— Родители постарались, — с досадой объявил Фетисов. — Вот скажите, только не раздумывая, сразу: какая фамилия вам приходит в голову рядом с именем Мартин? А?
— Борман, — не раздумывая брякнул Курочкин.
— Правильно, — горько сказал Фетисов. — То есть, конечно, неправильно. Назвали меня в честь Мартина Андерсена-Нексе, был такой когда-то популярный писатель. Но после «Семнадцати мгновений» все вспоминают одного только Бормана!..
Дмитрий Олегович мысленно посочувствовал директору фонда «Процветание». Его самого родители назвали Дмитрием в честь его же дедушки Дмитрия. Без фокусов.
Бритый референт Коростылев вернулся тем временем в кабинет, неся поднос с двумя чашечками кофе и маленькой плоской сахарницей. И это было очень кстати, поскольку Дмитрий Олегович так и не придумал, в какой форме выразить гостеприимному Фетисову свое сочувствие в связи с именем. Не одобрить его означало бы обидеть фетисовских родителей… Совершенно непонятно, к чему шеф «Процветания» вообще затеял этот разговор.
— Так на чем мы остановились? — поинтересовался седовласый Фетисов, когда кофе в чашечках иссяк и бритый Коростылев унес поднос, напоследок затворив за собой двери.
— На писателе… — подумав, проговорил Курочкин. — Или нет: на «Семнадцати мгновениях»…
— Бог с ними, с мгновениями, — отмахнулся человек по имени Мартин. — Я вспомнил: мы говорили о процветании. Верно?
— Верно, — согласился Дмитрий Олегович. Обходительный Фетисов ему нравился, однако он все еще не мог взять в толк, куда тот клонит. Едва ли Курочкина доставили в этот кабинет лишь для беседы о преимуществах русских имен над нерусскими. Пока же все рассуждения седовласого Мартина были мимо денег — как сказала бы, по своей бухгалтерской привычке, практичная Валентина.
Надо полагать, владелец директорских апартаментов заметил ожидание в курочкинских глазах, а потому решил, что преамбула уже соблюдена и можно позволить себе плавно перейти к самой сути.
— К сожалению, любое процветание немыслимо без презренного металла, — с печалью в голосе объяснил седовласый джентльмен. — И наш фонд, увы, — не бездонная бочка. Мы вынуждены, просто обязаны заниматься скучнейшей финансовой материей… Так, говорите, наш чемоданчик с долларами сейчас находится у вас?
Курочкин был уверен, что за все время разговора он ни разу даже не заикнулся про дипломат.
— ВАШ чемоданчик? — удивленно переспросил он. — Но я-то считал…
— Наш, именно НАШ, — с глубочайшей грустью подтвердил директор фонда с бодрым названием «Процветание» господин Мартин Фетисов. — А чей же он еще может быть?…
Прошлой весной двоюродный брат Валентины, преподаватель философии в Военно-медицинской академии, прочел Курочкину целую лекцию о том, как современные обществоведы рассматривают понятие свободы. Дело было на дне рождения супруги, военно-медицинский философ успел порядочно нагрузиться и нес, по понятиям почти трезвого Курочкина, явную ерунду. По его словам выходило, что-де покупатель в магазине, обнаруживший на прилавке только тот товар, что ему нужен, менее свободен, нежели, например, приговоренный к смертной казни, которому палач разрешает самому определить, от чего ему желательно погибнуть — от пули или петли. Дмитрий Олегович попробовал было втолковать упившемуся обществоведу, что он, Дмитрий Олегович, все-таки предпочитает покупать какой-никакой товар, а вовсе не избирать орудие собственной казни. Но переубедить упрямого родственника жены оказалось не под силу. Разгорячившись, брат-философ стал сыпать мудреными иностранными фамилиями коллег и в конечном счете перекричал-таки Курочкина, предварительно взяв того за лацканы. Из всего этого умного спора на повышенных тонах Дмитрий Олегович сумел для себя извлечь лишь краткое определение «свобода — это возможность выбора» и его на всякий случай запомнил. Восемью годами раньше тот же двоюродный шурин на таком же дне рождения громко втолковывал Курочкину про какую-то осознанную необходимость, которая тогда устраивала Дмитрия Олеговича еще меньше. В те времена, правда, и специальность родственничка называлась еще научным коммунизмом…
Изречение насчет возможности выбора всплыло в памяти Курочкина в тот самый момент, когда грустный Фетисов, обремененный собственным именем, мягко заявил свои права на долларовый чемоданчик. Претендентов тотчас же стало двое, появился долгожданный выбор, и Курочкин немедленно почувствовал себя свободнее. Может быть, оттого, что вежливый директор «Процветания» чисто по-человечески устраивал его не в пример больше, чем криминальный тип Седло.
