В тот вечер в номере отеля Данфи ожидали его старый паспорт, бумажник и одежда. Рядом с чемоданом в маленькой пластиковой упаковке он обнаружил свою зубную щетку, бритву, стопку старых квитанций, мелочь, которую он оставил на комоде, щетку для волос «Мэйсон Пирсон» и разные другие мелочи. К чемодану была прикреплена черная бирка с надписью «Личное имущество», похожая на те, какие приклеивают в прачечной. При взгляде на нее у Данфи возникло странное и неприятное чувство дежа-вю. «Да, вот так оно и происходит, — подумал он, — когда вы умираете. Вашу зубную щетку и мелочь кладут в пластиковый мешочек и посылают ближайшим родственникам». Внезапно ощутив жуткую усталость, он сел на кровать, потом прилег на подушку и мгновенно отключился.
Наверное, часов через десять от глубокого сна его пробудила настойчивая телефонная трель. Голос на противоположном конце провода приказал ему немедленно явиться в Управление и «иметь при себе всю документацию».
Данфи сделал то, что ему было велено. Чернокожий офицер с проседью в волосах и с перечнем вещей, подлежащих возврату, попросил его сдать паспорт на имя Керри Торнли, ирландские права на вождение автомобиля и всю остальную «мелочь». Офицер выбрасывал все передаваемые ему вещи в красную металлическую корзину с надписью «Сжечь!» и вычеркивал из списка.
Впервые Данфи со всей очевидностью понял, что больше Управление его в Англию не пошлет.
В легком отупении от происшедшего он спустился на лифте в Отдел кадров, где ему пришлось просидеть около часа в холле для ожидания, выкрашенном в лимонно-желтый цвет, мусоля затрепанный номер «Экономиста». Наконец появилась маленькая седенькая дама в ситцевом платье, сообщившая ему, что на данный момент его рабочим кабинетом будет комната «В-209».
Данфи примерно знал расположение кабинетов в Центре, однако…
— Где это?
— Не могу вам точно сказать, — ответила дама, на лице ее читалось искреннее удивление. — Вам придется спросить у охраны.
Как оказалось, «В-209» находился в подвале северного здания в широком коридоре между двумя погрузочными платформами. Коридор здесь раздваивался, превращаясь в разновидность склада для нового компьютерного оборудования, канцелярских товаров и (как очень скоро понял Данфи) для отработанного человеческого материала Управления, а также военизированных частей при Зарубежном отделе Управления.
Вильчатые погрузчики с грохотом двигались по коридору от одной платформы к другой, сталкиваясь друг с другом и врезаясь в стены. Из-за постоянного шума люди здесь говорили громче, чем в других частях здания, и здесь постоянно шла некая специфически мужская игра (а скорее просто подростковое кривляние). Более того, Данфи померещилось, что в коридоре стоит густой дух тестостерона, словно аромат каких-нибудь полевых цветов на проселочных дорогах штата Мэн. Серьезно думать над чем-то в таком месте невозможно, даже если бы и было над чем думать. Но думать было действительно не над чем. Его посадили на привязь.
Кабинет Данфи представлял собой кубическое помещение темно-желтого цвета с хлипкими перегородками, выполнявшими роль раздвижных стен. Из обстановки там было вращающееся кресло бежевого цвета, вешалка для шляпы и белый облупившийся книжный шкаф. В углу, рядом с новенькой корзиной, на которой тоже имелась надпись «Сжечь!», стоял пустой шкаф для хранения документов. На полу разместился телефон и рядом какое-то издание «Тезауруса Роже». Однако в комнате не было ни ковра, ни даже — и это уже выходило за все допустимые рамки — стола. В его кабинете отсутствовал письменный стол!
Данфи поднял с пола телефон, чтобы дозвониться до администратора, однако не услышал привычных гудков. В предельном возмущении он выбежал из своего «куба» (так как называть данное помещение «кабинетом» было бы просто кощунством), бросился по направлению к Отделу кадров и… заблудился в лабиринте коридоров. Пережив унижение из-за необходимости спрашивать дорогу в собственном учреждении, он прибыл в Отдел кадров совсем «перегоревшим». И его возмущение окончательно испарилось, когда седенькая дамочка в ситцевом платье пожала плечами и сказала:
— Ну потерпите немного. Они пока заняты распределением.
