Шахматная доска роботов - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 6

Часть пятая. Шахматная доска роботов: Расстановка фигур

Точная дата неизвестна

Приблизительно 1980е — 1990е года

Лучи солнца, близящегося к закату, укрывали собой буйную летнюю листву на деревьях, обступивших дорогу с двух сторон. Каждое находилось за низким ограждением, будучи аккуратно подстриженным и ухоженным. Они казались настолько декоративными, что даже птицы восседая на их ветвях пели как бы с опаской, готовые в любой момент встрепенуться, если садовник подойдёт, непринуждённо покашливая, мол не для вас я эту красоту ваял и поддерживаю, а для привередливых, но отменно платящих жильцов. Но покуда жильцам нравилось пение птиц у своих домов, они чирикали и галдели, впрочем, не особо громко, не испытывая судьбу. Июльские запахи витали в воздухе, сопровождаемые назойливыми мухами и мелкой вездесущей мошкарой. Но даже мухи и мошки были менее навязчивые здесь, чем в любом другом месте, приобщаясь к царившей вокруг атмосфере аристократизма и элитарности. Разные на вид, но одинаково роскошные особняки друг за другом воплощали собой осуществление американской мечты в последней инстанции. Жизнь в подобном районе текла намного медленнее, чем ей было положено течь для среднестатистического человека. Но среднестатистический человек, в среднем по статистике, мог забрести в этот район только совершенно случайно и ненадолго, ненароком ошибившись своим местом в этом мире.

Возле одного из домов стоял новый Линкольн. Красный металлик наводил на мысль, что нет красного цвета ярче и насыщеннее, чем этот, а блестящие диски, казалось, создавались только лишь для того, чтобы везунчик, обладающей машиной, проверял в них словно в зеркале достаточно ли сияет его улыбка. Из выхлопной трубы ритмично поднимались едва заметные волны выхлопных газов. Окна в машине были открыты, изнутри доносилась негромкая игра радиоприёмника, настроенного на станцию с классической музыкой. За рулём сидел мужчина в дорогом костюме-тройке коричневого цвета в большую клетку и модных солнцезащитных очках, читая газету. Левый локоть он высунул из машины и облокотил на дверь. Посмотри на него кто-то, и промелькнёт мысль: «Да вот же он, пример, когда жизнь точно удалась, и остаётся ею только наслаждаться». Со стороны можно, и даже нужно позавидовать, ведь никто не знает какими заботами окружён незнакомый человек, которого в первый раз видишь, через что он прошёл, и что его ждёт в дальнейшем. Но со стороны — всё идеально. Находясь в элитном районе, человек никуда не спешит, сидит в роскошном автомобиле, с иголочки одет, черты лица свидетельствуют о том, что природа не жалела для него интеллекта с прозорливостью в ровной степени, как и привлекательности. Любому трудяге о таком только мечтать. Да и то, тихо, как шепот в галдящей толпе, чтобы подобные мечты никто не услышал.

Перевернув очередную страницу, мужчина согнал севшую на руль муху. Та сделала пару кругов по малой дуге и приземлилась обратно. Мужчина давно заметил маленького мальчика, который сначала стоял в стороне, глядя на машину, а затем, подкравшись, оказался совсем рядом. Мужчина специально не обращал на него внимания, ему, как минимум, было интересно, что же этот малец задумал.

Собравшись с духом, мальчик постучал в дверь, ростом он был ещё низок и макушкой едва дотягивался до окна. Мужчина высунул голову и с интересом посмотрел на мальчика.

— Чего тебе?

— Мистер, вы не могли бы мне помочь? — на лице мальчика смешалось озадаченность и волнение.

— Держи пятак, — мужчина подбросил монетку, но мальчик не стал её ловить, и та с лёгким звоном брякнулась на асфальт.

— Нет, вы меня не поняли, Мистер. Пожалуйста, помогите мне прочесть, что здесь написано!

Мальчик протянул мужчине аккуратный прямоугольный лист бумаги.

«Такой-то и такой-то банк. Чек на 70 тысяч долларов. Чек на предъявителя.»

— Откуда это у тебя? — мужчина снял солнцезащитные очки, отложив их на торпеду автомобиля и посмотрел на мальчика с улыбкой.

— Мы с ребятами играли и кейс нашли, там было много разных бумажек, — мальчик ярко жестикулировал, подтверждая каждое сказанное им слово, — Старшие ребята забрали разные красивые бумажки с цветными рисунками и узорами, а я это успел ухватить. Не поможете прочесть что это?

— Мальчик, это бумага для взрослых, тебе, наверное, не понять даже если я прочту её, вряд ли тебе будет интересно, я возьму себе, ты не против? Тут написано кто её потерял, я думаю нужно отдать этому человеку, вот я возьму и отдам.

— Мистер, если это было на свалке, значит тому человеку бумажка уже не нужна, зачем же он её тогда выкинул? Старшие говорили, что смогут те остальные бумаги продать людям, которым они будут интересны и нужны. Я тоже хотел взять себе цветную бумагу, но досталось только эта, старшие не поделились.

— Ладно, давай, чтобы ты не чувствовал себя обиженным перед старшими парнями, я у тебя её куплю?

— Да? — глаза мальчика загорелись, но потом сменились подозрением, — вы меня обманываете.

— Нет, с чего бы. Просто не хочу, чтобы ты чувствовал себя обиженным. Потому — да, куплю.

— А за сколько?

— Десять долларов, пойдёт?

— Уго! Десять долларов! Вы правда можете за столько её купить у меня?

— Я же сказал. Покажешь своим друзьям, скажешь, что и ты свою продать смог. Вот, держи, — он достал десятидолларовую купюру из кошелька и протянул её из окна.

Мальчик ж, не стал её выхватывать у него из рук. Он задумался.

— Но у старших парней было много разных бумаг, и даже если они их продадут каждую по два доллара, всё равно у них будет больше, чем у меня.

— Тогда давай двадцать долларов?

— Неа.

— Сто. Мальчик, сто долларов, или тогда не буду покупать у тебя эту бумажку.

— Сто долларов! — мальчик едва не взвыл, — а вдруг эта бумажка действительно ценная раз вы за неё целых сто долларов даёте? Я лучше ещё кому-то её покажу, вдруг больше дадут!

— Мальчик, сколько ты хочешь?

— А сколько у вас есть? — глаза мальчика прищурились.

Мужчина демонстративно показал кошелёк и извлёк из него все купюры. Пересчитал.

— Семьсот двадцать пять долларов. И я готов тебе их дать за эту бумажку. Но поверь, никто больше тебе за неё не даст. Я бы тоже не дал, но ты мне нравишься, и я не хочу, чтобы старшие над тобой издевались. В конце концов, каждому когда-нибудь улыбается удача.

— Идёт! — мальчик выхватил купюры и слегка помяв, засунул их в кулаке в карман.

— Как тебя зовут, мальчик?

— Кевин.

— А меня — Стефан. Смотри, чтобы старшие у тебя их не забрали, это очень большие деньги.

— Спасибо вам, мистер Стефан! — мальчик развернулся и вприпрыжку побежал прочь.

Стефан вновь посмотрел на чек и улыбнулся, семьсот с лишним долларов была не такая уж и большая плата, по крайней мере для него, за встречу с юнцом, способным на подделку банковских чеков.

Из дома вышел мужчина в джинсах и белой футболке, неспешно подошёл к автомобилю, смотря в сторону, куда убежал мальчишка.

— На ловца и зверь идёт? — спросил он, склонившись к отрытому окну и заглянув внутрь.

— Не совсем. Проследи за ним.

— Новый субъект?

— Нет, — резко ответил Стефан, — для других целей.

Мужчина кивнул, распрямился, засунул руки в карманы и пошёл вниз по улице.

Стефан потянулся рукой к бардачку и достал оттуда увесистую пачку стодолларовых купюр. На глаз достав с десяток, он положил пачку на место, а купюры вложил в портмоне.

Переключив несколько радиостанций Стефан остановился на выпуске новостей, в котором диктор рассказывал, что в Чаде спустя полтора месяца после захвата столицы Нджамену вооруженными отрядами повстанцев и свержения режима Президента Гукуни Уэддея до сих неспокойна и пока сложно делать прогнозы, когда же ситуация хотя бы немного стабилизируется.

Стефан улыбнулся. Это было ему на руку и соответствовало его далеко идущим планам. Всё случается, как и должно быть. В конце концов, каждому когда-нибудь улыбается удача.

***

10 мая 2023 года

За пятнадцать дней до смерти Лэндона Донована.

«Justice-Tech не прощает ошибок».

Таким был заголовок статьи. Когда Сол его составлял, он казался ему более привлекательным, нежели теперь, красуясь на первой странице свежего выпуска «Bridget Times». Сол покрутил газету в руках и сжал губы. Нужно было всё же подобрать другой заголовок.

— Слышь, а текст статьи такой же пафосный, как и её название? — Уайс по-дружески толкнул Сола локтём в бок и заулыбался во все тридцать два (или сколько их там было у него) зуба.

— Катись в пекло, откуда такой гребень как ты вообще вылез? Отличное название, — отмахнулся Сол.

— Как слоган для какого-нибудь триллера, — Уайс еле сдерживал смех, — или реплика в драматическом спектакле. Прикинь, кульминация, стоит такой главный герой, опустил голову и тихо произносит безнадёжно: «Ну за что мне всё это?». А позади него стоит главный злодей пьесы и отвечает голосом, от которого у зрителей мурашки по коже: «Это всё от того, что Justice-Tech не прощает ошибок». Может тебе сценаристом заделаться?

— Чего ты такой гордый собой сидишь? Тебе же поручили следующий сюжет о тех цыганах писать, верно? Они с тебя корону быстро снимут.

— Слушай, Сол, соответствуй твой заголовок содержанию, я б и слова не сказал, но дело Майкла Стибера — кому это нужно, кто вообще станет это читать? Его мама разве что, будет соседям показывать, что её сынок в светскую хронику попал. Каждый день увольняют десятки тысяч людей с работы. Ну уволили его с Justice-Tech, так что, теперь каждое увольнение будем размусоливать? Ты ему посочувствовать хочешь?

— Господи, да у тебя мозгов как у ракушки, как ты вообще умудряешься слова в предложения складывать в своих материалах? Включи хоть ненамного свои мыслительные процессы. Дело не в увольнении, Уайс, а в том, что следует после него, — ответил Сол, разворачивая пакетик с жевательными резинками и отправляя парочку себе за щеку.

— Одним безработным больше стало, вот что следует. Но мне его не жалко. Этот Стибер должно быть не промах, раз дослужился в Корпорации до того, что имел. Значит, найдёт себе новую работу, — ухмыльнулся Уайс.

— Да что ты заладил об одном и том же. Ты не видишь конфликта? Человека уволила Корпорация, производящая роботов. Теперь он подал иск на корпорацию, и суд будут вести эти же роботы, производимые ею.

— Круто. Для пущего драматизма не хватает, чтобы и защищал его робот-адвокат, тогда бы вообще этому парню ничего не светило. Кроме лампы в дневное время в одиночной камере.

— Его адвокат — Лэндон Донован.

— Донован… Донован… А! Это не тот часом, против которого бывшая помощница подала иск за домогательства?

— Да, он. Судя по её иску он знатно её потрепал пока она у него работала.

— Точно! Я всё это помню. Это же тот наглец, он ещё на суде заявил, что с тем, как он её трахал ей вообще грех жаловаться на что-то, что любая бы женщина на её месте была бы преисполнена благодарности.

— Да. И всё равно дело быстро замяли.

— Ещё бы, говорят у этого Донована неплохие связи, — уважительно покачал головой Уайс, — но вряд ли они помогут ему в деле против Justice-Tech. Там скорее они его трахнут так, что у парня дым с ушей пойдёт, и на заднице ещё долго сидеть не сможет. Будет на заседаниях судебных потом говорить: «Ваша честь, извините, но меня крепко отымели, можно я не буду присаживаться, а постою?».

— У всех отличных в прошлом юристов неплохие связи. Но это не имеет отношения к новости. Брось, у Донована сейчас мощная аргументация, он должен смять в лепёшку и Корпорацию и их незаконное увольнение.

— Посмотрим, — Уайс закинул в рот мятную конфету.

— Если же робот-судья отклонит их иск, вот тут будет интересно, — задумчиво проговорил Сол.

— Интересно, когда вместо роботов были люди, этот Донован спал с женщинами-судьями?

— Уайс, а до того, как изобрели реалистичных резиновых кукол, ты спал с женщинами людьми?

— Ты просто мне завидуешь. Не надейся, что бы там ни произошло с Майклом Стибером и этим похотливым Донованом, твоя статья не перекроет мою прошлогоднюю о Лучано Дамброзио.

— И как это тебя ещё до сих пор мафия не пришлёпнула? — спросил Сол, хлопнув Уайса по плечу и вышел.

Улыбка исчезла с лица Уайса, он и сам в последнее время всё чаще задавался этим же вопросом. И что его дёрнуло написать тот скандальный материал об отце преступного мира?

Сол достал свой мобильный телефон и остановился в коридоре здания «Bridget Times». В кармане у него лежал записанный номер Майкла Стибера. Сол считал себя отличным журналистом. Но он не считал себя уже реализованным отличным журналистом. Хотя у него было достаточное количество статей, красовавшихся на первых полосах газет, сам он не воспринимал те материалы чем-то особенным. Сол всю жизнь находился в поисках. В поисках сюжета, который смог бы не только вызвать однодневный восторг читателей, которые тут же забывали о чём прочли, но и оказать влияние на людей, на историю, на жизнь. Сол никогда не работал с максимальной отдачей над обыденными материалами, они не приносили ему никакого интереса и удовольствия, а для него все материалы в мире казались обыденными. По этой причине Сол всегда во всех изданиях, где работал считался перспективным журналистом, на которого делали ставку главные редакторы. Но время шло, редакторы всё ждали и ждали, когда же их «золотой мальчик» раскроется в полную силу. Когда ожидание затягивалось, Сол, не намереваясь кому-либо что-то доказывать, переходил в другое издание, где его вновь видели молодым и перспективным. Сол не мог заставить себя отдавать все силы тому, что не вызывало у него искренний интерес. Ему порядком и самому надоело такое своё отношение к жизни, к работе, но Сол был парнем, который отгонял подобные мысли надевая самодовольную улыбку на лицо, прищуривая взгляд и нахально идя дальше по своему пути. Он ощущал, или же внушал сам себе для спокойствия, что ощущает будто его сенсация ещё впереди. Она лежит на его дороге и никуда не денется. Это вопрос времени, до неё стоит только дойти. Подобный взгляд на вещи позволял Солу снять с самого себя львиную долю ответственности. Нельзя сказать, что он безвольно барахтался по течению. Скорее он плыл по нему в лодке, корректируя вёслами маршрут, огибая торчащие из воды камни и крутые повороты. Таковым парнем был Сол Кэмбел.

За дело Майкла Стибера Сол взялся с неистовым для себя энтузиазмом и волнением. Что-то внутри подсказывало ему, хоть Уайс и насмехался над ним, что этот материал имеет смысл. Что-то в этом было. Ощущения даже непривычные для Сола. Журналистское чутье?

Сол набрал номер Майкла. Прошло три гудка.

— Алло? — ответил недовольный голос, принадлежащий, судя по всему, Майклу Стиберу.

— Мистер Стибер, меня зовут Сол, я журналист.

— И? Стой, это не ты ли написал ту статью в «Bridget Times»?

— Да, это я. Хочу поговорить с вами о судебном иске, поданном вами против Justice-Tech.

— Ты что, идиот, парень? Я сейчас сужусь с корпорацией за моё увольнение, потому что меня обвинили в утечке информации, а я пытаюсь доказать, что моей вины в этом нет. Давай-ка я тебе теперь расскажу всё в подробностях, а? Это отличная идея. И время подходящее.

— Мне не нужна никакая секретная информация, давайте встретимся, я хочу услышать ваше мнение о ситуации в целом. Если хотите, это будет не для печати.

— Конечно нет.

Майкл повесил трубку. Сол пожал плечами. Нет так нет. Он старался никогда не расстраиваться над неудачами. Даже не то, чтобы старался. Он просто пожимал плечами и начинал думать над новыми способами решения задачи. Сол должен был работать над этим делом дальше.

15 мая 2023 года

За десять дней до смерти Лэндона Донована.

Майкл Стибер бросил монету в уличный телефонный аппарат и позвонил в справочную. Ответили сразу же.

— Добрый вечер, оператор, чем могу вам помочь?

— Будьте так добры, соедините меня по номеру семь, семь, два, восемь, три, восемь.

— Извините, но такой формат номера неверен.

— Спасибо, — Майкл повесил трубку.

Он вышел из телефонной будки, возле которой стоял молодой парень, дожидаясь своей очереди позвонить. Майкл отошёл в сторону, встал неподалёку возле будки и закурил. Парень проследовал внутрь, но довольно быстро вышел обратно.

— Что-то не работает, — почесал он затылок.

— Да, и я о том же, даже гудки не идут, — подтвердил Майкл, — на соседней улице есть другой, сейчас докурю и пойду туда.

— О, спасибо! — улыбнулся парень и пошёл в направлении, куда Стибер указал рукой.

Через минуту в телефонной будке раздался звонок. Майкл бросил недокуренную сигарету на землю, наступив на неё каблуком своих туфель. Поднял трубку.

— Слушаю, — голос в трубке звучал тихо.

— Мне звонил какой-то журналист с вопросами, — сказал Майкл.

— Не нужно ничего комментировать. Нам незачем внимание к твоей персоне. Пока что. Сосредоточься на Доноване.

— Я уже провёл достаточно времени с ним, чтобы выяснить. Ты всё так же уверен, что это важно? Моё увольнение с поста Корпорации ради этого, будет ли оно иметь больше пользы, чем если бы я остался в ней ещё ненадолго?

— Смотря от того, какие выводы ты сделал.

— Мы были правы, — Стибер покосился на проходящую мимо будки девушку.

— Ты уверен?

— Да. Они начали. Несомненно.

— Хорошо, — голос собеседника Майкла звучал удовлетворённо, — как твой процесс против Корпорации?

— Я думаю, проиграем.

— Отлично.

— Ты же понимаешь, что всё это значит? — спросил Майкл.

— Ты отошёл, но я же остался с ними. Тем более у тебя есть другие задачи. Даже не беря в расчёт Донована, тебе есть чем заняться, а твоя работа в Корпорации мешала бы тебе. Ты ушёл вовремя.

— И твоё время придёт. Ты отлично рассуждаешь обо мне, главное не упусти свой час.

— Я уйду в самый последний момент, а до этого мы будем с ними продолжать играть. Когда ты займёшься выяснением ситуации с Купером?

— Мне нужно здесь ещё несколько дней. Я закончу свои дела, а затем смогу… — запнулся Майкл, вновь покосившись на девушку, которая теперь шла обратно, и не стал договаривать свою мысль, повесив трубку.

Он вышел из будки. Девушка мельком бросила на него взгляд и пошла дальше.

— Девушка, вы случайно не заблудились? — крикнул Майкл ей вслед.

— Нет-нет, что вы, — она обернулась и остановилась, — просто жду, пока вы закончите.

— Я всё, — Майкл демонстративно сделал широкий шаг в сторону, показывая рукой на телефонную будку, — я закончил.

— А вас случаем не Майкл Стибер зовут? — спросила она, подходя ближе.

— Смотря о каком случае идёт речь, — ответил Майкл, засовывая руки в карманы своей куртки из коричневой кожи.

— Я дочь одного человека, вы, возможно, знаете его.

Майкл оглядел улицу. Кроме их двоих на улице никого не было.

— Я долгое время разыскиваю своего отца, — продолжала она, — его звали Стефан Серафим. Это имя вам знакомо?

— С чего вы взяли, что оно должно быть мне знакомо?

— Я ищу его, и до меня дошли слухи, что вы тоже его искали, — на последних словах она оказалась совсем рядом, — вы ещё хотите его найти?

Майкл резко подался ей навстречу, левой рукой обхватив девушку за талию, притягивая её к себе, а правую руку молниеносно выбросил из кармана куртки вперёд. В свете фонаря на секунду блеснул откидной нож, и Майкл ударил им девушку в живот.

— Мёртвые должны быть в земле, дорогая, — прошептал ей Майкл на ухо, и ещё несколько раз быстро ударил ножом в живот и левый бок.

Глаза девушки широко распахнулись, она что-то прохрипела, и принялась жадно хватать воздух ртом. По краям её губ заструились ручейки крови. Майкл аккуратно опустил на асфальт её осевшее тело, выдернул нож, вновь огляделся по сторонам, удостоверился, что она мертва и быстрым шагом скрылся в ближайшем переулке.

В луже крови под телом девушки словно в зеркале отражался свет фонаря. Остекленевшие глаза смотрели в чёрное небо. Прохожих не было, да и машины не проезжали мимо.

Прошло несколько минут, и к телефонной будке подъехал чёрный седан. Задние двери открылись, вышли двое мужчин в тёмных костюмах-тройках. Лица их были каменными и безразличными. Не говоря друг другу ни слова, они оглядели улицу, подняли с земли тело девушки, положили его в багажник, сели в машину, и та неспешно уехала. Лишь кровь оставалась лужей на асфальте напоминать о случившемся.

23 мая 2023 года

Психиатрическая лечебница строгого режима № 3

За два дня до смерти Лэндона Донована.

Охранник проделывал ночной обход и заметил, что дверь архива лечебницы приоткрыта. Обычно он не заходил в это крыло здания, но сегодня так сложилось, что зашёл. И был весьма удивлён, так как в это время никто из тех, кто мог, никак бы не стал что-то искать в архиве. Он толкнул дверь вперёд и увидел человека в синем костюме, достающего папку из выдвинутого ящика.

— Эй, что вы здесь делаете? — охранник положил руку на дубинку. Он впервые видел этого человека и был уверен в том, что тот не относился к персоналу лечебницы.

— Я из ФБР, — мужчина потянулся в нагрудный карман и вынул оттуда удостоверение, — специальный агент Брайан Ротовски.

— Что вам здесь понадобилось? — спросил сбитый с толку охранник.

— Я изымаю это дело, — мужчина задвинул ящик обратно в шкаф, оставив у себя в руках папку, которую достал.

— Но…

— Никаких «но». Не мешайте расследованию, — Брайан сделал шаг по направлению к двери.

— Извините, но я должен сообщить заведующему лечебницы доктору Казимсу.

— Он в курсе, — раздражённо ответил Брайан.

— Меня не предупреждали, — упрямо покачал головой охранник.

— Всё в порядке, Роджер, — раздался голос позади.

Охранник обернулся. Сзади него стоял дежурный врач Хилл. Мужчина, представившийся сотрудником ФБР, прошёл мимо Роджера и ушёл по коридору. Доктор Хилл ещё несколько секунд смотрел на охранника, а затем развернулся и неспешно двинулся к выходу из этого крыла лечебницы.

Роджер мельком увидел название файла из архива, когда сотрудник ФБР обходил его в проходе двери. «Дело о наблюдении Л. Донована». Но тут же выкинул это из головы. Роджер не совал свой нос куда не следовало.

25 мая 2023 года

День смерти Лэндона Донована

Сол посмотрел на время. Без двух минут четыре часа дня. Ещё две минуты. Сол облокотился на поручни ступень, что вели ко входу в контору Лэндона Донована. В этот раз он просто обязан был вытянуть хоть какие-то сведения, не так как с Майклом Стибером.

