Зося с Людмилой возвращались из Ивановска. Дома их ожидал праздничный ужин — у Зоси сегодня был день рождения. Вернее, канун дня рождения. Двадцать девятое февраля в этом году отсутствовало. Роза Самуиловна давно составила меню и вручила своему любимому Коленьке целый список необходимых продуктов. Зосю в три голоса уговаривали сегодня никуда не ехать, но она сказала, что обещала Ивану Сергеевичу приехать в Ивановск именно сегодня, а свои обещания привыкла выполнять. В Ивановске они немного задержались.
Иван Сергеевич тоже знал про день рождения и пригласил их пообедать в местном ресторане. Выехали они из Ивановска во второй половине дня. Новое свидетельство о рождении Чарышевой Зои Николаевны было получено и сейчас лежало на переднем сиденье машины, рядом с Людмилой.
До дому оставалось еще километров десять, когда Зося вдруг согнулась от острой боли. Боль вскоре ушла и Зося толком не разобралась, что у нее болит — живот или спина. Через несколько минут боль снова повторилась.
— Милочка, у меня схватки, рожать пора, — догадалась Зося, — поедем мы с тобой сразу в роддом. Папе не звони, чтобы не беспокоился.
— Поедем, — немедленно согласилась Людмила, — только домой я позвоню. У меня от дедов другие инструкции. Они мне никогда не простят, если я им не сообщу, что мы уже направляемся в больницу. А мне такие враги не нужны.
Люда остановила машину возле ближайшего телефона-автомата и вышла из нее. Недолго разговаривала по телефону и снова уселась за руль.
— Папе звонила? — У Зоси от боли постукивали зубы, — что он сказал?
— Молчи. Силы береги. Сказал, чтобы мы с тобой немедленно ехали в комбинатовскую больницу. Он туда позвонит и сам с Анцевым туда же выезжает.
Возле больницы Зосю уже ожидали. Из машины ей помог выбраться отец. Зося снова согнулась от боли. К ним подбежал какой-то мужчина в белом халате — как оказалось, главврач больницы и сказал, что самой идти ей нельзя — сейчас подойдут санитары с носилками, отнесут роженицу в родильное отделение. Но Анцев не стал ожидать санитаров, взял Зосю на руки и понес в здание. Зося обняла руками его шею и зашептала: «Александр Михайлович, я боюсь». Он нес ее в родильное отделение, а в голове билась сумасшедшая мысль: «Это моя женщина! Она скоро родит моего сына!» В родильном отделении Александр Михайлович сам снял с Зоси верхнюю одежду, взял ее за руки и сказал:
— Зосенька, драгоценный мой ребенок, успокойся. Ты сильная и смелая девочка. Соберись, зажми свою волю в кулачок. Все будет хорошо. Только ты должна быть спокойна. Обещаешь?
— А, Вы? — спросила Зося.
— А я буду рядом с тобой. Буду ждать, когда появится Санечка. Не будешь бояться? — он сжимал и целовал ее руки, — все, Зосенька, будь сильной умницей. Видишь, меня уже просят выйти.
Анцев забрал ее вещи и вышел в фойе. Чарышев мерил шагами больничный коридор вдоль и поперек. За ним, как привязанный, ходил главврач:
— Николай Васильевич, пойдемте ко мне в кабинет, нам позвонят, когда она родит. Да не волнуйтесь Вы так, не первая она у нас рожает. Я уже вызвал на сегодняшний случай самых опытных врачей и акушеров. Они уже приехали в больницу. Уверяю Вас, что все будет хорошо, — врач повернулся к Анцеву, — Александр Михайлович, а Вы молодец. Умеете не только банковские бумаги подписывать, но и женщин на руках носить. Всех моих санитаров переплюнули. Мне показалось, что вес нашей роженицы Вы даже не почувствовали. Вы здесь по делам или случайно? Может, мне пригласить главного бухгалтера?
— Никого не приглашайте. У нас с Николаем Васильевичем один вопрос на двоих. Он, наш вопрос, уже в родильном отделении.
Чарышев подошел к Людмиле и сказал ей, чтобы ехала домой, успокоила Розу Самуиловну и отдохнула, а они с Анцевым останутся здесь. Люда согласно кивнула головой, но после того, как мужчины ушли, уселась на кушетку перед закрытыми дверьми с табличкой «Родильное отделение», и приготовилась ожидать. Вскоре к ней присоединился Левон, которого Людмила немедленно выпроводила из больницы с поручением к Розе Самуиловне — все пирожки пусть запакует и передаст сюда, в больницу. Вероятно, сегодня Чарышев в компании медиков захочет отметить двойной день рождения — Зоси и ребенка.
— Люда, — вдруг разговорился Левон, — правда, что Зоя Николаевна должна родить мальчика?
— Не знаю. Мальчика она сама себе напланировала. Врачи могли ей на диагностике точно сказать пол ребенка, которого она носит, но она отказалась — родится ребенок и все, а Санечкой и девочку можно назвать. Я очень хочу девочку, буду наряжать ее как куколку.
— Ты тоже ждешь ребенка?
— Причем здесь я? Я Зоськиного ребенка жду. А ты еще не уехал? Смотри, опоздаешь — я слышала, как какая-то серьезная тетенька сказала не менее серьезному дяденьке, что родит в полночь, значит, в двенадцать часов. Это они точно о Зоське говорили — Чарышев на уши всю больницу поставил. Оно и понятно — он всю жизнь только за себя отвечал, а тут родная дочь рожает. Они с Анцевым прямо оба посерели — как бы чего с Зоськой не случилось. Вот родит, тогда он и про коньяк с пирожками сразу вспомнит. Захочет врачей угостить, а тебя Левонушка все нет и нет. Давай, топай вниз и уезжай — там еще Роза Самуиловна долго собирать все будет. Ты только ее сюда не вези, не волнуй старушку. Скажи ей, что завтра я ее повезу в больницу, пусть бульончики готовит.
— Что-то раскомандовалась ты, Людмила!
— Просто я одна сейчас в здравом рассудке.
Люда сбегала вниз, забрала из машины Зосино свидетельство о рождении Зои Чарышевой, и снова прочно уселась на кушетку. Она волновалась, теребила рыжие волосы, и терла платочком свой вспотевший нос. Людмила посматривала на часы и ожидала полночь — она свято верила, что доктор сказал правду, Зося родит именно в двенадцать часов.
Когда до двенадцати часов оставались считанные минуты, Люда вскочила на ноги и принялась от нетерпения метаться по коридору, не забывая при этом поглядывать на дверь «Родильного отделения». И дверь действительно открылась, оттуда выбежала врач и побежала по коридору в сторону кабинета главврача.
«А ты чего пританцовываешь, — пробовала урезонить себя Людмила, — это чужой праздник, а ты здесь незваный гость». Но остановить себя не получилось. Люда хотела стать незаменимой в семье Чарышева, поэтому ускорила шаг и вслед за женщиной в белом халате вошла в небольшой кабинет, где на диване сидели Чарышев и Анцев.
— Пришла порадовать, — сказала врач, — ваша мамочка только что родила, с боем часов. Мальчик, здоровый, толстенький, горластенький. Весом четыре килограмма пятьдесят граммов, ростом пятьдесят три сантиметра. Богатырь при такой миниатюрной мамочке!
— А нам можно к ней пройти? — вскочили с дивана оба дедушки, — на одну минуточку.
— При всем моем уважении к вам, нельзя, даже на секундочку, — строго отрезала женщина и вышла из кабинета.
— Как хорошо, что ты здесь, Люда, — только сейчас заметил девушку Чарышев, — мне твоя помощь нужна. Поручи Левону, чтобы привез…
— Я поняла, — перебила Чарышева Людмила, — все давно привезли. В машине коньяк, шампанское, пирожки и различные деликатесы от Розы Самуиловны. Что нести и куда?
— Пусть Левон несет все, — не раздумывал Чарышев, — не каждый день внуки рождаются. Сегодня тем более двойной день рождения моих детей. Стол накрывайте в кабинете главврача. Пригласим все родильное отделение — у многих из них сегодня был выходной день. До утра еще далеко, можно расслабиться.
Когда в кабинете стало тесновато от людей в белых халатах, Чарышев и Анцев хотели уйти, но врачи запротестовали:
— По глоточку за здоровье ребенка и мамочки выпить нужно обязательно. А еще любопытно узнать, что за таинственная леди у нас сегодня рожала?