Данфи тем не менее экспроприировал телефон и, позвонив на коммутатор, попросил соединить его с руководителем своего подразделения Фредом Крисманом в Управлении планирования. Если кто-то и сможет ему все толком объяснить, так только Фред. Данфи в течение целого года передавал ему информацию через Джесси Карри.
— Извини, дружище, — ответил ему чей-то голос на противоположном конце провода. — Ты с ним немного разминулся. Фред с прошлой недели находится в командировке в Восточной Африке.
Данфи попытался позвонить еще по нескольким номерам, но всех тех, кто был ему нужен, не оказывалось на месте. Кто-то был на совещании, кто-то в отъезде, кто-то еще на каких-то практически непрерывных собраниях и заседаниях. В администрации ему сообщили, что «постараются как-нибудь решить его проблему», словно он находился в отеле, а не на работе, и пообещали перезвонить через несколько минут.
— И как вы собираетесь это сделать? — крикнул Данфи в трубку. — Я ведь вам только что сказал, что телефон в моем кабинете не работает!
Так началось то, что со временем стало его обычным стилем жизни здесь: бесконечный томительный дрейф от «кабинета» в Отдел кадров, из Отдела кадров в кафетерий и из кафетерия в спортзал. Через день он лазал по канату, занимался штангой и боксом. Прошла неделя. Затем вторая. И третья. Данфи набирался сил, привел себя в великолепную спортивную форму, но сам себе казался какой-то технократической версией безликого и безымянного «летучего голландца», блуждающего по бесконечным коридорам тайной бюрократии. В полдень он, как правило, заходил в библиотеку Управления, где мог получить прессу практически со всех концов земли. Устроившись в свое любимое кресло, он день за днем пролистывал британские газеты в поисках хоть какой-нибудь информации о профессоре Шидлофе. Но напрасно… Громкие заголовки, с которыми выходили газеты в первые дни после убийства, сменило гробовое молчание, и это вызвало у Данфи подозрение, что правительство Ее величества наложило негласный запрет на любую информацию по данному делу. У него все внутри переворачивалось от бессильной злобы и досады. Данфи чувствовал, что рано или поздно что-то должно произойти. Но когда? И где? И кто станет очередной жертвой?
Данфи утомил отель на Тайсонс-Корнер. Он скучал по своей квартире в Челси и по всем тем мелочам, которые на протяжении определенного времени и составляли для него то, что обычно называется Жизнью. Больше всего он скучал по Клементине, но что он мог ей в самом деле сказать, кроме как: «Я нахожусь в бегах. Позвоню… До свидания»? Вряд ли это можно было счесть надежным основанием для отношений. А мысль о том, что он может больше никогда не попасть в Англию и больше никогда не увидеть Клементину, просто ужасала Данфи.
Так же как, по сути, и послевоенное ЦРУ. «Холодная война» завершилась, и Управление плыло по течению, деморализованное добровольной капитуляцией противника. Все то, чем жило Управление на протяжении целых десятилетий, внезапно утратило всякий смысл. Цели его деятельности казались более чем туманными. В течение нескольких лет оно пыталось научиться обходиться без «равного противника», довольствуясь Норьегой и Хусейном и им подобными, а также какими-нибудь зомбированными террористами и колумбийскими гангстерами. А теперь зашевелился конгресс, возникли разговоры о необходимости сокращения разведки и «перераспределения ценных ресурсов». Среди самых дорогих из названных ресурсов были и агенты с неофициальным статусом, или «АНСы», подобные Данфи. Одного за другим их забирали и возвращали обратно в Штаты, замещая шпиками из Разведывательного отдела Пентагона. Впервые за все время существования ЦРУ над его бюджетом нависла серьезная угроза. И впервые в Лэнгли стало так неуютно.
Если и было где-то убежище от этого внутреннего недомогания, которое начало разъедать Управление, то это кафетерий. Он представлял собой грандиозное собрание людей, потерявших веру в себя, пьяниц, невротиков, пустозвонов, стукачей и других разновидностей «испорченного имущества» Управления, от которых оно (по самым разным причинам) не могло или не хотело избавляться.
Определенная часть такого «отработанного материала» слонялась там в любое время. У большей части тамошних обитателей не было вообще никакой работы, у некоторых, таких как Роско Уайт, ее просто было очень мало.