«Воспринимай это как обычное рядовое интервью, Сол» — подумал он.

Но в том то и загвоздка. Воспринимай он его как обычное, вряд ли стал бы ждать с таким нетерпением. Сол чувствовал, что это интервью не было обычным. Впервые в жизни в нём пробудилось настоящее предчувствие. Он мог сказать себе, что это предчувствие сенсации, но не знал наверняка, ведь ещё ни разу в жизни он не открывал сенсацию, какой представлял её себе сам. Но он знал всем нутром, что в деле Стибера против Justice-Tech что-то было.

Четыре часа. Ровно. Сол был пунктуальным журналистом, когда это было в его интересах. Он сделал шаг к двери и постучал. Ответа не последовало. Он постучал ещё раз. Вновь тишина. Неужели Донован забыл об интервью? Но если забыл, то это его проблемы. Сол повернул дверную ручку. Открыто. Может Донован зашёл в туалет отлить? Или чего хуже, подготавливает плацдарм для очередного иска о домогательствах с очередной помощницей?

— Мистер Донован? — окликнул он, заглядывая внутрь.

Ответа не последовало, и он вошёл. Раз дверь была открыта, значит кто-то же должен быть внутри, только если контору Донована незадолго до прибытия Сола не обнесли какие-то грабители. Вряд ли. Если не Донован, то хотя-бы кто-то из его сотрудников должен быть внутри. Если уж не получалось встретиться с самим адвокатом можно было попробовать поговорить с кем-то, кто на него работал. С кем-то стеснительным и неуверенным в себе, желательно с девушкой, тогда бы своей обезоруживающей улыбкой и парочкой комплиментов Сол вытащил бы из неё все сведения.

Сол сделал несколько шагов и вдруг замер на месте, пожалев в одночасье, что вошёл.

Перед ним лежал труп. Мёртвая рука сжимала револьвер, которым покойник, судя по всему, выстрелил себе в голову. Лужа крови растеклась под телом, а стол и стена позади были забрызганы чем-то. Наверное, так выглядят мозги. Сол почувствовал резкие порывы к рвоте.

— Вот чёрт! — выкрикнул он, — херня собачья!

Это было совсем не то, что Сол ожидал увидеть. Он ожидал увидеть всё что угодно, но никак не труп Донована.

Журналист достал из кармана телефон и набрал номер экстренной службы.

— Алло, меня зовут Сол Кэмбелл. Я нахожусь в юридической конторе Лэндона Донована, у меня было назначено здесь интервью. Да, я только что пришёл и увидел… Тут тело. В руке револьвер. Мистер Лэндон Донован застрелился.

«Мистер Кэмбелл, оставайтесь на месте и ни к чему не прикасайтесь, мы сейчас будем»

— Можно мне хоть на улице подождать, я сейчас тут всё облюю.

«Ждите на улице, никуда не уходите».

— Мда, — протянул Сол, засовывая мобильник в карман.

На столе зазвонил телефон конторы. Включился автоответчик.

«Мистер Донован, это Директор Стиннер. Мы не заинтересованы в том, чтобы вы отправлялись в тюрьму. Я думаю, нам удастся договориться. Приходите к нам незамедлительно, мы всё обсудим в дружеской беседе».

Запись прекратилась. В комнате воцарилась тишина. Сол достал блокнот и быстро дословно записал в него услышанное сообщение, пока оно было свежо в памяти.

Вскоре поблизости начал раздаваться вой серен.

15 октября 2025 года

Рабочий день был завершён. Сол Кэмбел вышел из офиса центрального новостного телеканала и с тоской и сожалением вспомнил времена, когда выходил не на улицу, а спускался на подземную парковку, где его дожидался его новенький форд мустанг. Несколько недель назад его машина была конфискована полицией за серьёзное нарушение правил дорожного движения, и ещё два месяца Солу предстояло передвигаться на своих двоих, а общественный транспорт — в помощь, пока не подойдёт к концу срок конфискации.

Карьера Сола за последние годы изменилась в лучшую сторону. Он обрёл уважение в глазах коллег, его имя было на слуху у жителей, а с тех пор как он перешёл из газеты на центральный новостной телеканал, вернее, получил приглашение и с радостью принял его, сюжеты Сола пользовались успехом и ценились руководством.

Ранее Сол не брался за то, что ему не нравилось, а нравилось ему очень малое, он считал недостойным распылять свой талант, который у него безусловно был, на разную чушь. Но позднее понял, что если подобная чушь ценилась зрителями, а у Сола выходило их заинтересовать, то нужно делать дело, переступая через свою гордость. Предвкушением и поиском сенсаций, которыми раньше так был охвачен Сол, сыт не будешь.

Переосмыслить все эти вещи Сола заставило событие двухлетней давности. Самоубийство человека, к которому Сол пришёл, чтобы взять интервью. Что заставило успешного по меркам людей адвоката покончить жизнь самоубийством? Если это было самоубийство. Тогда Сол стал свидетелем и телефонного звонка, лично от Директора корпорации Justice-Tech. Неужели за делом Майкла Стибера стояло нечто большее, чем казалось с первого взгляда? Что произошло за период в два дня, когда Сол говорил с Донованом по телефону и когда нашёл его мёртвым? Что произошло такого, чтобы Директор в телефон произнёс: «Мы не заинтересованы, чтобы вы отправлялись в тюрьму». До чего добрался Донован или же что он совершил, чтобы удостоиться личного звонка от Директора? С такими-то словами? Ведь судя по контексту, насколько догадывался Сол, Директор и Донован виделись до того рокового дня, или по крайней мере разговаривали. Была у Сола и другая версия. В ходе защиты Майкла Стибера Доновану стало известно нечто, что никак не должно было выйти в свет. И самоубийство скорее всего подстроено, а на деле — убийство. Потому и звонок от Директора раздался практически сразу, чтобы полиция его прослушала и подозрение никоим образом не упало на корпорацию. Но пока что это было домыслы. Никаких доказательств Сол найти не смог. Но он не забыл об этом деле, наоборот, оно его подстёгивало уже многие годы, подстёгивало идти вперёд. Стало мотивацией, которой ему ранее не хватало.

Сол знал, что в тот день он стал свидетелем нечто большего, чем казалось на первый взгляд. Он также осознал, что, если когда-нибудь в будущем ему удастся раскопать какую-то сенсацию против сильных мира сего, найти зацепки в этом деле, а их он был намерен найти, даже спустя прошедших пару лет, или более, пока он их не найдёт, он должен стоять очень высоко, чтобы его услышали, чтобы ему поверили. И он принялся строить карьеру. Он помнил о Justice-Tech, помнил о мистере Доноване, помнил о Майкле Стибере, который после проигрыша процесса заплатил крупный штраф корпорации и подался в политику, став помощником сенатора Корша. Он помнил обо всём этом, но у него не было ничего, что могло бы объединить их всех, связать воедино и узнать правду. Он строил карьеру, и когда в его руках окажутся драгоценные сведения, он сможет их использовать с умом и не сойти за бульварного журналиста, пытающегося привлечь к себе внимание. Сол выстраивал себе безупречную репутацию, чтобы к его словам, когда придёт время — прислушались.

К хорошему быстро привыкаешь. Сол с угрюмым видом ожидал своего автобуса, который довезёт его домой. Сол арендовал бы автомобиль на эти пару месяцев, пока его личный стоял на штраф-площадке. Арендовал, если бы вместе с автомобилем у него не конфисковали водительское удостоверение. Сол был уставшим и потому раздражительным.

Подъехал автобус. Под конец рабочего дня он был битком набит людьми. Открылись двери. Сол, ступив на первую ступеньку, попросил стоявших немного подвинуться, чтобы дать ему возможность хотя бы войти внутрь. Раздалось ворчание, люди зашевелились, и Сол втиснулся на место прямо у входа. Когда двери закрылись, они едва его не задели.

«За комфорт надо платить» — подумал Сол, пожалев, что не взял такси. До его дома было не слишком далеко, так что можно было и потерпеть в автобусе, но сегодня Солу было как-то особенно неприятно находиться в общественном транспорте. Автобус поехал вперёд, Сол не дотягивался до поручней, но и без того даже не качнулся — люди стояли настолько близко друг к другу, что подними он обе ноги, всё равно остался бы на том же самом месте.

«За комфорт надо платить» — вновь подумал он, ощущая неприятный запах человеческого пота, витавший в салоне автобуса. У мужчины справа был гадкий запах изо рта. А у женщины слева, поднявшей руку к поручню, на белой рубашке красовалось огромное пятно подмышкой. Там впереди были настоящие счастливчики. Те, кто успели занять сидячие места. Вот какой-никакой комфорт, даже в таком переполненном людьми автобусе.

«Но за комфорт надо платить!» — внезапно осенило Сола, и его лицо расплылось в улыбке.

Он не заметил, как пролетело время, и вот автобус остановился уже на остановке возле его дома.

— Извините, — Сол протиснулся между несколькими стоящими перед ним людьми, которые успели зайти и сжать всех ещё плотнее, чтобы уехать именно этим рейсом.

Сол поднялся по лестнице на третий этаж, открыл дверь своей квартиры, сбросил с плеча сумку, и, не раздеваясь, сел за компьютер.

Ему в голову пришла идея — в автобусе все платят за проезд одинаково. Некоторые занимают сидячие места, другие же вынуждены стоять, причём последних большинство. Чем обусловлено, присел ты или нет? Удачей, везением и зашёл ты на самой первой остановке или нет. Конечно, сидящие на креслах люди чувствуют намного больше комфорта, нежели те, кого со всех сторон прижимают другие пассажиры. Но за комфорт ведь надо платить, разве нет? Что если создать технологию в автобусах, чтобы все места были стоячими? Человек платит за проезд и стоит себе, держится за поручень, качается в такт остановкам и поворотам. А если он хочет присесть? Тогда он может провести картой для оплаты проезда ещё раз, и для него из специальной ниши выедет кресло. И он сможет присесть. Но за отдельную плату. И когда он будет вставать, люди не станут как коршуны кидаться на освободившееся место. Кресло задвинется обратно, и кто захочет присесть следующий должен будет заплатить за это деньги. Хочешь присесть? Плати!

— Гениально! — проговорил себе под нос Сол.

Он почувствовал, что такая идея имела право на жизнь. Более того, если правильно её преподнести и запатентовать она могла оказаться ещё и коммерчески успешной. Кто знает, может за таким будущее? Но для начала следовало проверить, не придумал ли уже кто-нибудь такое же.

Сол зашёл в «Нор». И принялся вводить разнообразные поисковые запросы, так или иначе, связанные с возникшей у него идеей. Он перепробовал всё, что только возможно, и, если бы такая технология уже была придумана, он бы нашёл бы её. Но такой технологии не существовало. Вот так внезапно, в переполненном и противном автобусе, Солу в голову пришла идея, которая могла обогатить его в будущем.

Он открыл текстовый редактор, записал свою мысль, продумывая всё во всех подробностях, не только лишь записывая общий смысл, но и детально прорабатывая работу механизма, его местоположение, особенности и свойства. Когда Сол закончил, он окинул взглядом результат своей работы.

Да, не зря Сол считал себя гением, подумал он.

— Томпсон сегодня принимает присягу, — сообщил Солу его начальник Реми Реннер.

Сол и без того был осведомлён в этом, а также в том, что данный сюжет принадлежал именно ему. Реннер обещал Солу право взять интервью у Томпсона ещё задолго до сегодняшнего дня, когда только адвоката выписали из больницы две недели назад.

— Я помню. В час дня, я буду там, — ответил Сол.

— Томас Томпсон — это золотая жила для новостей сейчас. Его все обожают после окончания процесса над Триалом. Снимись Томпсон в главной роли в каком-то низкосортном фильме, тот побил бы все кассовые сборы, а выдвини он свою кандидатуру на пост губернатора, у его конкурентов не было бы шансов, — усмехнулся Реми.

— Но он довольствуется должностью Главы Ассоциации Людей-Адвокатов, — ответил Сол, — и есть чему довольствоваться, должен признать.

— Наш телеканал выбил себе право первым взять у него интервью после вступления на должность, мы будем первопроходцами, остальным достанутся крохи, в то время как нам — любая часть пирога, которую выберем.

— Я принесу вам самый лучший кусок, — Сол уверенно улыбнулся и встал.

Реми Реннер хлопнул Кембела по плечу и подмигнул.

— Ты лучший, Сол, помни это.

А Сол ни на секунду не забывал.

Залпы фотовспышек. Сотни видеокамер с горевшей кнопкой записи. Томас Томпсон, только что принявший присягу, стоял на трибуне в главном зале Министерства Юстиции, окружённый чиновниками и журналистами. На нём был его лучший костюм. Томас ощущал себя на вершине Олимпа.

— Для меня честь принять столь большую ответственность. Доверие людей, которые отдали мне свои голоса, показывает, что я на правильном пути, а те принципы и идеалы, которые я отстаивал в судебном зале, имеют огромное значение для всех нас. Я сделаю всё, что есть в моих силах, чтобы каждый человек-адвокат мог сказать: «Да, я человек. Да, я адвокат. Я человек-адвокат в мире роботов-адвокатов, и я горд этим!».

Аплодисменты. Бурные аплодисменты.

Томас сошёл с трибуны и проследовал к выходу из зала.

— А, вы, должно быть, Сол Кэмбел, с центрального телеканала? — спросил Томас, протягивая Солу руку для пожатия.

— Да, мистер Томпсон, приятно познакомиться. Где вам будет удобно провести интервью?

— Давайте через час в здании Ассоциации, в моём новом кабинете, как вам?

— С радостью.

— Отлично, тогда увидимся. Не волнуйтесь вы так, до вас ни с кем из журналистов разговаривать не буду, даже в их сторону не посмотрю, вы у меня будете первый, — улыбнулся Томас, чем сразу расположил к себе.

Ровно через час Сол находился на последнем этаже здания Ассоциации Людей-Адвокатов, куда его любезно провела обворожительная секретарша Томаса Томпсона. Оператор настраивал камеру и подбирал правильный ракурс, помощник, с разрешения Главы Ассоциации сделал небольшую перестановку на рабочем столе, и привёл его в наиболее удачный, по его мнению, вид, для записи. Визажист пудрила лицо Томпсона.

— Вообще это всё не мои вещи, остались после Скотта Шермана, я приехал на пятнадцать минут раньше вас, впервые зашёл в этот кабинет, как в свой. Здесь ещё следует провести значительные перестановки, — сказал Томас, поднимая голову, пока женщина замазывала прыщ у него на шее.

— Должен сказать, наследие от Шермана в плане вещей вы получили неплохое, — ответил Сол, осматривая роскошные статуэтки, картины и различные изделия из драгоценных металлов, — здесь целое состояние.

— Состояние взяточництва и распутства. Я о состоянии, в котором находился мой предшественник. Мне не нужно чужого, — улыбнулся Томас и кивнул в сторону двери, — секретарша тоже от Шермана.

— Да, у него был хороший вкус не только на вещи, — заметил Сол.

— Не для записи, конечно, но я даже представить боюсь, что Шерман с ней делал, пожалуй, найму новую. Как только войду в курс дел, для начала она мне понадобится, но не хочу иметь возле себя людей из окружения человека, который устроил покушение на меня.

— Всё готово! — визажист подняла руки с косметическими кисточками вверх, отклонилась назад, зависнув над Томасом и демонстративно осмотрела результат своей работы, удовлетворенно причмокнув губой, — да, отлично!

— Спасибо, Наташа, — сказав, Сол обратился к оператору, — оборудование настроено?

— Настроено и готово к съемке, — оператор поднял большой палец.

— Мистер Томпсон?

— Давайте начинать, — с готовностью подтвердил Томас, удобнее усевшись в кресле.

Пошла запись.

— Здравствуйте, мистер Томпсон, рады видеть вас в здравии и хорошем настроении, — начал Сол, — спасибо, что нашли для нас время.

— Мистер Кембел, рад давать вам интервью. Я счастливчик, пуля прошла в каких-то сантиметрах от жизненно важных органов, не задержалась в моём теле и вылетела куда подальше. После такого любой на моём месте был бы в хорошем настроении.

— Но поводов для радости у вас несколько. Конечно, жизнь — самое ценное, что может быть. Но придя в сознание, вы получили, если можно так выразиться, компенсацию за столь неприятный инцидент — присяжные приняли решение в вашу пользу, а Совет Правосудия единогласно проголосовал за вас как за нового Главу Ассоциации Людей-Адвокатов.

— Сол, я думаю, что слово компенсация — не совсем корректно употреблять в данном случае. Компенсация — это нечто, что ты не заслужил, и даётся оно тебе только лишь, чтобы заполнить место чего-то, что ты потерял. Я свято надеюсь, что инцидент с покушением на меня никоим образом не повлиял на решение присяжных, потому что они решали вопрос, влияющий не только на современное общество, но и на целые поколения наших наследников. А пост Главы, надеюсь, я получил не за то, что выжил, — Томас засмеялся.

— Сегодня ваше первое интервью после судебного процесса, где вы представляли интересы робота Триала. Люди горят желанием узнать подробности.

— Разумеется, и они имеют на это право.

— Впервые в истории подзащитным был робот, расскажите нам об отличиях, каково это быть адвокатом робота, а не человека?

— Я не видел для себя разницы, и это была одна из главных составляющих нашей победы. Адвокат отстаивает в первую очередь не персону, а её позицию, её поступок и юридическую конструкцию, которой деяние названо в законе. Единственное, что я должен был понять — это суть этого поступка. Разумеется, мне нужно было понять и робота, но его мотивы были более человечными, чем у многих людей, потому с этим у меня не возникло проблем.

— Виделись ли вы с роботом после этого?

— Нет, и не знаю увижусь ли.

— Хотели бы?

— Честно, не знаю, затрудняюсь ответить.

— Как думаете, он испытывает к вам благодарность?

— Я так не считаю, он робот, и поверьте, во многом благодаря тому, что они не способны испытывать эмоции, из них получаются отличные судьи и адвокаты.

— В будущем скорее всего к этому прибавятся и полицейские. Как вы пришли к этой идее?

— Я критиковал систему, но критиковать способен каждый. Если бы я просто занимался популизмом, я на критике и остановился бы. Но я действительно верил и верю в то, что говорил, и чтобы другие поверили, я просто обязан был дать людям альтернативу, которая не привела бы нас в будущем к подобным процессам. Я надеюсь, в будущем люди будут благодарны за весь этот скандал, который произошёл, за то, что он вскрыл проблемы, которые могли ещё долго быть в невидимом для нас состоянии.

— Justice-Tech точно осталась вам благодарна, я вижу на руке у вас эти часы…

— Да, это высшая награда от Корпорации и впервые, насколько мне известно, они дали её не своему сотруднику, и не человеку, который принимал участие в создании роботов.

— Вам её прислали по почте, передали или подарил лично кто-то из руководства?

— Мне подарил её Директор, когда навещал меня в больнице, чем я очень польщён.

— Вы разговаривали с ним о процессе?

— Он выразил мне благодарность, поскольку все мы работаем в одном направлении — над совершенствованием системы правосудия в нашей стране, хоть занимаемся каждый своим делом.

— В будущем, скорее всего, вы будете взаимодействовать более тесно, поскольку теперь вы входите в Совет Правосудия, членом которого является и Директор.

— Наличие в Совете представителей от всех сторон является гарантией его объективности и учёта интересов представителей всех сфер, которые работают в механизме правосудия.

— Как вы оцениваете работу мистера Скота Шермана?

— Знаете, я, наверное, не стану отвечать на этот вопрос, поскольку не хочу быть, как юрист, субъективным. Объективно же говорить о человеке, который заказал моё убийство, я ещё не могу. Пока что, по крайней мере. Мне ещё болит немного. В прямом смысле, — Томас засмеялся и демонстративно взялся рукой за место ранения.

Интервью продолжалось ещё сорок минут. Вечером, когда его транслировали после вечернего выпуска теленовостей, рейтинги просмотров росли с каждой минутой.

— Отличная работа, Сол, — говорил Реми Реннер, — ты выжал всё, что было нужно от мистера Томсона, чтобы приковать миллионы телезрителей к экранам.

Сол выжал даже немного больше. Он собирал информацию о Justice-Tech по крупицам, и несколько крошек ему сегодня бросил и Томпсон.

Вечером Сол приступил к работе над пакетом документов для подачи заявки на патент своей идеи о платных местах в общественном транспорте. Он не хотел обращаться за помощью к роботам или людям юристам. Он желал во всём разобраться сам, тем более, если вникнуть — ничего сложного в этом не было. Сол распечатал необходимые бланки и начал их заполнять. Когда что-то было не ясно, он смотрел образцы, примеры, и шёл дальше. Сол хотел завершить всё с бумагами сегодня, чтобы завтра с утра отправиться в патентное бюро. Ему было непонятно, что следовало писать в очередной строке, и Сол открыл «Нор».

Сол начал было набирать необходимый запрос в поисковой строке, как вдруг осознал, что только что краем зрения увидел нечто интересное в списке новостей. Он просмотрел список последних заголовков ещё раз и нашёл, что привлекло его внимание. Новость гласила: «Компания «Hyu-Avbus» представила концепт революционных изменений в устройстве общественного транспорта».

— Что за революционные изменения? — сам у себя спросил Сол, чувствуя неладное, и нажал на новость.

Сол начал читать, и в меру того, как его глаза продвигались по тексту, и до него доходил смысл написанного, он приходил во всё большее недоумение. Суть была в том, что компания «Hyu-Avbus» буквально час назад провела закрытую презентацию своего нового изобретения, которому предрекали произвести революцию в области общественного транспорта. Главный конструктор компании демонстрировал каким он видит салоны автобусов будущего, где все места были бы стоячими, а за право присесть нужно было платить. В таком случае из специальной ниши выезжало кресло, в котором можно было с комфортом провести время поездки. Статус-кво, когда сидячие места и стоячие распределялись между пассажирами случайным образом, а по цене обходились одинаково был в определённой мере несправедливым, считала компания «Hyu-Avbus». На удивление Сола концепт их кресел был очень уж похож на тот, который зарисовал и описал у себя в заметках на компьютере Сол. Он читал дальше. Компания вчера зарегистрировала патент на своё изобретение и уже в ближайшее время планирует провести переговоры с крупнейшими производителями автобусов.

— Что за чертовщина, — непонимающе проговорил Сол, и прочёл новость ещё раз.

Как такое могло быть? Идея пришла ему в голову четыре дня назад. Он никому о ней не рассказывал, никому не показывал. Доступа к его компьютеру не было ни у кого. Как же такое возможно, чтобы спустя несколько дней его идея практически в таком же виде, без особых изменений, была уже запатентована?

Сол ввёл в поиск компанию «Hyu-Avbus». Все данные о компании составляли новости, написанные по итогам презентации их сегодняшнего изобретения, и ни одна из них не была выложена давнее часа назад. Сол пролистал результаты поисковика до последней страницы. Одна и та же новость в разных формулировках, более никаких сведений о компании не было.

Сол перешёл на общедоступную страницу государственного реестра компаний, где предпринял попытку найти хоть какую-то информацию. И ему это удалось. Компания «Hyu-Avbus» была открыта три дня назад — на следующий день после того, как Солу пришла идея, которая теперь была запатентована этой компанией.

— Да как такое вообще возможно? — озадаченно произнёс Сол и откинулся на спинку кресла, пытаясь до конца осознать, что его идея уже вовсе и не его.

