Проснулся я в пустом помещении на жесткой кушетке. Вернее, очнулся. Я понятия не имел, что со мной произошло. Последнее, что я помнил, как шагнул через порог в темную квартиру, но, похоже, меня чем-то накачали и каким-то образом, бесчувственного, перенесли сюда.
Где бы ни было это «сюда».
Я сел, огляделся. Комната без окон. Белые стены, лампы дневного света, кафельный пол, такой блестящий, что в нем отражался потолок. Безукоризненной чистотой помещение напоминало то ли больничную палату, то ли камеру в образцовом полицейском участке.
Поднявшись, я подошел к закрытой двери в противоположном конце комнаты, и дверь вдруг распахнулась. Я чуть не выпрыгнул из кожи. Двое мужчин шагнули внутрь и встали по обе стороны от меня. Молодые, крепкие, подтянутые, в неприметной одежде — нечто среднее между деловым костюмом и униформой. Они не хватали меня за руки, но так грозно двинулись вперед, что мне оставалось лишь выйти в коридор вместе с ними.
Что-то знакомое было в этой парочке, но мой затуманенный мозг не мог определить, где я их видел.
И вдруг я понял.
Они напомнили мне людей, которые допрашивали нас в колледже насчет наших писем.
Я вдруг понял, что оставил заявление в машине, хотя вряд ли это что-то меняло. Не похоже, что меня вели на интервью. Я чувствовал себя арестантом, которого переводят в новую камеру. Странное ощущение. Наверное, я мог бы развеять его простым вопросом, но говорить мне не хотелось.
Нет, неправда.
Я боялся заговорить.
Наши каблуки стучали по сверкающим плиткам, словно отмеряли последние секунды перед казнью. Мы шли мимо закрытых дверей. На стене рядом с каждой дверью были прикреплены металлические рамки. Пустые. Либо хозяева кабинетов покинули здание, либо никто здесь никогда не работал.
Мы добрались до лифта. Левый конвоир шагнул вперед и заблокировал мне дорогу, вынуждая остановиться. Кнопки вызова не было, но, словно почувствовав наше присутствие, двери лифта плавно разъехались, и мы вошли. Внутри лифт был обшит полированными стальными листами. Ни кнопок, ни указателя этажей я не заметил. Судя по ощущениям, мы поднимались.
Через минуту или две двери снова разъехались и мы вышли в коридор, почти такой же, как и первый. Почти, потому что здесь в рамочках были таблички, но выгравированы на них были только буквы А, Б или В. Меня подвели к одной из Б-дверей, и правый конвоир открыл ее.
Я вошел.
Парни остались в коридоре.
Дверь за мной закрылась.
Щелкнул замок.
Комната, в которой я оказался, напоминала кабинет. На полу — серый ковролин. В центре — складной стол и два деревянных стула по обе стороны от него. Вот и вся мебель. Голые стены. Ни одного окна.
Они наверняка ждали, что я — хоть и слышал щелканье замка — подергаю ручку и проверю, заперто ли. Не дождутся.
Интересно, установлена ли здесь видеокамера. Вполне возможно. Я стал прохаживаться по комнате, как будто тот, кто назначил мне встречу, опаздывает, а я спокойно его жду. Будь там какие-нибудь безделушки, я взял бы их в руки и притворился, что разглядываю. Не знаю, сколько прошло времени. Час? Два? У меня заболели ноги, и я сел, как бы невзначай, но ни на секунду не забывая о возможной слежке.
Я скрестил ноги, усаживаясь поудобнее. Руки девать было некуда. Я положил их на стол и понял, что долго так не просижу.
А если я захочу в туалет? Жажда уже мучила меня, и в конце концов я проголодаюсь. Они надеются, что я стану колотить в дверь и требовать, чтобы меня выпустили? Или умолять, чтобы дали стакан воды?
Такого удовольствия я им не доставлю. Присланное заявление было приманкой, а теперь они проверяли, достоин ли я работать на них.
Достоин ли?
