— Я… Тут… — испуганно вякнул Курочкин. Он вдруг сообразил, что если этот страж законности и порядка сейчас обнаружит у него в дипломате краденые доллары, то выйдет вовсе не явка с повинной, а задержание с конфискацией. Совсем другая статья и небо в клеточку. И, что самое обидное, попробуй-ка докажи свою невиновность. Фармацевт, кандидат наук, ранее не судимый? Хорошая характеристика из НИИ? Ну, и что с того? В памяти сразу всплыли слова покойного урки. Он-то, урка, сразу заподозрил в Дмитрии Олеговиче начинающего ворюгу. Этакого инженерика, осваивающего премудрости гоп-стопа.
— Я… прогуливаюсь… — выдавил Курочкин, стараясь совсем не скиснуть под неумолимым взглядом милиционера.
Страж порядка сурово хмыкнул: улица Летниковская была далеко не самым лучшим местом для прогулок. Из всех окрестных достопримечательностей самой крупной был милицейский участок.
— Что-то ты врешь, дружок, — проницательно заметил страж с автоматом. — Гуляют по Арбату, по набережной… Говори, чего здесь надо? — на беду Курочкина, у патрульного явно не было никаких срочных дел.
— Ничего! Ничего мне не надо, — забормотал Дмитрий Олегович, стараясь как-нибудь понезаметнее спрятать за спиной руку с дипломатом. — Я иду себе… в овощной магазин, — добавил он, сам не зная зачем.
— В овощной? — милиционер сурово насупил брови, кажется, всерьез заинтересовавшись подозрительным гражданином. — Но он-то совсем в другой стороне!
— В другой? — глупо переспросил Курочкин. — Вот незадача. Выходит, заблудился я… — Курочкин начал медленно, шажок за шажком отодвигаться от бдительного патрульного. — Тогда пойду в другую сторону…
Всего пять минут назад он намеревался отдаться в руки родной милиции. Теперь же он не чаял вырваться из этих же самых рук. Диалектика. Или, как сказала бы его Валентина, «обалдуй — это диагноз!». С грустью Дмитрий Олегович признал справедливость этой фразы: при нулевом природном везении шансов остаться на свободе у Курочкина практически не было.
— Стой-ка, дружок! — патрульный властно поманил Дмитрия Олеговича пальцем. — Я с тобой еще не закончил… Что это у тебя в чемодане? Случаем, не бомба?
Курочкин понял: на чистосердечное признание ему осталось секунд пять. Он уже набрал в грудь побольше воздуха, чтобы на выдохе рассказать все-все про убитых в подворотне, мертвого урку и четверть миллиона долларов, но тут с грохотом распахнулась чисто вымытая дверь милицейского участка, и из нее на большой скорости вылетел круглый человек. Не вышел, не выбежал, а именно вылетел. Как птица. Или как камень. Или как птица, подбитая камнем. Последнее сравнение было, пожалуй, наиболее уместно.
У подбитой птицы было лицо кавказской национальности: кавказский нос, кавказский ежик седых волос, кавказские — навыкате — глаза, один из которых был украшен быстро набухающим синяком. После неудачного приземления на асфальт Летниковской улицы такие же кровоподтеки должны были возникнуть на руках и на ногах. И дай бог, если все ограничивается только синяками…
— Ох-х, — простонал раненый горный орел и попробовал встать на ноги.
Сразу позабыв об угрозе разоблачения с конфискацией, Курочкин бросился к подбитой птице и, поставив дипломат на асфальт, первым делом убедился, что нет переломов. После этого он помог горному орлу осторожно подняться.
— Ничего не понимаю! — громким шепотом сказал пожилой орел Дмитрию Олеговичу, вцепившись в его плечо. Кавказец все еще пребывал в прострации после полета и падения. — Ничего, генацвале!.. Ох-х!.. Фрукт привез… Документ — в порядке, накладные на груз — в порядке… Московский налог уплачен, санитарный налог, сказали… и санитарный уплатил… За что же он меня так?…
— А не нравишься ты мне, вот и все! — раздался голос сверху. В дверях милицейского участка возник полный и очень румяный офицер лет тридцати от роду. — На хрена ты, спрашивается, сюда приехал?
Гость с Кавказа, видимо, не слишком хорошо знал разговорный русский язык и потому не понял, что ответа от него сейчас никто не ждет. В особенности, румяный офицер в дверях.