— Да, действительно, таинственная, — подтвердил Анцев, — это моя вина — забыл взять документы и медицинскую карту. Мне Николай Васильевич поручил эти документы, а я их в суматохе забыл на столике в прихожей. Можно послать водителя, привезет!
— У меня есть документы, — Людмила протянула врачу Зосино свидетельство о рождении.
— Так, — раскрыл бумажку врач, — посмотрим, из-за кого у нас сегодня такой переполох: Чарышева Зоя Николаевна. Николай Васильевич, так это Ваша дочь? Но Вы никогда не говорили, что у Вас есть такая взрослая дочь.
— Как видите, уже и внук имеется. Вы мне лучше расскажите, как девочка перенесла роды? Сейчас с ней все в порядке? Когда ее и ребенка можно будет увидеть?
— Сейчас расскажем, — худенькая пожилая женщина в белом халате строго смотрела на Чарышева, — я врач, я принимала роды. Все остальные бегали вокруг и суетились, что не помешало им дружно прийти сюда. Это называется служебной поддержкой. А если серьезно, то девочка Ваша просто молодец. Зося не кричала, не капризничала, не звала на подмогу маму, четко исполняла все мои команды. Был такой момент, когда она нас всех просто пристыдила. Знаете, как-то повелось, что акушерки в момент потуг кричат «тужься, тужься» или «давай, давай». Так вот, Зося нас серьезно попросила не кричать, меньше суетиться — мол, ребенок испугается, роды могут затянуться. Вот так! Я сначала оторопела, а потом подумала, что, возможно, она права, ребенок должен появиться без суеты, и в тишине? Можно ли ее навестить — это уже вопрос к нашему психотерапевту, а о состоянии ребенка лучше узнать у педиатра. Но я еще хочу воспользоваться ситуацией и попросить у наших финансовых боссов немножко денежек, чтобы обновить самое необходимое оборудование. Ситуация, честно говоря, располагает немного поклянчить. Мы Николая Васильевича, да еще и в компании с Александром Михайловичем, раньше видели только на торжественных собраниях в заводском дворце культуры. Да и не для себя я прошу. Пора нам всем задуматься о падающих демографических показателях нашего города.
— Мы с Николаем Васильевичем уже подумали о демографической ситуации в нашем регионе, поэтому только что вы приняли в свои руки нашего внука. Ваш вопрос об оказании финансовой помощи уже обсужден на Совете трудового коллектива банка. Банк каждый год выделяет денежные средства для нужд облздравотдела. Но в этом году наш коллектив принял решение о прямом финансировании больницы, — сказал Анцев, — Буквально вчера принято решение об оказании благотворительной помощи, именно, больнице химкомбината. Сегодня, в первой половине дня, деньги ушли со счетов банка, завтра вы сможете ими распоряжаться. Там приличная сумма, хватит на оборудование и нужды врачей. Николай Васильевич мне часто рассказывает о финансовых трудностях комбината. Вот, мы и приняли решение об оказании помощи больнице — за лечением к вам обращаются все жители города, а содержит больницу только химический комбинат. Несправедливо. А теперь я все-таки хотел бы продолжить наш прерванный разговор.
— Увидеть Зою Николаевну? Она сейчас, разумеется, не спит. Знаете ли, эйфория, стресс. От укола седативного средства она категорично отказалась, даже валериану не приняла — завтра собирается кормить ребенка грудью и боится, что лекарства ему навредят. И правильно поступает. Но и успокоиться ей просто необходимо. Я думаю, что лучше всего ей сейчас не лежать в палате в одиночестве со своими мыслями и переживаниями, а с кем-то пообщаться, но не с Вами, а лучше с женщиной.
— У нее нет матери, — сказал Чарышев.
— Я и не говорил, что ей нужна мать. Лучший вариант — это близкая подруга. Пусть беседуют до утра, пока обе устанут. Среди вас есть такая?
— Да, это я, — Людмила вопросительно посмотрела на Чарышева.
— Хорошо, Милочка, — ласково одобрил Чарышев, — тем более что ты осталась здесь и не ушла отдыхать.
— Вот и прекрасно. Вы, Людмила, сейчас пройдете в душ и получите стерильную униформу. Маска обязательна. Согласны? Ну, тогда вперед. Ребенка я тоже осмотрел, но это внешний осмотр, без всяких заключений. Педиатры пока никаких отклонений от нормы у малыша не диагностируют.
— Да, ребенок на первый взгляд здоров. Завтра окончим осмотр и переведем его в палату к мамочке. Там уже поставили детскую кроватку. Это ее просьба. Сейчас ребенок в детском отделении, и я вам его покажу. Правда, только через стеклянную дверь. Пойдемте.
Взрослые, солидные, деловые мужчины, сутками занятые решением проблем государственной важности, стояли перед стеклянной дверью детского отделения, и наглядеться не могли на крохотное, отекшее, красненькое личико своего первого внука, наследника и продолжателя их жизни. Мальчик, словно, понял важность момента, приподнял тяжелые веки, и что-то похожее на улыбку тронуло его губы.
— Смотри, улыбается, — в один голос прошептали они, и у обоих глаза подернулись предательской влагой счастья.
Врач понесла ребенка в палату, а Чарышев и Анцев поехали домой, чтобы вместе с Розой Самуиловной посидеть возле камина за рюмкой коньяка и произнести тост за день рождения самых любимых членов семьи. Роза Самуиловна их ждала — сидела за накрытым столом в гостиной, прислушивалась к каждому шороху за окном. Их праздничный ночной ужин в этот день плавно перетек в завтрак, а потом и в обед. На свои рабочие места каждый из них появился только к концу рабочего дня. Чарышева уже ожидали цветы и поздравления сослуживцев — вести из больницы с раннего утра незамедлительно просочились в администрацию завода. А Анцев сам объявил секретарю, что у него вчера ночью родился внук — Александр третий Анцев.
Новость о том, что у Анцева родился внук, в Зосин отдел принесла секретарь начальника, Верочка. Она зашла в кабинет и спросила:
— Вы начальника собираетесь поздравлять?
— Да, собираемся, — в один голос согласились Оксана и Инга, — а с чем?
— Не с чем, а с кем, — поправила их Верочка, — вчера ночью Зоя Николаевна мальчика родила.
— Тогда надо Ромашову поздравлять. Мы ее собираемся в роддоме навестить, а через пару месяцев пойдем к ней в отведки. Обычай такой существует. А причем здесь наш начальник?
— Ничего-то вы не знаете. Ромашова наша, оказывается, Чарышеву дочерью приходится, она уже и фамилию поменяла на Чарышева. А ее новорожденный ребенок — внук нашего Александра Михайловича. И назвали его Александр третий Анцев. Эх, невежды! Так вас ожидать в приемной?
Иван поспешил в кабинет Зоси и взялся за телефонную трубку.
— Санька, привет! До тебя не дозвониться — поздравления принимаешь?
— Какие поздравления? Ты, о чем?
— У тебя, что от счастья крыша поехала, и ты ничего не помнишь? Если забыл, то я напомню — Зоська вчера тебе сына родила.
— Ничего не понимаю. Голова моя действительно перегружена головной болью — вчера хорошо посидели с друзьями, но объясни мне, какое я отношение имею к ребенку Ромашовой?
— Ну, ты Санька, кретин! Ты, что не знал, что Зоська от тебя ждет ребенка? Кстати, она уже не Ромашова, а Чарышева.
— Вот, вы Чарышева и поздравляйте, — разозлился Саша, — а от меня отстань, Ванька. И без тебя тошно.
— Чарышева сегодня поздравляют всем комбинатом. Нам их кассир утром сказала, что комбинатовская администрация в полнейшем шоке — это надо же, жил одинокий человек и вдруг, бац, сразу и дочь, и внук. Мы только не поняли, что это про нашу Зоську. Она никогда и никому не говорила, что Чарышеву дочерью приходится. Как они нашли друг друга? Уму непостижимо — такое могло случиться только с нашей Зоськой! Вот такие новости! А твой отец сегодня на работе после обеда появился и сразу объявил, что загулял по поводу рождения внука. Ты хоть знаешь, как Зоська сына назвала? Да откуда тебе знать! Александр третий Анцев. Ну, ты все понял, отец счастливый?
