- А вот надписи самого Фаддея Фаддеевича...
Попов упал на колени и наклонился над картой:
- Да. Это его рука.
- Надо ли передавать на специальную экспертизу?
- Обязательно.
- А вы разве не можете?
- Я любитель. А здесь нужен своего дела мастер. Посылайте по разным адресам: в лабораторию консервации и реставрации документов Академии наук и, скажем, в институт истории доктору Валку.
- Хорошо.
Попов поднялся с пола, окинул все карты разом и круто повернулся к Головину:
- А ведь ты все-таки добился своего. Поверь, у другого давно опустились бы руки. А ты... молодцом!
- Захвалите, - улыбнулся Головин. - Дайте лучше отпуск хоть за свой счет, хоть очередной.
- Отдыхать собрался? - удивился Попов.
- Заняться этими картами.
Попов покусал губу и решительно махнул рукой:
- Бери. Месяца хватит?
- Чтобы сделать вчерне, хватит...
- И еще раз поздравляю... Знаешь, даже позавидовал тебе. Как это у Теннисона: <Бороться>искать, найти и не сдаваться...> Если бы каждый из нас открыл в жизни хоть малую толику из всех загадок - было б замечательно!
...Через несколько дней Головин некоторые документы разослал экспертам, а сам разобрал и только что найденные, и открытые раньше карты по номерам и засел за изучение каждого листа в отдельности.
Он понимал, что эти отчетные карты представляли собой замечательное картографическое произведение, неизвестное в практике русских кругосветных экспедиций XVIII и первой четверти XIX века. По существу, эти 15 карт, связанные единой идеей, составляли как бы отдельный атлас. Он охватывал все антарктическое плавание шлюпов <Восток> и <Мирный>, не повторенное до сих пор. На всех листах имелась единая сетка меридианов и параллелей, но на них не было характерных для рабочих, прокладочных карт следов развязки курсов, перевычислений и поправок. Бесспорно, они относились к категории навигационных. На них со всеми подробностями наносилась штурманская прокладка с рабочих карт. Эта прокладка являлась результатом исправлений, развязки всего пути плавания, и ее можно было посчитать отличной навигационной картой для последующих плаваний в Антарктиду.
Огромную ценность представляли и надписи на картах.
Во-первых, это были и научные наблюдения, представленные всевозможными метеорологическими и гидрологическими данными о состоянии погоды и моря - дождь, туман, снег, ясно, облачно, за каждые сутки сообщалась температура, давление воздуха, абсолютная влажность, направление и скорость течения, волнение, определялись магнитные склонения компаса, отмечались южные полярные сияния. Здесь же приводились данные орнитологических наблюдений - перечислялись птицы, которые встречались вблизи льдов или в океане. Упоминались и представители животного мира киты, нерпы, морские свиньи, котики. Многих этих данных вообще нет в книге Беллинсгаузена, а они, конечно же, представляли немалый интерес как первые инструментальные наблюдения в Антарктике. Более того, могли служить исходным материалом для характеристики эпохальных изменений природы в этой части света.
Во-вторых, на картах записывались отдельные приметные события в плавании. Иногда записи перерастали в целые рассказы. Но чаще они коротко сообщали о прибытии на корабли офицеров, о состоянии такелажа, получении изо льда пресной воды, сигналах для ориентировки шлюпов.
Особое внимание на картах отводилось состоянию льда во время плавания. Да это и понятно. Льды представлялись морякам как непреодолимое препятствие для движения вперед и в то же время поражали воображение своим суровым величием. О льдах в записи о событиях 5 февраля 1820 года, когда шлюпы третий раз приближались к ледяному берегу, Беллинсгаузен писал так: <Огромные>, которые по мере близости к Южному полюсу поднимаются в отлогие горы, называю я матерыми, предполагая, что, когда в самый лучший летний день морозу бывает 4 градуса, тогда далее к югу стужа, конечно, не уменьшается, и потому заключаю, что сей лед идет через полюс и должен быть неподвижен, касаясь местами мелководий или островов, подобным острову Петра Первого, которые, несомненно, находятся в больших южных широтах и прилежат также берегу, существующему (по мнению нашему) в близости той широты и долготы, в коей мы встретили морских ласточек... Мнение мое о происхождении, составлении и перехождении встречаемых в Южном полушарии плавающих ледяных островов основал я на двухлетнем беспрестанном плавании между оными, и полагаю, что в Северном полушарии льды составляются таковым же образом>.
Из рассуждений начальника экспедиции видно, что он был убежден в существовании в районе Южного полюса <материка>. Это был первый и основной вывод, вынесенный им из плавания вокруг шестого континента. Берег континента, покрытый льдом, Беллинсгаузен называл <материком>. Точно так же высказывались и его единомышленники. Лазарев в письме Шестакову характеризовал его как <льдяной>, Симонов - <ледяной>, Новосильский - <ледяная>. Для того времени, когда вообще не существовало понятия об Антарктиде, как покрытом материковым льдом континенте, окаймленном в отдельных местах шельфовыми ледниками, представления русских моряков о шестой части света были удивительно близки к современным.