Тем не менее истина обязана была быть дороже симпатий: у одного дипломата никак не могло быть сразу два хозяина; один все-таки был ненастоящим.
— А я-то считал, будто это — собственность господина Седельникова, — осторожно заметил Дмитрий Олегович, чувствуя известную неловкость.
Хозяин кабинета покачал головой.
— Вас ввели в заблуждение бессовестные люди! — проговорил он. — В свое время наш фонд имел неосторожность ссудить фирме «Мементо» некую сумму. И как раз сегодня основная часть задолженности в наличной валюте должна была быть нам возвращена. С сегодняшнего дня формально это были уже НАШИ деньги… На этом, как я понимаю, и строился их расчет.
— Вы так думаете? — озадаченно спросил Дмитрий Олегович. На него самого — это он уж знал точно — никто заранее рассчитывать не мог. Черт его дернул заглянуть в эту злосчастную подворотню только в последний момент.
— Я в этом уверен, — веско сказал в ответ седовласый хозяин кабинета. — Тут ведь есть одна тонкость, почти что юридический казус. Когда кэш испаряется в момент передачи, всегда бывает трудно определить, из чьих рук он ушел и чья, следовательно, сторона оказалась в проигрыше. Когда же при этом еще и не остается живых свидетелей происшествия, что-либо доказать практически невозможно. Ваш Седельников неплохо все продумал: он жертвует своим курьером, после чего передает чемоданчик с кэшем постороннему лицу…
При этих словах директор «Процветания» как-то по-особенному взглянул в лицо Дмитрию Олеговичу. Тот невольно заерзал в кресле, ощутив вдруг непонятную вину за происки коварного Седла.
— …И затем, — продолжил седовласый Фетисов, тактично отводя от Курочкина глаза, — наступает кульминация. Если мы поверим, будто в наши денежные отношения с «Мементо» вмешался некто третий, то Седельников — вне подозрений: он честно передал долг, а что было там дальше, — наши проблемы. Деньги ему потом тихо возвращаются…
Хозяин кабинета вновь одарил Курочкина внимательным взглядом, смутив его окончательно.
— …И наконец, — завершил свою вежливую речь Фетисов, опять уведя глаза от лица Дмитрия Олеговича и сосредоточив свой взор на висящей над столом картине. Картина изображала пожилого джентльмена в костюме прошлого века, неуловимо смахивающего на самого Мартина. — Наконец, возможен и другой вариант. Мы не верим искренности господина Седельникова и просим повторно передать нам причитающуюся сумму. В этом случае «Мементо» заявляет любому третейскому судье, будто все происшедшее — наша провокация. Мы, дескать, организовали утечку кэша, с тем чтобы заставить честнейшего господина Седельникова платить вторично… Остроумно, не так ли?
— Остроумно, — вынужден был признать обескураженный Курочкин. — Но я-то оказался там случайно, клянусь вам… — И Дмитрий Олегович уже в который раз за сегодня стал излагать свою историю неудачного похода за яблоками для пирога.
Директор фонда «Процветание» выслушал рассказ Курочкина внимательно, не перебив ни разу: так вежливый хозяин, решивший во всем потакать дорогому визитеру, готов проявлять чудеса гостеприимства. Он лишь позволил себе в самом начале поинтересоваться маркой автомобиля, найденного в подворотне, и вполне удовлетворился сконфуженным признанием Дмитрия Олеговича в полной его автомобильной неотесанности.