— Не верю. Но отец, он правильный человек, не будет заниматься ерундой. И если он все знал, то почему мне ничего не сказал? Хотя здесь тоже все понятно — Зоська запретила, коза упрямая. В Москве я все ждал от Зоськи звонок, мечтал, что позвонит и скажет: «Саша, я жду ребенка и прошу тебя на мне жениться». Но я не знал, что она действительно от меня ждет ребенка. Мать говорила, что Ромашова нагуляла живот, а от кого — никто не знает. Я тогда подумал, что от Чарышева.
— Сань, а ты сам часто ей звонил? Наверняка, каждый день интересовался, как она тут, чем занимается, с кем общается, какие у нее новости в жизни? Молчишь? Значит, не звонил.
— Не звонил, но что это меняет? Могла сама мне сообщить о ребенке — я бы на ней женился, в Москву забрал. Но она такая непокорная и упрямая! Я всегда удивлялся, как ты работаешь под ее руководством?
— Я сначала действительно ощущал некоторый дискомфорт и откровенно обрадовался, когда узнал, что она в декретный отпуск собирается — впереди свобода от ее рабочего деспотизма на долгое время. А сейчас хочу, чтобы она поскорее вышла на работу — мне не хватает ее мудрых решений и советов. С ней можно обсуждать любую тему, она найдет выход из самых тупиковых ситуаций. Ладно, Сань, как бы ты к ней не относился, я от всей души поздравляю тебя. Первый ребенок и у тебя, и у Зоси — я желаю счастья вам, троим. Кстати, ты его будешь усыновлять? Александр Михайлович уже малыша называет Анцевым. Верочка спросила, на кого он похож, так он ответил, что твоя копия. Да, Сань, понимаю твою ситуацию — ребенок ко многому обязывает, от королевы — тем более. Придется тебе уйти в завязку и расстаться со своими компаниями.
— Ты меня просто уничтожил своим сообщением, Ванька. Теперь я понял, что действительно кретин, похоже, неизлечимый. У меня сын родился, а я ничего не знаю! Но с завязкой обождем — я ей и раньше не очень-то нужен был, сейчас тем более. Она от меня получила все, что сама хотела, теперь близко к себе и малышу не подпустит. Моя свобода может по-прежнему остаться при мне, а жить легче с головной болью, а не с душевной.
— Не спеши с выводами. Вам просто объясниться нужно. Поговорите, и все встанет на свои места. А, может, у тебя уже москвичка завелась, тогда не нужно причинять Зосе боль, лучше оставить все так, как есть.
— Какая москвичка? Я превратился в одиночку-шатуна, которого не интересуют даже подиумные модели. Сам себе поражаюсь — одна Зоська на уме и в сердце. Я позвоню ей, когда выпишется из больницы, но боюсь, что это ничего не изменит. Да, насчет усыновления — конечно, с радостью, если она позволит. Ты ведь говоришь, что папа его уже называет Анцевым? Значит, он с ней все обсудил. Тогда, Ванька, до встречи — приеду навестить Зоську и ребенка, тогда увидимся.
Людмила остаток ночи и весь следующий день провела в палате у Зоси. Зося лежала на кровати, а Людмила сидела рядом на стуле. Им обеим хорошо была видна маленькая детская кроватка в углу палаты, на которую они с нежностью посматривали, как будто там уже лежал ребенок. За это время Людмилу несколько раз звали к телефону — звонил Чарышев, потом Анцев и Роза Самуиловна, и, конечно же, у всех был один и тот же вопрос — как Зося, как ребенок, что привезти. Милочка была необходима, она была востребована и очень этим гордилась.
Дежурная медсестра сказала, что она сейчас пригласит электрика, чтобы удлинили шнур телефона, и аппарат можно будет перенести в палату.
Но Зося не согласилась — телефон будет громко звонить, а в палате будет ребенок. Вскоре принесли пакеты со стерильными пеленками и масками. Зосе начали рассказывать, как взять ребенка на руки, как пользоваться маской, готовить для кормления грудь. Зося покупала литературу об уходе за новорожденными детьми и теоретически была готова к встрече с сыном. Людмила же слышала все это впервые, и превратила маленький урок в семинарские занятия. Когда медсестра вышла, Зося спросила:
— Милочка, а ты, что тоже ждешь ребенка?
— Мне вчера Левон задавал этот же вопрос. Никого я не жду. Я вообще детей рожать не буду. У меня нет того, что называется базой для рождения детей.
— Это что такая за база?
— Материальная обеспеченность и моральная готовность к ответственности за жизнь другого человека. Я до сих пор не поняла, зачем моя мать родила двоих детей — ей и одного-то было не вытянуть. Отец в аварию попал и погиб. Мы и при нем были не шибко богатыми, а без него вообще стали оборванцами. Для себя я не хочу такого многодетного счастья. Представляешь, я свою мать не люблю — она не так одета, всегда не выспавшаяся, злая, от нее плохо пахнет, она мелкая и ничтожная. Она мне отвечает взаимностью. А мой ребенок, за что должен меня любить? За то, что просто выдала ему бесплатную путевку в жизнь и предложила самостоятельное выживание? Детей я все-таки, наверное, люблю. Вот, с нетерпением жду, когда Санечку принесут, его можно будет на руках подержать. Но и плодить несчастных, обездоленных оборванцев не буду. Одной проще перенести все невзгоды. Сейчас-то я уже не одна — ты у меня есть и, вот, Санечка появился. Но это еще не повод для того, чтобы своих детей заводить.
Ребенка принесли перед обедом и положили на кровать, рядом с Зосей.
— Зоська, смотри, у него глазки открыты, — умилялась Люда, — темненькие, и реснички есть. Ты корми его, не стесняйся меня. Я могу отвернуться.
— Я тебя совсем не стесняюсь. Просто кормление ребенка грудью — это очень интимное занятие, как для мамы, так и для малыша.
— Тогда я выйду, погуляю по коридору.
Когда Людмила вернулась в палату, ребенок уже лежал в кроватке, тихонько посапывал, а Зося стояла возле, и улыбалась.
— На Саню похож.
— Зося, это хорошо или плохо?
— Для меня теперь это не имеет большого значения. Я не буду ощущать дискомфорт от того, что он напоминает мне своего отца. Совсем, наоборот — с первого дня, когда я узнала о своей беременности, ребенок заполнил пустоту, которая образовалась вокруг меня после того, как уехал Саша. Но своего Санечку я буду любить не за похожесть на Александра, а просто так любить больше всего на свете. А ты, Милочка, не грусти, будут и тебя дети — создашь свою базу и захочешь родить.
— Возможно. Я почти поверила в реальность нашего кооператива. Если надо, то я буду работать двадцать пять часов в сутки. А как мы наш кооператив назовем? Ты придумала название?
— Кафе можно назвать «Арабатская стрелка», кооперативу я пока название не придумала. У тебя есть какие-то мысли?
— Нет, просто спросила. Скажи мне, Зося, а, правда, что ты аристократка? На комбинате давно говорят, что Чарышев из княжеского рода. Может, люди просто за внешний вид называют его аристократом?
— Нет, Милочка, если говорить обо мне то, какая из меня аристократка? Я скорее барышня-крестьянка. А вот мой папа чистых княжеских кровей. Род князей Чарышевых очень древний, где-то под Москвой есть их имение. Называется «Чары». Там до революции жила моя прабабушка, княгиня Ольга. Она была необыкновенной женщиной, образованной, нравственно чистой. Кроме того, она обладала определенной проницательностью, что позволяло ей угадывать чужие мысли и предсказывать человеку его судьбу. После революции она вместе со своей двоюродной сестрой переселилась жить в охотничий домик, расположенный в лесной глухомани, там принимала больных людей, лечила их недуги, а может быть, в первую очередь, души. У папы в то время был очень сложный период жизни, он с бабушкой не общался. Мы даже не знаем где ее могилка. Но когда-нибудь, в память о бабушке, я разыщу имение, ранее ей принадлежавшее, восстановлю. Видишь, и мне нужна материальная база не меньше, чем тебе.
— Не прибедняйся, Зоська. На крестьянку ты не тянешь. Ты только внешне не похожа на Чарышева, а манеры у вас общие. Как ты говоришь, называлось имение? «Чары»? Очень красиво. Давай и кооператив назовем тоже «Чары».