— Ты уверен, что эта идея твоя? — на следующий день спросил у Сола его друг и коллега Рэй Вилнус, после того, как Сол рассказал ему свою историю, — может ты где-то видел её, слышал, может она отложилась у тебя, а потом ты принял её за свою?

— Ты меня за идиота держишь? Нет, Рэй, этой идеи больше нигде не было. Я час перекапывал «Нор», чтобы убедиться.

— Но я тогда не могу объяснить, как такое может быть, — развёл руками Рэй, — по крайней мере с точки зрения логики. Знаешь, как говорят — одна идея не приходит только одному человеку, она приходит в мир сразу к нескольким людям, а тот, кто первый спохватится и реализует её — затем и будет считаться её создателем.

— Нет. Это всё чепуха. А что если, — Сол на секунду задумался, — что если мою идею у меня украли?

— Как украли? Специально вломились в дом, или взломали компьютер, будучи уверенными, что там у тебя отличные бизнес идеи?

— Не будь примитивным и узколобым, Рэй, ты же журналист как-никак.

— Это сарказм, Сол, кто мог украсть у тебя идею?

— Я вводил свою идею в поиск. И не нашёл ничего. Я вводил разными вариантами. И не нашёл. Но я вводил её, прописал, ты понимаешь о чём я? А что если то, что написано в поисковике, воруется? Что если «Нор» крадёт новые идеи, которые люди вводят туда, чтобы удостовериться, что никто ещё подобного не придумал?

— Это звучит как бред, если честно, извини, Сол. Я понимаю твоё разочарование, но нельзя же в этом винить сеть «Нор».

— Я сохранял записи об идее, её зарисовки в своём хранилище в «Нор». И так поступает почти каждый, кто придумывает что-то. Первым делом нужно убедиться, что до тебя этого не придумали, а для этого нужно искать в «Нор». Представь сколько изобретений проходят через «Нор» до их создания. Просто потому что люди, придумавшие их, хотят убедиться, что они первые. А некто использует это и быстро присваивает себе все новые идеи, изобретения, патентует их и затем реализовывает, зарабатывая космические суммы, если воровство идей поставлено на конвейер.

— Сол, не будь параноиком. Конечно, твоя ситуация странная, но.

— Я должен это проверить Рик. Заменишь меня сегодня в нескольких сюжетах? Тебе нужно набираться опыта, это отличная возможность для тебя.

— Разумеется, Сол.

В течении нескольких дней Сол собирал информацию. И он действительно накопал в «Нор» несколько весьма интересных совпадений. Первый человек, которого он нашёл, изобрёл новый способ фильтрации воды, но буквально через пару дней его идея была запатентована недавно созданной компанией «Water-Clear Solutions Inc.». Второй человек придумал устройство для медицинских тестов, которое бы упрощало время процедур и финансовые затраты в несколько раз. Но через неделю его идея была представлена широкой публике тоже недавно созданной компанией «MedСoopcon», которая, разумеется, запатентовала такое устройство, как две капли воды по всем параметрам схожее с тем, что было придумано этим человеком. Третий продумал новую технологию разумной подушки безопасности для транспортных средств, и та через пять дней получила воплощение в презентации только что созданной «SaveTech LLC». Если верить всем этим людям, они никому не рассказывали о своих идеях. Они нигде их не выставляли. Единственное — это искали в поисковике сети «Нор» не реализовал ли кто такую идею, и не находили нигде ничего подобного. Но не успевали они зарегистрировать своё изобретение, как идея уже принадлежала ряду компаний.

Сол всегда умел найти в Интернете то, что ему нужно, он знал, как искать, и он начал копать дальше. Результат не заставил себя ждать. Только за последний год Сол без особых усилий находил записи, блоги, комментарии свыше тридцати человек, которые утверждали, что их изобретения, идеи и новшества каким-то образом кто-то без их ведома присваивал себе. Сол не видел связи во всех этих людях, не видел связи в их изобретениях, но зато связь между компаниями прослеживалась очень явственно — все они были созданы незадолго до патентования чужих идей, и через день-два, как эти идеи появлялись в головах у людей, утверждающих, что они были первыми.

Это было странно, потому что новые компании не могли открываться настолько быстро, существовала процедура государственной регистрации, которая занимала несколько дней как минимум. За одним исключением — существовала упрощенная процедура для открытия дочерних компаний. Крупные компании и корпорации могли заранее проводить процедуру регистрации новых предприятий, словно «бронируя» ниши в государственном реестре для них. А затем в течении лишь одного дня можно было открыть компанию в «забронированной» нише, называть её, регистрировать учредительные документы и объявлять о сфере деятельности. Судя по всему, каждая из этих компаний была зарегистрирована по такой процедуре, иного объяснения у Сола не было.

Он начал перекапывать документы, находившиеся в открытом доступе насчёт принадлежности компаний и их учредителей. Запутанность схем едва не сломала Солу мозг — за каждой компанией стояла другая компания, и если она не являлась чьей-то дочерней, то один из её главных учредителей, владел контрольными пакетами акций других компаний. Это была словно пирамида.

Сол принялся вести записи, составлять схемы. По-другому было не разобраться, но даже так выяснить всё и найти корни всех компаний было на грани возможного.

Несмотря на поздний час, Сол позвонил своему знакомому, бывшему сотруднику Государственной Комиссии по Ценным Бумагам, который был известен Солу, как один из лучших в раскрытии запутанных схем вывода денег из фиктивных предприятий.

29 октября 2025 года

Мистер Скотт Шерман, бывший Глава Ассоциации Людей-Адвокатов, сидел на койке в своей одиночной камере. По его лицу стекал пот, хотя воздух был прохладный и сырой. У него не было часов, он не мог достоверно точно вести счёт времени. Но почему-то он был уверен, что человек опаздывает. У Скотта Шермана было двоякое чувство. С одной стороны, ему совсем не хотелось, чтобы дверь камеры открылась, и вошедший охранник крикнул: «Заключённый Шерман, к вам посетитель». Шерман уже твердо решил, как ему поступить, но он не хотел проверять последствия своего решения. С другой стороны, он хотел, чтобы всё закончилось как можно быстрее. Он больше не мог мучить себя неопределённостью. Он больше не мог так жить. Он хотел положить этому конец.

Скотт Шерман потерял всё. Он потерял всё и больше ему нечего было терять. Оставалось только выяснить. Убедиться на собственной шкуре или же развенчать все свои сомнения. В любом случае, если опасения не подтвердятся, что ж, о Скотте Шермане вновь заговорят. Но будь правдой то, чего он так боялся, о чём старался не думать все эти годы… В таком случае Скотту Шерману больше не будет чего опасаться.

Шаги в коридоре. Сердце Шермана застучало с неистовой силой. Подошли к его камере. Скотт зажмурил глаза. В замке провернулся ключ. Шерман открыл глаза — в камеру вошёл охранник.

— Заключённый Шерман, — сказал тот, доставая наручники, — к вам посетитель. Встать, повернуться лицом к стене.

Пока охранник защёлкивал металлические браслеты на руках Скотта, тот молился. Он не был верующим человеком. Но вера имеет свойство пробуждаться в людях, когда им больше не на что рассчитывать.

Охранник взял Шермана под руку и повёл вперёд. По бокам мелькали камеры.

— Ну что, адвокатишка, — раздавался ехидный голос справа, — с коллегой встречаешься?

— Эй, Скотти, — голос слева, — ты не уходи надолго, мы же с тобой не закончили наше пикантное дело.

Они шли по коридору, а из всех камер, мимо которых они проходили доносились голоса.

— О, кого ведут, взгляните-ка, я не знал, что к нему бывают гости.

— Да у него вообще-то много наших в гостях побывало, — смех.

— А проход там что надо: заходи — не хочу! — опять смех.

— Шерман, вытащи меня отсюда! Ты же адвокат! Ой, стоп, уже нет, точно.

— Скотти, это тебя матушка навещает? Если она вполовину хороша как ты, тащи её сюда!

Коридор казался бесконечно длинным для Скотта. Каждый день он поддавался мыслям, что даже если его опасения подтвердятся, то так будет даже лучше. Он не мог здесь находиться. Он не мог более терпеть того, что с ним здесь делали.

— Шерман, к тебе за консультацией пришли? — издевки сыпались со всех сторон.

— Молчать! — рявкнул охранник.

В кабинете для встреч сидел щуплый паренёк. Взъерошенные волосы, очки в большой оправе, перекинутая сумка через плечо. Рубашка, а под ней футболка. Лет двадцать пять.

Охранник снял с Шермана наручники и вышел. Шерман присел за стул.

— Мистер Шерман, здравствуйте, меня зовут Рэй Вилнус.

— Я думал, что придёт Сол Кэмбел. Я говорил с ним по телефону.

— К сожалению, мистер Кэмбел не смог. Он проводит очень важное расследование, но я его ближайший друг и коллега, мы вместе работаем над материалами.

Скотт вздохнул. Он хотел видеть Кэмбелла. Вот он болван, надо было более прозрачно намекнуть Кэмбелу по телефону, что информация, которой он желал поделиться, совсем не о его прошлой жизни адвоката, а о корпорации… Да какая уже разница. И этот сойдёт. У Скотта болела голова.

— Мистер Шерман, времени у нас не очень много, так что давайте начнём, — сказал Рэй, положив перед собой бумаги для записей и приготовив ручку.

— Да, — Скотт себя плохо чувствовал. У него болела голова, мутил живот и его тошнило. Он волновался. Сейчас или никогда.

— О чём именно вы хотели поговорить? Что именно рассказать? — спросил Рэй.

— Правду, — Шерман нервно переминал пальцы на руках, — правду о Justice-Tech.

— Хорошо, — с готовностью и с удивлением ответил Рэй.

Скотт Шерман глубоко вдохнул и выдохнул. Встал со стула. Сжал губы. Принялся ходить взад-вперёд вдоль стола, словно собираясь с мыслями. Рэй терпеливо ждал. Шерман держал руки за спиной. Пот стекал у него с лица, воротник его футболки был уже насквозь мокрым. Он несколько раз прошёл вдоль стола, разворачивался, и шёл в обратном направлении.

Рэй осознавал, что времени для встречи отведено было не столь много, но он не торопил Шермана. Рэй знал — когда люди хотели поделиться чем-то важным, не стоило их отвлекать. Они должны набраться смелости сказать то, о чём умалчивали даже сами себе.

Шерман остановился боком к Рэю. Медленно повернул голову, и журналист увидел в глазах бывшего Главы Ассоциации Людей-Адвокатов нечто вроде озарения, словно учёному, потратившему всю жизнь на решение самой сложной формулы в мире, и практически отчаявшемуся, только что пришло осознание её решения, тем самым позволяя завершить многолетний труд.

— Так это всё же правда! — тихо, а затем на последних словах повышая голос до визга воскликнул Шерман.

Внезапно он с максимально возможным ускорением рванулся вперёд, словно только что прозвучал выстрел, знаменующий старт марафона, в котором Шерман желал победить. Он рванулся вперёд, но там не было ни стадиона, ни дорожки для бега. Впереди через несколько метров была стена. Шерман со всего маха влетел в неё, выставив голову перед собой. Раздался звук удара и хруст. Шерман качнулся, сделал несколько шагов назад, вновь посмотрел на Рэя. Голова Шермана была пробита, кровь заструилась по ней. Пятно крови с брызгами, как клякса, осталось на стене.

Рэй отпрянул, завалился на спинку стула, потерял равновесие и вместе со стулом упал назад. Дверь в камеру начала открываться.

— Правда! — воскликнул Шерман голосом хриплым, неузнаваемым.

В его рту была каша из выбитых зубов, десны, языка и крови. Нос был сломан и вывернут в сторону под неестественным углом. Но Шерман улыбался. Если эту жуткую гримасу можно было назвать хоть чем-то, напоминающем улыбку, то Шерман улыбался. Наверное, никто за всю историю человечества никогда так не улыбался. В чём-то Шерман действительно стал первым.

Качнувшись, он ещё раз сделал рывок вперёд, даже резче и стремительнее предыдущего, и окончательно расшиб голову об стену.

Когда самолёт приземлился, Сол Кэмбел, пассажир эконом-класса, с нетерпением ждал, когда разрешат выход из салона. Весь полёт он был зажат с двух сторон тучным мужчиной и полной женщиной, которым не хватало подлокотников, и они постоянно намеревались использовать вместо них руки Сола, лежащие у него на коленях. Потому после приземления он стоял один из первых у выхода. Быстро пройдя все необходимые процедуры, он буквально выскочил из здания аэропорта и поймал такси.

— Мне к Главному Управлению Технологий ООН, — сообщил он водителю, — я очень тороплюсь, дам хорошие чаевые, вы только быстрее. И без пробок.

Таксист не сказал ничего, только кивнул. Сол торопился. Выбить встречу с Уполномоченным Генерального Секретаря ООН Лукасом Кевинсоном было делом нелёгким, но у Сола всё же получилось. Уполномоченный, будучи одним из главных ответственных в стране за функционирование «Нор», был крайне занятым человеком, и опоздай Сол хотя бы на несколько минут — о встрече можно было забыть. А здесь ещё как назло вылет задержался на два с половиной часа, и теперь у Сола было очень мало времени.

Но водитель знал своё дело. Он поехал по боковым улицам, переулкам, въездам куда-то и выездам оттуда, в конце концов миновав огромные пробки на центральных улицах. Они подъехали к контрольно-пропускному пункту на территории научного городка-комплекса как раз вовремя, чтобы Сол успел пройти пропускные пункты безопасности и оказаться в центральном здании комплекса за пятнадцать минут до назначенного времени.

Поднявшись на этаж руководства, сопровождаемый доброжелательной девушкой из регистрационной внизу, Сола подошёл к входу в зал для приёма посетителей. Указатели на стене демонстрировали, что направо находился кабинет «Уполномоченного» Лукаса Кевинсона, а налево — кабинет «Советника Уполномоченного» Нила Харриса. Сол помнил Нила Харриса самого как Уполномоченного, но после инцидента, произошедшего в комплексе несколько лет назад, из-за которого на несколько дней в стране случился экономический коллапс, убытки от которого составили по неофициальным скромным подсчётам миллиарды долларов, его отстранили от управления. Над ним был проведён специальный Трибунал, но ответственности Нилу Харрису удалось избежать. Теперь он занимал должность, которая ни на что не влияла, будучи скорее данью за заслуги этого человека, который сделал многое для функционирования Интернета и «Нор» в том виде, в котором он был сейчас. Справедливости ради стоит заметить, что после инцидента «Нор» сделала несколько шагов назад в плане технологичности и функциональности, но восстанавливать её на прежний уровень не стремился никто.

Когда в зал для встреч вошёл Лукас Кевинсон, по его виду было понятно, что надолго он здесь задерживаться не намерен.

— Здравствуйте, Уполномоченный Кевинсон, — Сол встал с кресла, в которое ему до этого предложила устроиться девушка, приведшая его сюда.

— Мистер, Кэмбелл, добрый день. Вы, я вижу, сами и без операторской группы, я думал вы собираетесь взять интервью для телеканала, — в голосе Лукаса чувствовалось лёгкое пренебрежение и недовольство.

— Я сейчас провожу расследование, оно носит весьма деликатный характер, потому как касается непосредственно «Нор». Потому пока у меня не будет достоверных фактов, я не хочу, чтобы информация о нём была обнародована. Наш разговор не будет записываться или фиксироваться иным способом.

— Хорошо, мистер Кэмбел. Надеюсь, это важно, поскольку у меня много дел, — Кевинсон закинул ногу на ногу и выжидающе уставился на Сола.

— Я хочу поговорить с вами о конфиденциальности данных пользователей «Нор».

— Только поэтому вы и вызвали меня на встречу? — Кевинсон нахмурился, — всё, что вас интересует, находится в лицензионных соглашениях, политике конфиденциальности и правилах пользования «Нор», которые пребывают в открытом доступе и с которыми по идее должен ознакомиться каждый пользователь, когда нажимает кнопку «согласиться» перед началом пользования сетью, в том числе и вы.

— Я досконально изучил их, Уполномоченный Кевинсон, хотя они крайне запутаны, но я нашёл всё, что мне нужно. А вернее, вовсе не нашёл то, что меня интересует. Могут ли использоваться поисковые запросы в «Нор» с иной целью кроме как для улучшения работы самой сети?

— Вы летели на самолете через половину страны, чтобы спросить у меня это? — Кевинсон хмыкнул, — ну хорошо, отвечу. Нет, кроме как для улучшения работы сети они не используются. Что ещё?

— Прокомментируйте, пожалуйста, следующее: в течении последних лет технический прогресс во всех сферах ускорился многократно. Каждый месяц десятки компаний регистрируют патенты на новейшие устройства, модели, изобретения, в следствии чего зарабатывают миллиарды долларов чистой прибыли. Но интересный момент — многие из этих изобретений уже придумал кто-то до этих компаний. И совпадение — когда кто-то что-то придумывал, он искал ответ на вопрос, не существовало ли такого изобретения ранее. Искал через сеть «Нор». Когда не находил, он начинал процесс подготовки к реализации своей идеи. И когда практически был к этому готов, оказывалось, что такие «новые идеи» за день-два до этого появлялись в «Нор», но после первоначального поиска. Причём новая, возникшая из ниоткуда компания мгновенно регистрировала патент на изобретение, и начинала производство, а настоящий собственник идеи оставался ни с чем. Я нашёл сотни подобных случаев, их объединяет одно — все до единой компании, некоторые из которых очень прибыльные, открывались в пределах одной недели после первоначального поискового запроса в «Нор» об идее.

— Мистер Кэмбел, — перебил Сола Кевинсон, — вы известны как объективный и серьёзный журналист, а пришли ко мне со слухами, которые даже умалишенным негоже обсуждать.

— Более того, — продолжал Сол, не обращая внимания, — нити созданных компаний были настолько запутаны, что пока что их клубок развязать не удалось. Но я уже сейчас вижу того, кто стоит на другом конце, и этому есть несколько косвенных доказательств.

— И кто же это? Я? — усмехнулся Кевинсон.

— Нет, это Justice-Tech. Но, если Justice-Tech имеет настолько обширный доступ к «Нор», что контролирует всю информацию, проходящую через неё, это может означать либо договорённости о сотрудничестве между руководством «Нор» и корпорацией, либо одних и тех же людей, стоящих за ними, либо же изъяны в безопасности сети. Я не сторонник заговоров, но намерен разобраться в этом деле.

Кевинсон ничего не ответил, лишь раздражённо смотрел на Сола. Журналисту не нравился такой приём. Затем Лукас ответил:

— Что вы от меня хотите, мистер Кэмбел? Конкретно?

— Я хочу, чтобы вы хоть что-то сказали по поводу всего, что я вам поведал.

— А сказать-то нечего. Это абсолютная чушь. Догадки. Совпадения. Что ещё?

— Уполномоченный, когда я соберу достаточное количество доказательств, будет крупный скандал, потому я и обратился к вам, чтобы вы показали мне нужное направление, если что-то знаете об этом, а если не знаете — чтобы показать вам возможную утечку данных «Нор» и сотрудничать, чтобы её выявить.

— Я ничего не знаю о таком. Тем более утечка невозможна. С вами сотрудничать нам не в чем. Я вам советую забыть об этом и заняться действительно важными делами, мистер Кэмбел.

— Но могут ли данные уходить без вашего ведома? Имеет ли Justice-Tech доступ к «Нор» в таком объеме, чтобы ловить все проходящие через неё запросы? А затем, располагая крупными финансами, быстро их реализовывать, и не только лишь расширять своё влияние путём подставных компаний на различные сферы, но и зарабатывать астрономические суммы при всём этом?

Кевинсон отодвинул стул и встал. Подошёл к двери, открыл её и всем видом показал, что разговор окончен.

— Ничего сказанное вами не имеет под собой основания. Я выделил вам время, которое теперь я понимаю безнадежно спущено в канализационную трубу. Далее терять его я не намерен, меня ждут на других встречах. Вас я считал умным парнем, после ваших сюжетах в новостях, но сейчас вижу, что вы идиот. И будете вдвойне идиотом, если продолжите этим заниматься.

Сол ненавидел необоснованную грубость и терпеть не мог надменности. Вставая и медленно идя к выходу, он сказал:

— Я имел честь общаться с вашим предшественником, и Нил Харрис более подходил должности, которую занимал, чем вы. Кстати, не вы ли за ним бумаги раньше носили? Точно, это были вы, просто тогда я не обратил на вас внимание. В любом случае я рад, что у вас в жизни всё наладилось.

— И вы цените, мистер Кэмбел, когда в жизни всё хорошо. Это не может длиться вечно, помните об этом, выбирая свои сюжеты. Удачи вам, надеюсь более не увидимся.

— До свидания, — ответил Сол, проходя мимо Уполномоченного.

— Проведите мистера Кэмбела к выходу из комплекса, чтобы он не заблудился, — попросил Кевинсон секретаршу.

Та с готовностью поднялась, попросила Сола следовать за ней. В этот момент в коридоре послышались шаги, и навстречу им вышел Нил Харрис. Он мельком глянул на Сола, отвернулся, а затем, приостановившись, посмотрел ещё раз.

— Ваше лицо кажется мне знакомым, — улыбнулся Нил, — а точно, Сол Кэмбел, новостной телеканал.

— Мистер Харрис, — Сол протянул руку для приветствия, — я ещё брал у вас интервью два года назад.

— Точно, мы тогда приятно с вами побеседовали.

— Мистер Кэмбел уже собирался уходить, Нил, — раздался сзади голос Кевинсона, который стоял в дверях своего кабинета и наблюдал за всем происходящим.

— Вы торопитесь? Хорошо, — ответил Нил.

— Мистер Харрис, я не смог найти ваши контакты, а пресс-служба отказалась соединять с вами или устроить встречу, — тихо и быстро заговорил Сол, отдавая себе отчёт, что секретарша Кевинсона всё равно слышала каждое его слово, — пожалуйста, свяжитесь со мной, это очень важно.

Нил Харрис нахмурил лоб, который обзавёлся глубокими морщинами за пару лет, и улыбка сошла с его лица. Он повернул голову в сторону Кевинсона, и тот вопросительно крикнул:

— Нил?

— Всего хорошего, мистер Кэмбел, — ответил Нил Харрис и пошёл дальше.

Сол обернулся на него, но секретарша настойчиво кашлянула, подняв вверх наращённую бровь:

— Я думаю, мне стоит провести вас к выходу, не так ли?

— Если вы о словах своего начальника, то да. Вам стоит этим заняться, — ответил Сол и пошёл впереди неё.

Томас Томпсон сидел в своём кабинете на последнем этаже здания Ассоциации Людей-Адвокатов. Прошёл уже месяц, а он всё никак не мог свыкнуться с мыслью, что все эти комнаты, которых в его пентхаусе было с десяток — принадлежат ему. Томас Томпсон подходил под стать своим владениям — холёный, элегантный, обаятельный и харизматичный. Наконец, спустя столько-то лет он вновь получил то, чего заслуживал с самого начала. Томас гордился собой. В ситуации, когда казалось, что на юридическом поприще для людей было практически всё утрачено из-за роботов, он вновь выбился на самую вершину и планировал восседать на ней до неприличия долго.

