На макушке лета отходил ко сну долгий многострадальный день. Но тишины не было – из леса доносилось протяжное уханье филина, прямо под ногами квакали неслышные днем лягушки, а где-то далеко заливались тявканьем встревоженные ночным бродягой собаки. Лунная дорожка на озерной глади отливала серебром и манила вдаль от берега в завораживающую неизвестность. Мы снова все шестеро сидели на румах родного драккара, который тонкой ниточкой связывала нас с прошлой жизнью, такой, милой и безнадежно ускользающей.
– Я должен многое сказать тебе, Рюрик, – Дир был полон решимости, словно родной драккар придавал ему дополнительные силы, и я понял, что теперь избежать столкновения не удастся.
– Говори!
– Ты проклят Одином, Рюрик! Вспомни несчастную участь своих жен, вспомни кровавую крепость на берегу Рейна, вспомни гибель целого рода и исчезновение родного острова.
– А может, Один, таким образом, предрекал мне ту дорогу, на которой я сейчас нахожусь?
– Свенельд толкнул тебя на эту дорогу, – Дир кивнул в мою сторону, – а никак не Один. Но и на ней тебе сопутствует смерть, и ты слушаешь советы тех, чей разум отлетает от тела.
– Ты настоящий норманн Дир! Сколько раз твои стрелы спасали меня от гибели, сколько раз твой меч разил моего врага, в то время как ты считал меня проклятым Одином.
– Я жил по законам предков. Ты был моим вождем, и я готов был умереть за тебя, не задумываясь. Но теперь мы на чужой земле, ты отказываешься от традиций своего отца, да и народа нашего больше нет.
– Аскольд думает так же как ты?
– Конечно, мы же братья.
– Может, начнем все сначала. Нам надо держаться вместе и мы не только выживем в необычной стране, но и изменим ее.
– Очнись, Рюрик! Вспомни удел Снеги и Мергуса – скорее чем русичи изменимся мы сами.
– Ты забываешь, Олег искренне хочет, чтобы я возглавил ильменских словен, а своих вождей они чтут не меньше, чем истинные норманны. – Рюрик впервые за время разговора позволил себе мысленно усмехнуться, но Дир, по-моему, почувствовал даже незначительную перемену в интонации собеседника, и его слова стали еще жестче и откровеннее.
– Ты действительно проклят, Рюрик! Боги славян многолики, и их гнев будет повсюду преследовать тебя, твое окружения и твоих новых подданных. Позволь нам с Аскольдом выбрать свой путь – земли, славы, сражений здесь хватит и на нас. Быть с тобой – значит постоянно чувствовать могущественное проклятье – а жить с ним или вопреки нему становится все труднее.
– Ну, что ж, когда гребцы вразнобой опускают весла в воду – ход корабля сбивается. Куда лежит ваш путь, и чем я могу помочь вам?
– Все дороги в славянской стране ведут в Киев.
– Хорошо, Дир. Драккар и часть трофеев в твоем распоряжении. Людей выделит Олег, и пусть ваша дорога будет удачливее моей.
Рюрик впервые за время разговора оглянулся на меня и на братьев, словно проверяя нашу реакцию на слова и решение Дира. И Трувор, и Синеус как истинные норманны не выказали ни разочарования, ни растерянности, и Рюрик мог гордиться их выдержкой и преданностью. Впрочем, до сегодняшнего дня он так же не сомневался в преданности Дира и Аскольда.
Неприятный прохладный ветерок потянул с воды, тягостное молчание осязаемым туманом окутало драккар, но, увлекаемые порывом Трувора, мы вслед за ним поклялись ни в каких обстоятельствах не обнажать мечи друг против друга. И клятва наша была по-норманнски немногословна и сурова.
А ночью мне снились высокие стены надменного города, не скрывающие золотые купола каменного храма; Олег, обламывающий оперенье стрелы, вонзившейся в правый бок и сбившей его навзничь; безбровые окровавленные лица Аскольда и Дира; и я, ведущий за повода норовистого скакуна, на котором сидел послушный отрок с зелеными глазами Рюрика. И уже во сне я пытался понять смысл обрывистых видений, связав их воедино, но так и не мог этого сделать ни ночью; ни утром, наяву; ни много дней и много лет спустя.