— Хорошо, Милочка, давай назовем, — Зося зевнула, ее глаза стали сонными, а веки тяжелыми.
— Ты засыпаешь? Ну и, слава Богу, спи. Мне тоже пора ехать. Александр Михайлович занялся перепланировкой твоей комнаты. Совмещает ее с детской, я хочу ему помочь. Спи, Зоська. Завтра приеду.
Зося считала, что прежде никогда не была в больнице. Со своими простудными заболеваниями она справлялась народными средствами — мед, липовый чай, шерстяные носки плюс бульон от Розы Самуиловны.
Но сейчас, в этой чистенькой палате, она неожиданно вспомнила своеобразный запах стерильной чистоты, который, скорее всего, не забывала всю свою жизнь. Ну, да, конечно, она прежде жила здесь, получила свое имя и отчество в подарок от худенькой женщины в белом халате, уберегшей ее от мрака детского дома. Память из своих глубин и тайников вернула ей воспоминания крохотной девочки, жившей здесь, среди взрослых людей с больничным запахом. Найти, немедленно разыскать врача с редким именем Зося! В больнице должны ее помнить, прошло всего-то ничего, чуть больше двадцати лет.
В больнице действительно помнили врача-педиатра — Зою Николаевну. Ее никто и не забывал, она никуда не уходила из больницы, сейчас работает с новорожденными детьми. И Санечку она тоже каждый день осматривает и берет в свои руки.
Зося разыскала ее в ординаторской, она закончила свою смену, собиралась уходить. Оказывается, Зоя Николаевна ее сразу узнала. Да и как не узнать — имя редкое, одно на двоих в этом городе, глаза и волосы запоминающиеся, узнаваемые. Очень похожа на свою мать-кукушку, которую когда-то всей больницей уговаривали не бросать на произвол судьбы новорожденную девочку. Смущала только новая фамилия — стоит ли дочери крупного промышленника напоминать о ее сиротском детстве в стенах этой больницы? Такое больное прошлое лучше сразу выметать метлой из памяти и никогда, даже в мыслях, туда не возвращаться. Зося плакала, держала в своих руках ее уставшие от бесконечных дезинфекций руки стерильной чистоты, винилась перед ней за то, что только сейчас вспомнила свою жизнь в этой больнице и своего доктора-спасителя по имени Зоя Николаевна.
Зоя Николаевна тоже расплакалась, но старалась успокоить Зосю веским аргументом, что ей нельзя волноваться, она кормящая мамаша. Но они обе понимали, что эти слезы никому не навредят, а, наоборот, заживят в душе старую язвочку, не заживающую с раннего детства.
Потом, уже в своей палате, Зося думала, какой же подарок сделать этой женщине, чтобы не оскорбить ее самолюбие и гордость. Дарить ей цветы и конфеты, которыми каждый день заваливали гости ее палату, она не хотела — цветы и конфеты немедленно переправлялись в ординаторскую. Да, и Зоя Николаевна в таком передаривании может усмотреть подачку с барского плеча.
Часики в золотом корпусе, упакованные в бархатную коробочку, по поручению Зоси купила и привезла Людмила, при этом пробурчала, что можно было и конфетами обойтись.
Подарок был готов, но Зося все никак не решалась его вручить Зое Николаевне — а вдруг не поймет и оскорбится. Во времена своих хождений по кабинетам, где решалась судьба регистрируемого ею кооператива, Зося ясно осознала, что никогда не сможет давать взятки и дарить корыстные подарки. Она понимала, что цветы для секретаря или коньяк для руководителя могли гораздо быстрее продвинуть к исполнению любой вопрос, нежели ее терпение и знание законодательства, но упорно не желала вступать в сделку со своей совестью.
К подаркам чужим людям она тоже относилась с большой долей сомнения в их необходимости и пользе. Сама Зося подарки не принимала, пакеты от клиентов немедленно возвращала в их сумки. Принятые подарки, в том числе и цветы, по ее мнению, обязывали человека к ответному шагу.
Но это был особый, неординарный случай и ей очень хотелось оказать простой знак внимания и благодарности, почти незнакомой, но такой дорогой, женщине. Зося носила коробочку в кармане жакета, но отдать ее Зое Николаевне так и не осмелилась. Выручил, как всегда отец — приехал, забрал коробочку, твердым шагом отправился в ординаторскую. Он же и уговорил Зою Николаевну навещать Зосю у них дома. «Дорого общение с Вами, но не менее — профессиональный осмотр ребенка», — сказал он, чем и покорил сердце одинокой женщины.
Зосю уже готовили к выписке, когда в больнице ее разыскал Иван. В палату к Зосе его не пустили. Они пошли в фойе, уселись на маленький, уютный диванчик, со всех сторон окруженный цветами. Ванечка шутил, восхищался потрясающим внешним видом Зоси, убеждал, что она повзрослела и больше не похожа на строгую начальницу с детскими глазами. Зося слушала его, улыбалась — если Ванечка начал с комплиментов, то вскоре последует некое важное сообщение. И она не ошиблась, новость действительно ее обескуражила.
В январе Сбербанк начал обмен купюр достоинством пятьдесят и сто рублей, образца 1961 года, на новые денежные знаки, того же достоинства. Цель правительства была проста и очевидна — заставить население достать из мешков и кубышек спрятанные на «черный день» деньги и запустить их в оборот. Деньги, полученные незаконным путем, при этом просто изымались. Банки принимали к обмену крупные суммы денег только при наличии обоснованной декларации их честного происхождения.
Для обмена назначили короткие сроки и Сберкассы с утра осаждали толпы людей, а банковских специалистов, как всегда не хватало. Помощь Сбербанку правительство поручило организовать другим банкам, в том числе и «Проминвестбанк».
Иван, Оксана и Инга должны были работать с населением в общем зале для физических лиц — разъяснять, организовывать честные очереди, принимать декларации, проверять. И вот, в один из обменочных дней, в сберкассу зашли около десяти стариков с огромными продовольственными мешками, в которых были деньги. Запачкованные купюры от долгого хранения в темном и влажном помещении слиплись в один комок и не поддавались пересчету. Всем было понятно, что бабушки и дедушки подставные лица, к этим мешкам не имеют никакого отношения, а просто за вознаграждение согласились принять участие в обмене купюр.
Пока Иван объяснял старикам порядок заполнения и предъявления декларации, без которой даже к списанию в утиль, такое количество ветхих купюр банк не примет, Инга вышла из здания в сопровождении молодого человека, молча наблюдавшего за происходящим со стороны.
Вернулась она через полчаса взволнованная, с лихорадочно блестящими глазами. Отозвала Ивана в сторонку и сказала, что она договорилась с владельцем денежных мешков на сделку фифти-фифти, что называется «делим поровну».
Банк принимает эти деньги, выдает владельцу половину суммы, а вторую половину забирает себе, в качестве вознаграждения за оказанную услугу. Иван посоветовал Инге забыть о своей сделке и заняться работой, но она упорствовала, даже угрожала разборками с добрыми молодцами, которые могут встретить Ивана на улице после работы.
И забылся бы этот случай, но рано утром следующего дня заведующая отделением решила спуститься в денежное хранилище, увидела Ингу и своего кассира, которые пыхтя и потея, тащили тяжеленные мешки в подвал.
Началось разбирательство, и когда дотошная женщина поняла суть происходящего, то первое, что она сделала — отстранила подчиненного себе кассира от работы.
А Инга сделала вид, что она просто помогла донести мешки до подвала и понятия не имеет, что в них находится.
Иван понимал, что Ингу тоже следует отстранить от работы, но ему обязательно хотелось услышать Зосино мнение по этому случаю. Ведь именно Зося принимала Ингу на работу в их отдел: «советуй, Зося, как поступить, — говорил Иван, — но если я напишу докладную Анцеву, то он Ингу без разборок сразу вышвырнет на улицу».
Зося вспомнила двух малолетних детей Инги, ее безработного мужа и попросила Ивана оставить все так, как есть — ограничиться строгим внушением наедине. Иван сказал, что, конечно, он промолчит, но из разговора с Ингой он понял одно — она не сожалеет о содеянном, а страшно переживает потерю, так близко оказавшегося возле нее богатства.