В дверь постучались. Не успел Томас ответить, как дверная ручка начала проворачиваться. Томаса раздражало, когда люди входили, не дожидаясь ответа. Зачем тогда стучать? Чтобы предупредить, что вот, великая персона заходит, а ты, Томас, отложи все свои дела, и готовься встречать? Нет, стук в дверь нужен не чтобы предупредить о своём приходе, а, чтобы дождаться с той стороны двери заветное слово: «Входите». Томас уже было собрался прочитать лекцию об этом своему сотруднику, которого сейчас увидит, но влетела его новая секретарша (ещё шикарнее, чем та, что была у Шермана) и быстро заговорила:

— Мистер Томпсон, к вам пришли, и я не смогла…

— Я думаю, мистер Томпсон найдёт для меня минутку, — за её спиной раздался знакомый Томасу голос.

В кабинет вошёл Директор Стиннер. Секретарша не знала, что ещё сказать, как оправдаться, почему она не смогла удержать его, прежде чем уведомила начальника о его прибытии. Хотя вряд ли хоть какая-то секретарша могла удержать Директора Стиннера. А потому она вышла и тихо закрыла за собой дверь.

— Директор, — Томас встал, пожал гостю руку и предложил тому сесть в кресло напротив себя.

— Мистер Томпсон, я вижу вы пребываете в хорошем расположении духа. Вам здесь нравится?

— Разумеется, это место мне по вкусу, — ответил Томас.

— Как ваша рана?

— Уже почти не беспокоит.

— Она слишком мала, чтобы беспокоить Томаса Томпсона, верно? — как-то странно улыбнулся Директор.

— А как ваши дела? Проект роботов-полицейских, насколько я слышал, продвигается полным ходом.

— Вашими стараниями, мистер Томпсон, — вновь улыбка на лице, — а вообще-то, я пришёл к вам с целью поделиться новостью, которую почти ещё никто не знает. Я подумал, что будет логично, если её вам расскажу именно я, причём лично.

— Что это должна быть за новость, чтобы её сообщал лично Директор?

— Она касается, так сказать, несостоявшегося заказчика вашего убийства. Как бы.

— Скотта Шермана? — Томас ухмыльнулся.

— Вот и сейчас я это вижу, — Директор Стиннер устроился в кресле поудобнее и продолжил, — вы никогда не уважали мистера Шермана за то, что у него не было своего мнения, как вы считали. Он лишь делал то, что ему приказывали, и вы презирали его за это. Но знали ли вы мистера Шермана? Вы думали, что им руководят только корыстные мотивы? Хм-м-м, прежний Шерман был другой, вы это помните? Или тогда вы с ним ещё так тесно не работали? Так я вам говорю — он был другой. Но он изменился. Что заставило его измениться? Деньги? Не думаю. Поразмыслите, мистер Томпсон, делал ли Шерман всё для лоббистов роботов потому, что ему нравилось лизать им задницы, или потому что у него не было выбора?

Томас пристально смотрел на Директора Стиннера, а руки его сжимали подлокотники с неистовой силой. В этот момент больше всего на свете Томасу хотелось собственноручно удушить Директора, потому что он понимал, к чему тот клонит.

— У вас не было шанса узнать Скотта получше просто потому, — продолжал Директор, — что у Скотта не было шанса, чтобы люди узнали его получше. Каждая высокая должность даёт не только лишь возможности, но и ограничения. Думали ли вы об ограничениях своего предшественника? Сегодня мне стало известно, что мистер Скотт Шерман мёртв. Весьма неприятный инцидент. Он вызвал на встречу одного журналиста, а когда остался с ним наедине, на глазах у того внезапно расшиб себе голову о стену, так и не успев поговорить. А жаль, мы так и не узнаем, что же Шерман желал раскрыть тому журналисту, и у нас не будет представления о том, почему Скотт совершил такой странный и убийственный в прямом смысле поступок. Хотя поговаривают, что в тюрьме ему жилось не сладко. Может Шерман просто сошёл с ума.

Томас Томпсон был напряжён всем телом, его пальцы так впились в мягкую кожу, которой обшиты подлокотники, что костяшки побелели. Директор встал, поправил на себе костюм и добавил:

— В любом случае правды почему так случилось, мы уже не узнаем. Давайте просто почтим его память молчанием, Мистер Томпсон.

Директор кивнул на прощание, развернулся и вышел, не закрыв за собой дверь.

1 июля 2023 года

Поздно вечером на просёлочной дороге стоял чёрный седан с выключенным мотором. Новая луна давала очень мало света, а поскольку фонарей в ближайшей округе не было, то рассмотреть машину с трассы, пролегающей неподалёку, было почти невозможно.

Майкл Стибер сидел за рулем и задумчиво смотрел вперёд. На переднем пассажирском кресле возле него Сенатор Корш что-то набирал в своём телефоне.

— Сенатор, время летит очень быстро, а результата практически нет. Мы стоим едва ли не на том же месте, откуда начинали.

— Не забывай, о наших целях, Майкл, — ответил сенатор, подняв голову, — каждый неверный шаг может поставить под угрозу многолетний труд и перечеркнуть все наши достижения.

— Я не тороплю вас, но может нам стоит поискать другие способы?

— Нет, — категорически махнул головой сенатор, — движемся в том же направлении, ничего менять не будем.

— Наши люди волнуются. Одна из дочерей Серафима вышла на меня, раньше они не приближались так близко.

— Ты думаешь мне спокойно? Директор доверяет мне, но любое движение в ту или иную сторону может вызвать подозрения. Жди Майкл, мы уже на пороге. Нам только нужно сложить всю информацию, которая есть, в мозаику и увидеть полную картину.

— Киран Свифт — наш ключ к этому, — произнёс Майкл, — нам нужно знать, что известно Директору. Если же ничего, то заполучить сведения мы должны первыми.

— Я отправлю Фрэнка.

— Солдберга? Вы верите ему?

— Как самому себе, Майкл.

— Он справится?

— Если не он, то даже не знаю кто сможет. И больше некого отправить. Остальные наши люди заняты другими проблемами.

— Фрэнк ничего не должен знать.

— Майкл, он будет знать ровно столько, чтобы справиться со своей задачей, не более, — сказал сенатор и подкурил толстую сигару своей Zippo.

— Серафим развёртывает деятельность. Мы нашли доказательства его присутствия в столице Республики Чад — Нджамене. Сейчас там пусто, но след тянется из конца восьмидесятых — начала девяностых, можно предполагать, что именно там он начинал.

— Этого недостаточно. Моим союзникам нужно больше доказательств, чтобы убедить их перейти к активным действиям, — сенатор Корш выпустил огромное облако дыма.

— Мы должны отправить кого-то в Африку, отсюда мы не способны разузнать ничего более, — ответил Майкл.

— Не сейчас. Необходимо, чтобы он имел доступ к нужным местам.

— И что вы предлагаете?

— Ждать. Ждать момента, когда мы сможем внедрить кого-то, чтобы не разоблачить себя.

— Вы только и делаете, что ждёте, — в голосе Майкла Стибера сквозило недовольство.

— Только благодаря моим советам и указаниям мы дошли так далеко, Майкл.

— Смотрите, чтобы потом не было поздно.

— Уже поздно, Майкл. Уже поздно. Изначально мы в ситуации, когда уже поздно, и всегда в ней были. Потому нам нужно ждать и подалее, — ответил сенатор Корш.

— Пока мы ждём, Серафим беспрепятственно продвигается дальше, — Майкл Стибер вздохнул, завёл мотор и плавно покатил машину по просёлочной дороге.

3 июля 2023 года

Вечером, после очередного тяжёлого рабочего дня, сенатор Корш вышел из автомобиля. Он никогда не дожидался, пока Фрэнк откроет ему дверь, за что телохранитель всегда выражал сенатору недовольство, аргументируя такие действия нарушениями протоколов безопасности.

— Вас что-то тревожит, сенатор? — спросил Фрэнк Солдберг, когда они стояли у крыльца особняка сенатора.

— Меня всегда что-то тревожит Фрэнк, кто как не ты должен знать?

— Извините, я не должен задавать такие вопросы. Но если от меня что-то требуется, говорите, — с готовностью кивнул Фрэнк.

— Ты прав, у меня к тебе просьба.

— Как и ранее?

— Да, Фрэнк, вновь поручение, о котором ты не должен будешь знать. Зайдём в дом?

Фрэнк кивнул, и они поднялись по высоким ступеням. Сенатор достал ключ и вставил его в дверной замок, сделав три оборота. Дверь щёлкнула, и они зашли внутрь. Сенатор указал Фрэнку на кресло в прихожей, а сам сел напротив него.

— Через два дня ты вновь уедешь в командировку, о которой никому в Службе Безопасности знать не следует, — начал тихо говорить сенатор.

— Что от меня требуется? — наклонился вперёд Фрэнк, скрестив пальцы двух рук.

— Найти человека.

— О нём есть какая-то информация?

— Практически никакой, и пока что узнавать её не следует ни из одного источника. Во-первых, это скорее всего не приведёт ни к каким результатам, а во-вторых, может привлечь лишнее внимание.

— Я понял.

— Человека зовут Киран Свифт. В декабре прошлого года он исчез. Он находился в поисках города на севере страны. Необычного города. У этого города нет названия, его нет ни на одной карте и ни в одном справочнике, к нему не ведёт ни одна дорога, и ни одна линия электропередач. О существовании этого города знают лишь единицы. Я предполагаю, что Киран Свифт сумел отыскать его. Я думаю, там он и исчез.

Фрэнк молча слушал, а когда сенатор закончил, Фрэнк продолжал молчать.

— Дай мне два дня собрать зацепки, и я направлю тебя. Ты должен справиться, — добавил сенатор.

— Будет сделано, сенатор, я приложу все усилия.

— Знаю, Фрэнк. До завтра.

Фрэнк Солдберг отправился домой, а сенатор Корш поднялся на второй этаж. В спальне было темно, его жена давно спала. Сенатор тихо, чтобы не побеспокоить её сон, прошёл мимо и направился в свой кабинет.

У сенатора была завидная коллекция алкоголя в баре. Корш налил себе виски и удобно расположился в кресле, закинув ноги на стол. Дверь его кабинета открылась, прервав сенатора от раздумий, и на пороге оказалась его жена.

Они молча смотрели друг на друга. Она была моложе сенатора на десять лет. Их связывали двадцать два года брака, и сенатор порою сам себе удивлялся, что до сих пор от её улыбки ему становилось теплей, а кровь приливала к нижней части его тела.

— Государь, — тихо и с озорной улыбкой прошептала она.

Жена часто называла его так, и сенатору это приходилось по вкусу. Он снял ноги со стола и встал навстречу жене. На ней была лёгкая шёлковая ночная рубашка, опускавшаяся чуть ниже ягодиц.

— Ты разбудил меня, — сказала она, оказавшись совсем рядом.

— Я старался не шуметь, — улыбнулся он, обнимая жену за талию.

— Ты знаешь, что я всегда просыпаюсь, когда ты приходишь. Я же чувствую тебя, — она опустила свою руку ему в брюки и медленно облизала языком свои пухлые губы, — да, чувствую тебя.

— Дорогая, у меня ещё одно дело.

— Ещё? Ты уверен? — спросила она ему на ухо, и от её дыхания у него пошли мурашки по коже.

— К сожалению.

— Тогда я буду тебя ждать, — она игриво отпрянула и добавила, — какое-то время.

Сенатор Корш зашёл в гардеробную комнату и надел чёрную футболку, джинсы, а сверху лёгкую спортивную куртку. С верхней полки он взял синюю бейсбольную кепку. В завершение на лицо сели очки в широкой квадратной оправе. В кроссовках он вышел на улицу. Несмотря на летний месяц, в этом году было довольно прохладно, и ночью температура опускалась до двенадцати градусов по Цельсию. Несколько минут назад фонари на улице погасли, и та погрузилась во тьму. Сенатор внимательно огляделся по сторонам, убеждаясь, что никого поблизости нет и, держась края тротуара, быстрым шагом пошёл вперёд. Через пять кварталов он свернул с дороги и зашёл во двор одного из домов. В доме никто не жил. Отрыв дверцу гаража во дворе, сенатор сел в коричневый старый пикап марки «Шевроле» и, не зажигая фар, выехал. Затем закрыл гараж, вернулся в машину, и медленно поехал по дороге. Только через несколько кварталов он включил фары и ускорил ход.

Около двадцати минут он катил по пустынным улицам. Редкие машины проезжали мимо. Сенатор остановился на заднем дворе кинотеатра, более года назад закрытого на реконструкцию, которая так и не началась. Заглушив мотор, он вышел на улицу, огляделся и подошёл к чёрному выходу из кинотеатра. На двери висел массивный замок. Сенатор достал из кармана ключ, отцепил замок, открыл дверь и вошёл внутрь. В длинном коридоре стояли рабочие лестницы, лежали кое-какие строительные материалы, вёдра, многочисленные инструменты, к которым уже давно никто не прикасался. Остановившись у покосившейся на полусорванных петлях двери одного из кинозалов, сенатор аккуратно открыл её. Вокруг была практически кромешная темнота, но сенатор знал, что в кресле на последнем ряду кто-то сидит. Переступая через груды строительного мусора, сенатор приблизился и сел рядом с человеком, ожидавшим его.

— Сенатор.

— Директор.

— У вас есть новости по Майклу?

— Ничего.

— Он что-то знает о Киране Свифте?

— Нет.

— Может он вам не до конца доверяет?

— Насколько я могу судить, он доверяет мне ровно настолько, насколько это возможно. Он уверен в моей лояльности и в том, что с вами я веду двойную игру.

— Сенатор, вы убедили меня оставить Майкла Стибера в живых, что от него может быть польза. Но пока что я её не вижу.

— Убийство ничего не решит, Директор. Так, по крайней мере, у нас в поле зрения хотя бы один человек из этой организации, и он мне доверяет.

— Но не настолько, чтобы вывести вас на саму организацию.

— Нужно время. Пока нам достаточно, что мы можем кормить их ложной информацией, и они её съедают.

— Будьте аккуратны в этом, сенатор.

— Я умелый игрок, Директор.

— Хорошо, теперь нам нужно проверить информацию о Киране Свифте.

— Да, я уже занимаюсь этим. Я отправлю Фрэнка Солдберга.

— Вы в нём уверены, сенатор?

— Абсолютно.

— Хорошо. Ещё хотел поблагодарить вас за помощь Лендону Доновану. Вы отменно сыграли свою роль.

— Чем всё окончилось? — спросил Сенатор.

— Это уже моя забота, вам не стоит беспокоиться по таким пустякам. У нас есть дела, требующие нашего внимания, давайте сосредоточимся на них.

Директор Стиннер поднялся, обошёл сенатора и пошёл через тёмный зал кинотеатра к выходу. Сенатор Корш посидел в кресле на последнем ряду ещё несколько минут, затем поднялся и тоже вышел.

26 мая 2023 года.

За год до взрыва в Научном Городке

Дастин Купер проснулся от звонка телефона. Его сон не был крепким. Дастин даже не помнил, когда последний раз в своей жизни он спал спокойно. Наверное, десятилетия назад, когда был ребенком. Электронные часы на тумбочке флуоресцентными в темноте комнаты цифрами показывали два часа ночи и пятьдесят девять минут. Дастин протянул руку, чтобы ответить на звонок, с первого раза промахнулся, а со второго нащупал телефон, поднёс к себе и нажал «Ответить». Экран тут же погас, телефон выключился. Дастин знал, что это значило. И значило это то, что ему нужно было поднести устройство к уху и ответить на исчезнувший звонок.

— Да, Симон.

— Отец, я нашёл запись, которая заинтересует и нужна тебе. Это связано с Лэндоном Донованом, его смертью.

— Присылай.

— Через двадцать секунд оно будет проиграно на твоём планшете номер три.

Дастин Купер встал с кровати, протёр глаза и подошёл к письменному столу в своей спальне. Взял в руки планшет. На нём загорелся экран, и начала проигрываться видеозапись. Досмотрев до конца, Купер положил планшет обратно и вновь поднёс телефон к уху:

— Молодец, Симон, сохрани его. Оно должно остаться только у тебя, во всём остальном мире этой записи существовать не должно.

— Она и так уже не существует, без меня, отец. Её скрыли. Но я сумел достать. Я сохраню её. Скоро настанет время, и мы сочтёмся с ними за всё, что они сделали с тобой и отняли у тебя.

— Оно настанет, Симон, но ещё не скоро. Мы должны готовиться и ждать.

С этими словами Купер отнял телефон от уха, и тот включился. Никаких звонков в истории не сохранилось.

30 октября 2025 года

— Я больше в жизни не соглашусь поехать вместо тебя ни на какое интервью! — с негодованием едва ли не кричал Рэй, сидя в рабочем кабинете Сола, — я увидел то, после чего можно с лёгкостью свихнуться! Это было прямо как в фильмах ужасов!

— В фильмах всё развивается хотя бы по логике, а здесь? — развёл руками Сол, — расшибить голову об стену — какая в этом логика? Покончить жизнь самоубийством есть и множество других вариантов, менее болезненных, даже в таком месте, как тюрьма.

— Ты бы это видел, Сол, никогда бы в жизни не забыл.

Сол подумал о другом случае, который он помнил до сих пор и вряд ли когда-нибудь забудет.

— У этого Шермана крыша поехала, расплющилась, в прямом смысле. Что может вынудить человека совершить такое? — Рэй нервно ерзал на стуле.

— Что-то связанное с Justice-Tech? Но это всё не имеет ни малейшего смысла.

В дверь кабинета Сола раздался стук.

— Входите, — ответил Кэмбел, бросив взгляд на Рэя, чтобы тот не вздумал продолжать их беседу при ком-бы то ни было.

На порог вошёл почтовый курьер. На вид он был то ли взволнованный, то ли озадаченный. В руках он держал небольшую коробку.

— Мистер Сол Кэмбел?

— Это я, что у вас?

— Мистер Кэмбел, произошла одна очень неприятная ошибка, — курьер не знал, какие слова подобрать, — у меня для вас посылка. Но, она не новая. Это случилось по нашей вине, и мы приносим вам свои глубочайшие извинения. Посылка была отправлена вам ещё пять лет назад. И так получилось… Такое очень редко случается, но она затерялась, и была найдена только сейчас. Она была адресована в издание «Bridget Times», но поскольку вы теперь тут работаете… Вот она, — курьер поставил на стол коробку и протянул Солу бумагу, — пожалуйста, распишитесь, и, если это возможно, не жалуйтесь моему начальству. Это вопиющий случай, но в нём нет моей вины, а если руководство узнает, то влетит всем нам.

Курьер смотрел на Сола просто-таки умоляющим взглядом.

— Не стану, — ответил Сол, ставя свою подпись, — спасибо.

— И вам огромное спасибо, мистер Кэмбел! — поблагодарив, курьер торопливо вышел.

Сол взял в руки коробку, она была лёгкой и компактной. Дата отправки: двадцатое мая две тысячи двадцать третьего года. Отправитель не указан. Получатель: Сол Кэмбел. У Сола ёкнуло сердце. Посылка была отправлена в день, который изменил очень многое в жизни Сола. В день, когда он, придя на обычное интервью, обнаружил тело мистера Лэндона Донована.

— Что такое? Что с твоим лицом? — спросил Рэй, заметив, как на глазах стал меняться Сол.

Тот ничего не ответил. Он взял в руки канцелярский нож и разрезал скотч, которым была замотана коробка. Открыл. На дне лежала флешка, а под ней три листа бумаги. Сол достал первый и понял, что это было письмо. Ровные печатные буквы. Написано от руки. С обоих сторон листка.

«Крис Терри — выдуманное имя, но я не мог сказать Вам своё настоящее, так как это может поставить нас обоих под удар, если Вас действительно подслушивают. Меня — за то, что я пошёл к Вам, а Вас — за то, что Вы могли от меня узнать.

Я сотрудник Justice-Te ch, и я отдал пятнадцать лет своей жизни этой корпорации. Я принимал участие в разработке роботов для правосудия, начиная с первых моделей, до сегодняшнего времени. Я программист и инженер.

Год назад в корпорации был создан новый отдел, все разработки и планы которого строго засекречены. Чем они занимаются неизвестно, это коммерческая, корпоративная и, быть может, даже государственная тайна. Но то, что это имеет связь с роботами, я Вам гарантирую.

Мой товарищ, Стив Макмаран, более талантливый и одарённый специалист, нежели я, три месяца назад получил назначение в этот отдел. Он никогда не говорил, над чем ведётся работа, так как подписал бумаги о неразглашении, а сам всегда слыл человеком правильным и честным. Но две недели назад, поздно ночью он постучал в дверь моего дома. Здесь стоит отметить, что на протяжении пяти дней до этого он вёл себя очень странно, будто боялся чего-то, опасался и везде видел угрозу. Я замечал у него начальные признаки параноидального психоза. (Смею делать такие выводы, так как мои родители медики и я немного осведомлён в подобных вещах). Когда он вошёл ко мне домой, он был крайне возбужден, взволнован и встревожен. Даже более — он не был похож сам на себя. Он сказал, что увидел то, чего не должен был видеть, и не смог бы умолчать, даже если бы подписал договор о неразглашении не с корпорацией, а с самим Дьяволом. Извините за такие сравнения, но я стараюсь дословно передать слова моего товарища, чтобы вы попытались представить, какое состояние было у человека, который всегда был уравновешенным и спокойным, всегда избегал будь то алкоголя или наркотических веществ. Он говорил, что обязан рассказать мне всё и у него мало времени.

Justice-Te ch создал робота идентичного с человеком. Но не в том понимании, к которому привыкли мы. Не только лишь в плане интеллекта, а буквально — человека-робота. Био-робота. Внешне его никак не отличить от нас, почти, как и внутренне. Он сделан из синтетической плоти, в ней течёт синтетическая эктоплазма, то бишь кровь. Он ест, пьёт, спит и справляет нужду. За основу его разума взят интеллект робота-юриста, но более совершенный, более новый, проработанный и улучшенный. Если робот позиционирует и осознает себя как робот, то новый образец — как человек.

Стив сказал, что корпорация желает внедрить их в общество для занятия высших постов. Они будут политиками, государственными служащими и управленцами. Генералами и сенаторами. Министрами и шефами полиции. Законодателями. Таким образом Justice- Tech будет программировать свои творения на написание любых законов, которые выгодны корпорации, а исполнение этих законов будет совершенно легально осуществлено их же творениями. А любое неподчинение, любой протест будет моментально пресекаться с виду людьми, а на деле — роботами. Они и сами не будут знать истинных мотивов своих действий, желаний и поступков. Они просто будут приходить им в голову. А посылаться — из Justice- Tech. Только представьте! Тогда Justice- Tech сможет провести любое, абсолютно любое решение, и без каких-либо проблем воплотить его в жизнь. Как сказал Стив, для полного контроля над обществом им нужно контролировать систему правосудия, силовых органов, СМИ и политики.

Я не знаю, каким образом будет это делаться — законным путем постепенно и открыто, или же заменой живых людей на их точные копии роботов. Но я знаю одно — тестирование работоспособности данной системы они планируют начать с вас. Я не имею в виду именно Вас, но говорю о всех людях-адвокатов. В их ближайших планах — добиться замещения последних людей в судах. Чтобы система правосудия целиком работала на них.

Первых био-роботов они желают ввести в Ассоциацию людей-адвокатов. Но поскольку законодательно количество мест в ней ограничено, им необходимо вывести из игры старых игроков. Я могу предположить, со слов Стива, что на многих членов Ассоциации в ближайшие время готовятся сфабрикованные уголовные дела, идеальные подставы, чтобы освободить места в Ассоциации и провести туда новых людей-адвокатов. Но только с виду людей.