На картах условно обозначались материковые, <матерые> льды в виде примыкающих друг к другу темно-синих пятен. Иногда в этом месте Беллинсгаузен делал приписку: <Увидели>лед>. Так случилось в тот день, когда <Восток> в первый раз подошел к ледяному берегу, - 15 января 1820 года. Моряки в это время заметили над сплошными льдами необыкновенно яркое свечение, хотя погода была сырая, над морем низко стлались тучи.
Головин легко объяснил себе физическую сущность этого явления - там, где плыли корабли, было пасмурно, а над Антарктикой светило солнце. Солнечный свет отражался от снежной поверхности континента и создавал у мореплавателей впечатление яркости, свечения на горизонте, белого яркого света. А это еще одно свидетельство нахождения <Востока> и <Мирного> у берегов Антарктиды, делающее русским морякам несомненную честь.
Сопоставляя сообщения на карте о <сплошном> с терминами <твердые>, <твердо>льды>, встречающимися в разных документах и книге Беллинсгаузена, Головин сделал вывод, что для Беллинсгаузена это были слова-синонимы. Он ставил знак равенства между <сплошным> и <льдом>, твердо стоящим>. Именно этот <твердый>, по выражению капитана, <идет> через полюс и должен быть неподвижен>.
Следовательно, надпись, которую он собственноручно сделал на отчетной карте и которой придал особое значение, - <Увидели>лед> - явилась выражением его убеждения, что именно в этот знаменательный день русская экспедиция впервые подошла к <материку>, <твердо>льду>, то есть к ледяному берегу Антарктиды.
С первого взгляда малозначительная надпись при дешифровке оказалась полной важного и глубокого смысла. Темно-синим цветом близко примыкающих друг к другу пятен на картах закрашивалось то ледяное пространство, перед которым русские корабли четырежды останавливались на пути к югу. Головин пришел к убеждению, что суда в эти памятные дни останавливались не вообще перед льдами, а перед ледяным берегом континента.
ЭКСПЕРТЫ
Конечно же, когда ждешь чего-то, то время как бы замирает на месте. Ответы на письма не приходили, и Головин тревожился. Чудилось всякое вдруг письма затерялись на почте или попали к нерадивым людям. Но почта, не точто в военные годы и в блокаду, работала исправно.
Понимая, что совершает бестактность, Головин поехал в Лабораторию консервации и реставрации документов Академии наук СССР. Благо она была в Ленинграде.
Очевидно, привыкнув к назойливым посетителям, секретарша сразу же попыталась выставить его, так как день был неприемный. Но Головин, по натуре человек деликатный и скромный, здесь был непреклонен.
- Письмо передано Дмитрию Павловичу, пройдите в его кабинет, наконец сдалась секретарша.
Крупнотелый, мрачноватый эксперт молча выслушал Головина, глазами показал на стул рядом со своим, в ворохе бумаг отыскал папку Головина:
- Ваша?
- Моя, - кивнул Головин, холодея от мысли, что эксперт сейчас ее вернет и откажется от работы.
- Я уже написал заключение...
- Вы согласны, что здесь есть подписи Беллинсгаузена? - воскликнул Головин, но эксперт, сердито дернув рукой, заставил его замолчать, разложил на столе документы и пачку микрофотографий. Отбивая слова одно от другого, он проговорил:
- Поясню суть. Вы послали три документа - часть карты побережья Антарктиды с берегами Новой Шотландии и Земли Александра Первого, на ней содержится запись, приписываемая руке Беллинсгаузена, затем - рапорт, на последней странице которого имеется собственноручная приписка мореплавателя, и последнее - его письмо на имя морского министра. Так?
Головин кивнул.
- Исследование мы проводили по двум линиям. Крупномасштабно изучали начертания отдельных слов с характерными буквами и сравнивали оптические характеристики чернил на этих документах. Так вот... Чтобы выявить особенности письма, фотографировали области частичного поглощения. Вам понятно? При такой съемке чернильные штрихи становятся полупрозрачными. Это позволяет лучше рассмотреть микродетали письма, толщину слоя чернил в штрихах. И вот что мы обнаружили. Фотографии, полученные как с карты, так и с рапорта и письма, показывают идентичность не только конфигурации отдельных букв и буквосочетаний, но и в технике их исполнения, то есть направлении ведения пера, в нажиме, в начале и окончании штриховедения.
Эксперт взглянул на Головина, словно желая убедиться, какое впечатление производит его рассказ на собеседника. Головин, подавшись вперед, внимательно рассматривал микрофотографии.
- Вы сделали огромную работу! - сказал он.
Эксперт насмешливо скривил губы.
- С целью сравнения оптических характеристик, - продолжил он, - мы делали съемку фрагментов всех трех документов в узких спектральных зонах при помощи интерференционных светофильтров и в лучах собственной видимой люминесценции, возбужденной ультрафиолетовыми лучами...
- И к какому выводу пришли? - опять не выдержал Головин, повернувшись к эксперту.
Тот сунул толстые очки в карман халата, перебросил на столе несколько фотографий, нашел лист написанного заключения:
- Здесь все сказано.