„Всякий призванный к Благодати Христовой должен умертвить в себе похоть к познанию, libido sciendi… Кто обладает внутренним светом, должен отречься от (внешнего) света естественного разума“, — учит иллюминат, гуманист Жуан де Вальдес, почти повторяя страшное слово Лютера: „Человеческий разум — величайшая блудница диавола“. „Знание — великое сокровище… Да избавит нас Бог от невежественного благочестия!“ — учит св. Тереза, но учит и совсем другому, вместе с Иоанном Креста, — такому же умерщвлению „похоти знания“, libido sciendi, „величайшей блудницы диавола“, какому учат и Жуан Вальдес и Лютер.
„Быть одной с Ним одним, sola con Él solo“, — говорит св. Тереза. Как удивилась бы и ужаснулась она, если бы узнала, что это говорит теми же почти словами и Лютер, „диавол“: „то, что происходит между Ним и мной“, — между Ним, Единственным, и мной, тоже единственным. „В самое, в самое внутреннее, в самое глубокое, — в сердце души, en lo muy, muy interior, en una cosa muy honda, en centro del alma“, — этот „путь Совершенства“ у св. Терезы и Лютера один и тот же, а путь св. Игнатия Лойолы, так же как всей католической Реформы, — обратный: от самого внутреннего — к самому внешнему, от одного — ко всем.
Тот же иллюминат, Жуан дэ Вальдес, учит „самоуничтожению“ человека в Боге, aniquilacion, теми же почти словами, как Лютер: „Самоуничтожение, самоотречение, даже до ада, annihilatio, resignatio ad infernum“. „Должное получает Бог только тогда, когда человек совсем уничтожен“, — учит Кальвин так же, как св. Иоанн Креста, учитель св. Терезы, в „темной ночи, noche oscura, всех представлений, всех внешних чувств“. Борется с ним Тереза, но не побеждает его, а побеждается им. „Бог есть все, а тварь — ничто“, — скажет Иоанн Креста. „Надо искать Творца в твари“, — скажет св. Тереза. „В твари ничтожнейшей, вызванной Богом из небытия, даже в муравье, — больше чудес, чем ум человеческий может постигнуть“. Но бывали, вероятно, такие минуты, когда и ей так же, как Иоанну Креста, казалось, что „путь Совершенства“, „путь на вершину Кармеля“, ведет помимо всей твари — против всей твари; когда им обоим казалось так же, как св. Августину, не только во дни его манихейства, но и в дни христианства, что мир создан не Богом, а Противобогом — диаволом.
„Вечный Отец подает нам хлеб насущный в плоти Сына Своего… в Причастии… под видом хлеба и вина, — учит св. Тереза. — Только люди мира сего просят у Бога хлеба земного, но люди духа, монахи, довольствуются хлебом небесным, Евхаристией, а о хлебе земном не заботятся вовсе“. Так, для св. Терезы главная мука мира сего — то, что люди наших дней называют „социальной проблемой“, — из христианства выпадает. „Я испытываю иногда большое страдание от необходимости есть и спать“. „Необходимо есть, — это иногда мне так мучительно, что я об этом горько плачу“. „К Богу стремится душа, но вместе с тем чувствует, что ей невозможно обладать Богом, если она не умрет, а так как самоубийство не дозволено, то она умирает от желания умереть“. Это и значит, по Кальвину: „Должное получает Бог только тогда, когда человек совсем уничтожен“; и по св. Иоанну Креста: „Бог есть все, а тварь — ничто“.
„Без любви все есть ничто, sin amor todo es nada“, — первую половину этого религиозного опыта св. Тереза иногда забывает, хотя и не так часто, как св. Иоанн Креста, и у обоих остается только вторая половина его: „Все есть ничто“.
„Радости я не могу ни желать, ни просить у Христа… потому что Он сам имел на земле один лишь Крест“, — признается Тереза. Крест помнит она всегда, а Воскресение слишком часто забывает. Даже и в „Прославленном Теле“ воскресший Христос для нее весь в Крови, в страшной „Бане Крови“. Так же и для нее, и для св. Иоанна Креста, как для Паскаля, „Агония Христа будет длиться до конца мира“. Эта бесконечная любовь или, вернее, бесконечная жалость к Сыну так сильна у Терезы, что доводит ее почти до возмущения против Отца и до кощунственного ропота: „Как мог Ты согласиться, Отец, чтобы Сын Твой каждый день отдавал Себя на растерзание?.. О, зачем, зачем Он всегда молчит? Зачем никогда не говорит за Себя, а всегда — только за нас? Неужели никого не найдется, чтобы защитить этого Агнца?“ „Как может быть… чтобы даже Отец Твой Небесный не утешил Тебя?.. Но если так, пойдем же вместе; я хочу следовать за Тобою повсюду и пройти через все, через что Ты прошел“, — через „агонию Христа, длящуюся до конца мира“. Кажется иногда, что и св. Тереза соблазняется тем же опасным уклоном, как все Римское католичество, — что хочет и она страдать не только со Христом, но и за Христа, как будто не Христос за человека распинается, а человек — за Христа; не человек Христом искупляется, а Христос — человеком.
В эти именно дни появляются, может быть, не случайно две книги с двумя именами Реформы: „Установление христианства“, „Institutio Christianismi“, Кальвина, и ответ на эту книгу, „Восстановление Христианства“, „Restitutio Christianismi“, Михаила Сервета. Слишком иногда напоминает внутренняя католическая Реформа внешнюю, протестантскую. Это именно возможное совпадение двух Реформ и сделается убийственным, потому что смертельно отравленным оружием в руках Обутых, Calcados, против Босоногих, Descalzos.