Потому за Вами возможна слежка. Возможно, Вас прослушивают.

Что следует отметить — Стива я больше не видел. Он просто исчез, а его личное дело в базе данных корпорации теперь засекречено. Я надеялся, что он объявится. Прошла пара недель. Я беспокоюсь за его судьбу и склонен предполагать самые худшие варианты.

Мой номер телефона указан на втором листке. Это специально купленный номер, которого нет ни у кого. Позвоните мне, и мы встретимся. Но, ради безопасности, возьмите новый номер, вставьте его в новый телефон, с которого не звоните никому кроме меня.

P.S. Проверьте, нет ли в Вашем кабинете жучков. Иногда они оказываются в самых неожиданных местах».

Сол дочитал и с недоумением уставился на Рэя, который нетерпеливо ждал вердикта — что же там такое. Сол протянул ему письмо, а сам взял следующий лист, который оказался распечаткой письма с электронной почты с удалёнными адресатами.

«Твой Стив оказался довольно неуловимой личностью, но не настолько, чтобы я его не нашёл.

Полицейские сводки ничего толкового не выдали. Был один тип с такой фамилией, но совсем не тот, что нам нужен. К медикам никто подобный за последние недели так же не обращался. Более того, никто не заявлял о его исчезновении — у него нет ни родственников, ни друзей. Хотя насчёт последних не могу сказать точно. Трупа Макмарена ни в одном морге идентифицировано не было. Но я пошёл дальше, и пробил через закрытую базу данных судебных решений, хотя поначалу не видел в этом нужды. Ты удивишься, но тут я и откопал кое-что интересное. Почти две недели назад было закрытое судебное слушание по делу, касающегося корпорации Justice- Tech. Дело объявлено таким, что содержит информацию о коммерческой тайне, и Justice- Tech настояла, чтобы его засекретили. Корпорация была обвинителем. Подробностей дела нет, даже я не смог найти. Судебного решения тоже нет. Только упоминание о самом судебном процессе. И Всё. Больше я ничего не смог найти. Вот номер дела: 406-11338. Информацию о нём можно снять только с системы роботов-судей. Если у тебя нет среди них знакомых, более-менее вменяемого не слишком незаконного способа достать подробности я не знаю.»

Сол отложил лист в сторону и достал последний, на котором было написано корявым почерком лишь несколько предложений:

«Мистер Кэмбел, что бы вы себе не представляли после всего этого, вы не сможете увидеть и десятой части того, что есть на самом деле.»

— Что это такое? — тихо спросил Рэй, поднимая глаза с письма, и недоверчиво посмотрев на Сола.

— Я не знаю, — так же тихо ответил тот, — закрой, пожалуйста, дверь на замок.

Сол достал флешку и подсоединил к своему компьютеру. На ней было два файла. Одна видеозапись, второй — аудиозапись. Сол запустил видео, предварительно снизив громкость своих колонок. Это была запись десятилетней давности выпуска телешоу «В гостях. Дискуссия», длительностью полтора часа. Рэй в это время положил письмо и взял прочесть две другие записки из коробки.

Сол просматривал запись, а затем к нему свой стул подвинул и Рэй. Программа была выпущена в эфир, когда роботы только начали внедряться в систему правосудия и люди не знали, как к этому относиться, а потому каждый вечер собирались у экранов телевизоров, чтобы наблюдать ярые дискуссии сторонников роботов и их противников. На первый взгляд Сол не видел ничего такого, что могло привлечь его внимание, но затем речь взял Стив Макмарен, который был одной из центральных фигур в загадочных записках, полученных спустя пять лет после отправления.

Когда запись окончилась, Сол с Рэйем недоуменно переглянулись, и тогда Кэмбел запустил второй файл с флешки.

Звуки улицы. Отдалённые голоса людей, вдалеке проезжали автомобили, шелестели деревья, пили птицы. Судя по всему, это был парк. Заговорил мужской голос:

«— Мистер Донован, вы не замечали чего-то странного? Будто одни и те же лица мелькают рядом целый день?

— Это вопрос философского характера, или вы таким образом интересуетесь не замечал ли я слежки?

— Второе, разумеется.»

— Чёрт, — пробормотал себе под нос Сол.

«— Хотя вы пока что не верите моим словам, но я исхожу из того, что в частности вам и всему нашему обществу в целом грозят крайне опасные последствия. Я хочу попросить у вас несколько вещей, в ходе которых вы не только убедитесь во всем, что я говорил, но и которые помогут как вам, так и мне. Да и многим другим. Нужно передать всё, о чём я вам написал широкой огласке. Когда люди запротестуют, Justice- Tech уже не сможет с лёгкостью воплотить свои планы в жизнь. Даже если корпорация будет всё отрицать, и большинство им поверит, у некоторых это останется в памяти, и Justice- Tech как минимум отложит такие действия на кое-какое время. Люди должны знать, что роботы служат не людям, а тем, кто этих роботов программирует. Должны знать, что замышляется переворот всего. О том, что роботы вскоре могут ходить среди нас под видом обычных мужчин и женщин, работать рядом, воспитывать соседских детей, быть чьим-то мужем или женой, и повторюсь, с виду, абсолютно нормальными. Но когда придёт время, они начнут действовать согласно командам, исходящим от жаждущих власти, тех, кто стоит у руля Justice- Tech. И не Президент будет властью в стране, не правительство и не люди. А мега-корпорация Justice- Tech. Но поскольку в информацию в таком виде поверят лишь единицы, нам нужны доказательства.»

Сол слушал разговор двух людей, а перед глазами у него стояла картинка из прошлого. Кабинет Лэндона Донована, кровь на стене, револьвер в мёртвых руках.

— Сол, что всё это значит? — спросил Рэй, когда запись была проиграна до конца.

— Мне нужно подумать, — ответил Сол, выключив компьютер.

Он достал флешку, взял три письма из посылки и положил их себе в сумку. Коробку засунул под рабочий стол.

— Я ухожу, Рэй, мне нужно время. Никому об этом не говори, я позвоню тебе.

— Хорошо, — растеряно проговорил тот.

***

История моей жизни не настолько увлекательна и интересна, как результаты, к которым она привела.

Всё могло случиться иначе. Она могла быть похожей на миллиарды других, ничем не выделяться из их массы, и утонуть в бескрайнем и постоянно разрастающимся океане истории человеческих жизней: скудных, унылых и беспросветных. Стать одной из бесчисленных прямых линий, стоящих между двумя датами: рождения и смерти, и ничего кроме двух дат и линии между ими не означать, как у всех. Так могло произойти, если бы я с детства не осознал, что я лучше других. Сам я из того поколения, которое считало, что рождено для «чего-то большего». Каждый из нас был особенным. Но считать так и слепо в это верить — разные вещи.

Слепая вера способна изменять мир вокруг человека, но только при отсутствии у него хотя бы малейших сомнений. Тогда вера уже преобразуется в убеждённость, та в уверенность, далее в намерение, а в конце — в чистое знание. Если человек убеждён в своей правоте и в своей Цели, никто не способен оспорить его право идти к ней. Тогда намерение человека становится таким же непреложным законом для всего окружающего мира, как законы физики и природы, на которых мир зыблется, и намерение человека, так же, как и эти законы, ограничивает возможности мира, загоняет в рамки этого намерения, и уже весь мир сам по себе сопутствует его воплощению, потому что согласно новым образовавшимся законам мира иначе быть и не может.

С другими людьми я всегда был на расстоянии, но стоял я не в стороне, а выше их. К этому пониманию с самого детства меня привела и мать, надо отдать ей должное, а также её окружение. С юных лет мне твердили, что я родился гением, что другие мне не ровня. Может ли быть, что я, слушая их речи и сам убеждался в их правоте и становился тем, кем являюсь сейчас? На этот вопрос нет ответа. Всё в мире субъективно. Почему? Прошлое всегда субъективно, поскольку существует лишь в памяти людей, которые его хранят. Человек сам по себе субъективное существо, неспособное к объективному мышлению, как бы не старалось. Потому прошлое субъективно. Объективно ли будущее? Конечно же нет, будущее — неопределённо. А настоящее… Опять же, зависит от нашего к нему подхода — восприятия и оценки. Можно сделать вывод — в реальности нет места ничему объективному. Реальность в разной мере субъективна.

Что я хочу этим сказать? Явно не то, что вы хотите услышать. Я никогда не придерживался того, что принято. Никогда не делал того, что кто-то мог от меня ожидать.

Если плыть по течению, то остановиться будет гораздо сложнее, чем если бы вы плыли против него. Это осознание помогает начать. У тебя вроде бы всегда есть запасной план. Ты всегда можешь остановиться. А затем, когда входишь во вкус, плывёшь против течения, желание остановиться отпадает, само-собой. Остановишься: и тебя откинет назад, ещё дальше того места, с которого ты начинал. И всё будет бессмысленно. Потому я никогда не останавливался. Даже зайдя слишком далеко, настолько, что и сам этого никогда не мог предположить — пути назад у меня уже не было.

Я всегда знал, что у меня есть Великая Цель, как бы это ни звучало — изменить Мир. А поскольку другие были рождены, чтобы жить в этом мире, а не менять его, у меня всегда было преимущество — я изначально был на несколько ступеней впереди и выше их.

Из дневника Стефана Серафима, стр. 1–3.

***

2018 год.

Диане казалось, будто Лэндон намерено ловит колёсами каждую яму на дороге, стараясь не пропустить ни одну. Весь их сегодняшний путь можно было охарактеризовать, как езду не по дороге, а через выбоины и колдобины. Лэндон со слепым фанатизмом испытателя раллийного автомобиля проверял насколько крепка подвеска их автомобиля, сколько ям нужно проехать, прежде чем отвалятся колёса, и машина закувыркается по дороге, оставляя за собой след из осколков стекла, пластика и метала, масла и конденсата, чтобы улететь в кювет. Но даже летя в кювет, переворачиваясь и высекая искры из-под асфальта, машина будет кувыркаться по ямам. Скорее всего в яме она и останется лежать, покорёженная до неузнаваемости. И помощь вовремя не поспеет, поскольку никто кроме них здесь не ездил, кроме, разве что каких-то пьяных деревенских подонков, убивающих людей, и заметающих следы по подобным дорогам с подобными ямами. С такими мыслями Диана Донован сидела на переднем пассажирском сидении в новом форде, ведомым вперёд Лэндоном. По бокам сплошной полосой мелькали посаженные вдоль трассы деревья.

Словно в опровержение мыслей Дина, навстречу им пронёсся белый фургон с тонированными стёклами со скоростью ещё большей, нежели ехал Донован. Диана обернулась назад и несколько секунд провожала фургон взглядом. Затем вновь развернулась вперёд.

— Может ты будешь медленнее ехать? — осторожно спросила она.

— Ты же видишь какая дорога плохая, на такой скорости хоть ямы не чувствуются.

— Ну да, — пробормотала она, — совсем не заметны.

Лендон покосился на жену, и несколько минут они ехали в полном молчании. В машине витало напряжение, преобразовывало воздух в плотную кисельную массу, которая била по ушам, заполняла нос и рот, и пеленой становилась перед глазами, отвлекая от дороги. Донован не выдержал и спросил:

— Диана, ну в чём дело?

— Почему нам не обратиться в другую клинику? Зачем мы едем в такую глушь именно к этому врачу, — после небольшой паузы ответила она, — никто из моих знакомых не слышал о нём.

— Не удивительно, он известен в более влиятельных кругах, чем твои знакомые, — съязвил Лэндон, — твои подруги никого и не знают, кроме как шарлатанов из телешоу для домохозяек. Не напомнишь, чем там Кристэн лечила свой недуг? Компрессом каких трав? Если бы не её муж-раздолбай, который вовремя спохватился и настоял на операции, закопали бы уже твою подругу в землю. И не было бы у тебя подруги. И аудитория этих дебильных телепрограмм не досчиталась бы одного зрителя.

— Лэндон, прекрати, — оборвала его Диана, — ты перегибаешь.

Она постоянно его обрывала, потому что в своих умозаключениях Лэндон мог зайти слишком далеко. Он спросил:

— Ты думаешь я не волнуюсь?

— Не знаю, Лэндон.

— Ты думаешь, мне плевать на тебя?

— А разве нет? Каждый наш день словно издевательство над моей жизнью.

— О чём ты вообще говоришь? Господи, — Лэндон глубоко вздохнул и покачал головой.

Диана не ответила и отвернулась к окну. Деревья мелькали одно за другим, одинаково зелёные и одинаково невзрачные. За деревьями расстилались поля, но они не были засажены культурами, а пустовали, и лишь высокая трава и бурьян взращивались на них. Поля уходили вдаль до самого горизонта, и никаких признаков человеческой активности наблюдать не приходилось.

Через время Лэндон притормозил. Они приблизились к перекрёстку, и машина свернула вправо, на грунтовую просёлочную дорогу. Лицо Дианы становилось всё мрачнее и мрачнее. Она заговорила вновь:

— У нас достаточно денег, чтобы обратиться в лучшую больницу в стране, а мы едем в деревню? Если этот врач так хорош, почему он практикует так далеко от цивилизации? Его приёмная хоть не в коровнике находится?

— Все гении имеют свои странности, — пожал плечами Донован, повернув руль в сторону, резко объехав особенно глубокую яму, — а кабинет, конечно же, на ферме, где пасутся быки и коровы, самое подходящее место для моей тёлочки, — Лэндон засмеялся.

— Ты идиот.

— Чертовски умный, да?

— Лэндон, я даже не ездила по таким дорогам ещё, даже не знала, что такие остались. Томас дал мне номер отличного доктора. Он уважаемый профессор, приём к нему расписан на месяцы вперёд, но, если мы позвоним, то он найдёт окно для меня. Томас договорится.

— Ты говорила с Томасом? Зачем?

— Ты стыдишься перед лучшим другом, что твоя жена больна?

— Диана, доверься мне. Перестань. Ты не безразлична мне, ты моя жена, мой выбор, и, если бы ты была мне безразлична, я получается, самому бы себе в душу плюнул.

— Конечно, это же для тебя самое страшное, когда кто-то задевает твоё самолюбие. А задеть его самому — это вообще для тебя кошмар, — Диана демонстративно закатила глаза, — может ты просто боишься признаться, что ошибся?

— Я никогда не ошибаюсь, Диана.

— Человек не ошибается до момента, пока он не ошибётся впервые. А знаешь, что для меня сейчас самое мерзкое? Пытаясь показать хоть какие-то подобия своих чувств ко мне, которых, разумеется, нет и подавно, ты всё равно говоришь о себе.

— Чего ты хочешь добиться? — раздражённо спросил Донован.

— Чтобы ты был честен хотя бы перед собой. И передо мной, раз ты говоришь, что я твой выбор. Так будь честен перед своим выбором, не то сам себе в душу наплюёшь, верно?

— Ты хочешь вытянуть из меня слова о том, что я тебя люблю?

— Ты никого кроме себя не любишь, Лэндон.

После её слов раздался хлопок, машина подпрыгнула, и Лэндон выругался вслух: громко и едко. Лэндон всегда ругался, когда хотел, не подбирая при жене выражений, она не возражала. Это её волновало в Лэндоне далеко не в первую очередь. Донован съехал на край дороги, остановился, открыл дверь и ступил наземь. Пробитое колесо стремительно теряло свою привычную форму, с громким свистом выплёвывая воздух из своих внутренностей.

— Может это знак того, что нам не стоит туда ехать? — спросила Диана, покидая машину вслед за мужем.

— Это знак того, что зря я надел эти туфли и новый костюм, — сказал Лэндон и достал из багажника домкрат.

13 сентября 2028 года

Прошло уже много лет с момента, когда Лэндон вёз Диану впервые по этой дороге. Её бывшего мужа уже несколько лет не было в живых, а на дороге лишь прибавилось ям. Диана продолжала исправно ездить в место, куда вела разбитая дорога, и сама не отдавала себе отчёт по какой же именно причине она это делает: потому что сюда привёз её Лэндон, или же потому что он был прав, привезя её сюда?

Диана Донован вела Кадиллак, мелкие камушки из-под колёс разлетались в стороны. Теперь ей было всё равно на ямы. Ей было уже на многие вещи всё равно, а жизнь её была не похожа на ту, много лет назад.

В машине сломался кондиционер, а починить его всё никак не доходили руки, потому в открытое окно потоками врывался жаркий июльский воздух.

Руки, сжимающие руль с двух сторон, загрубели, кожа уже не была так нежна, как раньше, а на ладонях прибавилось мозолей.

Дверь палаты открылась. Вышел высокий широкоплечий мужчина. Он был худой. Двигался с лёгкостью, присущей молодости, хотя волосы его поседели настолько давно, что иногда ему казалось, что он родился седым, а никто из его коллег и не помнил его другим. Морщины на лице были везде, даже в местах, где они обычно не имеют свойства появляться. Куда бы он ни смотрел, глаза его заполоняли пространство волнами прозорливости, мудрости и пониманием жизни, такой, какой её видел в своей сути лишь Христос. Каждый шаг был уверенным и полным гордости, и можно было сравнить его с шагом альпиниста, который ступал на только что покорённую новую вершину, что не было для него особых случаем, ведь до этого он покорил практически все вершины из существующих. От него веяло могильным спокойствием, как из древнего склепа, покой которого не способен нарушить уже никто. В нём чувствовалась сила, и казалось, что он способен гнуть металл лишь одним своим желанием и незначительным усилием воли.

В конце коридора был кабинет. Надпись на стене возле двери гласила, что он принадлежит доктору Амарию Даунингу. Именно к этой двери и подошёл мужчина, провёл пластиковой картой по магнитному замку и вошёл внутрь. Дверь за собой закрыл. Он провёл там некоторое время до момента, пока в дверь не постучали. Мужчина ответил не сразу, не потому что был занят, а занят он был всегда и это не являлось причиной, по которой он мог отказать в визите, он просто потянул время, потому что делал так всегда. И человек за той стороной двери терпеливо ждал, не повторяя стук. Затем мужчина властным голосом позволил войти, словно это был жест милосердия и его доброй воли. На пороге стояла Мэг. Она была доктором, но никто к ней так не обращался, а называли её просто по имени — Мэг.

— Доктор Даунинг, — она же, наоборот, ко всем обращалась максимально правильно, и официально, — только что прибыл мальчик.

— Хорошо, я иду, — ответил он, но никуда в данный момент он не торопился идти, не подскакивал со своего места, а наоборот, он не шелохнулся и даже не поднял своих глаз, а потому Мэг тихо закрыла дверь и осталась с той её стороны.

Прошло несколько минут, и доктор Амарий Даунинг вышел из своего кабинета. Он пошёл по длинным коридорам, мимо множества палат и других помещений, мимо многих докторов и других людей. Все учтиво приостанавливались и здоровались с ним, а он ни на кого не обращал внимание. Впрочем, в этом не было ничего необычного, и если бы он ответил кому-нибудь на приветствие, то, должно быть, ввёл бы того человека в ступор и замешательство.

В дальнем конце больницы находился служебный лифт. Когда кто-то заходил в него, то мог увидеть всего одну кнопку, отправляющую лифт в подвальные помещения. Далее под кнопкой располагалась небольшая панель с замочной скважиной. Доктор Амарий Даунинг вынул ключ из подгрудного кармана и провернул им в замке. Ничего не открылось, но лифт двинулся с места. Судя по ощущениям, он ехал вниз, и так оно и было. И судя по тем же ощущениям, он ехал вниз дольше, чем полагалось ехать к подвальным помещениям. И вновь так оно и было.

Лифт остановился, створки разошлись в стороны, и доктор Амарий Даунинг вышел в залитый ярчайшим светом настенных ламп коридор. Пол из роскошной белой плитки и такие же стены, из той же плитки, тоже роскошные. Коридор был длинным и пересекался с многими другими коридорами. Везде были двери, но по табличкам было сложно разобрать, что же скрывалось за этими дверьми, потому что надписи на табличках состояли из аббревиатур, символов и цифр. Но, видимо, для множества людей, стремительно сновавших вокруг, эти надписи были понятны, потому что все эти люди в белых халатах не чувствовали дискомфорта или смятения от взглядов на таблички, а в основном они даже не смотрели, просто открывали нужные им двери, заходили внутрь, а двери за ними закрывались.

Доктор Амарий Даунинг неспешно двинулся вперёд. Спустя мгновение с ним поравнялся низкий коренастый мужчина, не говоря ни слова, протянув планшет с бумагами. Доктор Амарий Даунинг взял планшет и начал изучать на ходу, переворачивая страницу за страницей. После третьей он сделал замечание вслух:

— Его доставили из другого места.

— Это нужный нам мальчик, расхождение обусловлено ошибкой в приюте, его должны были отправить в Больницу Святого Доминика, а отправили в Окружной госпиталь. Этим и объясняется такая заминка во времени.

— Объясняется? Или ты пытаешься объяснить? Чувствуешь разницу?

— Доктор, так оно и есть, это правда.

— Тогда почему в приюте допустили ошибку? — доктор Амарий Даунинг впервые посмотрел на собеседника, скорее даже мельком бросил взгляд, на долю секунды, но этого хватило, чтобы того прошибло потом.

— Доктор Даунинг, мы занимаемся этой проблемой, в будущем мы обеспечим, чтобы подобных недочётов не происходило.

— Разумеется, — доктор Даунинг отдал планшет обратно и остановился у двери, табличка возле которого гласила «FRD — 25», но перед тем, как зайти, добавил, — вот только проблему нужно устранять, а не заниматься ею.

Внутри на широкой больничной койке лежал мальчишка лет восьми. Из-под простыней выглядывали маленькие острые худые плечики. У мальчика был болезненный вид. Он с испугом вперемешку с детским любопытством посмотрел на вошедших.

— Здравствуй, Ричард, — доктор Амарий Даунинг улыбнулся, но улыбка его вселила в мальчика ужас, и тот не ответил ничего, — ты как себя чувствуешь?

Ричард вновь не ответил, лишь смотрел на доктора, но через несколько секунд пожал плечами.

— Не знаешь? А я знаю. Не очень, и это, конечно же, плохо. Но не переживай, ты в надёжных руках. Вскоре боль перестанет тебя беспокоить. Я лично за тобой присмотрю, мальчик, тебе ни о чём не стоит беспокоиться, скоро забудешь о том, что тебя тревожит, можешь мне поверить, — договорив, доктор Амарий Даунинг развернулся и вышел из палаты.

Следующее помещение, в которое он вошёл не было похоже на предыдущее, в нём располагался огромных размеров круглый стол, за которым сидели мужчины и женщины в белых халатах, все до единого они перебирали какие-то бумаги и делали в них пометки карандашами. При появлении доктора Даунинга они разом поднялись на ноги.

— Садитесь, — из уст доктора это прозвучало подобно приказу, — мы выбиваемся из графика, и вина лежит на всех вас. Потому будем работать две смены. Если подобные оплошности повторятся, я подберу новых докторов, и они уже будут работать над вами. Все это поняли?

Опущенные взгляды были ему ответом. Но каждый выдавил неразборчивое «Да». Доктор Даунинг продолжил:

— Поскольку у нас нет времени, работу начнём сразу с фазы номер два. Я ознакомился с характеристиками мальчика, именно из-за них мы и ждали его так долго, а не брали кого-то другого. Подготовленное вещество может потерять свои свойства, если мы не приступим к работе сейчас же. И мальчик в этом идеально подходит.

— Доктор Даунинг, мы всё равно должны дать мальчику время на апробацию, — развела руками пожилая женщина.