Случай с Уайтом был классическим. Выпускник факультета восточных языков Принстона с магистерским дипломом (Уайт свободно владел основным диалектом китайского, а также корейским), он поступил на работу в Управление в 1975 году. Уайта послали в Сеул под видом военного, и во время первой же командировки туда он был схвачен на демилитаризованной зоне. В течение примерно года ему пришлось пройти через множество мучительных и унизительных допросов и инсценировок казни, пока наконец его мучителям это не надоело. Уайта перевели в лагерь где-то далеко на севере и, как ему казалось, забыли. А в 1991 году, в самом конце «холодной войны», его вновь привезли в демилитаризованную зону и отпустили в том же самом месте, где шестнадцать лет назад арестовали. Трудно сказать, что означало его освобождение: политический жест или просто шутку, но Уайт чуть не свихнулся. Он стоял по колени в грязи, словно прикованный к тому месту, где когда-то, как он полагал, закончилась его жизнь, не в силах избавиться от мысли (или от надежды), что все предшествующие шестнадцать лет были лишь галлюцинацией. Наконец какой-то южнокорейский солдат в камуфляже схватил его за руку и вытащил из грязи, окончательно вернув Уайту свободу и безопасность.
Возвратившись в Америку, он обнаружил, что его уже десять лет как официально объявили погибшим.
До отставки по возрасту Уайту оставалось всего три года. До того времени он должен был исполнять обязанности офицера-связника между Оперативным управлением и Главным координатором по секретной информации. На практике в его обязанности входила отсылка запросов «аналитикам» в Оперативном управлении по поводу возможности открывать ту или иную информацию. Данная работа занимала не более часа в день, а потом до самого окончания рабочего дня Уайт мог спокойно читать, сидя в кафетерии.
Конечно, это была чудовищная, бессмысленная трата исключительного таланта и знаний, которыми обладал Уайт, но ничего поделать было нельзя. После стольких лет прилежной и часто изнурительной учебы в лучших школах и университетах практически все годы профессиональной жизни Уайта были потрачены впустую. Теперь он сидел в кафетерии с рассеянной улыбкой на устах и читал «Трагическую историю доктора Фауста» Кристофера Марло.
Джек восхищался Роско.
— Я пытался наверстать упущенное, — как-то рассказал ему Уайт, — но слишком многое прошло мимо меня. Ну например, «гласность», Берлинская стена, СПИД и Интернет. Как в той знаменитой песне Билли Джоэла, вот только все перечисленные слова не имели для меня никакого смысла. До меня там доходили только отголоски. Но тефлон, сарановые покрытия, компакт-диски… Боже мой, ведь теперь это что-то значит! Как бы то ни было, я понял, что недостаточно просто прочитывать старые номера «Тайм». Я мог заучить наизусть всю статистику относительно любого игрока, когда-либо игравшего в бейсбол за высшую лигу, но ведь самого-то его на поле я все равно никогда не увижу. Другими словами, кто, черт побери, такой Кэл Рипкен и что случилось с Хуаном Писсарро? Так постепенно я пришел к выводу, — и Уайт показал на книгу, которую держал в руках, — что чтение сочинений по истории, классики, того, что находится вне времени, над временем, приносит необходимое успокоение. Вы понимаете, что я хочу сказать?
Данфи кивнул. Именно потому, что в жизни Уайта было так много «белых пятен», даже самый будничный разговор с ним мог привести к невероятным открытиям. Данфи он очень нравился, и когда Роско Уайт спросил его, «не собирается ли он съехать из отеля и не подыскивает ли жилье», Данфи без колебаний ответил утвердительно.
— Да. А у вас что-то есть на примете?
— Ну, — ответил Роско, — если вы не против совместного проживания, у меня есть ферма и пять акров земли в Беллвью. Арендная плата не очень высокая. Ну как?
— В общем, положительно, — сказал Данфи, — но должен признаться, что я могу у вас не очень долго задержаться.
— Почему?
— У меня знакомая в Лондоне, и — только никому не говорите об этом — я подумываю об отставке. Кроме того, я далеко не самый большой аккуратист.
Роско усмехнулся:
— Именно поэтому я и держу уборщицу. Приходящую, конечно. Раз в неделю. Но без нее я бы не смог обойтись.
— Ну что ж, в таком случае… У вас будильник не слишком громкий?