- Отойди! - стараясь оттолкнуть ее, вопил раненый. - Я желаю море посмотреть!
- Потом посмотришь. А сейчас надо чай пить.
- Мне желательно сейчас! Я шесть месяцев это море защищал и ни разу, представь, ни разу не видел его в глаза. Отцепись!
Он так свирепо рявкнул на санитарку, что та в испуге отскочила от него и выставила для защиты руки...
Раненый долго смотрел на Ладогу. Похоже, что-то искал в воде свое, нафантазированное за время окопного сидения. И не нашел. Разочаровался.
- А лес-то веселей, - вздохнул он и повернулся к санитарке. - Пошли, дорогуша, чаи гонять.
Совсем замерзнув, Головин крикнул:
- Братцы!
Сверху свесилась голова молоденького бойца.
- Помоги в трюм сойти.
- Момент, товарищ лейтенант. - Боец скатился с рубки, подхватил Головина, потащил вниз.
Везде лежали раненые, стонали, храпели во сне. Совсем близко от двери метался в бреду морячок, вскакивал, рвал на себе тельняшку, под которой алели бинты, и обессиленно падал.
- Кидай гранату, - хрипел морячок. - Кидай, мать твою...
Головину захотелось вырваться на воздух из тесного, пропахшего больницей пароходного нутра, но боец уже убежал, а у него не хватило сил, чтобы подняться самому, пройти мимо людей, превращенных бинтами в куклы.
К нему подошла санитарка, та самая, что не пускала раненого, пожелавшего увидеть море.
- Чаю хотите? - спросила она.
- Если можно... - трудно выговорил Головин.
- Почему же нельзя?
Через минуту она принесла кружку кипятка и большой кусок сахара.
Головин взял кружку, не спеша стал глотать кипяток. Он не сразу обратил внимание на чей-то шепот:
- Товарищ лейтенант... А, лейтенант...
Повернув голову, Головин наткнулся взглядом на широко раскрытый, странно поблескивающий глаз - глаз человека, закутанного в вату и бинты. Человек чуть слышно прошептал:
- Оставь чайку... Хоть капельку.
На какое-то мгновение Головин оцепенел - глаз словно гипнотизировал его. Кто это мог быть? Слишком знакомый глаз. Да ведь это Кондрашов из его взвода!
- Это ты, Леша?!
Синее, трепещущее веко закрыло глаз. Из-под него выкатилась крупная слеза, поползла по бинтам. Сухие, без кровинки губы шевельнулись, выцедив свистящие слова:
- Чайку... Нутро жжет.
Веко снова приоткрылось, обнажив глаз: неестественно большой, черный и глубокий. Откуда-то, похоже из самой глубины его, послышался слабый, дрожащий шепот:
- Водички мне... Хоть какой...
- Сейчас, Леша. Сейчас. - Превозмогая боль в спине, Головин перевернулся и потянул руку с кружкой к губам Кондрашова.
Глаз жадно сверкнул. Из-под суконного одеяла выпросталась желтая рука, нетерпеливо потянулась к кружке.
- Не смей! - Крик раздался сзади, такой пронзительный, что раненые приподнялись со своих лежаков.
Подскочила санитарка, вырвала у Головина кружку и выплеснула воду на пол.
- Ты что, убить его задумал? Он в живот ранен! Ему нельзя ни капли!
- Я думал, только в голову, - попытался оправдаться Головин.
- Индюк тоже думает.
Она легко подхватила Головина, подперла сильным плечом и поволокла обратно на палубу.
...Пароход шел навстречу поднимающемуся солнцу. Льдины по-прежнему бились в его борта, заставляя их басовито стонать. Справа расстилалось сплошное - до горизонта - ледяное поле. Здесь еще не успела поработать весна.
Вдруг послышался гул. Сзади, со стороны моря, показались четыре маленьких одномоторных самолета. Из рубки выскочил капитан, взглянул на них в бинокль.
- Немцы! Тревога!
Зазвенел колокол громкого боя. Возле пароходной трубы забилось белое облачко. Над водой и льдами поплыли прерывистые гудки.
Самолеты приближались быстро. Уже невооруженным глазом можно было различить толстые обводы шасси, кресты на тонких фюзеляжах.
<Лапти>, - определил Головин. - У каждого по две бомбы. Итого восемь!>
Он зачарованно смотрел на самолеты, как смотрит мышь на удава, который собрался ее сожрать. На палубу выбежала знакомая санитарка Зоя, взглянула на самолеты и, ойкнув, убежала обратно.
Головной <юнкерс>, сверкнув стеклами кабины, перешел в пикирование. Сразу по нему застрочили пулеметы. По рубке покатились дымящиеся гильзы.
<Юнкерс> продолжал пикировать. С его крыльев срывались белые вихревые струи. В свист рассекаемого воздуха вмешался леденящий сердце визг сброшенных бомб.
Два тяжелых удара тряхнули пароход. На палубу обрушились вода и ледяное крошево. Пожилой боец у пулемета резко выпрямился и закачался.
- Что с тобой, дяденька? - закричал молоденький напарник.
- Воюй, солдат... - прохрипел старший, заваливаясь на спину.