— Если бы можно было взять время у вас, из вашей жизни, и передать его мальчику, чтобы у него было время на апробацию, я бы так и сделал. Но пока что мы далеки от таких манипуляций с человеческой природой и сутью вещей. Потому у вас будет возможность провести ещё одно открытие — реакция организма на вещество без периода апробации.

— Но, если мы потерпим неудачу? — тихо спросила женщина.

— Тогда вина в этом будет лежать на вас. Персонально. Целиком.

— Доктор, простите, если организм отвергнет вещество, мы потеряем драгоценный материал, — заметил молодой парень, один глаз которого перекрывала чёрная повязка.

— Вы о мальчике или о веществе? — спросил мужчина, с лица которого никогда не сходила наглая ухмылка, и который позволял себе немного больше остальных, потому что знал, что является очень ценным сотрудником, насколько сотрудник мог вообще быть ценным для доктора Амария Даунинга.

— Мне кажется, или я уже всё сказал? — доктор Даунинг поднял указательный палец вверх, — да? Верно. Тогда почему вы ещё что-то обсуждаете, и я слышу какие-то слова из ваших уст, которых быть уже не должно? Начинайте прямо сейчас же, — доктор Даунинг обвёл всех быстрым взглядом и развернулся к выходу.

— Вы не останетесь с нами, доктор?

— Я буду позже, у меня один важный пациент, — ответил доктор, не оборачиваясь.

Диана Донован сидела в приёмной, бездумно водя носком правой туфли по кругу, повторяя контуры узора на плитке, из которой был выложен пол. Сегодня она приехала без записи, хотя обычно так не делала.

— Диана, дорогая, — доктор Амарий Даунинг вошёл в приёмную и тепло улыбнулся женщине, протягивая руку для приветствия.

— Доктор Даунинг, добрый день, извините, я не слишком вас отвлекла сегодня? — спросила Диана, встав, и сделав шаг навстречу доктору.

— Ну что вы, Диана, вы никогда меня не отвлекаете, заходите, пожалуйста, — он открыл дверь в свой кабинет и пропустил её вперёд, — я рад вас видеть.

***

Томас Томпсон

2 ноября 2025 года

— Мистер Томпсон, желаете ещё чего-нибудь? — спросил у меня официант, забирая пустую тарелку из-под пирожного, на которой остались от него теперь одни только грязные разводы, и мелкие крошки.

— Спасибо, — ответил я, отрицательно поведя рукой.

Было воскресенье, мой единственный выходной день. По крайней мере на работе. Утро. Я курил и пил кофе, читая газету. Я сидел за столиком на улице, и несмотря на выходной и ранний час, людей было много, некоторые завтракали, некоторые пили кофе, а другие выходили из здания кофейни и шли мимо столиков, взяв кофе на вынос.

Сигарета затрещала. Видно не самый качественный табак попался. Может и вовсе не лист табака, а жилка с листа. И хотя табачные компании в погоне за прибылью давно уже в несоизмеримо плохих пропорциях размешивали листы табака с жилками от листов, в этой сигарете попалось особенно что-то негодное: издав громкий треск, она едва не разразившись пламенем с тлеющего конца. И всё бы ничего, бывает, но конец сигареты выплюнул горящую частицу, которая тут же упала на мою белоснежную рубашку, и не как искра, в полёте превращающаяся в пепел. Нет, она упала и со злорадством, присущим вещам или событиям, случающимся в жизни, прожгла на левой стороне рубашки у живота, справа от пуговицы, немалую дыру. Мой мозг уже на секунду представил острую, но незначительную боль от сигаретной искры, когда она прикоснётся тела, обжигающе ласково, как прикосновение женщины, и я неосознанно дёрнулся, за мгновение до боли, которая незамедлительно последовала за искрой. Плеск кофе и звон чашки, зацепленной моей рукой ознаменовал ещё и неспешно расплывающееся пятно на моём новом дорогом костюме, который я надел лишь в третий раз. Люди с соседних столиков дружно обернулись на меня, чем привели в ещё большее раздражение.

Брызги кофе попали и на газету, на первой полосе которой была фотография тучного и жирного лица экс-главы Ассоциации людей-адвокатов, Скотта Шермана, ныне покойного, умертвившего себя лично ударами головой об стену. Иронично. Официанту следовало метнуться к моему столику как молнии, но, видимо, он не заметил моего происшествия, потому что с подносом скрылся внутри за несколько мгновений до этого.

И тут я почувствовал на себе этот взгляд. Его я мог узнать всегда и везде, хоть уже давно и не ощущал. Я повернулся в сторону входа в кофейню, откуда вышла она. Диана Донован. Она смотрела на меня, и замерла в замешательстве, не зная, как поступить. Поняв, что я заметил её, она ещё несколько секунд стояла на том же месте, но в итоге приняла решение, и медленно пошла в мою сторону. Я не кивал ей, и она не махала мне рукой. Подойдя к моему столику, она сказала:

— Привет, Томас.

Я отодвинул стул и привстал, отдавая дань манерам приличия, при которых любой, кто желает называть себя мужчиной, должен был отодвигать стул и привставать при появлении дамы. Особенно такой дамы.

— Здравствуй, Диана, — тихо ответил я.

Она вопросительно посмотрела на стул напротив меня, и я указал на него рукой. Тоже дань приличиям. Бывает, наступает момент, когда два человека вынуждены отдавать дань приличиям.

Мы одновременно сели. Диана окинула мимолётным взглядом дыру в моей рубашке, пятно на моём пиджаке. В руках у неё был бумажный стаканчик со средним латтэ. Она поставила его на стол, протянула руку к салфетнице, достала несколько штук и не слишком спешными движениями протёрла мою сторону столика. Бумага впитала в себя пролитый мною кофе, а поверхность стола осталась влажной.

Нечасто бывали ситуации, когда я не знал, что сказать или как начать разговор. Немного было на свете людей, с которыми у меня происходили такие ситуации. И ещё реже, происходили встречи с подобными людьми.

— Не ожидал тебя здесь увидеть, — сказал я.

— Да? Я тоже.

Пауза на несколько секунд.

— Ты ведь в пригороде живешь, — спросил я, — или перебралась обратно в город?

— Нет, — она поджала свои губы, которые были спелые как первые ягоды клубники в году, которые только что созрели, — у меня сегодня кое-какие дела в городе, потому приехала, а вообще не часто сюда выбираюсь.

— А я нечасто выбираюсь в пригород, — сказал я, и мой ответ тут же показался мне дурацким и неуместным.

— Конечно, зачем тебе это? — Диана улыбнулась, и мне показалось, что мир на миг стал теплее, — ты Глава Ассоциации, город, как и всегда — это твоя стихия.

— Ты живёшь одна?

— Одна.

— Справляешься?

— Приходится.

— Ты очень хорошо выглядишь.

— Ты тоже, — она усмехнулась и кивнула на мою рубашку, мой пиджак.

— Мы давно не виделись.

— Да, — согласилась она, — с того дня.

Да, мы не виделись с того дня, когда на свежей земле возвышался камень, на котором было высечено «Лэндон Донован», а мой костюм был чёрным, как смола.

— Как твоё здоровье? — спросил я.

— Всё хорошо, спасибо, Томас. Тебе нравится твой новый этап в жизни?

— Да. Наверное, нравится.

— А твой тщеславный блеск в глазах горит так же ярко, как и раньше. Этим вы и были схожи с Лэндоном. И многим другим.

Я не нашёлся что ответить, повисла пауза. Я смотрел на неё, а она смотрела на свой бумажный стаканчик с латтэ, водя по нему пальцами, словно в этом заключался высший смысл. Молчание наше сейчас было неловким, и оба это прекрасно осознавали. Я понимал, что наш разговор в любой его вариации уходил бы в тупик, и изменить это было нельзя. Я понимал, что сейчас наступит момент, она возьмет свой стаканчик с латтэ, встанет и уйдёт, и другого быть не могло, но я хотел оттянуть это насколько возможно. Я не знал, что сказать. И всегда в таких случаях я не говорил ничего, и это всегда было самым умным решением. Но если сейчас помолчать ещё немного, она встанет и уйдёт.

— В вашем пригороде скоро появятся роботы-полицейские, — улыбнулся я.

— Ну, — протянула она, — твоими стараниями.

— Тебе они, роботы, не по душе?

— Ты знаешь, я нейтральна к роботам. А ты их всегда любил.

И только я хотел возразить, она тут же себя исправила:

— Уважал, если быть точнее. Восхищался?

— Точно, — я улыбнулся.

Она в ответ не улыбнулась. Лишь посмотрела на меня долгим пристальным взглядом, который я никогда не мог разгадать.

— Когда тебя ранили, я хотела позвонить. Но у меня нет твоего номера.

— Я тебе его дам, — с энтузиазмом сказал я, но она пресекла меня:

— Не нужно, Томас.

И мы опять сидели в молчании. И вновь смыслом мироздания для неё было водить пальцами по стаканчику с кофе из которого она ещё ни разу не отпила.

— Всё могло сложиться иначе, — с горечью в голосе проговорил я эти слова, как какое-то заклинание, после которого всё могло измениться и действительно сложиться иначе. Но я не был колдуном, а слова не были заклинанием, а лишь отголоском чего-то дремлющего во мне, со времён сотворения мира, и внезапно пробудившегося, но не до конца — как спящий вулкан, выплюнув облако пара, но не извергнувшись потоками лавы.

Диана вновь посмотрела на меня, грустно улыбнулась и ответила, вставая со своего места:

— Вряд ли, мистер Томпсон.

Я отодвинул свой стул и привстал. Несколько секунд мы стояли молча друг напротив друга, смотрели в глаза, и она вновь улыбнулась мне:

— Пока, Томас.

— Пока, Диана.

Она поправила сумку на плече и пошла, ни разу не обернувшись, а я ещё стоял какое-то время и смотрел ей вслед. И рокочущая волна воспоминаний накатила на меня, сбивая с ног, а я словно в этот момент не умел плавать, и вода окружила меня, и я захотел выплыть, подняться на поверхность, вынырнуть, но я шёл ко дну, а вверх поднимались только пузырьки воздуха с моего рта, который заполняла вода. И я захлёбывался.

Это было очень давно. Мои костюмы тогда были дороже, чем сейчас, а блеск в глазах был более тщеславным. Я сидел на диване, мягком, как спелая грудь у молодой, только повзрослевшей женщины. Пил виски, старее чем был сам, и был окружен девушками одинаково прекрасными и, как на подбор пустыми. Они смеялись надо всем, что я говорил, и мне не приходилось ухищряться над своими шутками. Я мог сказать им, что они все ничего не значат, что они лишь обёртки, под которыми я не обнаружу конфет, которые я примну этой ночью и они будут помяты, и они бы смеялись над этим, потому что это говорил я, а возле меня сидели они, и так всё должно было быть, и никак иначе. Яркие огни прожекторов время от времени разрезали синеватую темноту, как канцелярский нож бумагу, в которой мы существовали в тот момент, а звуки громкой музыки заглушали голоса, и лишь звон их смеха доносился до меня. Я пил виски, тискал девушку справа, улыбался девушке слева, раздевал взглядом девушку, которая была за той, что справа, и подмигивал девушке, что сидела за той, что слева. Их было четверо, хотя я до конца не уверен, возможно больше, это не так уж и важно. Они держали в руках бокалы с коктейлями, наклонялись вперёд и слегка касаясь губами трубочек, делали глоток, смотря на меня. Я смотрел на них в ответ и усмехался, чувствуя свою власть над ними, свою силу, своё превосходство.

Чем я тогда был занят? Какая фраза будет более уместной? Пожинал плоды своего успеха или же прожигал плоды своего успеха? В любом случае я сидел там и делал то, что делал благодаря своему успеху. Нашему. Вот и он, соучредитель нашего успеха, шёл к нам. В синеватой темноте я узнал его фигуру, его походку. Он разбавит нашу компанию. И я поделюсь с ним девушками. Всё равно какими, они одинаково хороши и одинаково унылы. Луч света на мгновение озарил его, а вместе с ним и ту, что была рядом. На мгновение я увидел её продолговатое лицо прямоугольной формы, высокий лоб, длинные чёрные и густые волосы, спадающие на плечи, острый, слегка выпирающий подбородок, а над ним небольшие губы, но пухлые и наливные, как сочные божественные ягоды из сада Эдема, её нос, прямой как слово Господа, и правильный, как геометрические фигуры, большие глаза, как два кристальных озера, не замерзающих зимой, когда ничто не способно нарушить царящую гладь в их воде, и брови — чёрные и волнистые, как мазки масляных красок на холсте художника-виртуоза. Платье, в котором она была, спускалось по её фигуре, не пропуская ни одного изгиба её гибкого тела. Глубокое декольте, из которого вздымались два полушария: упругих и созревших. Я смотрел на неё, на миг освещённой светом, и вот уже она была рядом, под руку с Лэндоном, который улыбался мне своей ослепительной улыбкой и что-то говорил, а я смотрел на неё и ничего не слышал. Затем, придя в себя, я выпустил из своих рук девушек, пустых как коробки из-под бытовой техники, встал и поздоровался с другом.

— Томас, это Диана. Диана — Томас, — сказал Лэндон, наклонившись, перекрикивая шум музыки.

Она улыбнулась и в её улыбке сверкнуло Солнце, которое было так близко ко мне, глупцу, который подобно Икару, забыв наставления, взлетел к нему слишком высоко, и оно обожгло мои крылья, растопило воск, в них, и я рухнул камнем в Икарийское море. Но это случилось со мной позже, а тогда в её улыбке сверкнуло Солнце. Или же Солнце померкло и погасло после её улыбки. Она протянула мне руку, я взял её. Пальцы мои ощутили нежную кожу. Я держал её руку, как держал, должно быть, первый человек в мире, изобрётший бархат и прикоснувшись к нему, до этого чувствуя в своих огрубевших руках лишь камни, мотыгу и голую землю.

Мы сидели на диванах, говорили, но я не помню, о чём. А когда говорила она, я тем более не помню, о чём, потому что слушал не слова, а её голос, слегка резковатый, гортанный, женственный и томный. Схожие ощущения, должно быть испытывал глухой, после Чуда, когда к нему вернулся слух и он слушал как звучит мир вокруг него, в котором он прожил всю жизнь, но не знал, что со звуками она может быть настолько красочной, яркой, разнообразной — эта его жизнь.

В ту ночь Лэндон и Диана встали, попрощались и ушли раньше меня. Я ушёл позже, а со мной ушли и четыре пустых девушки, а может их было больше, я не помню. И ночью, как бы они не старались, их пустота точно не смогла заполнить образовавшееся во мне пространство величиною с ночное небо, на котором не горели звёзды, и казалось, что его темнота и чернота бесконечна и бескрайня.

— Ну как она? — спросил я у Лэндона наутро, безупречно изобразив ухмылку, хотя ухмыляться мне хотелось меньше всего.

— Пока неприступна, — ухмыльнулся он в ответ.

Мужчины гордятся, когда им удаётся добиться неприступных девушек. Но если эту девушку всё же удалось добиться, разве она и в самом деле неприступна? Неприступные девушки — те, кого не удалось добиться никому. Но в этом нет ничего хорошего ни для девушки, ни для тех парней, кто пытался. Хотя больше всё же для девушки. Так я думал раньше. И мне захотелось, чтобы Диана оказалась неприступной.

Мы сидели в конференц-зале на верхнем этаже нашего с ним офиса, одной из наиболее успешных юридических компаний города и готовились к предстоящим переговорам.

— Но ты же знаешь, — пожал плечами Лэндон, — нет девушки, которой я бы не смог добиться, если захочу.

Я знал. И он знал, что в этом мы с ним схожи.

— Я познакомился с ней на прошлой неделе, это уже третье свидание, представляешь? И я провожаю её домой, но лишь до дверей. Давно у меня уже не было такого длительного периода ухаживаний. А ты как вчера? Как твои?

— Да, как всегда.

И шли дни, недели, мы работали, развлекались, и всё чаще Лэндон появлялся с Дианой. Я помню день, когда он её добился. Вернее, помню утро, следующего дня. Помню, как у меня внутри что-то согнулось, затрещало и зазвенело, как металлическая струна. Но не сломалось, но и не встало на место, а так и осталось в непонятном искорёженном состоянии, подвешенном и болезненном.

А потом они поженились. Это было спустя пару лет, перед этим они съехались. И я был частым гостем у них дома. И видел, как она смотрит на него. Я никогда не видел, чтобы женщина так смотрела на мужчину. А может и видел, но не замечал, потому что мне никогда не было до этого дела. А теперь вдруг заметил. Замечала и она. Мой взгляд. И они поженились. Я был на их свадьбе, я пил за них, и произносил тосты в их честь.

А затем прошли годы и была ночь, а за ней наступило утро.

В тот день было яркое солнце, которое не пыталась прикрыть ни одна туча. Который был час? Не знаю точно, но было позднее утро. Я проснулся раньше её, может на пятнадцать минут, а может и тридцать, это было не важно. Важно было то, что после ночи, во мраке и тишине которой растворялись все мысли, которые должны приходить в голову любому трезвомыслящему и умному человеку, и оставалась темнота, в которой едва различались контуры двух тел, всеми силами стремящихся стать одним, и оставалась тишина, нарушаемая частым и громких дыханием, стонами и чем-то неразборчивым, но очень важным, что два существа пытались донести друг до друга, захлебываясь чувствами, эмоциями и не переборным влечением друг к другу. Так вот, важно было то, что время не стояло на месте, и ночь, как и всегда, неумолимо, то быстрее, то медленнее, превращалась в утро, а утром темнота рассеивалась и мысли возвращались, стуча в вашу дверь. Немного неловко им было от того, что приходилось прерывать вас от на время воцарившегося спокойствия, в котором было ничто и ничего, но тем не менее, они с твердостью, присущей кулаку, сотрясающему стол в порыве гнева, не дожидаясь вашего ответа, заходили внутрь и вновь ваша голова была полна мыслей, которые на фоне недавнего спокойствия, необоснованного, но прекрасного, были не самыми желанными гостями.

И время теперь тянулось очень долго, и в этой медлительности и была его быстрота, как когда вы берёте канцелярскую резинку и тянете её до тех пор, пока она не рвётся. Вы наблюдаете как она растягивается, как в её строении появляются белые жилки, и чувствуя каждое мгновение, тянете дальше, и на ваших глазах, натянутая как струна канцелярская резинка растягивается. Если остановиться сейчас, она не порвётся, но будет безнадёжно испорчена, и никогда уже не примет свою первоначальную форму, потому что был момент, когда вы потянули её слишком сильно. Но вы и не останавливаетесь, а тянете, тянете и вот в месте, где её цвет изменился, побелел, начинают появляться микро разрывы, вы может и не заметите их сразу, но, чувствуете это, потому что хоть она и тянется, но вы то понимаете, что точка невозврата пройдена, и вот вы уже в мыслях слышите этот звук и мозг ваш уже прочувствовал, как концы резинки, оторвавшись друг от друга, хлёстко бьют вас по пальцам, а когда это действительно происходит, несколько мгновений спустя, и канцелярская резинка рвётся, этот миг всё равно для вас наступает неожиданно, хотя вы шли к нему с самого начала. И много ли времени прошло с самого начала? Да нет, но каждый миг вы ощутили. И я лежал тогда и ощущал каждый миг.

Я не могу сказать точно, когда она проснулась. Скорее всего раньше, чем я заметил это, но не подала виду, оставшись так же лежать на боку, спиной ко мне, но открыв глаза, и не знаю какой был её взгляд, но могу догадываться.

Она знала, что я уже не сплю, а когда я понял, что и она проснулась, мы так и остались лежать, оба зная, и оба понимая. Потом я повернул голову. Её волосы были раскиданы по подушке небрежно, словно специально, потому что в этой небрежности и заключалась вся красота. Солнце не падало на подушку, не переливалось в её волосах. Но они блестели, их природный блеск в чёрных локонах ослеплял меня, и я был как слепой котёнок. Её тело, прикрытое простынями, вздымалось в такт дыханию. Её оголённое плечо вызывало у меня бурю эмоций, в которой перемешивались нежность, трепетность, злость и ярость. Она не могла принадлежать мне. Тогда лучше бы она не могла принадлежать никому. Но, тем не менее, она принадлежала.

После ночи с ней, столь давно желанной, стало ли мне легче? Вряд ли.

«Диана», — произнёс я мысленно, и она не обернулась.

Но она обернулась потом, позже. Вначале я провёл своей рукой по её острому и женственному плечу. Провёл осторожно, настолько, что сам не мог разобрать касаюсь ли я её или всё же нет. Провёл до шеи, до изгиба её шеи, а затем пальцы мои ощутили её волосы, и я медленно зарылся своей рукой в них. Но она повернулась не тогда. Я ощущал тепло, исходящее от неё. Повернулась она, когда я убрал руку.

Она посмотрела в мои глаза, а я исчез, заглянув в её. Она моргнула, словно пыталась скинуть то наваждение, что оказывал на меня её взгляд, но у неё ничего не получилось. Я смотрел в её глаза и теперь не могу даже сказать какого они у неё цвета. Я каждый раз пытался вспомнить цвет её глаз, каждый раз давал себя указание посмотреть и понять, но каждый раз, когда я в них заглядывал, я забывал об это, и я не мог понять какой же у них цвет. Потому что, смотря в них, я видел нечто такое, отчего человек забывает обо всём на свете, забывает о самом свете, о себе и забывает о глазах.

— Диана… — проговорил я.

— Томас, — прервала меня она.

И мы вновь лежали в тишине, которую не нарушал ни один звук. А потом я ушёл. И мы не сказали ни слова.

Между днём, когда Диана и Лэндон сыграли свадьбу и днём, который был после, когда мы лежали с ней в постели, прошло много лет. Много событий произошло как в их жизни. так и в моей, многое изменилось, но её взгляд на Лэндона оставался таким же. Как и мой на неё. Но когда она не смотрела на Лэндона, можно было заметить, что взгляд её потускнел за эти годы, загрубел и стал более жёстким, с отблеском металлического звона. Потому что эти годы не дали ей то, чего она ожидала. Не дали ни годы, ни Лэндон. Она не стала для него той, которой должна была стать. Она было его женой, но для него она была женой, как и для миллионов мужчин женщины были жёнами по всему миру. Она думала, что станет для него той, кем была Пенелопа для Одиссея. Но даже так, её любви хватало на обоих. Ей так казалось.

Но Лэндон не мог дать ей то, чего она желала. И она старалась взять это сама. Но нельзя взять то, чего нет. Она жила, с каждым годом чувствуя нарастающую боль. Она жалела, что любит его, и спустя годы, хотела разлюбить. Она начинала ненавидеть его. Но не могла с собой ничего поделать. А пыталась. В тот день, когда я ушёл от неё, и мы не сказали ни слова. Она пыталась. Но безуспешно. И вновь она смотрела на него взглядом, толику от которого я желал получить от неё всей душей.

Зачем он женился на ней? Эта мысль всегда не давала мне покоя. И как человек, существо крайне эгоцентричное, я в своих мыслях доходил до абсурда, что это было для того, чтобы показать своё превосходство надо мной. Лэндон был проницателен и не мог не замечать моего взгляда в сторону Дианы, хотя я, будучи человеком, владеющим собой, всегда тщательно скрывал этот взгляд.

