Звуки ответной пальбы неожиданно оборвались.
— Дима… — прошелестел очень тихо голос блондинки. — Беги… те…
Курочкин испуганно обернулся — и словно бы попал в безвоздушную яму, не вдохнуть и не выдохнуть.
Случилось непоправимое.
Прекрасная Надежда, девушка с картинки, сказавшая сегодня Курочкину «мы с вами», лежала на полу неподвижно. Крови было так много, что, казалось, она вытекла вся, до капли, и в артериях и венах ее не осталось. Но прекрасные глаза еще жили, губы еще шевелились.
— Бе-ги-те… — отчетливо повторила белокурая красавица. — Ко-му… го-во-рю… начальник…
Глаза ее закрылись, пальцы разжались, и бесполезный пистолет со звоном упал на пол. «Застрелите меня, не поверю…» — внезапно вспомнил Дмитрий Олегович ее фразу из разговора. Легкомысленно брошенная приговорка стала судьбой. Она не поверила. Ее застрелили.
А он, Курочкин, — снова жив. Вечный свидетель чужих несчастий, игрушка Фортуны, путаник, верный муж, невезучий дурак…
Что было дальше, он так и не смог потом в точности припомнить. Кажется, он бежал по каким-то шатким и затхлым лестницам, по гулким пустым коридорам, по переходам, обшитым гнилыми трухлявыми досками. Кажется, он плакал на бегу, но, возможно, ему это чудилось.
Потому что, когда он пришел в себя, глаза его были сухими.
Он стоял прямо посреди дороги и бессмысленно водил пальцами по рифленому радиатору маленького, похожего на желтого майского жука, автобусика. Вверх — вниз. Вжжик — вжжик. Трень — брень.
Шофер автобусика, мощный детина, бегал вокруг него, размахивая монтировкой, и что-то злобно орал. Сперва Дмитрий Олегович увидел только гневно распахнутый рот, а потом явились звуки.
Шофер костерил Курочкина самыми последними словами. Если бы не отличные тормоза у этой автобусной развалюхи (кто бы мог подумать?), Дмитрий Олегович, интеллигент гнилой, хрен моржовый, паскуда, был бы уже на том свете. «Чуть-чуть не считается, — тупо подумал Курочкин. — Пока я — на этом свете. А Надежда умерла».
— Она умерла… — зачем-то сказал он вслух.
Шофер, вероятно, не был сволочью. Присмотревшись к Курочкину, он оборвал на полуслове цепочку заковыристых шоферских ругательств и перестал махать своей монтировкой.
— Хрен с тобой, — пробурчал он. — Чего с тобой, лунатиком, говорить! Давай-ка я тебя подвезу, а то кто другой тебя угробит и сам сядет… Ну, куда тебя подбросить? Так и быть, подкину задаром… Куда?
— Все равно, — безразлично сказал Курочкин. — Она умерла.
— Псих… — буркнул водитель и легонько подтолкнул Дмитрия Олеговича к гармошке передней двери. — Я еду до Павелецкого, подойдет?
— Подойдет, — эхом отозвался Дмитрий Олегович и послушно полез в салон автобусика. «Все возвращается на круги своя, — мысленно проговорил он. — Опять Павелецкий, опять. Значит, кому-то так надо…»
— Эй, лунатик, — шофер забрался в салон вслед за Курочкиным. — Ты вещички только свои не разбрасывай на дороге. А то очухаешься потом, скажешь: водитель упер…
С этими словами шофер сунул в руки Курочкину чуть было не позабытую на дороге вещь.
Проклятый дипломат с четвертью миллиона долларов.
