- Мы можем доказать свою правоту...
- Ха! Правота! Кого она интересует? Вошел Николай Прокофьевич.
- Читал, - весело сказал он. - Все было, все было.
- Когда? - мрачновато спросил Юра.
- А в средние века. Ведь это - типичные ведьмовские процессы. Ась? Недавно попалась мне книжечка: "История средних веков". Там прелюбопытные эпизоды приводятся. Судили, например, одну старушку за то, что она, дескать, со змеем сожительствовала. Змей по ночам к ней в трубу летал. Очень удобно. Так вот, старушонка не только во всем созналась, но и от себя кой-чего присочинила. Развернула, как теперь говорят, самокритику своих ошибок. Призналась, что даже понесла от змея-то, родила младенца мужеска пола и закопала во дворе, в навозной куче. Разрыли кучу - хвать-похвать, нет младенца. В червя обратился, объясняет старушка. Поверили. И сожгли честь честью. Так-то...
* * *
- Товарищи, объявляю открытое партийное собрание институтской парторганизации открытым. Слово для доклада на тему "Состояние идеологической работы в институте и задачи партийной организации в борьбе за идейную чистоту наших кадров" имеет заместитель директора кандидат технических наук товарищ Харитонов.
Докладчик вышел на кафедру, разложил бумажки, постукал по микрофону (в ответ металлически зачихали громкоговорители в разных углах зала) и значительно произнес:
- Товарищи...
Костя разглядывал Харитонова. В институте это был человек новый. "Новая метла чисто метет". На кафедре стояла метла, приготовившаяся мести без пощады.
Небольшое, нюхающее обезьянье лицо. Гладкая, желтоватая лысина с оборкой мочальных волос, туго натянутая на череп, как тесная шапочка. Время от времени он подергивал, словно мигал, кожей головы, и тогда шапочка сдвигалась на лоб.
Доклад начался заурядно. Харитонов пересказывал статью "На Шипке", даже не своими словами - рабски. Шло пока что трескучее "за здравие".
Нет, это был все же не совсем обычный докладчик. Поражало, с каким искусством он, несомненно читая по бумажке, делал вид, что не читает, а говорит. То и дело он поднимал глаза, жестикулировал свободной рукой и въедливо, мелко кивал своей шапочкой.
От его певучих, скаредных интонаций шла одуряющая, подлая скука. В тоске Костя разглядывал затылки и уши впереди сидящих. Обычная, скучающая толпа, слышащая в сотый раз одно и тоже. В зале стоял слабый, безличный шумок, маленький гомон дыханий, переброшенных друг другу слов, скрипа стульев... Словно мельница какая-то молола.
Уши насторожились и шумок переменил тембр, когда докладчик сказал "однако". На этом слове он патетически повысил голос.
Ничего нового. Все еще пересказ газетной статьи. Намертво припаянные эпитеты: "фашиствующие лакеи империализма", "оголтелые мракобесы"...
А сколько славянизмов! Удивительно, как у нас любят ругать торжественными, церковнославянскими оборотами: "иже с ними", "ничтоже сумняшеся"... Предполагается, что так создается особая, сверхъядовитая ирония, убивающая на месте. Мертвые слова, воскрешенные, чтобы убивать.
Да, большая сила - слово. Человек, на которого направлен поток слов достаточно высокой концентрации, - погибает.
Докладчик дошел до кибернетики.
- Приверженцы этой, с позволения сказать, науки из кожи лезут вон, чтобы показать отсутствие принципиальной разницы между машиной и живым организмом. Игнорируя качественное своеобразие жизни, этой высшей формы существования материи, они рассматривают живой организм как своего рода вычислительную машину...
Костя обернулся к Юре. Тот не смотрел - ковырял обивку стула.