— Я фрукт привез… — вновь попытался объяснить подбитый седой орел. — Четыре машины… через три границы… Документ ведь в поряд…
— Повесь в сортире свой до-ку-мэнт! — передразнил румяный страж порядка. — Знаю я вас, мусульман, как облупленных. Насмотрелся! Днем вы сладкие-сахарные, а как стемнеет, откопаете гранатометы… Мало нам своей уголовной швали, так еще за приезжими тут следи в оба глаза…
— Какой гранатомет? — печально проговорил горный орел. — Почему мусульман, зачем? Я — Автандил Цховребашвили, из Кутаиси, есть документ… — Последнюю фразу кавказский гость произнес, обращаясь почему-то не к милицейскому офицеру, а к Курочкину. Должно быть, понял, наконец, что с румяным капитаном обсуждать что-либо бесполезно.
Горских обычаев Дмитрий Олегович не знал, однако справедливо рассудил: раз человек ему представился, надлежит сделать то же самое. Согласно законам гостеприимства. Поддерживать на весу грузноватого Автандила было не так-то легко, но Дмитрий Олегович старался не подавать виду.
— Я — Дмитрий Курочкин, — вежливо прокряхтел он. — Из Москвы…
Только после этих слов бравый капитан соизволил обратить свое капитанское внимание на Курочкина.
— А это еще что за хрен с горы? — лениво обронил милицейский начальник куда-то в пространство.
Видимо, предполагалось, что отвечать на это обязан сам Дмитрий Олегович.
— Я… — начал Курочкин и запнулся. За последние десять минут его вера в родную милицию не то чтобы поколебалась, однако несколько уменьшилась. Из двух только что встреченных стражей порядка оба оказались не слишком приветливыми. Объяснять бравому капитану, что он, кандидат наук Курочкин, — не хрен и не с горы, желания не возникало. Но и молчать было глупо.
Возникла пауза, которую решил заполнить патрульный, примолкший было после появления на горизонте начальства.
— Это я его задержал, товарищ капитан, — отрапортовал он. — Подозрительный типчик. Крутился тут и чего-то высматривал. В овощной он, видите ли, шел. А овощной-то магазин…
К счастью для Курочкина, патрульный выбрал не лучшее время для проявления инициативы. Капитан еще не исчерпал всех своих запасов раздражения.
— Сам-то здесь чего крутишься, Мымрецов? — хмуро осведомился он. — Ты уже полчаса как должен быть на Автозаводской, а не бдительность тут проявлять не отходя от кассы. Бдительнее всех, что ли?
— Никак нет, товарищ капитан! — патрульный Мымрецов козырнул, бросив злобный взгляд на Курочкина с Автандилом. — Я просто подумал…
— Меньше думай, сержант, — заметил капитан. — В твоем звании это совсем не обязательно…
Мымрецов вновь послушно козырнул, забрался в патрульный «Форд» и дал по газам. Взвизгнули шины. Машина оказалась единственным существом, на котором оскорбленный в лучших чувствах сержант смог отыграться. Будь в машине патрульная овчарка — она бы вдобавок получила пинка. Человек — царь природы, и когда получает от другого царя нахлобучку, то вымещает свои чувства на подданных, живых или механических. Субординация. Когда у Валентины на работе неприятности, достается всегда Курочкину.
— А вы тут чего встали? — накинулся капитан на Дмитрия Олеговича и подбитого орла. — Валите отсюда! Оба! Чтобы духу здесь вашего…
Курочкин подхватил свободной рукой дипломат с долларами и поволок гражданина Цховребашвили подальше от милицейского участка. Он был и так несказанно рад, что избежал худшего. Теперь явка с повинной откладывалась на неопределенный срок. Может быть, навсегда.
— Совсем плохой капитан, — шептал оскорбленный Автандил, пока Дмитрий Олегович тащил побитого горца по Летниковской и поворачивал с ним на Жуков проезд. — Чего ему надо, скажи, генацвале? Не милиция, а дворец, все везде есть… Телефоны, телевизоры… Зеркало три штуки только внизу, мебель хорошая… Зачем пристал, спрашивается?…
Курочкин был слишком нагружен, чтобы вслушиваться в горестный шепот и тем более отвечать на недоуменные вопросы кавказского гостя. Он старался пока уйти подальше от яично-желтого милицейского дворца и при этом по возможности не выронить дипломат и не уронить Автандила. Фортуна, как видно, забавлялась с Дмитрием Олеговичем, словно сытая кошка с мышонком: позволяла дышать, однако не выпускала из цепких коготков. А чтобы Дмитрий Олегович не вздумал жаловаться на особую пристрастность богини невезения, был и приставлен к нему для контраста гражданин Цховребашвили из Кутаиси, дела которого были несравненно хуже курочкинских. У Дмитрия Олеговича, по крайней мере, никто не рвал в клочки документы, да и единственная за сегодня плюха, полученная Курочкиным от мертвого урки, не шла ни в какое сравнение с многочисленными ушибами горца. Возможно, этот самый Цховребашвили сам был на плохом счету у своей грузинской Фортуны, которая достала его даже здесь, на территории столицы уже другого государства.