Бывший инженер-путеец, а ныне павелецкий бомж по прозвищу Филин зарычал во сне и повернулся на другой бок. Серая рогожка съехала набок. Филин вяло зашарил рукой, не просыпаясь, нащупал край своего одеяла, натянул его повыше. Курочкин, сидящий рядом, испытал вдруг чуть ли не зависть к этому оборванному деду. У Филина все просто: днем — здоровый сон, ночью — поиски пустых бутылок, в дни праздников — приемник-распределитель. Размеренная жизнь без особых приключений. Простая, как амеба. Ясная, словно лунная ночь в горах. Всего лишь несколько часов назад жизнь Дмитрия Олеговича казалась почти такой же размеренной и уж ясной наверняка. Сон, работа, Валентина, домашняя лаборатория. Круговорот вещества в природе. Пока Курочкин с горем пополам вписывался в этот идеальный круговорот, он мало чем отличался от обычных людей, может быть, только бутерброд Курочкина чаще, чем надо, падал маслом вниз. В самом худшем случае Дмитрий Олегович мог потерять мизерную сумму, выданную для похода в магазин, и получить за это серьезную выволочку — но опять-таки в пределах заранее заданного круговорота. Стоило же ему хоть на минуту соскочить с витка, пусть ненадолго зависнуть в неопределенности — как вместо проблем неприятных, но привычных, возникали громадные черные дыры, куда со свистом засасывало всех, соприкоснувшихся с Курочкиным. Допустим, к американской дуэли в подворотне у магазина «Буратино» он отношения не имеет. Но — остальные сегодняшние смерти, и в особенности последняя? Думать об этом было так больно, что впору было биться головой о пластмассовую вокзальную пальму, чтобы отогнать проклятые мысли… Господи, ну почему у всех нормальных людей — нормальная проблема «где достать деньги?», и лишь у Курочкина вопрос жизни и смерти: как от денег избавиться? Ну почему он не может просто бросить эту кровавую обузу? Это ведь так просто: встать, отряхнуться и уйти! Ну, попробуй!..
Курочкин решительно встал, отряхнулся и снова сел на вокзальную скамейку рядом со спящим Филином. Допустим, — признал он мысленно, — это не так уж просто. Есть еще господин Седло, который его сейчас усиленно ищет. Раз он смог вычислить их с Надеждой убежище, он может нагрянуть и сюда… Правда, ему придется хорошенько попотеть, разыскивая здесь свое сокровище. Где лучше спрятать ветку? В лесу. А чемоданчик? Естественно, на вокзале. Даже Курочкин знал эту очевидную вещь.
— Хрр! — утвердительно зарычал во сне бомж Филин и задрыгал ногой, едва не опрокинув пальму. Возможно, деду снились его бурная железнодорожная молодость, паровозы, летящие по пути к коммунизму, и лично железный нарком товарищ Каганович. Дмитрий Олегович подтянул сползающее с Филина рогожное одеяло, поправил то, что заменило деду подушку, а затем осторожно отодвинул подальше кадку с искусственным растением. Возможно, эта деталь интерьера появилась на Павелецком еще во времена железного наркома; недаром ведь бомж облюбовал именно это место, а не поближе к буфету, где сытнее и бутылок больше.
Сам же Курочкин выбрал сейчас место у пальмы по другой причине. Точнее, по двум: здесь даже днем было темновато, а спящий бомж был нелюбопытен. По крайней мере, в светлое время суток. Да и любопытство Филина дальше пустой посуды не простирается. Это ведь не Седельников, которому нужны доллары и не нужны свидетели.
Дмитрий Олегович попробовал мысленно представить себе, как гоблины господина Седло прочесывают этажи вокзала, но картинка никак не складывалась. У подчиненных Майкла Викторовича не было лиц, и сам шеф фирмы «Мементо» являлся в воображении Курочкина в виде элегантного костюма тоже с облачком вместо лица. Неизвестно, успели ли преследователи на серо-стальном «Мерседесе» разглядеть, как выглядит Дмитрий Олегович? Во всяком случае, сам Курочкин уж точно не узнает своих преследователей. А это значит…
Курочкин тревожно выглянул из-за пальмы и стал всматриваться в проходящих мимо людей. Вот тот толстый неповоротливый тип, навьюченный баулами, — разумеется, не соглядатай Майкла Седельникова. И вон та старушенция с дребезжащей сумкой на колесах — тоже наверняка не из числа седельниковских гоблинов. И зыркающий во все стороны малыш с полурастаявшим мороженым, — если, конечно, это действительно мороженое, а не подкрашенный белой замазкой радиопередатчик… Несмотря на отчаянность своего положения, Курочкин машинально усмехнулся: он, оказывается, еще способен мысленно поиздеваться над собой, — значит, не все еще потеряно. Лучшее лекарство от мании преследования — ненадолго вообразить себя параноиком, это быстро приводит в чувство.
«Правда, — мысленно одернул себя Дмитрий Олегович, — меня и впрямь преследуют, вне зависимости от мании. Стоило же мне разыскивать господина Седло, чтобы потом от него и бегать!..»
Курочкин уже собрался было снова укрыться среди развесистой пластмассы в кадке, как внезапно внимание его привлек один человек. Высокий сутуловатый очкарик лет тридцати пяти, одетый в затрапезные серые брюки и вытертую коричневую куртку. Человек этот не производил впечатления кулачного бойца, даже напротив, однако Дмитрий Олегович подозревал, что мастера каких-нибудь карате или кунг-фу тоже могут и не выглядеть горой узловатых мускулов. А киллеры и вовсе могут быть людьми слабосильными и тщедушными: у них в союзниках Товарищ Маузер.