Да. В этом все дело. Зарабатывать на жизнь сочинением писем было бы для меня честью и привилегией, сбывшейся мечтой, и, несомненно, они это уже знали. Я не представлял, что таилось за всем этим: чья-то личная инициатива или секретное ведомство в рамках министерства обороны или ЦРУ, но я верил — нет, я знал, — кто бы они ни были, они нашли способ узаконить и поставить себе на службу могущество талантливо написанных писем.
Тогда зачем они преследовали тебя, вторгались в твои сновидения? — спросил рациональный внутренний голос.
Я приказал ему заткнуться.
Время шло.
Если, как подсказывали мои биологические часы, я вошел сюда во второй половине дня, то сейчас уже был вечер. Часов восемь-девять. Я проголодался, во рту пересохло так, что, сглатывая слюну, я начинал задыхаться. И отчаянно хотелось в туалет.
В самый критический момент дверь распахнулась, и один из моих, как я мысленно называл их, конвоиров заявил: «Можете пройти в туалет». Я последовал за ним по коридору к двери без ручки. Хотя я мог бы заговорить с конвоиром, я гордо промолчал, решив, что буду вести себя как военнопленный.
Конвоир остался в коридоре. В маленьком санузле, чуть больше встроенного шкафа, оказались настенный писсуар и унитаз, но раковины не было. Я-то рассчитывал напиться из крана и теперь просто умирал от жажды. Использовав писсуар по назначению, я неохотно вышел из туалета. Конвоир отвел меня обратно в камеру, где я нашел на столе кувшин с водой и стакан.
Конвоир вышел, закрыл и снова запер дверь, и только тогда я небрежно наполнил стакан. Мне хотелось выпить воду залпом, но я сделал маленький глоток, и прохладная успокаивающая жидкость легко заскользила в мое обезвоженное горло. Я не желал, чтобы они поняли, как отчаянно я нуждался в воде, и спокойно сделал еще один маленький глоток, поклявшись, что выпью только один стакан.
Кто знает, на сколько придется растянуть их подачку.
Пока тишину нарушали лишь те звуки, что издавал я сам, но вдруг из соседней комнаты донеслись крики, такие жуткие вопли, словно находящегося там мужчину —
пытали
— допрашивали.
Представление явно предназначалось мне, но я понятия не имел, зачем им это было нужно. Крики были приглушенными — моя дверь заперта, его дверь заперта, и между нами была стена, но человек точно кричал от невыносимой боли, и те, кто мучил его, хотели, чтобы я это знал.
Часов ни у меня, ни в комнате не было. И окон тоже. Поэтому я никак не мог оценить, сколько продолжались крики, но мне казалось, что чуть ли не час. В конце концов дверь открылась и вошел пожилой мужчина в обычном костюме чиновника или менеджера средней руки. Он сел за стол напротив меня, открыл черную папку, перелистал страницы и только тогда поднял на меня глаза и равнодушно спросил:
— Как вы себя чувствуете, мистер Хэнфорд?
— Отлично, — солгал я.
Похоже, он даже не прислушался к моему ответу и все так же безразлично пробормотал:
— Хорошо, хорошо. — Он еще полистал страницы и встал. — Не хотите что-нибудь добавить?
Из соседней комнаты снова донесся пронзительный вопль и тут же оборвался. Воцарилась зловещая тишина.
— Нет, — сказал я.
— Ну, если захотите, дайте нам знать. Договорились?
Не дожидаясь ответа, он подошел к двери, трижды постучал, затем открыл ее и вышел в коридор.
Я снова остался один в полной тишине.
Через некоторое время я налил себе еще стакан воды и выпил. И не заметил, как заснул.
Проснулся я потому, что от неудобной позы затекла и заболела шея. Видимо, я спал довольно долго. И за это время мне принесли еду. Два огромных черничных кекса и высокий стакан с апельсиновым соком. Кексы еще не успели остыть, значит, их принесли недавно. Не забывая о том, что за мной, вероятно, следят, я стал есть медленно, аккуратно, как будто это обычный день и мой обычный завтрак. Я съел оба кекса и выпил весь сок.