— Кстати, насчет богатства, — Иван пересел поближе к Зосе, — ответь честно, Зоська, твоя семья много денег потеряла на вкладных счетах Сбербанка, после того, как их заморозили?
— Мы не хранили деньги на сберегательных книжках. Папа боялся все потерять, и не ошибся в своих прогнозах. Он считал, что гораздо надежнее вложить личный капитал в предприятие. Их химический комбинат преобразован в народное предприятие, часть акций выкупили рабочие, а оставшиеся — продали заинтересованным в деятельности комбината лицам. Папа тоже купил долю в предприятии. Размер я не знаю, но, наверное, он незначительный. Последний год папа живет только заботами о своем комбинате. Его голова редко освобождается для домашних разговоров. Он говорит, что даже во сне не забывает о проблемах производства и сбыта продукции. Папа среди ночи может подняться с постели и искать среди своих бумаг ответ на вопрос, который, вероятнее всего, ему приснился. Свои деньги я тоже собираюсь вложить в бизнес.
— Понятно! Ты молодец, а я все потерял. Даже деньги своих родителей. Мама еще полгода назад привезла мне все свои сбережения и сказала, чтобы я их потратил с пользой для своей семьи. Моя мама не экономист, а рядовая воспитательница детского сада, но и она чувствовала скорый крах нашей экономики. Она мне популярно объяснила, что наша семья уже дважды пережила денежные реформы. В 1947 году бабушка потеряла половину своих сбережений, а в 1961 году — она сама. Каждый раз государство отнимало часть отложенных семьей накоплений. Горбачев и его команда превзошли своих предшественников и установили максимум достатка советского гражданина в размере пятисот рублей, которые я смогу получить после замораживания своего вклада. Зося, я потерял все свои накопления — подарки на свадьбу, сбережения родителей, которые моя жена при моем молчаливом согласии отнесла в Сбербанк, наши личные деньги. Жена безоговорочно верила реформам Горбачева и считала, что он не подпишет указы, направленные против своего народа. Но где был я? Работая в банке, я видел, что государство уже неспособно отвечать по своим обязательствам, будет искать источники в других доступных местах. Но подлый менталитет советского человека, верить каждому слову партии и правительства, сделал свое дело. Я после разговора с мамой начал сомневаться в надежности гарантий сохранности частных денег государственным Сбербанком, но после заявления главы госбанка СССР, который утверждал, что денежные реформы не планируются, я успокоился. В результате все потерял. Мы с женой, да и родители тоже, стали нищими. А нищему человеку даже мечтать о счастье — безнравственно и как-то странно. Кстати, Инга и Оксана тоже потеряли значительные суммы, обе потрясены случившимся. У них были определенные планы на свои накопления, которые в первую очередь, связаны с их детьми.
— Мне нечем тебя утешить, Ванечка! Разве, что тем, что ты молод, слава Богу, здоров и главные деньги у тебя впереди.
Из больницы Зосю забирали Людмила и Анцев. Чарышев задерживался на очень важном для комбината совещании, домой должен был появиться только поздно вечером. Александр Михайлович взял на руки укутанного в кружева и ленточки ребенка, не выпускал его до самого дома. Вместе с Зосей и Людой он поднялся на второй этаж, положил малыша на пеленальный столик в детской комнате:
— Ты, Зосенька, сначала разверни малыша, а потом оцени нашу работу по ремонту твоей и Санечкиной комнаты. Ну, что, развернула? Дай мне его — поношу немного на руках, в кроватке он уже устал лежать.
Зося передала ребенка Александру Михайловичу и улыбнулась — так непривычно было видеть своего руководителя, начищенного, наглаженного, всегда подтянутого интеллигента Анцева с крошечным младенцем на руках. Санечка повертелся, покрутился, пока его головка уютно устроилась в широкой мужской ладони, закрыл глазки. Анцев хотел положить его в кроватку, но ребенок снова открыл глаза и сердито закряхтел — не хотел покидать уютное местечко. Анцев так и ходил с ребенком вслед за Зосей, которая рассматривала новое обустройство второго этажа. Ее спальня стала смежной комнатой с детской, которая в свою очередь имела выход в коридор. Рядом была большая ванная комната с душевой кабиной и теплым полом. В конце коридора, в бывшей кладовой стояла стиральная машина.
— Что тебе не понравилось, Зосенька? — спросил Анцев и вопросительно посмотрел в её глаза.
— Нравится абсолютно все, — ответила Зося, — своим умом я бы до этого не додумалась. После ремонта сразу вылезают наружу ошибки и просчеты, а здесь все идеально. В ванной комнате я заметила подставку с ванночкой — это для Санечки?
— Ты же должна его каждый день купать. Чтобы поменьше спина уставала, вот и соорудили подставку для ванночки. Ты сегодня собираешься его купать?
— Обязательно. Только боюсь, он тяжелый, а у меня еще руки дрожат.
— Вот я тебе и помогу. Давай, мы его сейчас выкупаем, а потом он будет спать.
После ванны Санечка спокойно заснул, а домочадцы собрались в гостиной за праздничным столом.
Чарышев удивился, когда услышал, как ловко и профессионально его друг справился с ответственным занятием — первым купанием Санечки.
— Откуда у тебя такие навыки в обращении с новорожденными младенцами? — спросил он Александра Михайловича, — ты, может, когда-нибудь работал нянечкой в доме малютки?
— Я в отличие от тебя, — отшутился Анцев, — вместо комбинатовского баланса и прессы изучал брошюры по уходу за грудными детьми, которые обнаружил в Зосиной комнате. Я давно понял, что в этом доме никто не согласится помочь Зосе первый раз выкупать ребенка — ты занят комбинатом, Роза Самуиловна и Людмила просто побоятся взять на руки мокрого ребенка, который егозит, размахивает ручками и ножками, соответственно, может выскользнуть из рук. Поэтому, пока Зося не окрепнет, я ей буду помогать в этом мокром деле. Кто против? Вот, видите — все за, потому что некоторые из вас боятся ответственности.
— Александр Михайлович, — сказала Зося, — мне просто неудобно взваливать на вас еще и купание Санечки. Вам уезжать пора.
— Ошибаешься, Зосенька — это ты мне помогаешь. Мне все это в удовольствие. Я думаю, что смогу еще задержаться на пару недель. Подзаряжусь от вас с Санечкой молодой энергией и поеду осваивать новый участок работы.
Зося все-таки решила рассказать Анцеву денежную историю с ветхими купюрами. Анцев знал свой коллектив не по рассказам кадровиков и характеристикам начальников отделов, а знакомился с каждым работником персонально. В Инге он сразу рассмотрел скверный характер карьериста и кляузника.
— Я до сих пор, Зося, удивлен твоему согласию на перевод Инги в отдел. Это именно Инга пишет анонимки и доносы. Установить это было совсем несложно — свои труды она писала собственноручно, слегка измененным почерком. В нашем коллективе ей сообщника не удалось отыскать, пришлось самой трудиться. Я когда-то всерьез увлекался психологией и тогда уже усвоил, что умение обращать внимание на интонацию речи, мимику лица или жесты своего собеседника порой помогает понять истинный смысл произносимых им слов. Спустя некоторое время я пригласил к себе Ингу, поговорил с ней «по душам» на тему переустройства взаимоотношений в коллективе и тяготах ее личной жизни. Послушал я ее и сделал вывод, что она готова на любую подлость, которая ей поможет шагнуть по служебной лестнице и добиться высокооплачиваемой работы.
— Это точно есть, — подтвердила Зося
— Вот видишь, ты тоже это заметила, — продолжил Анцев, — стремление специалистов к карьерному росту я всегда поощрял, но, если за этим стремлением усматривал труд и активную жизненную позицию. Твоя протеже, напротив, хочет получить все блага служебной карьеры хитростью и напористостью. Не знаю, почему ты защищаешь ее, но эта дамочка может много дел наворотить, если ее вовремя не остановить. Может, сейчас тот случай, когда можно и нужно с ней расстаться? Она, когда окрепнет и пустит корни в банковскую деятельность, то выкорчевывать ее будет гораздо сложнее. Я знаю таких людей, они мне пырей напоминают. Знаешь, есть такой сорняк — его вырывают в одном месте, а он мгновенно прорастает рядом. Избавиться от него очень тяжело.
— Я не уважаю Ингу, потому что была свидетелем ее странной дружбы-ненависти с сокурсницей, но мне детей жалко, останутся без куска хлеба.