Но, конечно, не сутулость тридцатипятилетнего очкарика в куртке стала причиной безотчетных подозрений Дмитрия Олеговича.
Человек тот не был похож на обычных посетителей вокзала. Во-первых, он быстро и внимательно осматривал все вокруг, не пропуская ни одного квадратного сантиметра и поводя головой, как живая автоматическая телекамера, направо-налево, вверх и вниз.
Во-вторых, подозрительный человек был БЕЗ ВЕЩЕЙ! У него в руках не было даже пустой авоськи. Даже когда человек приходит на вокзал, чтобы проводить или встретить поезд, он запасается хотя бы газеткой, — чтобы не было так грустно слушать объявления о том, что прибытие или отправление нужного поезда задерживается на час или на сутки.
У человека с головой-телекамерой не было и газеты. Курочкину сразу показалось, будто с одной стороны куртка немного оттопыривается: в том месте, где человек — будь он и вправду киллером из числа седельниковских подручных! — мог бы хранить оружие.
Под прикрытием пальмы Дмитрий Олегович стал медленно отступать назад, к неработающему коммерческому киоску, на котором кто-то уже успел нарисовать незамысловатую рекламу пирожных «Сатурн» (кремовый шарик в окружении вафельного пояса астероидов). Курочкин надеялся, что его скрытные перемещения останутся незамеченными, но просчитался. Очкарик-соглядатай, как автопилот, повторял курочкинский маршрут и определенно двигался за ним. При этом седельниковский стукач продолжал озираться, исправно делая вид, что, мол, его интересует кто угодно, только не Дмитрий Олегович. «Так я тебе и поверил», — ожесточенно подумал Курочкин, стараясь держаться в гуще толпы. Он надеялся если не потеряться, то, по крайней мере, основательно запутать шпиона. Впрочем, место на вокзале, где Курочкин успел бы припрятать дипломат, отыскать было много труднее, чем самого Дмитрия Олеговича. «Где проще всего… спрятать… песчинку? — шептал на ходу, как заклинание, Курочкин. — В куче… песка…» Курочкин верил, что его уловка сработает. Главное — скрыться от соглядатая самому.
Дмитрий Олегович свернул к лестнице на третий этаж, но, как видно, сделал это недостаточно быстро.
Очкарик с головой-телекамерой, похоже, припустился бегом и нагнал Дмитрия Олеговича на второй ступеньке.
— Послушайте, — громко дыша, произнес соглядатай, — я ищу…
«Уж знаю, что ты ищешь», — зло подумал Курочкин. Теперь ему приходилось медленно подниматься по лестнице спиной вперед, чтобы не оставить беззащитным свой тыл.
— Ян! Куда ты пропал? — послышался вдруг обиженный женский голос, и соглядатай неожиданно повернулся на зов.
Высокая девица с каштановыми волосами размахивала рукой, подзывая очкарика. Вторая ее рука была занята неподъемного вида спортивной сумкой.
— Как ты и просила, ищу вишневый джус, — с готовностью отрапортовал шпион, оказавшийся Яном. — Только ларек тот закрыт, и никто здесь почему-то не знает, куда делся продавец…
На всякий случай Дмитрий Олегович продолжал медленно-медленно взбираться наверх, и по-прежнему спиной вперед, как рак на горе.
— Ты все перепутал, — досадливо проговорила каштановая девица. — Не вишневый, а витаминный джус, и все равно я уже расхотела… Бери свои книги, у меня все руки отрываются…
— Солнышко, ты же сама просила… — виновато сказал очкарик Ян, и из шпиона и убийцы превратился в нормального парня.
— Я просила полчаса назад, но я не думала… — шум толпы поглотил окончание фразы, и Дмитрий Олегович очень скоро потерял из виду препирающуюся парочку. У него было ощущение, будто он сам только что опрокинул полную чашку этого самого вишнево-витаминного джуса. Совершенно непонятно, как Курочкин вообще мог заподозрить в безобидном парне соглядатая? Наверное, он все же подцепил вирус мании преследования.
Тут Дмитрий Олегович неожиданно осознал, что он, как и прежде, взбирается вверх по лестнице задом наперед и окружающие смотрят на такое странное передвижение с интересом.
Курочкин поскорее повернулся — и нос к носу столкнулся с человеком, с которым желал бы никогда больше не встречаться.
На него в упор глядел милицейский сержант Мымрецов.