— …Говорю ему: паспорт в порядке, — бормотала себе под нос еще одна жертва Фортуны. — Деньги? Возьми, сколько надо… Муниципальный взнос, на храм, за автостоянку… — Бедняга Автандил все никак не мог прийти в себя, переживая случившееся. — Какой я мусульман, зачем?… Если ты такой богатый, почему такой недобрый?…
Из всего бормотанья кавказского гостя ухо Дмитрия Олеговича машинально выхватило последнюю фразу, но что она обозначала, Курочкин не смог догадаться — разве что приблизительно. Наверное, приезжему торговцу было бы не так обидно, если бы его побили и обобрали в грязном заплеванном участке с мутными стеклами на окнах, но никак не в блестящем дворце законности и справедливости. В той стране, откуда горный орел привез свой товар, богатство подразумевало великодушие. «Зато уж у нас это никак друг с другом не связано, — неожиданно подумал Дмитрий Олегович, вспомнив о содержимом дипломата. — Богатство отдельно, великодушие отдельно, а между ними уже три трупа… Пятнадцать человек на сундук мертвеца, йохо-хо…»
У ближайшего киоска Курочкин осторожно прислонил товарища по невезению, немного отдышался и сменил нагрузку: переложил дипломат в правую руку, а левое плечо подставил травмированному торговцу.
— Вам куда теперь? — тактично спросил он у гражданина Цховребашвили, стараясь, чтобы в его словах ни в коем случае не прозвучало «Навязался ты на мою голову!». Раз уж грузину так не повезло с милицией, Дмитрий Олегович согласен еще побыть добрым самаритянином. В конце концов, не угоди внезапно Автандил на асфальт возле милиции, он бы, Курочкин, под конвоем бдительного Мымрецова путешествовал бы сейчас из комнаты для допросов в КПЗ. Все-таки идея отдаться самому в руки закона была, надо признать, не слишком удачной…
— О-о! — сказал подбитый орел вместо ответа на вопрос. В первую секунду Дмитрий Олегович решил, что, прислоняя Автандила к киоску, он ненароком сделал ему больно. Однако возглас был скорее радостным, чем горестным, и, обернувшись, Курочкин увидел, как метрах в пятидесяти от них тормозит розовый автомобиль и оттуда выпрыгивает озабоченная троица с такими же, как у подбитого орла, лицами кавказской национальности. С криками «Батоно Автандил! Батоно Автандил!» двое из них перехватили у Дмитрия Олеговича тяжкую ношу.
— Поаккуратнее, — счел нужным предупредить Курочкин. — У него — сильные ушибы…
Третий, наиболее длинноусый из кавказцев, с сожалением поцокал языком.
— В милиции, да? — полувопросительно-полуутвердительно проговорил он с легким акцентом, пока «батоно Автандила» со всеми предосторожностями усаживали на заднее сиденье машины.
Курочкин кивнул. Кавказец помрачнел и произнес длинную гортанную фразу, которая, по всей видимости, состояла из ругательств. Автандил Цховребашвили отозвался с заднего сиденья другой грузинской тирадой, в которой Дмитрию Олеговичу послышалась и его фамилия.
— Ох, извините! — спохватился длинноусый. — Спасибо вам за помощь, батоно Курочкин… Может, и мы вам чем-нибудь поможем?
«Вряд ли, — подумал „батоно“ Курочкин, поглядев на неразлучный дипломат. — Только мне не хватало свои проблемы переваливать на других…»
— Да нет, спасибо, — Дмитрий Олегович вежливо помотал головой. — Не стоит беспокойства… Я пойду, пожалуй…
Автандил вновь что-то проговорил, после чего один из кавказцев вышел из машины и сделал приглашающий жест Курочкину.