— М-да, прискорбное происшествие… — кратко подытожил седовласый Фетисов после того, как поникший Курочкин завершил свою эпопею описанием перестрелки возле бывшей булочной. О своей встрече с прекрасной Надеждой Дмитрий Олегович распространяться не стал, а Мартин и не настаивал.
— Просто ужасное происшествие, — со вздохом согласился Курочкин. — Я в отчаянии, честное слово. Да если бы я мог предположить, что такая нелепая, немыслимая, дурацкая случайность…
— Разумеется, случайность, — очень вежливо повторил вслед за ним шеф фонда «Процветание».
— Я не виноват! — с чувством произнес Дмитрий Олегович.
— Разумеется, не виноваты, — тотчас отозвался предупредительный Фетисов, пожелавший поработать эдаким сочувствующим эхом.
— Это просто какое-то невезение… — излил свою тоску Дмитрий Олегович.
— Конечно, невезение, — с готовностью подтвердил хозяин кабинета. — Тут везением и не пахнет: идет человек из магазина, случайно заходит в подворотню, случайно видит автомобиль и двух убитых, машинально берет чемоданчик. Не подозревая, разумеется, ни о каких долларах…
Курочкин вдруг осознал, что сегодня почти такие же слова он уже слышал — в телефонной беседе с господином Седло. Тот тоже больше верил в умысел, нежели в роковое стечение обстоятельств.
— Вы тоже думаете, что я вру, — уныло сказал Дмитрий Олегович. — А я ну совершенно вам не вру!
Хозяин кабинета одарил Курочкина мягким отеческим взглядом.
— Помилуйте, кто говорит о лжи? — тонко улыбнулся господин Фетисов. — Речь идет лишь о разной степени информированности. Раз вы хотите, я готов принять вашу версию, что вы — некто Курочкин, что вы лично никого не убивали и с Седельниковым напрямую предварительно не сговаривались…
— Не сговаривался! — поспешно проговорил некто Курочкин. — В глаза не видел этого гада…
— Не видели — и хорошо, — ласково поддакнул директор «Процветания». — И видеть его ни к чему. Омерзительный господин, чтобы вы знали на будущее. Жестокий, грубый, упрямый. Правда, в высшей степени не дурак. Хотя в этот раз он все-таки перемудрил. Задушить нашего фондовского курьера — это было уже чересчур…
Дмитрий Олегович почувствовал, как удобное кожаное кресло едет под ним куда-то в тартарары.
— Что… что значит — задушить? — еле вымолвил он. — Я ведь сам, сам видел… — Перед глазами мгновенно возникла та самая подворотня. Даже не будь у Курочкина высшего медицинского образования, он все равно смог бы отличить застреленного от задушенного.
Седовласый Мартин Фетисов снисходительно глянул на Курочкина, словно пожилой папаша — на непутевого, но, в общем, любимого сына.
— Я же вам говорю — все дело в степени информированности, — мягко заметил он. — Тот покойник, которого вы видели неподалеку от машины, — вовсе не наш курьер. Нашего сотрудника задушили в собственной квартире, примерно за час до назначенной встречи.
Несколько секунд Курочкин таращил глаза, переваривая неожиданную новость, и все это время хозяин кабинета предупредительно молчал, ожидая, пока дорогой гость придет в себя.
— Но почему? — наконец, выговорил Курочкин. — Но зачем?… — Язык его все еще отставал от мыслей, а потому обе вопросительные фразы получились донельзя лаконичными.
Заботливый папа Фетисов тотчас снизошел к любознательности блудного сына.
— Не знаю точно, — доверительно признался шеф «Процветания». — Вероятно, Седельников хотел таким образом вернее отвести от себя подозрения. Чем больше тумана вокруг, тем проще ему играть в невиноватого. Ищите, мол, третьих, а мы с долгами расплатились… И ведь действительно, — добавил он, — даже я чуть было не поверил, что в наши дела вмешался кто-то извне… Но потом замелькала ваша фигура, и все встало на свои места.