— Ладно, давай пожалеем детей, но и банк избавим от этой Инги. Я завтра же переведу ее в отделение, пусть работает в хозяйственном отделе — подальше от клиентов. Тебя такой вариант устраивает?
— Конечно! Главное, чтобы она не лишилась работы.
Анцев уезжал в Москву. Он зашел в комнату к Санечке и постоял возле его кроватки — Санечка не любил пеленание и всегда упорно вытаскивал ручки из пеленок. Анцев поцеловал его крохотные ручки и сказал Зосе:
— Уже характер просматривается — не допускает насилие над своей свободой. Зосенька, а ты почему-то стала меня смущаться и даже, кажется, избегать. Я в чем-то провинился? У нас с тобой всегда были доверительные отношения. Что случилось сейчас?
— Вы преувеличиваете, Александр Михайлович, ничего особенного не произошло. Просто сомнения одолели. Вы столько внимания уделяете мне и ребенку, что мне порой бывает за себя стыдно — незаслуженно я пользуюсь Вашим временем и заботой.
— Вот это вывод! Я не просто о вас забочусь, я вас люблю. Но взамен мне ничего не надо. Скажи мне, Зося, ты любишь своего папу и Розу Самуиловну? Конечно, любишь. Они твоя семья. А ты и Санечка — моя семья. Как я могу вас не любить, или просить что-то взамен? Любовь не обязательно должна быть взаимной или строиться по каким-то принципам. Она возникает из уважения, привязанности и еще не знаю откуда, но ее точно не планируют и не создают искусственно. Не терзайся угрызениями совести, живи спокойно и расти сына. А я и дальше буду о вас беспокоиться и скучать без вас. Возможно, у меня получится иногда навещать вас, если ты, Зосенька не против.
— Я буду Вам всегда рада.
— И еще, Зосенька, у меня есть одно пожелание, — Анцев заглянул в ее глаза, — ты очень требовательна к себе, что, несомненно, тебя только украшает, является гарантией достижения намеченных целей. Но не допускай изнурения своего организма и огромной, разрушающей усталости — чаще позволяй себе отдых, покрепче люби себя.
— Александр Михайлович, мне стыдно за себя, простите мою мнительность. Я корю себя за то, что эгоистка, но без Вас откровенно пропадаю. Приезжайте, как можно чаще — мы с Санечкой всегда будем Вам рады. Санечка на свои ножки встанет, мы сможем сами к Вам приехать. Не обижайтесь на меня! Я выброшу из головы все страхи и сомнения, постараюсь стать достойной Вашей дружбы. Вы не забывайте нас, пожалуйста.
Зося подошла к Анцеву и поцеловала его в щеку. Он дотронулся до ее волос, погладил их и быстро забрал свою руку, словно обжегся. Анцев вышел из Зосиной комнаты и сбежал вниз по лестнице — прощание затянулось, во дворе дома его уже давно ожидала машина, а до отправления поезда оставались считанные минуты.
Санечка подрос до первого юбилея — тридцать дней его жизни, и Зося решила, что пора им с сыном начинать учиться плавать. Она позвонила Зое Николаевне, попросила ее приехать на первое занятие в бассейне. Людмила привезла Зою Николаевну, когда вода в бассейне была подогрета, в самом помещении стало тепло и уютно. На ручки ребенка надели надувные нарукавники, а на шею такое же надувное ожерелье, чтобы не было соблазна напиться воды из бассейна. Санечку опустили в воду. Он несколько минут лежал на воде и рассматривал разбросанные вокруг его игрушки. Потом, его внимание привлекла яркая уточка, которая плавала в другом конце бассейна. Санечка решительно замахал ручками и ножками, поплыл за игрушкой.
— Видишь, Зося, как все просто, — сказала Зоя Николаевна, — ребенок не забыл, в какой среде он находился до рождения и совершенно не боится воды. Бассейн у вас прекрасный, можно и взрослому с утра поплавать. Но лучше, пока ребенок еще маленький, использовать бассейн только для него. И ни на минуту не отвлекайся, не оставляй его одного. Ты сама поймешь, когда можно будет пускать его плавать без нарукавников и ожерелья. Время занятий увеличивай постепенно до одного часа. Закаливание ребенка с первого месяца жизни в бассейне очень эффективный метод, но и очень ответственный для мамы. Зося, звони мне, пожалуйста, и рассказывай про ваши успехи. Не многие мамы находят время и место для таких занятий.
С того дня Санечка плавал каждый день. Зося сфотографировала его в бассейне и фотографии выслала Александру Михайловичу. В конверт с фотографиями она вложила короткую записку: «Александр Михайлович, отчитываюсь перед Вами первыми достижениями сына. Плавает прекрасно, потом крепко спит и хорошо ест. Смотрите, какой он энергичный и здоровенький. Спасибо Вам».
Санечка подрастал, а официально узаконить его фамилию Зося пока не решалась — боялась встречи с Сашей. Саша звонил только один раз, разговор с ним изначально был обречен на непонимание — даже по телефону можно было понять, что он на изрядном взлете от горячительных напитков. Но против усыновления ребенка он не возражал, просил назначить время, когда он сможет приехать и оформить документы. Зося ответила, что собирается ребенка крестить в церкви и хотела бы, чтобы папа тоже присутствовал на обряде, а оформление документов можно совместить, чтобы лишний раз не ехать в Горевск. «Как скажешь, — ответил Саша, — звони, когда определишься по срокам».
На том разговор и закончился — разговор по неотложному вопросу чужих друг другу людей. Зося боялась встречи с Сашей, но и откладывать крещение ребенка больше не было смысла. Наступало лето, Санечка заметно подрос и окреп. Крестные родители были давно приглашены и тоже с нетерпением ожидали, когда же они узаконят в церкви свою почетную должность. Крестной мамой была приглашена Людмила, а папой — Левон. Зося позвонила Саше в первой половине дня и не ошиблась — он был трезв и вполне адекватен.
— Саша, я определилась с днем крещения ребенка. Приезжай, пожалуйста. Но прошу тебя — не забудь, что ты едешь на первую встречу с маленьким сыном, воздержись от застолий и компаний.
— Хорошо, — коротко бросил Саша и закончил разговор.
Зося поехала на вокзал, чтобы встретить его вдали от внимательных глаз своих домочадцев. Она стояла на перроне, вглядывалась в суету выходящих из вагонов пассажиров. Но Саша подошел неожиданно сзади — она почувствовала его присутствие внезапно застучавшим сердцем. Зося медленно обернулась, и ее лицо окунулось в белый снег хризантем. Саша был все так же подтянут и элегантен, как и прежде. Только лицо осунулось и потемнело почти черными кругами вокруг глаз, да и сами глаза лихорадочно блестели. Он склонил свою голову к ее лицу, чтобы поцеловать, и она услышала запах алкоголя.
— Ты все хорошеешь, Зоська! Видимо, секс пошел тебе на пользу, — он хотел казаться смелым и беспечным, но голос предательски дрожал, — да не принюхивайся ты — я просто бокал вина выпил для храбрости.
В машине он сел на заднее сиденье и тронул Зосю за плечо:
— Подожди, Зоська, не спеши машину заводить. Давай поговорим. У тебя дома разговора, наверное, не может быть — там твой отец и Роза Самуиловна, а я для них сейчас отрицательный персонаж из детской сказки. Ты хочешь выйти за меня замуж?
— Нет! — Зося сглотнула горький комок в горле, — не могу!
— Как хочешь, я уговаривать не буду. А это все равно возьми, — Саша протянул ей маленькую коробочку, — там тебе подарок. Считай, что за сына. Спасибо тебе за то, что разрешаешь его усыновить. Зоська, надень кольцо, чтобы я был точно уверен, что ты приняла мой подарок.
Зося открыла коробочку и надела на палец тонкое колечко с сияющим бриллиантом. Молча, показала Саше руку с кольцом. Он поцеловал ее окольцованный пальчик и попросил:
— Если можно, то носи его всегда. Так мне будет легче. Хорошо, Зоська?
— Не обещаю. Скажи, Саша, ты ничего не хочешь поменять в своей жизни?
— Мне нечего менять — у меня все прекрасно.
— Ладно, тогда поехали домой, там тебя ждет твой сын. Возможно, после знакомства с сыном, ты захочешь измениться?