Зачем он женился на ней? Если не любил? Если не мог ответить ей и десятой частью её чувств? Он не стал семьянином. И я знал о его забавах. И не говорил ей даже не потому что, Лэндон был моим другом, а потому что не хотел, чтобы эта женщина чувствовала боль. А она её чувствовала и без всякого знания. А когда она узнала, мы лежали с ней тем утром, и я ушёл, и мы не обменялись ни словом. Но потом она всё равно пришла к нему, и вновь в её взгляде была настолько большая и чистая любовь, которая не снилась ни Гомеру, ни Шекспиру в их самых чувственных произведениях.

Я желал её всем своим яством, и желание это было настолько велико, что пожирало меня и затягивало в свои тёмные пучины, а тёмные пучины это были глубинами меня, в которые я обычно предпочитал не заглядывать, боясь разглядеть то, что жило на самом дне. Но меня затягивало, мешало думать, мешало делать, мешало жить. Или наоборот, помогало, поддерживало во мне жажду. И я получил то, что я хотел. Я получил то, чего долго желал. Иногда бывает от того, что ждёшь слишком долго, ожидание выходит слаще того, что ты в итоге получаешь. Но у меня было не так. Я получил то, что даже не мог ожидать. Но мне стало только труднее. Я любил её. Но после того, как она отдалась мне, я Полюбил её. И теперь я жалел о том, что произошло. Лучше бы я жил в неведении, лучше бы я не знал.

Мне следовало сказать спасибо, что я прикоснулся к тому, что неуловимо убегает от многих всю жизнь. Но лучше бы я не знал. Лучше бы я не прикасался. Это знание теперь стало гнойной язвой на моём теле, в которой копошились черви, и которая не давала забыть о себе ни на секунду. Шли годы, и количество червей всё увеличивалось и росло. Как я говорил, многое менялось, а многое оставалось неизменным. А потом менялось и это.

Говорят, что жизнь состоит из взлётов и падений. Я так не думаю. Жизнь — это череда взлётов и посадок, для дозаправки, чтобы вновь полететь дальше. Ведь падение — это фиаско, конец, завершение истории. Если вы летите, по-настоящему летите, от падения вас расшибёт ко всем чертям. Ведь упав даже с высоты двух метров можно уже не встать, и сила воли не поможет, если ноги переломаны, а человека парализовало. Потому падение — это уже конец жизни. Хотя можно говорить более романтично — конец жизни, это когда ты летишь и растворяешься в небе. Ни хрена. Ничто не исчезает просто так, ничто никуда не девается. Всё в итоге рухнет вниз, мёртвым камнем. А у кого жизнь из взлётов и падений, хочу их разочаровать. Это не взлёты, это просто прыжки. Подпрыгнул — приземлился, подпрыгнул — приземлился. А моя была из взлётов и посадок. Когда я чувствовал, что дальше лететь не могу, я всегда совершал посадку, набирался сил, заправлялся и взлетал дальше. Так вот, тогда мне показалось, что я упал.

Что такое одиночество? Это первозданное истинное состояние человека, из которого его вырывает общество, и в которое он временами возвращается, а затем и вовсе растворяется в нём после конца. Почему человек боится одиночества? А боится ли? Всегда он чувствует к нему тягу, и возможно, боится не самого одиночества, а тяги к нему, хотя я могу и ошибаться. Но в любом случае, чего-то человек связанного с одиночеством да боится, а боится, потому что в одиночестве человек раскрывает свою истинную натуру. Не каждый пожелает, не опуская своих глаз, посмотреть на самого себя. Вот и я смотрел. И видел себя разного.

Вся моя уверенность в себе, гранитным камнем возвышаясь надо мной весь день, каждый раз улетучивалась к ночи. И лишь алкоголь помогал забыть, не вернуть её, а именно забыть, о необходимости её иметь в принципе ночью. Уверенность. А утром, с лучами солнца, она вновь возвращалась ко мне, и я удивлялся своим ночным мыслям, как какому-то кинофильму, который каждый раз происходил не со мной. Я был твёрдо уверен, что на этот раз, сегодня, это не вернётся. Потом я понял, что ничто не приходило и не уходило, а моё самомнение было монетой, с одной стороны которой была уверенность, а с другой её отсутствие, и монета вращалась каждый день, следуя за Солнцем. С годами номинал монеты уменьшался, а потом я потерял её, и, выкидывая из головы мысли о прошлом, я стал тем, кем был сейчас. И сейчас я вспоминал тот день.

Лэндона хоронили в закрытом гробу. Мой старый друг пустил себе пулю в голову, и лучше было не смотреть на то, что от неё осталось. Люди в чёрных как смола костюмах и с напускной печалью на лице стояли, держа руки кто за спиной, кто вдоль брюк, а кто — опустив их, вложив одну ладонь в другую. Жизнь замерла в том месте, где она не протекала для многих уже давно, а для других — только с недавних пор. Тишина и шорох листьев, тихие возгласы птиц, склонённые головы людей, отдающих данность традиции. Когда-то им так само будут отдавать данность, если они проживут жизнь, не оставив в сердцах тех, кто их окружает тёплых воспоминаний, о которых можно было подумать с улыбкой и грустью. Лэндон Донован не удосуживался оставлять таких воспоминаний у людей, которые его окружали. И их круг уменьшался с каждым годом, а смерть он встретил и вовсе в одиночестве. Но он был человеком, который оставаясь сам, лишь крепчал, а замыкаясь в себе, черпал из этого силы. И смерть он встретил по своей воле.

В один день, когда я проиграл очень прибыльное и важное дело, Донован усмехнулся мне, как умел усмехаться, глядя в лицо тому, что другие считали неприятностью, а для него это было мелким недоразумением, преодоление которого было лишь вопросом желания и ресурсов. Он усмехнулся, глядя на то, как я разбит. Усмехнулся, потрепал меня по плечу и сказал:

— На этом жизнь не заканчивается, Томас.

— На этом жизнь не заканчивается, — со вздохом повторил я.

— Верно. Она заканчивается на чём-то другом. И никогда наверняка не знаешь на чём именно.

Но Лэндон стал одним из тех немногих, кто заранее узнал наверняка на чём закончится его жизнь. И священник читал проповедь, и читал молитву, и слова все эти срывались с его губ, потому что так было принято, и таковой была его работа. И люди в чёрных, как смола костюмах говорили речи, стоя над гробом, и речи их были мудрыми, красивыми и сладкими. Но не сладкими как спелый фрукт, а приторными как перебродивший виноград, потому что не были они искренними, а те, кто лил слезы, если таковые и были здесь, проливал их как выплескиваются капли из чашки с водой, которые вы проронили нечаянно, споткнувшись на ходу с чашкой в руках.

И пройдёт один час или два, и все эти люди сменят свои чёрные как смола костюмы, и сменят они выражения своих лиц, уберут свои маски неискреннего горя и наденут другие маски: притворства, слащавости и лицемерия, необходимые им в повседневной жизни, необходимые для взаимодействия друг с другом, и лишь вечером в своих домах они снимут и эти маски, а под ними у многих ничего и не окажется, лишь пустота, из которой будут зияющими холодом две провалены вместо глаз взирать на своих жен, мужей и детей, не даря ничего, кроме абсолютного ничего.

Но был один человек в толпе, и лишь над ним единственным сгущались настоящие чёрные тучи, а не облака-тени от чёрных как смола костюмов. Над ней. Диана не проронила ни слезы. Уже слишком много слёз было пролито ею, и скорее всего не осталось ни одной для этого дня. Но слёзы были ей не нужны. Они не были нужны и Доновану. Они не были нужны никому. Её взгляд выражал скорбь. Так скорбел и Господь-Бог, наблюдая за тем, во что превратился с людской подачи прекрасный созданный им мир. Диана была бледной как туман, что опустится над этим кладбищем ранним утром на следующий день. Её глаза смотрели вперёд, не останавливаясь ни на чём конкретно, не останавливаясь даже на горизонте, и смотрели они дальше, и дальше, вперёд, огибая весь земной шар и дальше, возвращаясь в то место, откуда смотрели, упираясь ей же в спину. И смотрела она на себя саму. И видела себя как изваяние, созданное из песка, превращённого в стекло в жерле вулкана, в самом пекле, которым была жизнь.

Я смотрел на неё, и это была женщина, сильна как водная стихия, и неподвижна как морская гладь, которую не тревожит ни один порыв ветра, и черна, как море ночью, когда звёзды и луна спрятаны за облаками, а мрачные пучины не поведают вам ничего отом, какая здесь глубина, и что скрыто в ней. Она не говорила прощальную речь. Ни к чему. Лэндон уже слышал её прощальную речь, а теперь он был не способен слышать что-либо вообще. Она сказал ему всё два года назад. Сказала в лицо, любя его, но любя и себя, и не способная больше выносить то бремя, которое волокла на себе годы их брака, не способная больше любить за двоих, она осталась любить за одну себя. И она сказала ему всё в тот день, когда бумаги были подготовлены, а подписи поставлены, а рука, державшая печать, приложила её к бумагам и отдёрнула, оставив мокрый след, выведенный в специальной форме, потому что у руки, сделавшей это, была такая работа — ставить печати на таких бумагах, после того как другие руки оставляли на них свои подписи. И Диана сказала всё Лэндону. А он слушал, и не говорил ни слова в ответ. Он слушал и не улыбался, но и не омрачался. Он просто слушал, потому что ему надо было её выслушать. Это всё, что он мог для неё сделать. И сегодня она не сказала ни слова. Он и так всё знал, до тех пор, пока был способен что-то знать. А когда он выстрелил себе в голову он перестал знать что-либо, потому что смерть была пиком незнания. Или знания, которое открывалось в миг её пришествия. Но по эту сторону грани никто не мог сказать наверняка.

Я смотрел на Диану, и она посмотрела на меня. Ничто на её лице не изменилось, ничто не изменилось в её взгляде, но было там то, что заставило меня отвести глаза. И больше я на неё не смотрел, пока говорились речи, пока читались проповеди.

А когда всё закончилось, гроб опустили в землю. Трисс Уикман, человек, которого на закате своей жизни Лэндон мог единственного назвать своим другом, кинул горсть земли. И замелькали лопаты, полетела земля, и вскоре лишь свежий грунт, утрамбованный и влажный, был на месте ямы. Люди в чёрных костюмах сотрясали друг другу руки, говорили какие-то слова, кивали, пожимали плечами и уходили. Диана стояла на том же месте. Люди говорили ей что-то, но она не носила маску, потому она не отвечала взаимными формальными любезностями. Они лишь окидывала людей взглядом и на этом всё.

Я поднял голову вверх, надо мной было ясное небо, светило солнце, и не шёл никакой дождь, даже он не хотел оплакивать Лэндона. А ему это было и не нужно. Однажды сидя на верхнем этаже высокого здания из стекла и бетона, в пентхаусе, которой был вершиной не только лишь небоскреба, но и нашей конторы, нашего совместного с Лэндоном успеха, он сказал мне одну фразу. Я не помню предпосылки и как наш разговор зашёл в ту степь, но Лэндон усмехнулся и сказал:

— Я не хочу, чтобы люди плакали после моей смерти. Пускай они делают это при моей жизни.

Я что-то ответил ему, а он ответил мне:

— И конечно я бы не хотел, чтобы после моей смерти мои враги просили у меня прощения. Пускай делают это пока я жив.

И мы с ним смеялись, ослеплённые собственной славой, увлечённые своим величием и одержимые желанием познать границы своего успеха. Границы оказались эластичными. Они могли как расширяться, так и сужаться, как показало время. И незадолго до сегодняшнего дня мы оказались не теми, кем хотели быть. Лэндон проводил время в своей конторе, успех которой был переменным, в сторону уменьшения с каждым месяцем, да там он и закончил свой путь, в конторе. А я сидел в кабинете здания Ассоциации и так же откусывал кусок за куском и наблюдал как хлеб мой уменьшается, а новый испечь мы не могли, потому что на смену пекарням пришли другие приспособления и изготавливали они пищу не для людей, а для роботов.

Я посмотрел вокруг, и ко мне пришла мысль, что Лэндон теперь ничем не отличался от своих соседей, новых, не шумных, которые не должны были доставлять беспокойства. Отличался только надписью на камне.

Я медленно пошёл в сторону Дианы. Она не подала виду, словно я и не приближался к ней, словно меня и не существовало. Я поравнялся с ней, посмотрел ей в лицо, но она не повернула свою голову. Тогда я встал рядом и смотрел туда же, куда смотрела она. По крайней мере в ту же сторону.

— Томас, — тихо проговорила она, и я не смог разобрать её тон.

Я не ответил. Мы молча стояли рядом.

— Я не люблю тебя, — сказав это, она повернула голову ко мне.

Я был выше её, и она смотрела снизу-вверх. Я заглянул в её глаза и увидел тень жалости. Жалости к себе? Жалости ко мне? Жалости к Лэндону? Или жалости к тому, что её слова были правдой?

— Я знаю, — ответил я.

— Ты всегда это знал, — края её губ сложились в едва отдалённом подобии, тени от улыбки, разочарованной и скорбной.

— Да, — я не кивнул, просто смотрел ей в глаза и не видел там ничего, как и всегда. Цвет её глаз я тоже не видел.

— Лэндон не был хорошим человеком, — сказала она, отвернувшись, и вновь смотря прямо, я не ответил, и она продолжила, — но он и не старался им быть.

— Ты всё равно любила его, — проговорил я, а затем, спустя несколько мгновений добавил, — и любишь.

Она повернулась ко мне, на этот раз всем своим телом, сделала шаг навстречу и пространство между нами стало очень мало. Она протянула свою руку, прикоснулась к моей щеке, улыбнулась тёплой улыбкой и сказала:

— Береги себя, Томас. Всего тебе самого хорошего.

На секунду задержав свой взгляд, она развернулась и пошла прочь, а я остался стоять. Я посмотрел на камень, на котором была свежевысеченная надпись: Лэндон Донован. И мой костюм был чёрным как смола.

Но ещё до того дня, после того, как Диана развелась с Донованом, мы встречались с ней несколько раз. Это всегда были спонтанные, незапланированные встречи. По крайней мере для неё незапланированные. Я строил планы о них задолго до того, как они происходили. Я приезжал к ней, и мы вместе занимались кое-какими делами, вместе проводили время, а затем вместе проводили ночи. Но я всегда уезжал наутро, и во взгляде её я видел, что возвращаться мне не следует. Я возвращался. Не сразу, а после длительного ожидания. Для меня оно было длительным, для неё — не думаю. И мы опять проводили время.

Однажды она сказала мне утром:

— Я не могу выносить то, как ты на меня смотришь.

— Как я на тебя смотрю?

— Так, как я не могу смотреть на тебя. И я знаю каково это, и не хочу, чтобы ты испытывал это.

— Я испытываю это сам, и испытываю это с тобой, так если в любом случае я испытываю это, пускай это будет с тобой.

— Нет, Томас, я не могу так.

— Диана, разве можно отвергать человека, который так любит тебя?

— Нельзя, Томас, я знаю, что нельзя, потому лучше уходи. Уходи сам.

Когда я ушёл, мы встретились в следующий раз только в день, когда мой костюм был чёрным, как смола. Когда Лэндон пустил себе пулю в голову, Диане не нужно было утешение, и я прекрасно знал это. Больше мы с ней не виделись до сегодняшнего дня.

Я всегда добивался того, что мне нужно. Ключевое слово «нужно». Не просто желал, хотел, мечтал, а лишь то, что было жизненно необходимо, без чего я обходился сейчас, но прекрасно понимал, что не смогу обойтись в будущем, и я добивался этого. Такое непреодолимое намерение шло из глубин моей души и было обязательным условием успеха. Минус состоял лишь в том, что себя нельзя было обмануть, и вызвать такое состояние умышленно ради вещей, целей или людей без которых я мог обойтись. Самообман придумали люди, которые не могли превратить свою руку в плавящий горную породу кулак, чтобы достать из неё сердце этой горы. Они придумали самообман, чтобы убеждать себя в том, что недоступное им и не нужно. Человеку трудно признать, нечто недоступным, а раз оно таковое, лучше пускай оно будет ненужным, тогда и не будет бессмысленного желания получить к нему доступ. Люди придумали самообман, чем и обманули сами себя. Тот же, кто знает истинную силу своей воли, способной становиться законом для всего окружающего, и своего намерения, которое волной цунами сметает всё на своём пути, такой человек не способен провести себя вокруг пальца.

Я добился её и знал, что смогу сделать это снова. Я мог продумать сотни различных комбинаций, которые бы изменили обстановку вокруг Дианы, пласт её мира и наклонили его под таким углом, что она бы скатилась ко мне в руки. Но это была бы не она. Человек может потерять своё Я в кузнице жизни, когда молот обстоятельств бьёт по наковальне окружения, а между ними и лежит форма, которой является человек, личность. И вы можете управлять молотом, вы можете перекладывать форму из одной наковальни в другую, можете разжигать всё больше и больше огонь в печи, но что тогда вы получите? Форма изменит свой вид, и человек перестанет быть тем человеком, которого вы знали. И можно снять с себя ответственность за это, но, если вы достаточно умны, вы поймёте, что к чему. Форма обретёт другой вид и станет другой Я. Которого выковали вы.

Мне было под силу выбирать кузницы, я был умелым манипулятором, я мог бы разыграть всё так, как мне нужно, включая часть своего мозга, отвечающую за самые изощрённые хитросплетения сотканной паутины череды обстоятельств и событий, в которых человек запутывается, становится пленён и скован в той мере, в которой вы затягиваете путы окружающего его мира. Так я всегда и поступал. И если уже говорить о женщинах, я поступал так со всеми женщинами, которые у меня были, и мне не приходилось прилагать усилий, которые прилагают другие мужчины. Мои усилия были другими, сложнее и запутаннее, чем принято, но от того более интересные и увлекательные. Но я хотел, чтобы всё, что сделала или будет делать Диана было добровольно. И не чтобы лишь она считала, что поступки руководятся её волей, а на деле они уже были предрешены. Нет. Я не хотел вести с ней свою игру. Мне нужна была она, каковой она есть. Другого мне было не нужно. Но нужна ли она мне была теперь, сегодня, по-настоящему? Я не мог ответить на этот вопрос уже много лет.

Если вы думаете о чём-то одном много лет, не забываете ли вы со временем почему вы начали об этом думать? Мысль входит в привычку, из скромного гостя превращаясь в хозяина, и вы не замечаете этот вялотекущий момент, когда одно становится другим. Не думаете ли вы теперь эту мысль лишь потому, что она уже живёт у вас в голове, а не потому что вы хотите её думать? Можете ли вы не думать об этом? И если не можете, то потому, что это вам, изменившемуся с тех пор, как впервые эта мысль занырнула в ваши раздумья, до сих пор нужно её думать, или потому что эта мысль стала как вредной привычкой, и пройдя с вами сквозь годы плечом о плечо, так же изменилась, вместе с вами? И теперь она не похожа на себя первоначальную, хотя вы скорее всего этого никогда не поймёте.

После каждого события в жизни, а жизнь это и есть беспрерывное движение живого существа, по материи, которую мозг этого существа именует событиями, мелкими и значительными, человек меняется. Человек — это мешок, в который он сам расфасовывает свои решения после каждого события. Каждое решение придает мешку форму, вес, объем, внешний вид. Что-то уходит на его дно, что-то не способное пролезть, остается на самом верху, мешая засунуть внутрь другие вещи, что-то выпирает справа посредине, а что-то острое, по ошибке запихнутое внутрь может и разорвать ткань этого мешка. Вот так мешки, именуемые людьми, и копошатся по жизни, как муравьи в муравейнике, а некоторые как личинки в навозе. Время от времени мешки показывают содержимое друг другу, и бывает, обмениваются им, по своей воле, против неё или и вовсе случайно. Но к сожалению, чаще всего, вам встречаются мешки с дерьмом, и хорошо, если они движутся к земле, которую удобрят, принеся единственную возможную пользу этому миру, на которую способны. Даже от дерьма есть польза, и мне весьма жаль, что мы об этом в курсе. Что нам приходится об этом узнавать, каждому в своё время. Но с другой стороны, это доказывает, что из всего можно извлечь выгоду.

Я извлекал пользу из всего, что было в моей жизни. Но никак не мог её извлечь для себя из той части жизни, где существовала Диана. С ней единственной я не был Томасом Томпсоном, которым был всегда. С ней я был кем-то другим, слабее, беспомощнее. Я казался себе слизняком, потому что у слизняков нет хребта, и был себе противен. Я панически боялся снова становится тем Томпсоном, которого видела она. Годы, что она была рядом, хоть и далеко, я жил двумя жизнями. В одной я был Томасом Томпсоном, которым был и сейчас, а в другой, жизни, которая приключалась со мной иногда раз в неделю, иногда раз в несколько месяцев, я становился мальчиком. Вспоминая то время, я помнил, что уверенность в себе легко потерять, так же легко, как заглянуть в глаза, цвет которых ты всё никак не можешь рассмотреть. И потому я был рад, что уже давно её не встречал. Мальчиком мне становится не хотелось.

Мои мать и отец были простыми людьми. Отец немного проще. Однажды, когда я был мал, отец взял меня за руку, и мы поехали на рыбалку. Мы рыбачили весь день с переменным успехом, а поскольку я ребёнком, впрочем, как и взрослым, не был заядлым любителем рыбалки, то день тот тянулся для меня изрядно долго.

И вот настал момент, когда отец посмотрел на меня долгим взглядом, и взгляд этот был подобен всем тем взглядам отцов, когда несколько мгновений спустя они говорят «Запомни, сын» и далее следует череда непостижимых детскому уму мудростей, прожжённых опытом целой Вселенной, которые навсегда врезаются в детскую память, на разгадку и осознание которых уходят затем долгие годы жизни для сына, а когда они наконец разгаданы, и их правдивость подкреплена собственным опытом, как правило — не самым приятным, они становятся кредо по жизни. И затем в очень подходящие и уместные моменты, выросший сын, затягиваясь сигаретой, выпуская густой дым, прищурившись и сделав серьезное выражение лица, говорит своему собеседнику:

«Знаешь, мой старик однажды сказал мне…».

И собеседник слушает завороженно, внимает эти слова, как первые люди внимали, что говорил им Моисей, открывая заповеди Господни. Собеседник так слушает, потому что ничей «старик» глупости сказать не может, если её повторяет сын спустя годы, да ещё при таком подходящем для этого моменте.

Но в тот день, на рыбалке, отец посмотрел на меня тем взглядом, задумчивым, колеблющимся, и спросил:

«Хочешь пива? Пора стать мужчиной, но маме ни слова…».

Да, отец мой был пьяницей, и мать ушла от него, но не только по этой причине. Причин она насобирала целый чемодан, который я тащил за ней вслед, а он ударялся об каждую ступеньку, когда мы спускались по лестнице, а отец, стоя в дверях, в алкогольном угаре что-то кричал в наши спины, и напоследок, кинул в нас пустую бутылку из-под бренди, которая очертив дугу кульминации всего на свете, с громким визгом разбилась о стену, одним пролётом лестницы выше. И вместе с той бутылкой разбились мои представления о семье. Но я упрям, и захотел их собрать снова, неся те осколки с детских лет, ожидая подходящего момента, чтобы склеить их.