- Товарищи! - вдруг возопил докладчик так, что все вздрогнули. - Но ведь эти домыслы отбрасывают науку на двести лет назад! Да, да, на двести лет назад, к идеям французского буржуазного материалиста Ламетри, написавшего трактат "Человек-машина"! Такова новизна "новых идей" господ кибернетиков!
(Этого пассажа в газете не было. Сам, видно, придумал, сукин сын. Он опаснее, чем казался: не только исполнитель - творец...)
А Харитонов разошелся. Вот что значит оторваться от чужого текста! Он импровизировал. В голосе появились надрывные, кликушеские ноты... Кого он напоминал? Камлающего шамана? Гитлера? Вообще творческое зло?
- Мы должны сорвать с них маску, показать, кому на деле служит кибернетика! Самой оголтелой реакции, заклятым врагам человеческого рода, вот кому служит кибернетика!
Нет, это было жутко. Не пользуясь готовым текстом, докладчик извергал все такие же готовые, злобные, ходульные фразы. Казалось, каждую из них нужно было долго вынашивать, питать ядом... А тут они рождались на ходу:
- Только панический страх идеологов империализма перед пролетарской революцией мог породить такое ублюдочное создание псевдонауки, как кибернетика!
Главный принцип создания таких фраз - многоэтажность. Как виртуозный мат.
"Скорее бы о нас", - думал Костя. Тоска его душила - смертная, страшная...
- Товарищи, вам всем, вероятно, известно, что недавно в центральной печати были разоблачены идейно порочные работы группки сотрудников нашего института...
Вот оно. Зал зарокотал. По рядам ветерком прошло движение.
- Излишне называть их имена. Но я все-таки назову. Это, с позволения сказать, сотрудники восьмой лаборатории: Левин Константин Исаакович и Нестеров Юрий Борисович...
Докладчик сделал эффектную паузу и устремил туда, где сидели виновные, кривой указующий перст.
- Палец Вия, - сказал Юра шепотом. Костя молча сжал ему руку.
- Я, представитель дирекции, - кричал тем временем докладчик, - тоже несу ответственность за то, что мы проглядели вредную, антипатриотическую деятельность этой группки. Я говорю "группки", ибо Левин и Нестеров были не одиноки! Их активно поддерживал профессор Поспелов!
Николай Прокофьевич громко чихнул.
- Не кто иной, как профессор Поспелов, поддержал этих раболепствующих перед иностранщиной космополитов и помог им протащить в план новую тему: "Человек как элемент динамической системы"! Вы только вслушайтесь! Это - не что иное, как попытка математическими уравнениями описать человека наиболее совершенное создание природы! Дальше, как говорится, идти некуда! И этот порочный план был утвержден дирекцией!
Зал неопределенно забурчал.
Костя уже не слушал, он следил только за интонациями: выше, ниже... По опыту он знал, что перед самым концом в речи подует ветерком, интонация изменится... Голос поднимется, станет торжественным... Похоже, скоро конец... И точно:
- Да здравствует величайший гений человечества, корифей науки, наш дорогой друг, отец и учитель - товарищ Сталин!!!
Аплодисменты. Хлопали все.
В перерыве Костя и Юра вышли покурить. Они шли по незримому, но четко обозначенному проходу. И в курилке они стояли вдвоем, другие - отступя, словно стесняясь.
- Как на бойнях, - усмехнулся Юра. - Живые коровы шарахаются, увидев мясо...
К ним протискался Николай Прокофьевич. Старик просто сиял.
- Ну и доклад! И это - ученый! Паяц на веревке. А экспрессия-то какова! Царевококшайские подмостки. Ну-ну, молодые люди, бодрее!
Перерыв кончился. Начались прения.
Костя слушал с пятого на десятое. Мертвая скука ползла из зала, выползала на кафедру, плела мутные, пустые речи, кое-как склеенные из газетных фраз:
- Товарищи! Сейчас, как никогда...
- Несмотря на тревожные сигналы, в институте продолжает царить атмосфера благодушия, самоуспокоенности...