Время тянулось невыносимо медленно. Я вполне мог бы поразмышлять о происходящем, погадать о будущем, но я заставлял себя не думать. Я не хотел втягиваться в этот мысленный водоворот и намеренно занимал свой мозг воспоминаниями о музыке, о пластинках, которые недавно купил, которые хотел найти, которые еще в школе или в колледже одолжил друзьям и так и не получил назад. Вспомнив о старых друзьях, я решил, что мог бы написать им письма, а это, в свою очередь, навеяло мысли о других письмах и в конце концов о том, почему я оказался здесь.
Мне чертовски нравится подпольно записанный альбом группы. «Джетро Талл» «Игра страстей». Я купил его на прошлой неделе. Как жаль, что не смог найти их альбом «Менестрель на галерее».
И снова о письмах. И снова о музыке…
Через некоторое время мне снова понадобилось в туалет, и довольно скоро в дверях с тем же приглашением «Можете пройти в туалет» появился второй охранник. На этот раз, вернувшись, я обнаружил на столе, рядом с кувшином воды и чистым стаканом, ручку и чистый лист бумаги. Я решил посмотреть, не написано ли что-нибудь на обратной стороне листа, и увидел под ним конверт с маркой.
Они хотят, чтобы я написал письмо.
Но какое письмо и кому?
До сих пор я им не поддавался: не разговаривал с охранниками, не задавал вопросов невзрачному «чиновнику». Удержусь от соблазна и сейчас. Никаких писем. Буду просто выжидать и таращиться в пространство.
Время тянулось медленно. Не знаю, сколько часов прошло, но моя решимость потихоньку слабела. В голове метались самые разные мысли, которые я хотел выразить, жалобы, которые хотел составить, вопросы, которые хотел задать.
И все же я держался. Это было испытание. И я должен был его пройти.
Мне хотелось схватить ту ручку, но я этого не делал. Я ждал.
Как и прежде (вчера?), явился чиновник со своей черной папкой. Опять он уселся напротив меня и просмотрел свои бумаги.
— Как вы себя чувствуете, мистер Хэнфорд?
Я не ответил.
Посетитель поднял на меня глаза:
— Вы убили своего отца, не так ли?
Я заерзал на стуле, не представляя, как следует отвечать.
— Да или нет?
Я кивнул.
Он улыбнулся:
— Очень хорошо, очень хорошо. И, разорвав всякие отношения с матерью, вы продолжали беспокоить ее письмами?
Я снова кивнул.
— Отлично!
Он закрыл папку и встал.
— Как всегда, было очень приятно с вами общаться, мистер Хэнфорд.
Чиновник постучал в дверь, та открылась, и он ушел.
В тишине и одиночестве мне оставалось лишь думать, думать, кто же я на самом деле. Я заглянул внутрь себя, и мне не понравилось то, что я увидел. Я преступник. Не безнравственный человек, каким всегда считал себя и чем даже гордился. Нет, я глубоко порочный, дурной человек. Несмотря на то, во что я заставлял верить Викки, несмотря на то, что говорил сам себе, я не был хорошим парнем, совершавшим сомнительные поступки в смягчающих вину обстоятельствах. Я был расчетливым, хладнокровным убийцей, готовым на все ради того, чтобы сделать свою жизнь более легкой и комфортной.
Но я вполне мог с этим жить.
Вопрос в другом: если бы представилась возможность, поступил бы я иначе? Подстроил бы убийство отца только потому, что он был придурком?
Да.
И я убил бы ведьму и, вероятно, мать в придачу. И Тома. И директора Пула. И тех интервьюеров.
Как ни ужасно признавать, но если уж быть честным с самим собой, то придется посмотреть правде в глаза, как она ни ужасна. А правда в том, что, хоть я и не желал быть таким, я таким был. Интересно, всегда ли? Родился ли я таким? Или виновата жизнь с моими родителями? Или, как я подозревал, таким меня сделали письма? Не изложенные ли на бумаге лживые измышления затянули меня в водоворот зла и развратили? Я не знал ответа и, вероятно, никогда не узнаю. Однако в тот момент я увидел себя так ясно, как никогда прежде.
Текли минуты. Часы.
Я дремал.
Я спал, скорчившись на стуле.
И опять проснулся весь затекший. Все тело ныло. В затуманенном мозгу мелькали обрывки кошмара, в котором я сидел за детским столиком в старой школе и сочинял письмо, а у классной доски затаилось нечто темное и неясное, выжидая, когда я закончу, чтобы убить меня. И я мог удерживать это нечто на расстоянии, только продолжая водить ручкой по бумаге.
Краем глаза я заметил какое-то движение под дверью. Неловко повернувшись всем телом, я увидел, как из-под двери в комнату скользнул конверт, и отвернулся. Я и так знал, что в нем было.
Подробное описание моего сна.
В животе урчало, но я проигнорировал и три батончика гранолы,[2] и стакан виноградного сока, появившиеся на столе. Сделал вид, что не замечаю ручку и бумагу. Я сменил позу, скрестил ноги, напряг ягодицы. Мне уже точно надо было сходить по-большому. Я выждал несколько минут, надеясь, что один из моих охранников, как и раньше, отведет меня в туалет, но никто не появился, и, не в силах больше терпеть, я встал, подошел к двери и дернул ручку.
Как я и думал, дверь была заперта.
Поняв, что они меня переиграли, я колотил в дверь и требовал выпустить меня. Конечно же никто не отозвался.
Вспомнив, как чиновник стучал три раза, я решил воспользоваться его кодом, но ничего не изменилось. Я повернулся спиной и стал бить по двери ногами. Сволочи! Я испражнюсь прямо здесь, и пусть эти придурки за мной убирают. Я начал расстегивать штаны.
Какая-то система наблюдения в комнате точно была, потому что дверь тут же распахнулась, и на этот раз я увидел обоих конвоиров. «Можете пройти в туалет», — хором сказали они, а тот, что справа, как мне показалось, ухмыльнулся.
Я поспешил в туалет, мысленно проклиная обоих. И воду за собой я не спустил.
И на этот раз ухмылялся я. А вернувшись в свою комнату, я тут же сел за стол и придвинул к себе лист бумаги.
Всем, к кому это может иметь отношение.
Я крайне недоволен вашими служащими. Они грубы, эгоистичны и, смею сказать, неквалифицированны. Я никогда прежде не сталкивался с такой шокирующей беспомощностью. Не знаю, чем вы тут занимаетесь, но должен признать, что вы произвели на меня неблагоприятное впечатление. Подобным индивидуумам нельзя поручать столь важную проблему. Эта административная ошибка является следствием плохого руководства. Топ-менеджеры обязаны обеспечивать бесперебойный рабочий процесс. Вы либо не умеете, либо не желаете работать. Я не испытываю уважения ни к вам, ни к вашему начальству и не собираюсь далее сотрудничать с вашими чрезвычайно некомпетентными подчиненными.
Я подписал письмо, сложил его и сунул в конверт, потом подумал с минуту, встал и подсунул конверт под дверь. И крикнул:
— Передайте это вашему боссу!
Следующие минут тридцать я ходил взад-вперед по комнате, размышляя, попадет ли мое письмо в намеченную цель, и о возможной реакции на него. У меня было достаточно времени, чтобы подумать обо всем, и о самом времени в том числе. Сколько меня здесь держат? По моим ощущениям, три дня, но без часов и без малейших изменений света, без какой-либо информации из внешнего мира мои внутренние часы вполне могли давно сбиться. Я мог спать по часу каждые шесть часов или по двенадцать часов через двенадцать. Определить было невозможно.
Вскоре вопли возобновились. Сначала я подумал, что это может быть магнитофонная запись, психологический метод воздействия на заключенного. Однако, несмотря на толстые стены, на этот раз я отчетливо различал два приглушенных голоса: один низкий и ровный, вроде как читающий нотацию, а другой высокий, страдальческий, срывающийся от страшной физической боли.
Я забарабанил кулаком по стене и завопил:
— Заткнитесь, черт вас побери!
К моему изумлению, они заткнулись. Возможно, простое совпадение, возможно, именно в тот момент закончился очередной этап пыток, и все же я не сомневался в том, что весь спектакль поставлен исключительно ради меня.
Я съел батончики гранолы и выпил согревшийся виноградный сок. Как только я сделал последний глоток, дверь открылась. Снова вошел тот же чиновник.
— Примите мои поздравления! — бодро сказал он, протягивая мне руку. — Вы успешно прошли курс обучения и теперь готовы работать на нас и писать письма на высшем уровне.
Я неловко пожал его руку.
— К чему именно я готов?
— Идемте. Мы устроили вечеринку в вашу честь. Все хотят познакомиться с вами, поприветствовать. — Он вывел меня из комнаты и быстро зашагал по коридору. — Вам непременно здесь понравится.
— Где здесь?
Мой провожатый остановился перед дверью С и трижды постучал костяшками пальцев. Дверь медленно открылась.
— Вам сюда, а у меня еще дела. Скоро я к вам присоединюсь. Развлекайтесь! — Он энергично пожал мне руку. — Еще раз от души поздравляю!
Я оказался не просто в комнате, а скорее в гостиной дома, обставленной в стиле то ли 1920-х годов, то ли 1960-х. Я был совершенно сбит с толку и на какой-то краткий момент даже решил, что переместился в прошлое, как вдруг из соседней комнаты раздался крик: «Электронная почта!», сопровождаемый дружным веселым смехом.
Я повернулся, попробовал открыть дверь, но она оказалась запертой.
Мне казалось, что я грежу наяву, и в то же время окружающая обстановка была очень реальной. Невозможно было представить, что тот стерильный коридор и эта приятная, старомодная комната находятся в одном и том же здании, хотя я это прекрасно знал.
И кстати, а где находится это здание? Уж точно не в том жилом комплексе
Шангри-Ла
— в который я так опрометчиво вошел. Несмотря на поздравления и глупое самодовольство — а как же! Я выдержал испытание! — факт оставался фактом: меня одурманили или вырубили каким-то другим способом и перетащили в это место.
Где бы оно ни было.
Впервые за то время, что казалось мне несколькими днями, я увидел окно и быстро подошел к нему. Бесспорно был день, но окрестности тонули в тумане, сквозь который едва проникал слабый солнечный свет. Любопытно. Я осторожно, чтобы не привлечь внимание тех, кто веселился в соседней комнате, потянул вверх оконную створку, высунул голову и сделал глубокий вдох. Я не удивился бы, если бы ощутил гнилостный запах могилы или безошибочный привкус кондиционированного воздуха. Ничего подобного.
Прищурившись, я пытался разглядеть хоть что-нибудь в густом, непроницаемом тумане. Я ничего не увидел, однако появилось ощущение, что это здание — фальсификация. Мне расхотелось увидеть то, что скрывал туман, я даже испытал к нему благодарность.
Я закрыл окно, задернул штору.
Что же здесь происходит, черт побери? Может, меня подвергли психологической обработке, как Пэтти Херст или военнопленных? Тогда эта фирма связана с министерством обороны, или с ЦРУ, или с каким-то другим ведомством, обеспечивающим национальную безопасность.
Из соседней комнаты донесся новый взрыв смеха, теперь показавшийся мне сердечным, гостеприимным. Собравшись с духом, я открыл дверь и шагнул в помещение, похожее на холл небольшого дома. Здесь разговор звучал громче, я различил отдельные голоса. Мужские и женские. И говорили собеседники — ну, о чем же еще? — о письмах.
Я вошел в следующее помещение.
И попал на вечеринку в духе романов Джона Чивера. Эта большая гостиная могла бы находиться в доме представителей высшего слоя среднего класса. Рядом с камином привалился к стене бородатый мужчина с бочкообразным торсом. В руке он держал бокал, еще несколько бокалов выстроились на каминной полке. С другой стороны камина лицом к нему стояла пожилая, профессорского вида женщина в длинном платье под старину. На диване неловко теснились две хорошо одетые пары, непонятно, знакомые друг с другом или нет. Еще семь-восемь человек самого разного возраста — от двадцати лет до шестидесяти с хвостиком — бродили по комнате. Неопрятный, причудливо одетый толстяк в одиночестве стоял у дальней стены и разглядывал собственные туфли.
Это была очень разнородная группа, объединенная, по-видимому, лишь общим занятием. Я предположил, что они не просто писатели, а Писатели Писем с большой буквы.
Первой заметила меня женщина в длинном платье. Она стояла лицом к лестнице, и, должно быть, движение привлекло ее взгляд.
— Он здесь, — объявила она.
Разговор оборвался, и все присутствующие повернулись в мою сторону. Я смутился и не знал, что сказать, но женщина подошла ко мне и взяла за руку.
— Если позволите, я вас со всеми познакомлю. — Она подтолкнула меня локтем. — Между прочим, как вас зовут?
— Джейсон. Джейсон Хэнфорд.
— А меня Вирджиния.
Она вывела меня в центр комнаты и объявила:
— Это Джейсон Хэнфорд. Наш новый Писатель Писем. — Затем она стала представлять меня каждому из гостей в отдельности: — Познакомьтесь с Лео… Билл… Это Джеймс… Джон… Эрнест…
Меня обнимали, мне кивали, мне подмигивали. Мне жали руку. Мы обошли всю комнату и вышли на кухню, где двое пожилых мужчин поедали закуску с серебряного блюда, стоявшего на маленьком столике.
— …Александр… Томас… — В одной из спален полный цветущий мужчина заигрывал со стройной, строго одетой молодой женщиной. — Чарльз и Джейн.
Мы все вернулись в гостиную. Я огляделся, откашлялся и застенчиво произнес:
— Предполагаю, что все вы Писатели Писем. Как я.
— Не предполагайте, — сказала Вирджиния. — Звучит, как будто мы…
— …придурки, — устало закончил Лео. — Понимаю. Мы все видели «Странную пару».
Странно было слышать, как этот бородатый аскет говорит о старом телевизионном шоу, но почему-то я немного успокоился.
— Так вы не все Писатели Писем? — спросил я.
— Все. Все, — ответила Вирджиния. — Я просто хотела уточнить.
Эрнест, тот, что так и не отлепился от камина, засмеялся.
— Я пишу письма в газеты, — вступил в разговор Чарльз. — Письма редактору.
— Я пишу актерам, писателям и музыкантам от имени фанатов, — признался Джон.
Все начали придвигаться к нам.
— Я пишу рекомендательные письма. — Александр.
— А я пишу политикам. — Томас.
Охваченными оказались все возможные сферы применения писем.
Билл писал письма в «Пентхаус форум» и «Плейбой эдвайзор».
— Я призываю перейти от анального секса к фетишизму, — похвастался он и бросил плотоядный взгляд на Вирджиню. — Хотя, насколько мне известно, вы все еще склоняетесь к первому.
— Вы отвратительны, — отрезала она.
Билл покатился со смеху. Александр покачал головой:
— Вы позорите себя и всех, с кем общаетесь.
— Заткнитесь, черт побери, старый уродливый карлик, — набросился на него Билл.
— Это вы заткнитесь! — взревел Эрнест.
Джейн рассмеялась и коснулась моей руки:
— Здорово вы их расшевелили. — Она кивнула на Чарльза. — Некоторые из его писем не попадали в газеты и журналы, потому что вместо них печатали ваши. Если хотите знать, это вызывало ожесточенные споры.
— Правда, правда, — подхватил Чарльз. — Наша работа состоит в том, чтобы писать письма. Это мы должны хвалить, жаловаться, изменять мнения. Ваше вторжение на нашу территорию не могло пройти незамеченным.
Эрнест громко захохотал, наконец отошел от камина и, покачиваясь, вышел в центр комнаты со стаканом виски в руке.
— Не прошло незамеченным? Самый ханжеский эвфемизм, какой я когда-либо слышал. — Эрнест взмахнул рукой, расплескав виски. — Вы были здесь врагом номер один. Они из кожи вон лезли, пытаясь перещеголять вас. Посылали груды писем, чтобы перебить вашу корреспонденцию.
— Только ничего не могли поделать, — шепнула мне Вирджиния с явным удовольствием.
Джеймс кивнул и серьезно сказал:
— Вы очень могущественны.
Все закивали, зашептали, соглашаясь с его утверждением. Я понял, что эти Писатели Писем знали, кто я такой. Они знали мою работу. Они уважали меня. Черт, некоторые из них, возможно, следили за мной годами. Я обвел взглядом их лица. У меня было так много вопросов, что я не знал, с чего начать.
— На кого вы работаете? — наконец спросил я.
— На фирму, — откликнулся Эрнест.
— Какую фирму? Как она называется?
— Вряд ли у нее есть название, — сказал Джеймс.
— Что конкретно вы здесь делаете?
Вирджиния рассмеялась:
— Пишем письма.
— Мы вроде как… омбудсмены в некоторой степени, — объяснил Джон. — Главным образом мы помогаем людям, дарим голос тем, кто им не обладает, пишем письма от их имени.
— Они не знают, что мы это делаем, — добавил Александр. — Они не сознают, что мы им помогаем. Мы работаем тайно, как ангелы-хранители.
— Куча дерьма, и вы это знаете, — возразил Билл. — Мы пишем письма. Вот и все. Точка. Мы пишем их потому, что умеем и любим это делать, потому что такими мы уродились. И мы понятия не имеем, что за этим стоит. Мы понятия не имеем, куда уходят письма и как их используют.
Билл и несколько других мужчин вяло заспорили.
— Видите ли, — сказала Вирджиния, — нас наняли делать то, что мы любим делать. Разве можно требовать от работы большего?
Я ей поверил. Вроде как поверил.
Однако…
Однако что-то тут было не так. Я снова обвел взглядом присутствующих. Что-то фальшивое, что-то чуть-чуть отчаянное привиделось мне в некоторых улыбках. Я вдруг почувствовал, что это спектакль, предназначенный только для меня, что они вовсе не одна большая счастливая семья и что за напускным весельем таится что-то темное, что-то, чего я не должен видеть.
В дверь постучали. Трижды. И толпа сразу же рассыпалась. Кое-кто вышел на кухню. Вирджиния, как вежливая хозяйка, открыла дверь и впустила чиновника с его папочкой. Эрнест, Билли и Джон обогнули его и выскользнули из комнаты. Я заметил, что за окном стемнело. Может, туман и рассеялся, но в темноте сказать наверняка было невозможно.
Когда сгустился сумрак?
И где мы находимся? На нижнем этаже какого-то офисного здания? В настоящем доме? Не угадаешь. Я совсем растерялся.
— Хорошо проводите время, мистер Хэнфорд? — спросил чиновник.
В первый раз я обратил внимание на то, что мы с ним одного роста. И одного телосложения. Если бы я был актером, он вполне мог бы дублировать меня в трюках. Почему-то он не показался мне таким же милым и дружелюбным, каким был, когда провожал меня на вечеринку.
Джейн повернулась ко мне, одними губами произнесла: «До свидания» — и ушла через парадную дверь.
Через минуту, самое большее две, мы остались одни в комнате, вероятно, во всем доме.
В доме ли?
— Добро пожаловать, мистер Хэнфорд. — Чиновник широко улыбнулся. — Не сомневайтесь, мы ценим ваш талант и хотим не просто использовать его, но и развивать и лелеять его.
— Кто — мы? — спросил я.
Он проигнорировал мой вопрос.
— Вопрос о зарплате можно обсудить, но не волнуйтесь, вы будете щедро вознаграждены. Поскольку поездки из округа Ориндж, мягко говоря, непрактичны, фирма охотно предоставит вам бесплатное жилье и оплатит транспортные расходы. Дом и автомобиль — это основное. Как вы уже обнаружили, у нас здесь богатая светская жизнь.
