инстинктивным искусством, которым отличается музыкальное «цветное» население Мартиники, где каждый негр умеет играть на мандолине, каждая мулатка поёт не хуже средней «колоратурной» певицы Парижа или Лондона.
Многотысячный хор наполнял тёплый воздух могучей волной, почти покрывая торжественный звон колоколов, разливающийся навстречу крестному ходу. Изо всех церквей выходили новые крестные ходы, сопровождаемые новыми толпами народа. Духовенство присоединялось к епископу, кресты и хоругви всё умножались. Народная масса разливалась широкой рекой, запружая улицы предместья. Вагоны трамвая останавливались на пути следования процессии. Жители отдалённых частей города бежали из всех переулков, торопясь присоединиться к торжественному шествую, которое растянулось на целую версту, прекращая движение трамваев и экипажей сначала на приморском бульваре, а затем и на береговом шоссе.
Головы обнажались перед святым крестом, несомым впереди процессии. На всех лицах читался восторг.
Епископ радостно улыбался, глядя на восторженное настроение народа.
— Слава Богу… Слава Богу! — повторял он аббату Лемерсье. — Я вижу, что благочестие ещё не угасло в Сен-Пьере!
Аббат Лемерсье почтительно склонил свою белую голову. Он знал лучше своего епископа страшную правду. Он знал, как мало значил сегодняшний неожиданный порыв молитвенного настроения. Искренне верующих в этой толпе было так страшно мало, что у старого священника сердце сжималось мучительной болью.
Медленно подвигался крестный ход по великолепному шоссе, ведущему к горной часовне.
Солнце стоит высоко на голубом небе и греет весьма ощутимо, хотя и не жарит так немилосердно, как летом. Однако публика всё же вздохнула с видимым облегчением, когда над головами закачались зелёные ветки пальм — первые деревья векового леса, превращённого в парк. Прекрасный участок был подарен городу богатым белым плантатором в год постройки часовни, возвышающейся в самом центре леса посреди небольшой прогалины, оканчивающейся крутым обрывом на высоте полугоры. На краю этого спуска остановился в 1852 году раскалённый поток лавы, который неминуемо должен был обрушиться огненным каскадом на расположенные внизу дома предместья.
Немного повыше, на другой площадке, возвышалась знаменитая статуя «Мадонны покровительницы», для которой ближе не нашлось места, так как необходимо было сделать каменные устои для того, чтобы выдержать громадную тяжесть чугунной статуи.
Неширокая, но прекрасно шоссированная дорога поднималась зигзагами довольно круто, вверх до часовни, откуда заворачивала направо и, несколько суживаясь, шла дальше к статуе Мадонны, у подножья которой совершалось обыкновенно краткое молебствие после торжественного молебна в часовне. Примерно от середины леса уже виднелся ярко сверкающий в голубом небе высокий золочёный крест этой готической часовни.
Когда первые ряды публики дошли до этого места, на котором была поставлена полукруглая скамейка для гуляющих и где принято было верующими, совершающими паломничество к «Мадонне покровительнице», прочесть первую молитву Богородице, по рядам пронесся шёпот удивления. Креста не было видно. Между тем в воздухе не было и следа тумана. В ярких лучах полуденного зимнего солнца виднелась каждая мелочь, но всегда так ослепительно ярко блестевшего креста над часовней видно не было.