В этих попытках меня угораздило скоропостижно жениться, когда я ещё был никем. Давно, до учебы в университете. Я влюбился, да и она вроде в меня, и мы поженились, ни имея почти ни цента в кармане. Можно сказать, что у меня даже карманов не было, чтобы там мелочь звенела. Но я начал стараться. Процесс этого старания, не сказать, что был медленным, но и быстрым не назовёшь. Всё шло своим чередом, а ей нужно было ускорение. В нашем браке оказался брак, заводской. Тот, который был изначально, но вы не обратили на него внимания, а когда заметили, то срок обмена бракованной вещи, к сожалению, уже истёк. И вам надо решать — жить с такой-вот вещью, при создании которой произошла роковая ошибка у производителя, и вещь не получилась какой её задумывали, или попытаться исправить самостоятельно, или же и вовсе избавиться от неё.

Она считала себя королевой. Такой считал её и я. Но как оказалось немного позже, мы оба заблуждались. Королевы уходят гордо и настолько красиво, что ты даже получаешь удовольствие, наблюдая за этим, и хочешь её вернуть хотя бы уже потому, что мечтаешь увидеть снова эту красоту при её уходе. А она ушла некрасиво. Не грациозной походкой, а переваливаясь из стороны в сторону. Как мышь, убегая, и по пути хватая своими маленькими лапками всё подряд, что лежит на её пути, как заядлый курильщик, который вознамерился пробежать полный марафон наравне с профессиональными спортсменами, спотыкаясь и задыхаясь на каждом шагу, но упрямо, как бык на красную тряпку, двигаясь вперёд. Она уходила как уходят дезертиры с поля боя, одновременно становясь мародерами и пытаясь хоть что-то достать из дымящихся развалин домов, хоть что-то ценное, переступая через трупы бывших обитателей, жизни которых унесла война.

Душа королевы слишком широка для мелких пакостей, её подбородок поднят высоко, чтобы даже увидеть возможность творить низкие вещи. А она оказалась мелочной, хотя метила очень по-крупному. Но можно метить по-разному: как орёл метит в цель, заметив её своим зорким взглядом вдалеке, или как дворняга метит каждое дерево, считая таким образом, что оно теперь её. Она так уходила, а я ничего не делал. Спокойно наблюдал. И это её злило. Ведь она уходила к хирургу, руки которого, как руки Святого Пантелеймона, могли исцелить любого, только не святым эфиром, а с помощью скальпеля, а кошелёк которого расходился по швам, ведь когда его шили, то не предусмотрели, что у обладателя будет столько купюр. И она думала, что так унизит меня, ведь королева ушла от простолюдина к принцу. Хотя хрен его, что она там себе думала. Я спокойно стоял и ничего не сказал. Я был ещё мальчиком, и уста мои не умели тогда так плеваться ядом, как сейчас. Немного позже в те моменты, когда я вёл в голове воображаемые разговоры с ней, упрекая, язвя и так далее, в те моменты я искал идеальных прощальных слов для неё, идеального напутствия. И вот однажды я нашёл его, и больше с тех пор не вёл с ней бесед у себя в голове. Давно кстати прошли времена, когда я вёл с кем-либо подобные беседы, давно уже я говорю то, что нужно вовремя, а не задним числом. Так вот, тот последний диалог (монолог у меня в голове, если быть точным) был такой:

«Когда будешь одна сидеть на своей кровати, свесив ноги вниз, разложи вокруг себя купюры, чтобы не чувствовать себя одинокой, поговори с ними, улыбнись им, чтобы подтвердить сама себе, что не впустую потратила свою жизнь, чтобы не назвать её никчёмной». Правда тогда я всё ещё был мальчиком.

Потом я поступил в Гарвард. А затем и вовсе забыл о ней. Потом была моя жизнь, которая привела меня к той точке, где я сегодня стоял в испачканном костюме, прожжённой рубашке, и жалел, что встретил Диану, что вновь всколыхнулось мутное дно во мне, весь ил поднялся наружу, вместе с грязью и ошмётками от того, что я зарыл в песчаном дне. Оно поднялось назло тому, что я всё время всеми усилиями пытался сохранить воду чистой, выбирая по песчинке и успокаивая гладь. Я был зол, что встретил её. И я был рад, что встретил её. Но больше, конечно же, зол. Долгое время ты все свои силы, которые у тебя только есть, тратишь на то, чтобы заглушить в себе любые мысли, связанные с ней, чтобы перестать возвращаться своим внутренним взором к чертам её лица и её мимике, жестикуляции, и у тебя это выходит, с кровопролитными боями, с огромными потерями, но с горем-пополам, у тебя это выходит, а потом ты случайно встречаешь её. И все твои усилия насмарку, все рубежи, которые ты внутри себя отвоёвывал, вновь сданы врагу, и ты покидаешь назад каждый метр фронта, который ты сдвигал с усилиями Сизифа, и вновь территории внутри тебя не подвластны тебе, и вновь поселяется на них твой враг, который своими пальцами будет перебирать каждый нерв твоего тела, проверяя насколько высок твой болевой порог. И ты остаёшься один наедине со своим противником, и он, вновь обретя могущество, почувствовав, что ты дал слабину, сковывает тебя по рукам и ногам, привязывает ко стулу, включает яркую лампу над твоей головой и начинает свой зловещий процесс пытки. И методы его дьявольские и действует он изощрённо, и ты не знаешь, как положить этому конец, потому что не знаешь, чего он хочет добиться своей пыткой. А ему ничего и не нужно, и пытка эта ради пытки, и боль ради боли. Но затем ты вспоминаешь, как справиться, потому что это уже с тобой было. И ты вновь начинаешь скрепя зубами пытаться вынести всё это, терпишь до того момента, пока пытка и боль перестают быть инородными телами, вторгшимися в тебя, а становятся тобою. Ждёшь момента, когда они перестают быть твоими незваными гостями, теряют бдительность и поселяются в твоём теле как хозяева. Но хозяин твоего всего — это ты. И когда они становятся тобой, ты можешь наконец взять над ними контроль, ты можешь их заглушить, ты можешь разорвать скованные путы на руках и ногах и вырваться из плена твоего врага, а затем вновь начать продвижение вперёд, отвоёвывая у него свои территории, чтобы принести на них мир и спокойствие. Но до этого момента, нужно вытерпеть тот поединок, что начинается внутри тебя.

Я посмотрел на газету с лицом Шермана. Бумага сморщилась от кофе, пролитого на неё, краска изменила цвет и в этот момент мне было всё равно, что же случилось со Скоттом Шерманом, зачем он расшиб голову об стену, и почему это произошло. Мне было всё равно, что тоже самое могло в перспективе произойти и со мной.

***

10 февраля 2017 года

Лэндон Донован проводил до выхода своего клиента, австралийского учёного, чью новаторскую идею пытались присвоить мошенники, и чьи деньги намеревался присвоить Донован, за то, чтобы мошенники не присвоили себе его новаторскую идею. Он пожал клиенту руку, уверенным тоном сказал прощальные слова, которые поселили в душе австралийского учёного спокойствие и уверенность в завтрашнем дне, и закрыл за ним дверь. Уже был поздний час, на улице давно стемнело, и в конторе не осталось работников. И не осталось их не потому что рабочий день окончился — они уходили с работы тогда, когда им это позволял Донован, словно зажиточный плантатор, распоряжаясь временем и трудом своих батраков. Но сегодня их не было потому, что Лэндону нужно было остаться наедине. Он прошёл к кофе машине, заварил себе чашку крепкого напитка и уселся в кресло. Правой рукой он подвинул к себе телефон и набрал номер по памяти. Пошли гудки. На том конце трубки ответили. Это был Тим Кэнвуд. Серийный убийца, маньяк и просто ненормальный, у которого было не в порядке с головой, с психикой и вообще со всем тем, что делает людей людьми.

— Алло.

— Тим, здравствуй.

— Ооо! Мистер адвокат! — голос Кэнвуда моментально преобразился и теперь был радостным, как у ребёнка, которому позвонил отец, служащий в армии и два года не видящий ни дома, ни семьи, — рад вас слышать снова.

— Рад? — усмехнулся Донован.

— Конечно, потому что каждый ваш звонок передует нашему совместному веселью. Вы бы знали, как я жду, когда же наконец зазвонит телефон, что вы дали мне, и я услышу голос мистера адвоката. Можно сказать, я живу этим ожиданием.

— Разумеется, Тим.

— Мы выходим на охоту?

— Да.

— А кто цель? Надеюсь не хуже предыдущих?

— Конечно нет. Ещё лучше. Блондинка. Рост метр семьдесят один. Третий размер груди. Скромная, хороша собой, кожа нежная, молочная и ароматная.

— Студентка?

— Само собой.

— Я очень рад, мистер адвокат. Честно.

— Не сомневаюсь.

— Вы всё уже продумали?

— Иначе мы бы не разговаривали, Тим. Будь готов завтра к семи.

— Я возьму фургон.

— Да, и проверь, чтобы в нём завтра ничего не сломалось.

— Он у меня постоянно наготове! Это самый исправный фургон в стране, — он засмеялся дурным смехом.

— Отлично, Тим, до скорого, — Лэндон повесил трубку, откинулся на спинку кресла, закинул ноги на стол и отхлебнул кофе из чашки.

***

07 октября 2013 года

Стефан Серафим стоял у окна и наблюдал, как дождь посылал свои иглы, под острым углом врезающиеся в стекло, бомбардировавшие его, пытаясь разбить, пробить и ворваться внутрь, чтобы сокрушить всё вокруг, но безуспешно. Расшибаясь об окно, они превращались в капли, которые и здесь сливались вместе в единое целое, и стремительными потоками бежали по стеклу вниз, преобразуюсь в бурные высокогорные реки на карнизе, спадающие с высоты к земле. На улице бушевала буря, какой не было уже давно, словно вновь наступал Великий Потоп, и глупцам, которые не поверили в него, не построили Ковчег, теперь оставалось лишь стоять и наблюдать, как небо низвергается водой, заполоняющей улицы и дороги, поднимаясь выше и выше. Вспышки грозы выхватывали высокую фигуру Стефана Серафима из темноты. И во время этих вспышек тень от бесчисленного количества дождевых капель за окном, устилала его лицо. В комнате не горел свет, и в редких промежутках между молниями, внутри царила темнота. И темнота эта была заполнена шумом дождя, потому что ни окна, ни стены, сдерживая сам дождь, не могли сдержать его звуков, словно тысячи телевизоров включили одновременно, но все они сломаны, и неполадка выражается в эфирном шуме, который они издают в унисон. В окна ударялись листья, ветки и мусор, поднятый вверх, словно ветер презирал людей, бросая им вызов, спрашивая: «Кто вы такие, без своих бетонных коробок, за которыми прячетесь?». И Серафим стоял у окна и смотрел в него с таким видом, будто всё происходящее снаружи было его великим замыслом, согласно его воле, результатом его желаний.

Серафим стоял спиной к своему собеседнику, который терпеливо ждал, не смея нарушать царившее положение вещей в котором была буря в тишине, темнота во вспышках грозы и раздумья Стефана Серафима в его взгляде вдаль, и казалось, что так должно было быть с самого начала, со времён, когда в книгу мировых событий записывалось всё, что должно было произойти и случиться. И когда время пришло, ножницы голоса разрезали плотную материю тишины и шума, и голос показался громким:

— Овца отбилась от стада, и возвращаться не намерена, — проговорил Стефан, не поворачиваясь.

Собеседник молчал.

— Мальчик, — продолжил Стефан, — знаешь, что раньше делали с такими овцами?

— Нет.

— Использовали их дальше. Ведь они — это был хлеб людей, которые их пасли. А наша овца тем более, особенная, она смотрит в будущее и видит, как его можно изменить. Считает, что оно в её власти.

— А как на самом деле? — собеседник стоял неподвижно, голос его был заинтересованным.

— А будущее в нашей власти, мальчик, мы пастухи этого стада. Дастин Купер бежал. Дастин Купер осознал свои грехи и теперь пытается замолить их.

— Это он считает, что поступал неправильно, — заметил собеседник.

— Да, но понимание двигает его вперёд. Дастин сейчас создаёт нечто потрясающее. Используя все знания, полученные у нас, он пытается направить их во благо, он так убеждён. Ты знаешь, чем отличается убеждение от заблуждения?

— Скажи мне.

— Убеждение основывается на чём-то оправданном, на определённой истине, имеет опору, на которой и держится. Без основы — это заблуждение. Что то, что другое — крайности. Нельзя быть убеждённым частично, или заблуждаться отчасти.

— И к какой из этих двух крайностей ты причислишь Дастина?

— Сам решай. Он делает робота.

— В этом есть что-то особенное?

— Не таких роботов. Его робот сможет войти в зал суда и заменить судью, заменить адвоката, заменить прокурора. Я вижу, что Куперу под силу создать идеального робота-юриста. Он думает, что польза, которую этот робот принесёт, способна уменьшить его грехи. Он хочет, чтобы робот его служил обществу, тем самым искупив вину самого Купера.

— А что ты скажешь на это? — собеседник скрестил руки на груди.

— Я скажу, — протянул Стефан Серафим, поворачиваясь, и в этот момент зарево молнии выхватило его лицо, зловещее и ужасное, из темноты, как само воплощение этой темноты, или тьмы, если быть вернее, какой её описывают в самых жутких романах и показывают в наиболее пугающих фильмах, когда у зрителя идут мурашки по коже, а женщины прижимаются поближе к мужчинам в залах кинотеатров, — я скажу, что через такого робота, через роботов, к созданию которых близок Купер, мы сможем заставить всё общество служить нам, не принуждая к этому силой.

— И как ты хочешь это сделать?

— Мы хотим сделать, мальчик, — поправил собеседника Стефан Серафим, — есть один подходящий человек, хотя он и сам ещё не знает, насколько он подходящий, но и знать это он не должен. Нельзя давать людям понимать, что они подходящие для чего-либо, если это что-либо должно служить твоим интересам, запомни, мальчик. Человека зовут Стиннер. Я передам тебе папку. Ты познакомишься со Стиннером, войдёшь к нему в доверие, и когда будет верный момент, а ты всегда чувствуешь такие моменты, ты передашь папку Стиннеру. И Стиннер с этой папкой сможет завладеть всем тем, над чем трудится день и ночь Купер.

— Купер думал, что сможет уйти от нас и работать на себя.

— Да, он так думал, но он всегда будет работать на нас, даже сам того не понимая. От нас нельзя уйти, мальчик. Даже путь на тот свет не является верным способом. У Купера не будет выбора, как передать всю свою работу Стиннеру. Тот станет новатором в глазах всего мира. Создаст организацию, которая со временем будет обречена стать мировой корпорацией. А взамен нам нужна его лояльность. Не мне, обо мне он знать не должен. Тебе.

— Я выполню.

— Да, мой мальчик, сделай это.

Стефан Серафим вновь повернулся к окну, а его собеседник вышел, цокая каблуками своих туфель по деревянному полу. Стефан Серафим остался наедине с бурей. Она всё разрасталась и становилась сильней, рокотала, намереваясь порвать весь мир в клочья. Стефан Серафим улыбнулся. Вновь сверкнула молния, но она не осветила его улыбку. Потому что ничто не могло осветить такую улыбку.

***

21 сентября 2028 года

Дастин Купер открыл дверь, и прежде чем выйти, надел солнцезащитные очки. Под ботинками захрустели мелкие камни и куски засохшей земли. Почва вся была в глубоких трещинах от беспощадно палящего солнца. Кое-где пробивались сухие кусты. Горизонт устилала дымка.

Купер расставил ноги, скрестил руки на груди и принялся всматриваться вдаль. Вскоре на лбу выступила испарина, а футболка стала мокрой от пота и прилипла к спине.

Вдалеке что-то показалось. Вначале как маленькая точка, она постепенно увеличивалась, и стало возможным разглядеть силуэт. Это был человек. Он бежал со всех сил, быстро приближаясь.

Купер удовлетворённо кивнул сам себе, развернулся и направился обратно к двери, с которой вышел. Дом представлял собой небольших размеров кирпичную коробку. Пройдя по коридору, Дастин проследовал в дальнюю комнату, открыл дверь в ванную, за которой оказалась не душевая, а винтовая лестница вниз. Купер принялся спускаться. Длительный спуск вывел его в обширные помещения, разглядеть которые не представлялось возможным, из-за отсутствия в них достаточного количества света. Но посреди помещения горели лампы, встроенные в потолок, освещая вход в комнату со стеклянными стенами. Купер зашёл внутрь. Здесь было несколько столов, шкафы, полки, компьютеры и прочее, что представляло ценность для рабочего места.

За одним из столов сидел мужчина лет тридцати. Его кожа была болезненно бледной. Лицо правильной овальной формы. Без волос на голове. На нём была чистая и выглаженная светло-голубая рубашка с длинным рукавом и брюки того же цвета. На ногах — белые туфли.

— Пророк вернулся, — с порога сказал Купер.

Сидевший не ответил, лишь повёл голову в сторону Дастина, но по выражению его лица или взгляду было трудно судить о его мыслях. Послышался топот со стороны винтовой лестницы. По ней быстро, насколько позволяли ноги и устройство лестницы, сбегал мужчина. Оказавшись внизу, он, не сбавляя темп, в прямом смысле забежал в стеклянную комнату и резко остановился возле Купера, который предусмотрительно отошёл от входа. Несмотря на то, что человек бежал всё это время, на нём не было ни капли пота, он не хватал ртом воздух, а стоял неподвижно, как вкопанный.

— Пророк, — вместо приветствия сказал сидящий за столом.

Купер медленно прошёл вглубь комнаты, уселся на стул на колёсиках, и скрестив руки на груди обратился к прибывшему:

— Можешь начинать.

— Я не выходил на связь: была возможность угрозы, — ответил тот, кого называли Пророком, — вместо ожидаемого к точке сбора прибыли роботы и Фрэнк Солдберг. Мне удалось уйти от Капитана Дигнана и Аменда.

— Какова вероятность, что они разоблачили тебя? — спросил Купер.

— Вероятность девяносто семь процентов. Но операцию нельзя назвать абсолютно провальной. Я был наедине с Фрэнком Солдбергом небольшой промежуток времени.

— Кем ты представился ему? — продолжал задавать вопросы Купер.

— Сенатором Коршем. Исходя из моих реплик и его ответов, я вычислил, что сенатор жив, и незадолго до этого он тайно встречался с Фрэнком.

— Хорошо. Составь для меня детальный отчёт.

Пророк, не сказав ни слова, развернулся и уже спокойным размеренным шагом ушёл, скрывшись во тьме, царившей в пространстве помещений вокруг стеклянной комнаты.

— Сенатор Корш жив, — сказал мужчина, сидевший за столом.

Дастин Купер крутанулся вокруг своей оси на колёсиках стула, и, оттолкнувшись от пола ногами, проехал несколько метров, оказавшись напротив собеседника. Лицо Купера оставалось серьёзным, но было в нём что-то торжественное, как и в его голосе, когда он сказал:

— Да, Симон, он жив. Значит, он действительно инсценировал свою смерть. Организация перешла к активным действиям. Теперь необходимо понять знает ли об этом Justice-Tech. Пора начинать и нам.

— Я ждал этого долгие годы, отец, с тех пор как оказался отключён.

— Четыре года, Симон, четыре года. Вскоре мы вновь подключим тебя к «Нор». Пришло время вновь заявить о себе.

***

25 мая 2023 года.

За две минуты до смерти Лэндона Донована.

Лэндон Донован сидел в своём кресле, закинув ноги на рабочий стол. Столько проблем навалилось на него, что легче всего было не думать о них, не думать о будущем, а просто посидеть молча, ни о чём не беспокоясь, ничего не делая. Слишком много всего произошло за последние дни, и ему нужна была небольшая передышка. Он заварил себе кофе. Вкусный, ароматный напиток. Наслаждение его вкусом позволяло на мгновения забыть обо всём вокруг. Он неспешно пил кофе, а как закончит — заварит ещё один.

Ручка входной двери его конторы повернулась. Он забыл закрыть дверь, когда входил сегодня утром. Лэндон не ждал посетителей в это время. Даже если у него были назначены какие-то встречи, он никого всё равно не хотел видеть сейчас. Кто бы это ни был: будь то даже новый клиент-миллионер, готовый выложить всё своё состояние за пять минут беседы с ним, он был готов отказаться и послать его в другую контору. К своему приятелю, например. В данный момент единственное, чего он хотел — это тишины и спокойствия. Донован уже было открыл рот, чтобы сказать, что пока что и в обозримом будущем он никого не принимает, как опешил.

На пороге стоял Лэндон Донован. На секунду сидящему в кресле Лэндону показалось, что он сошёл с ума. Вслед за Стивом Макмареном, вслед за Эдгаром Льюисом, вслед за Директором Стиннером и всеми, кого он знал. Ему показалось, что весь мир сошёл с ума и, чтобы Донован не выбивался из общей картины, ему тоже пришлось сойти с ума. И вошедший Лэндон Донован тоже сошёл с ума.

Это ведь невозможно! Уму непостижимо. Может, это он и зашёл в свою контору только сейчас, а вовсе не сидел в своём кресле? Хотя нет, он до сих пор в нём сидит и смотрит на самого себя, как в отражении.

— Паршивый у тебя видок, — сказал вошедший Лэндон.

Паршивый? У тебя? У кого из них? Лэндон осознал, что до сих пор не сменил свою одежду, в которой он перекапывал двор Стива Макмарена утром, его брюки были порваны и от него разило потом. Одежда — это такая мелочь, он даже не подумал о ней.

— Ты робот, — выдохнул сидевший Лэндон, после чего подскочил, схватив со стола револьвер.

— Нет, дружок, я не робот, — спокойным тоном проговорил вошедший Лэндон, и, не смотря на наставленное на него оружие, сделал несколько шагов вперёд.

— Я тебя застрелю, ублюдок! Ты пришёл по мою душу?

— У тебя её нет, — невозмутимо и так же спокойно сказал второй Донован и продолжил неторопливо надвигаться на первого.

Тот сжал губы. Выдохнул. Нажал на курок. Раздался хлопок выстрела. Но пуля словно не попала в надвигающегося на него двойника.

— Ты помнишь, когда в последний раз брал в руки это оружие? Ты помнишь, как тебе его подарили? Помнишь, как выстрелил из него впервые? — говорил двойник, замедлив шаг, оставив между ними расстояние в десять метров.

Донован непонимающе смотрел на свою точную копию, и выстрелил ещё три раза подряд. Три хлопка, но только дым от стрельбы поднялся к потолку, а двойник стоял там же, где стоял. В нём не было ни одной дырки, ни одной царапины. Куда девались пули?

— Ты вообще помнишь, как звучит выстрел из этого оружия?

С пистолетом было что-то не так. В нём были холостые патроны, понял Донован.

— Я тебе напомню, — сказав, двойник невозмутимо достал такой же самый револьвер, точную копию, какой был и сам, медленно поднял оружие в руке, наведя на Донована и спустил курок.

Раздался оглушительный грохот выстрела, каким обладали лишь револьверы марки Кольт. Пуля вышибла Доновану мозги, которые вылетели из его черепной коробки и забрызгали собой стол и стену позади. Тело с грохотом повалилось навзничь. Донован-двойник подошёл к мёртвому Доновану и достал у него из рук револьвер с холостыми патронами, вложив обратно в руку свой, которым и убил его.

— Всё кончено, дорогой мой, эксперимент завершён. Пришло время воплощать задумки в жизнь.

Он осмотрел контору словно место, которое принадлежало ему, но в котором он очень давно не был. Подошёл к кофейной машине, заварил чашку кофе, на скорую руку опустошил её и вышел, захлопнув за собой дверь.

Больше книг на сайте — Knigoed.net

• «
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• »