- Я думаю... только, может быть, это глупое соображение...
- Ну, скажите.
- Мне кажется, у него было слишком хорошее детство. Он вышел оттуда... незакаленный.
- Это не глупо, даже очень умно. Вполне возможно!.. Вот у меня не было хорошего детства.
- Расскажите про себя, если вам хочется.
- Что тут рассказывать? Подлое было детство. Отец с матерью не ладили. Я мать любил ужасно. Потом он бросил ее, ушел... Она стала странная, меня почти не замечала. Я бы погиб, если б не няня. Няня была великой души человек. Я стал бы поганцем, если б не она. Когда она умерла, я чуть с ума не сошел. Еле выкарабкался...
- А потом?
- Потом был Костя. Помолчали.
- Вы понимаете, чем он для меня был... и есть.
- Понимаю. Юра резко встал:
- Пора идти.
- Юра, дайте я вас поцелую. Она поцеловала его. Он ушел.
* * *
Секретарь партбюро, не старый, массивный человек, с бровями, как две толстые пиявки, пристально разглядывал Костю.
- Товарищ Левин, Константин Исаакович. Ну, садитесь, товарищ Левин.
Костя сел.
- Начудил ты, брат. Костя молчал.
- Я тебя нарочно вызвал, чтобы поговорить один на один. Как человек с человеком.
"Всегда так начинают", - думал Костя.
- Какое у тебя семейное положение?
- Женат. Есть ребенок.
- Мальчик? А как зовут?
- Юра.
- Вот и у меня внучок - тоже Юра. Отличный пацан! Два года. Глазенки шустрые, так и бегают: зырк, зырк! Давеча говорит: "Деда, купи шоколадку!" Купил и думаю: мы-то без шоколадок росли...
Костя молчал.
Секретарь наклонил голову, как бы прислушиваясь.
- Да, без шоколадок... У меня с брательником одна пара сапог на двоих была. Мыс ним другой раз по одному сапогу наденем - и во двор. Прыгаем там на одной ножке... Ничего, выросли.
- Я тоже без шоколадок рос, - резко сказал Костя.
- Ты с какого года?
- Семнадцатого.
- Октябрю, выходит, ровесник. А я этот самый Октябрь своими руками делал. Брат мой - тот еще в Февральскую погиб. Лежит там, в братской могиле, на Марсовом поле... Серые камни Марсова поля... Давно он туда не ходил. Костя поднял голову посмотрел на секретаря. Глаза под толстыми черными бровями глядели добро, понимающе... Кто его знает, может, и не сволочь? Костя его мало знал, сначала по бровям подумал: сволочь. Не суди по бровям...
- Закурим, - сказал секретарь. Закурили.
- Что у вас там с человеком-то? Неужто и правда уравнениями описать его можно? Мудрено.
- Мудрено, но в принципе возможно.
- Сомневаюсь я что-то. Неужто всего человека? Со всеми потрохами? С ненавистью, к примеру? Стой самой, с которой на Зимний ходили?
- До этого еще далеко. Мы ведь за такую задачу и не беремся. Наша гораздо проще. Представьте себе систему управления с обратной связью, одним из элементов которой является человек... Можно я бумагу возьму? Костя взял лист бумаги и вынул ручку.
- Ну уж ты мне уравнений-то не пиши. Не в коня корм. Скажу тебе по секрету: я эти самые дифференциалы и интегралы и раньше-то не больно шибко знал, а теперь и вовсе забыл. Работа не та.
- Илья Устинович, вы же кандидат?
- Хреновый я кандидат. Жинка пристала: защищай да защищай, да и сверху нажали... Защитил. Работенка была - дрянь. Оппоненты-то больше на мою автобиографию нажимали. Мол, из самой гущи народной произошел, в шестнадцать лет только читать-писать научился. А как я мог раньше научиться, коли сапог не было? Ваш-то профессор, Поспелов, так и сказал про меня: "Защитил автобиографию на степень кандидата технических наук". Острый старик, дай бог ему здоровья. Язык - шило. Я на него не обижался и теперь не обижен. Хорошо ли это- в шестнадцать лет в первый раз книжку взять? Нехорошо. До сих пор это чувствую. Скажу тебе как на духу: не мое это дело! Читаю, а сам губами так и шевелю. Ты, между прочим, заметь: если кто про себя читает да при этом губами шевелит - верный знак, что не его это дело.
Костя слушал, помимо воли заинтересованный.
- Тебе этого не понять, ты еще во каким, на горшке сидя, книжку листал. Вот Юрка, мой внучок, таким же будет. Два года мальцу, а он уже буквы знает: "а", "о"... Шустер! Отец-то твой из каких был?
- Из революционеров. Тоже Октябрь своими руками делал, - криво усмехнулся Костя.
- Ну, ну, ты это зря с подковыркой. В каком его посадили?
- В тридцать седьмом.
- Счастье твое, что ты с ним не жил. Зря не посадят. Ты эти усмешечки брось.
Костя молчал.
- Умер отец-то?
- Умер. В тюрьме.
- Жалко людей, - неожиданно вздохнул Илья Устинович. - Ну, да что поделаешь. Нечисти этой тоже немало было. Мы с тобой давай теперь по делу поговорим. Придется тебе, товарищ Левин, признать свои ошибки.