- Ты должен для всех быть примером.
- В чем?
- Много не разговаривай, раздевайся.
- Я разденусь. Пусть тогда эти дети выйдут. Я им преподавал. И еще: пусть врач снимет очки.
- Почему так? Ребята тебя не стесняются, а ты будешь их стесняться? А во-вторых, врач без очков плохо видит. Фронту нужны солдаты.
Когда речь зашла о фронте, Мусеиб-муаллим разделся. Ребята отвернулись, врач вышла, его осмотрел сам комиссар.
- Слушай, а у тебя и впрямь грыжа...
- А ты как думал, разве станут зря языками молоть?! Но ты все-таки пошлешь меня на фронт. Хотя бы газеты почитаю.
- Одевайся, твой стыд скрывала одежда, не буду тебя посылать.
- Нет пошлешь!
- Не пошлю.
- Ребята, которых я учу, пойдут под пули, а я здесь останусь?! Мусеиб-муаллим стоял и долго смотрел на комиссара. Глаза у него наполнились слезами.
- Стало быть, я не годен?
Комиссар почувствовал, что задел его, смягчился.
- Учитель, на войну посылают здоровых людей. Что ж ты хочешь, чтоб мы послали на врага больного учителя, вроде тебя? Пусть уж воюют эти молодые.
Мусеиб-муаллим вернулся в село. Вел свои уроки. Большинство писем, приходивших в деревню, давали прочитывать ему. Однажды прочел он письмо и от Рашида. И Мухаммед-киши уважал его. Когда он прослышал об истории с волком, у него мелькнула одна мысль. И сейчас он хотел сказать о ней, но не осмелился.
- Так значит, говоришь, накажешь его?
- Не наказывать?
- Накажи, накажи. Я за него заступаться не стану. Ему любой
кары мало.
- Похоже, ты что-то придумал, Мусеиб-муаллим.
- Да нет, ничего особенного.
- Говори, не робей.
Когда Мусеиб-муаллим обращался к кому-нибудь, кто был старше него годами, он краснел как помидор.
- Я подумал, может быть, ты подаришь его школе.
- Будешь преподавать ему, уму-разуму учить?
- Нет, просто буду показывать на уроке зоологии.
- Волка они не видали?
- Видали. Но я им буду говорить, что волк тот же фашист, никакой разницы нет.
Мухаммед-киши покачал головой. ' - Не оскверняй зверей наших гор.
Мусеиб-муаллим был мягкий, добрый человек. Однажды дети разрушили в школе ласточкино гнездо, и он, обидевшись, два дня не приходил на занятия. Если при нем резали курицу, делали укол ребенку, он, отвернувшись, закрывал глаза и затыкал пальцами уши.
Может, ему жалко волка, но почему не жалко барана, не жаль трудов Мухаммед-киши?
- Не смотри, что я учитель, волка я сам накажу.
Во дворе стоял страшный галдеж. Все отталкивали друг друга, чтобы заглянуть в щели между досками двери. Мальчишка на крыше сообщал о каждом движении волка:
- Облизывает рот, язык какой здоровый. Спрятал язык. Ходит из угла в угол. Быстро ходит. Спина,выгнута. Да у него хвоста-то нет. Есть, есть, к животу прижал.
Во двор вошел человек. Под мышкой он держал папку, из которой выглядывали бумаги, сколотые в обтрепанных, загнутых углах железной булавкой. В деревне его звали "десятка Гейдар". Ловерх нагрудного кармана у него красовалось несколько значков. Один из них висел на цепочке. Изображенный1 на нем человек стрелял по круглым мишеням. Ячменное зерно насаживали на , иглу, ставили в тридцати шагах, и Гейдар, едва прицелившись, сбивал его из своего дробовика. В первый же день войны он ушел на фронт и вскоре вернулся. Рассказывал, что был там снайпером. Клал фашиста наповал каждой пулей. А одному генералу всадил ее в самый глаз. Но они вставляют глаза из стекла. Вскоре после возвращения Гейдара, в село привезли кино. Показывали фашистов. У одного из них на глазах поблескивали круглые стекла, он смотрел через пенсне. Пронесся слух, что его так разукрасил "десятка Гейдар". Со стороны "десятка" выглядел вполне здоровым. Но иногда у него случались припадки. Как-то на фронте он влез на сосну и стрелял оттуда; в это время в основание дерева угодил артиллерийский снаряд, и Гейдара откопали на следующий день. А сейчас он нашел себе занятие: -собирал кожи, шкуры, разную утварь. Когда Гейдар присел рядом с Мухаммед-киши, тот уже придумал;
- Ты пришел кстати, "десятка".
- То правду люди говорят?
- Все так и есть, как тебе сказали.
- Чего ж сидишь-то? Дай-ка шлепну его через дымоход и дело с концом. Сдерем с него кожу, сдашь в нашу контору, и я выложу тебе пятьсот рублей на бочку.
Мухаммед-киши покачал головой.
- Нет, "десятка", я приготовил ему другое. Тебе нужна его шкура, а мне он сам.
- Ты меня слушай, старик. Пятьсот рублей на улице не валяются. Это десять кило хлеба.
- Я живу не ради куска хлеба. Собери-ка ты молодежь, схватим волка.
Каждый взял палку. Первым в овчарню вошел сам Мухаммед-киши. Волк ощетинился, как кошка, испугавшаяся собаки. Шерсть у него была грубая, свалявшаяся, светло-серого цвета. Он не ворчал, стиснул челюсти. Словно говорил, что он не виноват; во всем что произошло, виноваты эти зубы. Волк стал пятиться. Это еще больше расхрабрило людей, и на волка посыпались удары. Мухаммед-киши, улучив момент, приставил рогатину палки к горлу волка.
- Эй, ребята, хватит. "Десятка", подержи-ка палку.
"Десятка" схватился за палку. Мухаммед-киши нашел колокольчик, лежавший среди останков барана, и, подойдя к волку, привязал ему на шею.
- Эй, ребята, хватайте-ка его за ноги - ив мешок!
Волка запихали в мешок. Каждый ухватился за него, и мешок вынесли во двор. Мухаммед-киши привел лошадь и, когда волка взваливали на седло, Гашга, видимо, почуяла. Стала тревожно бить копытами. Хозяин ее, натянув узду, сказал: