В сентябре начался новый учебный год.
Последний год в средней школе.
Мне больше не за что было бороться, но я продолжал писать письма на местные радиостанции и телестудии, комментируя текущие программы, критикуя телешоу, и конечно же засыпал жалобами рестораны и парки развлечений, включив в сферу своей деятельности и кинотеатры.
Несмотря на успешную внешкольную деятельность, похвастаться успехами в учебе я не мог. Прежде я никогда не отличался дальновидностью, но теперь задумался о будущем и решил, что хочу поступить в колледж. Однако я был не готов к взрослой жизни и впервые за три года нанес визит школьному консультанту, чтобы обсудить свои возможности.
Пожилая чопорная миссис Зивни абсолютно не интересовалась делами учеников, хотя именно в этом состояла ее работа. Она выслушала меня, устало прошла к картотечным шкафчикам, выстроившимся у противоположной стены, и вытащила мое личное дело. Я объяснил, что денег у меня нет и родители точно не захотят платить за мою учебу, а старший брат не стал поступать в колледж и вообще лоботряс и все считают, что я пойду по его стопам.
— Но я хочу учиться дальше, — убеждал я. — Я хочу чего-то добиться. На какую стипендию, по-вашему, я могу рассчитывать?
Зивни заявила, что рассчитывать мне не на что. У меня недостаточно хорошая успеваемость, и только какие-то особенные успехи могли бы освежить унылый строй моих непримечательных оценок. К тому же я не изучал никаких курсов повышенного уровня.
— Мерзкая злобная старуха, — пробормотал я, выходя из ее кабинета. — Усыпить бы ее, как бешеную дворнягу.
Я зачитывался Хантером Томпсоном и пытался пользоваться его языком, но его слова лучше смотрелись на бумаге, чем воспринимались на слух. Как большинство моих сверстников, я пытался найти себя, примерял разные маски, чтобы проверить, подходят ли они мне. Однако, если многие подростки черпали вдохновение в музыке и кино, я подражал писателям. Ну, не самим писателям, а их словам. Я пытался реализовать то, что описывалось в письмах, дневниках и воспоминаниях, но у меня почти ничего не получалось.
Я достал свой ленч из шкафчика и, стараясь показать Роберту и Эдсону, что не очень-то расстроен, спокойно сказал:
— Она утверждает, что я не имею права ни на одну стипендию.
— Существуют гранты, — сказал Роберт. — И разные способы финансовой помощи.
— Да, — поддержал Эдсон. — У моей сестры учебно-рабочий контракт. Ей предоставили работу в университете в Бри. Это помогает оплачивать обучение.
— Зивни ничего мне об этом не сказала. Ни словом не обмолвилась.
— В общем, надежда есть, — подвел итог Роберт.
Ему легко говорить. Его родители начали откладывать деньги на учебу, как только он родился, и, хотя он учился не лучше меня — даже немного хуже, — он мог поступить в любой колледж. Эдсон был в таком же положении, как и я, но его это, похоже, не волновало.
Я кивнул, и мы втроем отправились на ленч, но я уже обдумывал идею, которая возместила бы мои далеко не блестящие академические успехи и помогла бы мне стать более достойным претендентом на стипендию.
Роберт с Эдсоном собирались после занятий погулять. Эдсону тогда нравилась Шери Фэм, и парни собирались как бы случайно пройти мимо магазина одежды «Клоузе-стайм», где она работала, и завести с ней разговор. Фрэнк тоже работал неподалеку, в ресторанном дворике, и они могли выпросить у него жареной картошки и кока-колы. Я тоже хотел пойти с ними, но воздержался. У меня было важное дело: сочинять письма.
Как я и надеялся, ни Тома, ни родителей дома не было. Я проскочил в свою комнату, бросил на пол книжки и уселся за письменный стол сочинять фальшивое рекомендательное письмо директору своей школы. Я расхвалил себя за воображаемое бескорыстие, инициативность и предприимчивость; выдумал, что весь последний год в свободное время не гонял бесцельно мяч, а пытался изменить мир, борясь с алкоголизмом. Поскольку мой отец злоупотреблял спиртным, я нашел разные группы поддержки, связал их с частными и государственными реабилитационными центрами и создал сложную сеть финансирования и координации помощи людям, которые в ней нуждаются. А еще я посылал письма крупным бизнесменам и корпорациям, убеждая жертвовать деньги на все эти мероприятия.
Получилось довольно убедительно, но, перечитав письмо, я понял, что этого недостаточно. Письмо предоставляло необходимую мне информацию, но требовалось подтвердить ее достоверность. Я нуждался в новом Карлосе Сандовале и его Союзе борцов за гражданские права испаноязычного населения; в общественной группе, усиленно расхваливающей мои достижения. Я решил создать вымышленную организацию, выдвигающую меня на какую-нибудь премию за выдающиеся заслуги перед обществом. В порыве вдохновения я напечатал на текстовом процессоре шесть писем разными шрифтами, сложил их вместе, прикрепил сопроводительное письмо от вымышленного Института Собрайети, подписанное его директором, Хайрамом Мерритом. Меррит сообщал моему директору, что школа должна гордиться тем, что в ней учится такой амбициозный, альтруистический юноша, как Джейсон Хэнфорд; что я буду первым учеником средней школы имени Хейса и к тому же самым молодым претендентом, номинированным на высшую премию Института Собрайети.
Второй комплект писем я послал районному школьному инспектору. Третий — мэру.
И моя жизнь изменилась в одночасье.
Ну, может, и не в одночасье, а через неделю, когда письма были вручены и адресаты отреагировали. Из незаметного ничтожества я вдруг превратился в выдающегося гуманиста и инициативную, предприимчивую личность, готовую завоевать не последнее место под солнцем. Директор, мистер Пул, прислал мне в класс письменный вызов с просьбой встретиться в его кабинете. Там он пожал мне руку и поздравил с моими достижениями.
Я симулировал полное неведение.
— Я не совсем понимаю, о чем вы говорите.
— О, прошу прощения! — Директор хлопнул меня по спине и рассмеялся. — Я получил письмо из Института Собрайети. Мне все рассказали о твоей работе с алкоголиками. Великолепно, юноша. И я понимаю, что тебя вдохновила на это твоя ужасная семейная трагедия. Школа имени Ратерфорда Хейса нуждается именно в таких учениках, и я горжусь тем, что ты учишься в нашей школе. Мы все гордимся. — Он показал мне копии написанных мною писем, а я притворился удивленным и смущенным.
— Ты еще так молод.
Я кивнул и выдавил страдальческую улыбку:
— Благодарю вас, сэр.
Он нахмурился:
— Что-то не так?
— Просто… — Я покачал головой и умолк, сделав вид, что раздумываю, стоит ли откровенничать. — Нет. Ничего. Спасибо, сэр. Все прекрасно.
— Ну же, Джейсон. Ты можешь сказать мне.
— Я… я горжусь своими достижениями. Думаю, это важная работа. Просто жаль, что мало времени остается на учебу. Миссис Зивни сказала, что я не смогу получить никакой стипендии, поскольку мои оценки хорошие, но не отличные и я не участвую ни в какой внеклассной работе. А так как мой отец… ну, вы знаете… у моих родителей нет денег, чтобы послать меня в колледж.
— Ерунда! — объявил директор и сам повел меня к кабинету миссис Зивни. — Для ученика с вашими данными полно стипендий. Давайте-ка поговорим с вашим консультантом.
Двадцать минут спустя я покидал миссис Зивни с темой сочинения для полной стипендии частного благотворительного фонда, бланками заявлений на две стипендии частных корпораций и письменным заданием на федеральный грант Пелла. Чтобы улучшить мою характеристику и поднять меня в глазах управленцев фондами, директор Пул ввел меня в школьный консультативный совет.
— Полагаю, ты прекрасно дополнишь наш маленький коллектив, и я с нетерпением жду, когда ты применишь свои уникальные способности к решению стоящих перед нашей школой проблем. Твой вклад будет бесценным.
Выходя из его кабинета, я не мог сдержать улыбки. Еще вчера директор меня не узнал бы, даже если бы я укусил его за задницу. Сегодня я стал его закадычным другом. Я вспомнил «Звездный путь II: Ярость Кана». Кобаяси Мару. Когда сомневаешься, жульничай. Если это подходит капитану Кирку, сгодится и для меня.
Как я и рассчитывал, слухи распространились быстро. Вскоре все мои учителя знали, что я тот самый тайный благодетель человечества, и их отношение ко мне изменилось. Они начали находить глубину в моем молчании и интерпретировать мои расплывчатые ответы более положительно. Я не сомневался в том, что мои оценки за этот семестр будут выглядеть значительно лучше.
Звонок мэра, расписавшего мои добродетели и поблагодарившего школу за воспитание такого прекрасного ученика, как Джейсон Хэнфорд, тоже не повредил.
Если мои приятели и заподозрили неладное, никто ничего не сказал. Уж Роберт и Эдсон точно знали, что я не связан ни с какими группами, помогающими в реабилитации алкоголиков. Черт побери, родители держали меня на таком коротком поводке, что между школой и домом у меня вообще ни на что не было времени. Однако почему-то мы об этом не говорили, делали вид, будто и не на меня вдруг обрушилось все это внимание. Лучшие друзья, мы не были честны друг с другом и знали это. Между нами словно стояла стена, и это напомнило мне о том, как в пятом классе мы участвовали в программе «Друг по переписке». Впервые я подумал, что не всегда мы будем друзьями, что наша дружба может даже не пережить выпускной класс школы.
Сандра Фортуна, редактор «Хейс рипорт», нашей школьной газеты, через учителя английского, мистера Стайнхарта, договорилась об интервью со мной после ленча в кафетерии. Последние три года, то есть с тех самых пор, как мы перешли в среднюю школу и на спортивных занятиях оказались в одной группе, я восхищался Сандрой издалека. Я был неуклюжим, непримечательным парнем, отчаянно пытавшимся побороть смущение, а она — самоуверенной красоткой. Однажды, когда Сандра наклонилась за теннисным мячиком, я заметил край ее трусиков и пропал. Когда выяснилось, что она не только красавица и спортсменка, но и учится лучше всех в нашем классе, я понял, что у меня с ней никогда ничего не получится, да мне и не хватило бы смелости даже подойти к ней.
Поэтому я решил выдоить из этого интервью все, что возможно.
Мы встретились за угловым столиком возле мусорных ящиков. Сандра привела фотографа, бестолкового парня из математического класса. Он сделал несколько снимков и ушел, а Сандра достала ручку с блокнотом и засыпала меня вопросами. Почему я начал помогать алкоголикам? Как додумался выпрашивать пожертвования у корпораций? Как вышел на Институт Собрайети? Почему я никому об этом не говорил? К чему такая излишняя скромность? Я лгал виртуозно, старался казаться как можно застенчивее, повторял и приукрашивал свои подвиги, расписанные Хайрамом Мерритом, фиктивным директором Института Собрайети, в письме директору Пулу. Был один скользкий момент: Сандра попросила у меня фамилию и телефон директора или кого-нибудь из сотрудников института, но я убедил ее, что никто не захочет говорить под диктофон, ведь работа с алкоголиками требует анонимности.
После официального интервью Сандра осталась поболтать. Мы оба должны были вернуться в класс, но срок действия наших пропусков не закончился, и мы задержались в кафетерии. Никогда бы не поверил, что мне будет так легко. Я не имел никакого опыта разговоров с девочками и искусством общения точно не владел, однако беседа наша текла непринужденно. У нас оказались схожие вкусы и образ мыслей; как будто мы знали друг друга с первого класса.
Новый статус явно укрепил мою уверенность в себе, и, собравшись с духом, я осмелился пригласить Сандру на свидание. Уж не знаю, как это у меня получилось, но я понимал, что никогда мои позиции не будут столь прочными и надо ловить момент.
— Ты бы… ты бы не хотела как-нибудь прогуляться со мной? — спросил я как можно небрежнее.
— В пятницу я свободна.
Она свободна в пятницу? Я готов был поспорить на что угодно: ее свидания расписаны на год вперед. Конечно, поболтав с ней, я обнаружил, что она совсем не такая, как я думал. Она вполне могла стать капитаном болельщиц, но выбрала хлопотную должность редактора газеты — по-моему, это кое о чем говорило.
— В пятницу будет здорово, — выпалил я, пока она не передумала, изо всех сил стараясь казаться довольным, но не возбужденным и тем более — удивленным.
Интервью состоялось во вторник. До конца недели мы ходили на ленч вместе, хотя и не в обнимку, как влюбленная парочка, но как-то более непринужденно, более открыто, более естественно — и мне это очень нравилось.
Мы сидели за столиком, ели, разговаривали, гуляли в школьном дворе, как будто дружили вечность. Обычно я ходил на ленч с Робертом и Эдсоном, иногда с Фрэнком, но друзья просекли ситуацию и не навязывались. Сандра Фортуна. Исключительный шанс. Наконец наступила пятница.
Я заехал за Сандрой в начале седьмого. Отец одолжил мне свою машину. Думаю, обрадовался, что я наконец-то собрался на свидание. Родители Сандры показались мне довольно приятными, но скучными — самые обычные родители, — правда, знакомство прошло не очень тягостно. А потом мы уехали. Я заранее заказал столик в милом итальянском ресторанчике «У Сальваторе», и опять же, несмотря на волнение и боязнь взяться не за ту вилку или не по этикету утереться салфеткой, все обошлось.
Потом мы пошли в кино. Я обнял ее одной рукой за плечи, но ниже спуститься мне смелости не хватило. И все равно было очень приятно, а где-то посреди сеанса Сандра придвинулась поближе и положила голову на мое плечо. И мы взялись за руки.
А после сеанса, вернувшись в машину, мы разговаривали. Мы разговаривали так долго, что когда я наконец выглянул в окно, то увидел, что стоянка практически пуста. Я снова повернулся к Сандре. Мы сидели очень близко друг к другу, соприкасаясь телами, и я не знал, что делать дальше. Что это? Первое и последнее свидание или начало каких-то более близких отношений?
— Так кто мы? — неуверенно спросил я. — Друзья?
— Больше чем друзья, — в темноте прошептала Сандра, и от ее слов дрожь еле сдерживаемого возбуждения охватила меня.
Особенно одну часть моего тела.
Сандра ничего не видела, но бедром почувствовала давление, протянула руку и ласково погладила натянувшиеся джинсы. Мы поцеловались. По-настоящему, сплетясь языками. Моя рука проскользнула под ее блузку. Лифчика там не оказалось.
Сандра возилась с моим ремнем, расстегивала джинсы. Она оторвалась от моих губ, наклонила голову и вобрала в рот мой пенис. Прежде я никогда даже не целовался с девчонкой, и самое большее, на что я надеялся в тот вечер, пообниматься, но ее лицо уткнулось в мои колени, а губы работали умело и быстро: двигались вверх-вниз по моему напряженному пенису, а потом я взорвался прямо ей в рот, испытав самый мощный оргазм в своей жизни, выбросив бесконечный, как мне казалось, гейзер спермы в ее горло. Сандра удерживала меня до самого конца, а потом медленно отпустила мой обмякший пенис и удовлетворенно простонала: «Мммммм».
Откинув волосы с лица, она выпрямилась и улыбнулась мне. Поддернула трусы, погладила их и застегнула мои джинсы.
— Ты… ты не… хочешь погулять завтра вечером? — спросил я.
— Извини. Не могу. Билл Уэст пригласил меня на прошлой неделе, и я не могу отказать ему перед самым свиданием. Не волнуйся, ничего не случится, — быстро добавила она, приникая к моей груди.
Билл Уэст? Если бы я знал, что такая девчонка, как Сандра Фортуна, охотно соглашается на свидание с придурком вроде Билла Уэста, я бы пригласил ее давным-давно. Единственный раз мой папаша оказался прав. Если бы я не робел, то не потерял бы без толку столько времени.
Было уже очень поздно. Ее родители ничего не сказали о комендантском часе; мои устроили бы скандал, явись я домой после полуночи. Я отвез Сандру домой, и на прощание она попросила меня позвонить ей завтра, но я солгал, что буду занят. Мы поцеловались и договорились встретиться в школе.
Я решил найти в понедельник Билла Уэста. Мы не дружили, но, посещая с первого класса одни и те же школы, знали друг друга. В этом семестре у нас не было общих курсов, и я нашел его на перемене. Он с парой дружков сидел на низкой кирпичной стене рядом с помещением, где хранились музыкальные инструменты и форма оркестра. Как бы случайно проходя мимо, я кивнул:
— Привет, Билл.
— Привет, — откликнулся он.
— Слышал, ты встречался с Сандрой Фортуной.
Его дружки расхохотались, а один из них многозначительно изрек:
— Пижон!
Я напрягся: вдруг ясно поняв, куда он клонит, но, как ни противно, я должен был это услышать. Я подошел к ним поближе, напустив на себя сочувственно-заинтересованный вид, как будто все мы крутые мужики и я готов выслушать смачные подробности.
— Она мне отсосала, — гордо заявил Билл. — На первом свидании!
Я задохнулся, будто получил удар в солнечное сплетение. Да, я ждал чего-то подобного, но все равно испытал шок. Сначала мне захотелось придушить Билла, сдавить его тощую шейку и выдавить из него жизнь; колотить его глупую башку о кирпичи, пока она не превратится в кровавую кашу. Но я сдержался. Кивнул с улыбкой и выслушал все смачные подробности. Детали моего собственного свидания, воспроизведенные кем-то другим, превратили мое сердце в камень.
Сандру я увидел во время ленча в противоположном конце кафетерия. Расплывшись в улыбке, она помахала мне как-то по-девчоночьи, растопырив пальцы. Я вспыхнул. Перед моим мысленным взором пронеслась ее голова, подпрыгивающая между ногами Билла Уэста, его пенис в ее губах. Я словно наяву услышал ее удовлетворенный стон «Ммммм».
Мне захотелось ее убить.
Я сел за стол Роберта и Эдсона спиной к Сандре, но она все равно подошла, расточая всем ослепительные улыбки. Я внутренне кипел и молча поглощал свой ленч. Я не желал разговаривать с ней, даже видеть ее не желал, однако, когда она отошла за газировкой, последовал за ней.
Я загнал ее в угол у торговых автоматов.
— Как прошло твое свидание с Биллом Уэстом?
Она шутливо подтолкнула меня, как будто я сказал что-то смешное.
— О чем ты? Ничего не случилось.
— И ты ему не отсосала?
Слова сорвались с моего языка прежде, чем я осознал, что сказал это. Ее лицо потемнело.
— Какое ты имеешь право задавать мне такой вопрос?
— Никакого, — ответил я, отворачиваясь.
Я почувствовал ее ладонь на своем плече.
— Подожди. — Ее голос прозвучал тихо и ласково, как тогда в машине после кино. Меня охватила печаль. — Прости. Я не хотела тебя обижать.
Я молчал и пристально смотрел на нее.
— Ничего не было с Биллом. Я клянусь тебе.
— Ничего?
— Клянусь.
Сука.
Я вышел из кафетерия, оставив на столе недоеденный ленч, и просидел в мужском туалете до самого звонка. В тот вечер я написал письмо ее родителям. Вообще-то я написал два письма. Одно от лица мистера Вега, ее учителя испанского языка. Будто бы он перехватил несколько записок, моих и Сандры, и глубоко разочарован тем, что такая во всех других отношениях незаурядная ученица ведет себя столь бесстыдно. Одну записку от меня Сандре он сохранил в качестве примера. И тут уж я расписал, как трахал ее и спереди и сзади, уверял, что лучше ее у меня никого не было, благодарил за столь изобретательный и экзотический секс, обещал рекомендовать ее своим друзьям и уверял, что они будут счастливы ее оттрахать, если уж она так это дело любит.
— Прощай, Сандра, — сказал я, опуская письма в почтовый ящик.
Ведьму я увидел в следующий уик-энд в центре города, когда рыскал по секонд-хендам в поисках пластинок.
Никуда она не исчезла, и меня, как прежде, бросило в дрожь, когда, проходя мимо фотомагазина Рода, я заметил ее злобный взгляд. Мне сразу вспомнилась та ночь в детстве, когда мы с Робертом и Эдсоном столкнулись с ней на улице, как она указала на нас своей клюкой и с неба упал мертвый голубь. Сейчас деваться мне было некуда. Ведьма прошла мимо, и мне послышалось что-то вроде «Не пиши».
Ее каблуки и палка застучали за моей спиной. Я решил, что опасность миновала, и оглянулся. Секунду назад ведьма точно ковыляла в противоположном направлении, а сейчас преследовала меня. И несмотря на то, что я уже не был ребенком, мне стало так же жутко, как тогда. Мурашки побежали по моему позвоночнику. Симулируя храбрость, коей совершенно не чувствовал, я остановился и повернулся к ней.
— Что вам нужно? — Слава богу, мой голос прозвучал очень уверенно.
Она вытянула левую руку ладонью вверх, а правой начала будто что-то царапать по левой ладони. Как будто она… что-то выписывала.
Я оцепенел.
Не пиши. Вот что она говорила, и несомненно то же самое она сказала нам троим в ту давнюю ночь.
Я вспомнил, что тогда она стояла около почтового ящика. А с неба упал именно голубь. Почтовые голуби когда-то переносили послания.
Нет. Это просто сумасшествие. Я вкладываю в эту чертовщину слишком много смысла. И я отвернулся.
— Не пиши! — пронзительно провизжала она. Даже люди, ехавшие в автомобилях, повернули головы и уставились на нее. — Они тебя найдут!
Я понятия не имел, о чем она визжала. И знать не хотел. Она просто чокнутая. Я поспешил прочь. Может, она и не была настоящей ведьмой, но, честно говоря, напугала меня до смерти.
Я решил что-нибудь предпринять.
Вдохновленный успехами в создании своего нового образа, в разрушении репутации Сандры Фортуны и в спасении Ист-Сайда, я написал несколько писем мэру, в муниципалитет и шефу полиции. Я возмущался тем, что душевнобольные люди слоняются по улицам нашего прекрасного города и пристают к простым гражданам. В особенности, отмечал я, следует обратить внимание на старуху по прозвищу Ведьма Акации. Она бродит по деловому району города и отпугивает покупателей от наших магазинов. Я повторил жалобу во всех письмах, каждый раз формулируя ее несколько иначе. Потом подписал все письма немного помпезными фамилиями, похожими на фамилии самых заметных жителей города, как, например Джеймс Р. Уортингтон и Грэм Освальд. Не забыл я и о своем старом дружке Карлосе Сандовале, председателе Союза борцов за гражданские права испаноязычного населения. Лишняя авторитетная подпись никогда не помешает.
Проблема бездомных стала одной из главных национальных проблем. Все понимали ее важность, но никак не могли договориться, как ее решать. Единственное, в чем, похоже, все сходились, так это то, что сумасшедшие, хлынувшие на улицы в результате сокращения бюджетного финансирования и закрытия лечебниц для душевнобольных, не должны контактировать с детьми. На это я и упирал в своих письмах.
Я рассказал о письмах Роберту и Эдсону. Они поразились моей смелости, поскольку сами до сих пор боялись ведьму.
— Будем надеяться, что она не узнает, кто написал все эти письма, — заметил Роберт.
— А может, она уже знает, — предположил Эдсон.
— Боже милостивый, она же не настоящая ведьма. Ведьм не бывает, — сказал я.
— Помнишь птицу? — не унимался Эдсон.
— Ну, если я свалюсь замертво, или превращусь в жабу, или еще что, вы знаете, кто виноват. Предложите моим родителям подать на нее в суд.
Хотя, по правде говоря, я действительно тревожился. Я, конечно, не верил в ведьм, но старая карга до сих пор вызывала во мне ужас, и я решил, что, если увижу ее снова, постараюсь с ней не сталкиваться.
Так уж получилось, что примерно через неделю я своими глазами увидел, как ее сажают в полицейскую машину. Я посылал письма в течение нескольких дней, чтобы не вызвать подозрений, и поток жалоб в конце концов заставил полицию действовать. На самом деле ведьма не делала ничего плохого, просто ковыляла по тротуару, как обычно, но она шла мимо средней школы по направлению к начальной, и, думаю, именно близость детей дала полиции необходимый предлог. Я как раз доставал из своего шкафчика ленч и убирал учебники по математике и, привлеченный шумом на улице, выглянул в окно. Я увидел, как два дюжих полицейских вылезли из патрульной машины, подошли к старухе, поговорили с ней пару секунд и подвели к задней дверце.
И сразу уехали.
Конечно, полной уверенности у меня не было, но я примерно представлял, что произошло, и побежал искать Роберта с Эдсоном, чтобы рассказать им об увиденном.
— Ее забрали, — похвастался я друзьям. — Наши улицы снова безопасны!
Я размышлял, как поступят с ней полицейские, в чем обвинят и сколько продержат в участке. Я представлял, как ее фотографируют, снимают отпечатки пальцев. А что она чувствует? Напугана? Злится? И все это из-за меня!
После школы времени на размышления у меня уже не было. Том покидал отчий дом. Отец орал в коридоре, мать, как недорезанная, визжала на кухне. Сам Том невозмутимо вышел из своей комнаты и отнес чемодан в дряхлый «додж дарт», затем вернулся, чтобы собрать остальные вещи.
— Ты никогда ничего не умел планировать заранее! — выкрикнул папаша. — Вот в чем твоя беда!
— Пусть убирается! — завопила мать. — Пусть делает что хочет! Мне плевать!
Мне не хотелось вмешиваться, и я закрылся в своей комнате. В коридоре мы с Томом чуть не столкнулись, но даже не взглянули друг на друга и ни словом не обмолвились. Лично мне было все равно, останется он или уберется. Мы практически не общались. Правда, с его уходом я лишался буфера между собой и родителями. Теперь вся их злоба обрушится на меня.
И, судя по визгам за моей дверью, кошмар начнется, как только Том выйдет из дома.
Я ненавидел свою омерзительную семейку.
Интересно, что делает сейчас мой друг Пол. Я все еще иногда скучал по нему. И по его семье. А если бы он не уехал, дружили бы мы до сих пор?
Следующую неделю я жил в настоящем аду. Родители злились на Тома, но, поскольку его рядом не было, весь свой гнев вымещали на мне. Особенно мать. Она не прощала мне ни малейшего проступка, ни малейшего нарушения ее вечно меняющихся правил. Я старался как можно меньше бывать дома, задерживался в школе или болтался с друзьями. Я даже солгал родителям: придумал, что в «Джемко» заболел один из продавцов и я должен отработать два лишних вечера. На самом деле я те два вечера бесцельно шатался по магазинам, лишь бы не торчать в доме наедине с родителями.
Несколько дней спустя я прочитал в местной газете, что ведьма умерла в тюрьме в присутствии другой заключенной, заявившей, что старуха ее «сглазила». Как оказалось, ведьма носила ничем не примечательное имя Нора Вуд. Полицейские узнали это из спрятанных в ее одежде писем. В статье говорилось, что до выхода на пенсию Нора Вуд работала делопроизводителем в «Томпсон индастриз», а ее муж, инженер-электрик, умер в 1975 году, что и явилось причиной ее прогрессирующей душевной болезни. Репортер не упомянул о том, что последние лет десять Нора Вуд бродила по улицам Акации и множество людей считало ее ведьмой.