— Здесь?
И опять он пропустил мой вопрос мимо ушей.
— Думаю, вы будете у нас очень счастливы.
Что-то угрожающее было в этом человеке. Не в нем лично, а в том, что он представлял, а представлял он нечто более грандиозное, и именно поэтому все Писатели Писем разбежались при его появлении.
Мужчина спокойно смотрел на меня, ожидая ответа.
Я промолчал.
— Это принесет гораздо больше удовлетворения, чем компьютерные инструкции.
Я опять не проронил ни слова.
— Не возражаете, если я провожу вас в ваш новый дом?
— Какой новый дом? — не выдержал я.
— Дом, который мы вам предоставляем, — пояснил он, и я обрадовался отсутствию раздражения в его голосе.
— Я останусь в своем доме.
— Но ежедневные поездки…
— Я справлюсь. Если не сложится, если будут перебои с работой, если меня уволят, или фирма обанкротится, или я не выдержу испытательный срок, — полагаю, у вас есть испытательный срок — я не хочу сжигать мосты, — сказал я, подумав, что если смогу вернуть Эрика, то он должен жить в своем собственном доме. А если я верну Викки…
Я придавил разыгравшееся воображение.
— Очень хорошо, — весьма холодно сказал он. — Однако я уверен, вы знаете, что сочинение писем не просто профессия, это призвание, это образ жизни, это…
— В данный момент это новая работа, — оборвал я его лекцию.
Он кивнул, и я решил его больше не провоцировать. Если честно, он начинал действовать мне на нервы. Я вспомнил вопли в соседней комнате во время его визита и заткнулся.
Я еще раньше почувствовал, что он устроил вечеринку ради меня, но не для того, чтобы ввести в местное общество, а чтобы завербовать меня, завоевать, обратить в свою веру.
Мы вышли на улицу. Туман слегка рассеялся, но было темно, наступила ночь. Галогенные уличные фонари освещали почти пустую автостоянку. За спиной действительно остался не жилой дом, а одна из тех стандартных офисных высоток из стекла и бетона, которую могли возвести как в 1950 году, так и вчера. И возвышалось это здание в шикарном районе, во всех отношениях чрезвычайно далеком от трущоб, где я припарковал машину и вошел в —
Шангри-Ла
— жилой комплекс, однако моя «тойота» стояла на противоположной стороне улицы. Видимо, кто-то пригнал ее сюда.
Мой провожатый сунул мне в руку визитную карточку.
— Явитесь на работу завтра утром. Это ваш первый день, так что не обязательно приходить вовремя. У нас здесь весьма свободный режим. Просто хорошенько выспитесь, позавтракайте и приезжайте в офис. Вам помогут устроиться. — Он протянул мне руку. — Я свое дело сделал. Приятно было познакомиться с вами.
Я пожал ему руку, как будто подписал соглашение.
Он хихикнул:
— Наслаждайтесь.
Жаль, что он не уточнил чем. В общем, я в данный момент знал не больше, чем до его появления. Я проследил, как он вошел в здание, затем развернулся и потащился через стоянку к машине.
Усталый, я въехал на свою подъездную дорожку и, выключив фары, с минуту смотрел на темный пустой дом, в котором еще недавно жил с Викки и Эриком. Печаль охватила меня. Я с тоской думал о том, что потерял и к чему пришел.
Где мое место в жизни? С семьей?
Или там, где я оказался? С другими Писателями Писем? Там, где я буду делать единственное, что умею, отлично умею; единственное, что мне небезразлично?
Я вылез из машины, вошел в дом. Бросил ключи на журнальный столик и, не включая свет, побрел в спальню. Мне хотелось сбежать от всего и ни о чем не думать. Я сбросил туфли, снял брюки и рубашку, залез в постель.
В слишком большую без Викки постель в слишком тихой комнате.
Я должен написать Викки и Эрику.
Я закрыл глаза и провалился в сон.
Домашние мюсли. (Примеч. ред.)