Санечку крестили в маленькой деревенской церкви, недалеко от Ивановска, потому что за любые отношения с церковью советские граждане преследовались партийными органами. Местного священника рекомендовал Иван Сергеевич и отзывался о нем, как о настоящем духовном пастыре своего прихода. Батюшка привык не задавать вопросы посещающим его горожанам, потому что знал о жестком отрицании религии в идеологии коммунистической партии.
В Ивановск они выехали на двух машинах — за рулем одной была Зося, другой управлял Левон. Чарышев и Роза Самуиловна уселись в машину к Левону, а свой груз Зося везла сама. Санечку прижимал к себе папа, рядом сидела Людмила и периодически требовала ребенка на руки крестной. Но Саша не слышал ее недовольное бурчание или просто не обращал внимание.
С момента своего знакомства с сыном, Саша ни на одну минуту не хотел с ним расставаться — он готов был сутками держать его на своих руках и есть с ним одной ложкой из общей тарелки. Он даже спать приспособился на диване в детской комнате, рядом с кроваткой сына, хотя в доме ему была приготовлена отдельная комната. Зося старалась не мешать установлению их отношений, но иногда ловила себя на грустной мысли о быстротечности времени и меняющихся приоритетах — вот и наступило время, когда любимый Саша больше не ищет ее взглядом, ему вполне хватает общества сына. Да и ей совсем безразлично, где он, и чем занят.
Только в церкви Людмила приняла на свои руки Санечку и гордая тем, что стала главным участником предстоящего таинства, стояла рядом с Левоном. Лица Людмилы и Левона стали напряженно-торжественными, а сами они послушно и добросовестно исполняли все указания священника. Даже требование «Дунь и плюнь на него» у смешливой и дерзкой на язык Людмилы не вызвало ни малейшей усмешки. Наконец, Санечку раздели и трижды с головой погрузили в крещальную купель. Санечка не только не испугался воды, но стал смеяться и радостно размахивать ручонками, чем вызвал улыбку у всех церковных служителей. К великому огорчению для Людмилы и гордости Левона, Санечку после крещения передали на руки крестному папе.
Во дворе церкви Людмила сказала Левону, что они теперь духовные наставники своего крестника и должны чаще встречаться. На что Левон ответил, что по поводу своей духовной осведомленности он сомневается, но за крестника любому обидчику башку снесет, не разбираясь, кто прав, а кто виноват. У него крестник будет всегда прав. В подтверждение своих слов Левон поднял вверх свой большой кулак.
Уже сидя в машине, Зося спросила у Людмилы:
— Мила, ты не знаешь, зачем вы с Левоном в церкви плевались?
— Знаю. Если уж ты выбрала меня в крестные матери, то я постаралась соответствовать этому званию. Мы с Левоном предварительно съездили в церковь, исповедовались и причастились. А потом монахини из нашего монастыря рассказали нам все об обряде крещения. Так, вот — дули и плевали мы на дьявола, чем и объявили ему войну, как Санечкины духовные наставники.
— Ну, Милочка, уважаю. Ты меня приятно удивила!
Впереди еще была процедура усыновления ребенка отцом и причастие матери и Санечки в церкви, где проходил обряд крещения. У Саши был оформлен очередной отпуск, он без проблем мог остаться в Горевске еще на две-три недели.
С Зосей он общался только при самой острой необходимости или по вопросам, связанным с уходом за ребенком. Иногда переводчиком в их диалоге могла быть Роза Самуиловна или Люда. Зося не слышала от него запах алкоголя, постепенно успокоилась и без страха доверяла ему сына.
Ночь следующего дня после крещения для Зоси была спокойной и безмятежной — Санечка спал в соседней комнате, а рядом с ним посапывал его отец.
Зося после рождения сына спала чутко, просыпалась от любого шороха в соседней комнате. Но этой ночью сон ее был долгим и крепким. Рядом с Санечкой был Саша, и Зося безмятежно спала, подложив руку под щеку и свернувшись по привычке калачиком на самом краешке кровати — так ближе до кроватки.
Уже яркое летнее солнышко заглянуло в ее спальню, когда Зося внезапно почувствовала прохладную руку с тоненькими пальчиками на своей голове и услышала тревожный голос своей бабушки:
— Проснись, Зося, проснись! Санечка, Санечка! Проснись, девочка, спаси Санечку!
Зося рывком села на кровати, сердце бешено колотилось в груди. Она вбежала в комнату сына — детская кроватка была пуста. Зося в пижаме и с босыми ногами побежала в бассейн. Возле высокого бортика бассейна стоял Саша и наливал в бокал что-то из темной бутылки. Санечки рядом с ним не было.
Своего Санечку она разглядела в толще прозрачной голубоватой воды недалеко от Саши — он лежал крестиком на дне бассейна, раскинув толстенькие ручки и ножки.
— Нет, Санечка! Нет! — закричала Зося, прыгнула в бассейн и подняла со дна бассейна безжизненное тельце своего сына, — Саша, не стой столбом, а помогай мне — подними его за ножки и подержи вниз головкой несколько секунд. Скорее, Саша. А я поддержу головку.
Санечка начал кашлять, изо рта потекла вода.
— Так, все хорошо, давай его мне. Ну, что, мой золотой?
Как ты, сынок? Напугал маму. Пойдем скорее в кроватку, согреешься и поспишь. Да, сынок? Не ходи больше без мамы плавать. Ты еще совсем маленький. Подрастешь, вот тогда и гуляй самостоятельно. А пока нельзя.
Перепуганная Зося прижимала к себе закутанного в полотенце малыша и шептала ему нежные ласковые слова. Уставший ребенок отказался от еды и сразу уснул. Зося сидела рядом с кроваткой малыша и гладила его ручку. Саша стоял возле окна детской комнаты и о чем-то сосредоточенно думал. Его лицо было белого цвета и пугало своей неестественностью. Всегда блестящие и живые глаза застыли, стали тусклыми и неподвижными.
— Саша, с тобой все в порядке? — тихо, чтобы не разбудить ребенка, спросила Зося, — ты плохо выглядишь. Приляг на диван, я тебе сейчас накапаю что-нибудь успокаивающее.
— Не беспокойся, Зоська, со мной ничего не случится. Я здоров, как бык. Ты лучше ударь меня или оскорби, но не жалей. Скажи мне, ребенок не сильно пострадал?
— Похоже, что он пробыл под водой несколько секунд, с ним ничего не случилось. Ты его сегодня первый раз заставил плавать самостоятельно, без нарукавников и ожерелья. Он устал и ушел под воду. Возможно, будет бояться воды и не захочет плавать. Завтра станет все понятно. А ты тоже иди, отдыхай, выглядишь ты не совсем здоровым.
Уговорить Сашу отдохнуть не удалось — он так и простоял всю ночь возле окна. Ребенок спокойно спал, и к утру Зося задремала, положив голову на спинку детской кроватки. Проснулась от детского голоса — Санечка агукал и играл со своими ножками. Саши в комнате не было. Зося помыла, накормила ребенка. Вода в бассейне была уже подогрета, она попробовала опустить туда ребенка. Он с прежней радостью и удовольствием плавал возле ее ног, ручками и ножками, поднимая фонтаны брызг.
— Умница, сынок. Ты даже не испугался, смелым растешь, — ворковала Зося с малышом, — давай мы с тобой папу навестим, что-то он заспался. Пусть просыпается, ему будет полезно узнать, что ты у нас такой отважный мальчик.