А вечером в субботу я получил письмо. К счастью, за почтой вышел я сам, потому что родители точно выбросили бы тот конверт. Адресовано письмо было «Мальчику», но все остальное, вплоть до почтового индекса, соответствовало действительности. На конверте был напечатан обратный адрес: Полицейский департамент города Акация, и я сразу понял, от кого это письмо.
От ведьмы.
Вместо положенного по закону одного телефонного звонка она попросила разрешения написать одно письмо.
Я разорвал конверт, но послание меня разочаровало. И смутило. На официальном полицейском бланке было написано только: «Прекрати сейчас же. Не позволяй им».
Я понятия не имел, что это значило, но, читая таинственную записку, дрожал от страха. Ведьма за мной следила! Пусть она не знала моего имени, но она знала, где я живу.
Хотя больше мне не о чем беспокоиться. Старая крыса мертва.
Я вернулся в дом и перечитал статью, надеясь найти хоть какой-нибудь намек, который помог бы расшифровать послание, но, кроме ссылки на тайник со старыми письмами, в статье ничего не было.
Я подумал немного, затем разорвал и конверт, и письмо и спустил клочки в унитаз. Там им и место. Вместе с дерьмом. Мне сразу же полегчало, как будто я освободился от проклятия. Потом я снова перечитал статью и вдруг понял: даже если старуху убила сокамерница, в ее смерти виноват я. Если бы я не спровоцировал ее арест…
Не пиши!
…она была бы жива до сих пор. Как ни странно, я не почувствовал никаких угрызений совести. Наоборот. Меня охватило странное ощущение могущества. Я почувствовал, что обладаю способностью — правом — решать, кому жить, а кому умирать. Наверное, примерно то же чувствуют врачи: ответственность за решение, как использовать особое знание или дар, кому помогать, а кому и нет.
А вот Роберт и Эдсон мучались угрызениями совести. Они чувствовали себя виноватыми, просто зная, как и почему старуху арестовали, и, ради нашей дружбы, я изобразил искреннее раскаяние, притворился, будто раздавлен горем. Но, честно говоря, я гордился собой, и ужасный поворот событий странным образом придал мне сил. Я убил одного из драконов своего детства и был счастлив.
И опять я начал подумывать о письме отцовскому начальству. После отъезда Тома папаша постоянно доставал меня, и я жаждал мести. Заработки в «Джемко» почти полностью покрывали мои расходы. Я прикинул, что, если получу стипендию или какую-нибудь финансовую поддержку, к сентябрю смогу уйти из дома и жить отдельно. И послать ублюдка к чертовой матери.
Сказано — сделано.
Я написал письмо в «Автоматик интерфейс».
В тот день, когда отца уволили, он явился домой пьяным в первый раз за несколько лет, а когда мать принялась обзывать его слабаком, дураком и эгоистом, швырнул в нее стакан. Мать сплюнула, развернулась и гордо выплыла из кухни.
Я при всем этом присутствовал, поскольку перед самым появлением отца вышел на кухню выпить воды и, не удержавшись, повернул нож в свежей ране.
— И что думает об этом Бог?
Отец меня ударил.
Ударил в грудь, хотя, думаю, целился в живот, но я успел отскочить.
— А что Бог думает об этом?
— Как ты смеешь? — взревел отец, надвигаясь на меня.
Я отступил в сторону, как тореадор, а папаша был так пьян, что споткнулся и свалился на пол, треснувшись головой об угол плиты. Я легко мог ударить его рукой или ногой — и, поверьте, очень хотел это сделать, — но за последствия пришлось бы отвечать. Я выбрал более корректный метод: наклонился и сказал с глубочайшим презрением:
— Ты жалок.
Я ушел в свою комнату, запер дверь и растянулся на кровати.
И улыбнулся.