Саши в комнате не было. На тумбочке возле кровати лежала записка и несколько скомканных, измятых комочков бумаги. Зося разгладила листики бумаги, это были черновики заявления на усыновление Санечки. Значит, Саша уехал, не оформив усыновление? Но почему? Зося взяла в руки записку:
«Я сегодня очень ясно увидел ту тонкую грань, которая разделяет жизнь и смерть. И если бы наш сын погиб, то я немедленно последовал бы вслед за ним. А все из-за чего? Я покурил травку и подогрел свое сознание лишним бокалом вина перед тем, как отправиться в бассейн. До сегодняшнего дня мне все казалось, что затуманенное алкоголем и наркотиками сознание помогает мне избавиться от своей дикой и необузданной ревности и забыть о тебе. В момент, когда ты подняла нашего малыша со дна бассейна, я понял во что превратился — ничтожный алкоголик и наркоман, претендующий на звание, нет, на должность отца и главы семьи. Ты права — я не могу быть мужем и отцом. Какой из меня муж? Я маньяк-ревнивец. А отцом я могу быть? Конечно, нет — несколько секунд и мой сын мог погибнуть из-за меня. Я уезжаю, но моя душа остается с вами. Зося, поверь мне, я постараюсь сделать все, чтобы навсегда расстаться с алкоголем и наркотиками. Поверь мне, Зося, прости и будь счастлива без меня. Я упал на дно глубокой ямы, мне предстоит долгий путь наверх. Ты хорошая мама и прошу тебя, думай только о себе и малыше, а я справлюсь со своими слабостями самостоятельно. Боюсь даже бумаге доверить свою любовь к тебе и Санечке, вы не просто часть моей жизни, вы — лучшая и драгоценная ее часть. Будь счастлива, моя любимая, дорогая, Зоська. Береги нашего сына. Прощайте. Ваш А.»
— Знаешь, сынок, — сказала Зося сыну, — папа твой не только меня бросил, но и тебя тоже. Позволим ему это сделать? Он заболел, твой папочка, но ты, сынок, можешь ему помочь. Ты как считаешь, папа будет возражать, если мы с тобой по этим вот бумажкам сами оформим твое усыновление? Правильно, сынок, я тоже считаю, что ответственность за маленького Анцева поддержит его в минуту слабости. Пусть меня забывает, но о тебе он просто обязан заботиться. Ты, Санечка, должен стать его жизненным стимулом. Правда, мы поможем твоему папочке снова стать сильным и уверенным в себе человеком?
Своим домашним Зося сказала, что Саша уехал, потому что его внезапно вызвали на работу.
Она всегда старалась говорить правду или вообще промолчать, если эта правда могла причинить кому-то боль, а сейчас, не задумываясь, обманывала самых близких себе людей. Она не могла рассказать о несчастном случае с любимым ребенком даже своему отцу, потому что знала — Саше прощения не будет на долгие годы, а, может, навсегда. Именно, поэтому, она хотела сохранить для него обратную дорогу к своему сыну.
В загсе Зосю быстро развернули назад. Кругленькую заведующую не впечатлило измятое заявление отца ребенка об усыновлении. Она выпроводила Зосю из своего кабинета, предупредив, что без личного присутствия заявителя она рассматривать документы не будет.
Зося возвратилась домой грустная и поникшая. Вечером, за ужином, Зося вяло ковырялась в своей тарелке и ушла в свою комнату, так ничего и не поев. Вслед за ней Чарышев появился в ее спальне и спросил:
— У тебя проблемы? Давай, делись.
— Никаких проблем нет. Но нужен твой совет — скажи мне, папа, как правильно дать взятку, чтобы человек ее принял и не обиделся.
— Зосенька, тот, кто берет взятки, может обидеться или оскорбиться только в том случае, если решит, что ему дали очень малую сумму. Ты, правда, собралась давать взятку? Не секрет, кому и за что? Хорошо, молчи, если это секрет. Тогда поступи следующим образом — положи в конверт несколько крупных купюр, зайди в кабинет вымогателя и скажи, что у тебя к нему есть очень серьезный вопрос. Оставь ему на столе конверт и поясни, что там находятся документы по твоему делу. Затем выйди из кабинета и возвратись через несколько минут. Если сумма удовлетворит взяточника, то он сразу начнет разбираться с твоими бумагами, если нет, то он открыто тебе предложит увеличить вознаграждение.
— Так просто? — удивилась Зося, — Спасибо, папа. Теперь я уверена, что справлюсь.
Заведующую загсом сумма удовлетворила, и она ласково стала уверять Зосю, что со свидетельством о рождении Санечки не будет никаких проблем. Через пару дней она его подготовит и лично вручит Зосе.
Зося получила свидетельство о рождении Санечки. В его первом в жизни документе были заполнены все графы, в том числе сведения об отце. Санечка стал законным членом семьи Анцевых. Зося с раннего детства помнила, как стыд покрывал бледностью ее лицо, когда она, протягивала свой ущербный документ чужому человеку. Словно, это она, Зося Ромашова была главным виновником своей безотцовщины, а сейчас несла наказание позором и презрением окружающих людей.
Это чувство неполноценности не ушло даже тогда, когда она уже держала в руках полный документ, подтверждающий ее происхождение.
Зося на обратной стороне самого лучшего студийного снимка Санечки карандашом обвела его ручку и в контуре ладошки написала: «Привет, папочка! Я тебя люблю! А ты меня?». Вместе с фотографией в конверт вложила свою записку, над содержанием которой долго думала и вообще сомневалась в ее необходимости. Записку она несколько раз переписывала, потом правила и снова переписывала. Сейчас перечитала последний вариант:
«Молодец, Саша! Ты сжег корабли и пепел развеял. И даже трогательное до слез письмо оставил. Хорошо, я могу жить и без тебя. Можно бросить женщину, переступить через любовь, но как ты можешь оставить и забыть своего сына? Он без отца вырастет однобоким, кривым деревцем. Нет, уважаемый, не позволю! Санечка, как и ты, Анцев, он плоть от плоти твоей, наследник твоего внешнего вида. Ты живи, с кем хочешь, люби, кого хочешь, но сына не смей забывать и отрекаться от него. Ты должен заботиться о своем ребенке, это не мной придумано, это закон жизни. Конечно, если ты человек…».
Затем дополнила содержимое конверта копией свидетельства о рождении Санечки, сделала пометку «лично Саше» и отправила письмо Александру Михайловичу.
Через две недели ей позвонил Анцев. После расспросов о Санечке, он сказал:
— Зосенька, я тоже хочу перед тобой отчитаться — у Александра появился оптимистичный настрой, и возникло желание бороться с неврозом. Да-да, Зосенька, я правильно выразился — у него в результате злоупотребления алкоголем развилась симптоматическая депрессия, проще говоря, невроз. Из Горевска он приехал подавленный, пил остаток своего отпуска, не выходя из своей комнаты. Только после твоего письма, он собрал свои вещи и перевез их из квартиры матери в мой дом. Похоже, что он осознал серьезность своего заболевания и решил начать лечение. Я подыскал подходящую клинику в Европе. Врачи рекомендуют интенсивную терапию в течение двух-трех месяцев, а затем длительную реабилитацию под наблюдением специалистов этой же клиники. Его лечение может растянуться на несколько лет. Чтобы он не потерял профессиональную квалификацию, я перевожу его на работу в наше отделение банка в Европе. Сейчас все зависит только от него. Будет твердое желание вылечиться, значит, все будет хорошо. Если он сам не захочет, то врачи в этой ситуации просто будут бессильны. Я не знаю, что произошло в Горевске, но он мне сказал, что не сможет больше общаться с тобой и сыном, потому что боится вам обоим навредить.
— Александр Михайлович, пусть он только лечится. Не хочет с нами общаться — ну, и не надо. Мы с Санечкой организуем с ним одностороннюю связь — я буду высылать фотографии сына на ваш адрес, а вы, пожалуйста, пересылайте ему. Только бы он не отступил от своего решения, а мы поможем. Вам Саша сказал, что Санечка, как и Вы — Анцев? Да, Анцев Александр Александрович!
— Сказал. Он уже запись в свой паспорт сделал и в анкету на выезд за границу вписал Санечку. Поверь, Зосенька, он вас любит, только больное самолюбие мешает ему об этом говорить. Еще хочу сказать тебе, Зосенька, что я счастлив от того, что не ошибся в тебе. Живи спокойно, детка. Все будет хорошо. Не забывай о моей просьбе заботиться побольше о себе.
Саша все-таки позвонил Зосе. Главным его вопросом была материальная помощь сыну. Зося сразу от нее отказалась и просила его не беспокоиться — у Санечки будет все, что необходимо ребенку. Но фотографии Санечки обещала высылать регулярно. Затем телефонные провода наполнились молчанием и шумом эфира. На двух концах телефонной линии два человека ожидали друг от друга какие-то важные слова, которые могли определить их дальнейшую жизнь. Молчание стало тягостным и невыносимым. Зося первой положила трубку на телефонный аппарат и смахнула со щеки побежавшую ручейком слезу. Она училась управлять своими эмоциями и ругала себя за минутную слабость.