Ведь по отношению к нам, молодым, да еще в придачу и начинающим педофилам, Россия всегда вела себя свиньей. Нас не жаловал царь, от нас отворачивались Сенат и Верховный Совет. Особенно нам доставалось весной - когда начинается круговорот пизды в природе. Но и осенью было не лучше - нас за версту объезжали русские тройки, зимой же нас больше других терзали холод и гололед, а летом комары и разбавленный квас. Словом, мы меньше остальных защищены от всех превратностей русской жизни; именно нас сверх меры кусают гадюки и осы бюрократии.
Но вся эта преамбула не означает, что я не стонал по ночам, когда мне стало казаться, что Петя уже мой! Притом я совершенно не понимал, что такое конкретно "мой" и как держать себя с ребенком. Нам, горячим и неопытным педофилам, все нужно объяснить, все показать...
На первое свидание с Петей я принарядился, более того - я вырядился. Черная кожаная куртка, любимая униформа московской шпаны, палевый спортивный костюм - как к ним шли мои густые брови и слегка подправленные красным карандашом губы! Ухватки педерастов я всегда презирал, но все-таки положение обязывало.
Лопнуло первое свидание! Я всего лишь подглядывал за Петечкой - я не удержался и стал называть его так по примеру слюнтяев - в многочисленные отверстия желто-ядовитого забора детского сада, за которым шумели и барахтались его дрянные ровесники, налево и направо завидуя. Я завидовал России, поскольку Петя был ее гражданином и она в любой момент могла с ним сделать все что угодно. Я завидовал Петиным друзьям, всегда имевшим право его безнаказанно тискать и толкать. И еще я завидовал толстокожей девочке, что, мило болтая о разных детских глупостях, писала, и не только писала, в соседний с Петиным унитаз в одно и то же время. Общие туалеты в детских садиках являются причиной неизменных страданий для каждого уважающего себя педофила. Это потом дети подрастут и разбредутся по разным странам и помещениям.
Где зависть, там и ревность, и она тоже пришла - я немного ревновал Петю к подушке, которая принимала его сопли во время тихого часа. Я сам хочу быть твоей подушкой, Петя, и твоей Россией! Поверь, у меня на это вполне хватит сил.
Зависть, ревность и легкий вуайеризм оказались приметами первого отрезка нашего совместного с Петей существования - периода тихого счастья. Дальше стало хуже. Потому что для нашего брата педофила встреча с отцами наших любимых детей всегда сплошной кошмар. Мой вариант не явился исключением.
Возвращаясь домой в октябрьскую серую ночь, я, как всегда, думая о Пете, наткнулся на здорового вонючего мужика, который, икая и шатаясь, поманил меня к себе. Выросший в обстановке наследственного уважения к быдлу, помойкам и прочим грядущим хамам, я беспрекословно подчинился. Мужик ласково погрозил мне пальцем, икнув прямо в лоб: "Ах ты, педофилка упорная!" Так в мою жизнь вошел Петин отец - работяга, забияка, алкоголик, но, в принципе, далеко не самый худший русский образец.
Он занимал у меня деньги на водку, потому что не для того он, значит, своего Петьку растил, чтобы разные педофилы теперь на него бесплатно глядеть могли. Мне было не жалко денег. Просто мы, педофилы, по ночам кричим и вскакиваем, вспоминая наших детей.
И потом мне совсем не хотелось, чтобы Петина участь была похожа на судьбу Илюшечки, который родился в одном старом русском романе, потом долго болел и умер. Отец Илюшечки тоже был алкоголик, и я, прекрасно помня эту жуткую историю, терпел, как Петин отец пил у меня в доме и спал на моем диване. "Раз пошел в педофилы, - уговаривал я себя, - так терпи! Такая наша доля". Над диваном я повесил портрет Илюшечки. Портрет отец Пети вскоре пропил, выдав Илюшечку за какого-то знаменитого русского мальчика.
Отцы - что! Отцы это еще ничего! Помимо отцов есть и другие родственники... Вскоре меня нашла и Петина бабушка. "Ах ты, педофелюга проклятая! - набросилась она на меня, когда я глухим ноябрьским вечером грыз не то ручку, не то деревяшку, воображая, что это мой Петюшка - я еще больше не удержался и стал звать его как в зоне козлов. - Ты зачем, поганец, на внучка моего нацелился? Сталина на вас, педофелюг, нет!"
Дальше я стал вместо бабушки ходить в магазин за продуктами, пол в квартире мыл теперь тоже я. За это мне позволялось почувствовать маленькие педофильские радости - покормить Петю с рук в присутствии бабушки популярными шоколадками "Марс" и "Сникерс". Петя требовал все новых шоколадок и постепенно из ласкового и покорного олененка превращался в толстое и угрюмое создание; Петин жир был для меня вполне оправдан. Кушай, Петя, кушай!
Я ждал, что со мной сделает и чего потребует Петина мама, но на мое счастье ее два года назад забрали ангелы. Ведь троих родственников я бы уже не потянул, силы педофила не безграничны.
Весна не принесла России облегчения. Рубль продолжали ебать, в политике же происходили вещи одна хуже другой. Мне так и не удалось остаться наедине с Петей - бабушка терзала меня по хозяйству, а Петин папа перешел на джин с тоником. Я разрывался как мог, а тут Петя полюбил мороженное "Пингвин", что здорово ударило по моему и без того скромному бюджету. "Я такого симпатичного педофила ребенку нашла", - хвасталась Петина бабушка соседкам.
Как и полагается в приличной семье, мы в воскресенье с утра пошли гулять. Уик-энд удался на славу - меня затащили на митинг, где русский народ был все еще без ума от Ельцина. Петя вместе со всеми кричал "ура" и бросал в воздух "Сникерс". Когда я попытался незаметно обнять Петю, бабушка ударила меня по рукам. Загнанный и охуевший, я бросился за помощью к русской литературе, хотя, конечно, тоже нашел куда!
И вот я снова на похоронах Илюшечки. Хороший был мальчик, но до Пети ему далеко. Ничего, Петюнчик, - я уже полностью сдался и называл ребенка, пользуясь сленгом бывалых наркоманов, - прорвемся, сейчас не девятнадцатый век, на дворе должно найтись место консенсусу, надежде и хэппи-энду.
Год продолжался под знаком Пети. Как хуй с горы, на город скатилось лето. Петя теперь даже близко не напоминал царевича Дмитрия; он стал похож на гибрид юного Кагановича и разбалованного поросенка. От Пети дурно пахло, и он уже два раза прикладывался к водке.
Я худел на глазах. И Петины родственники сидели на шее, да и судьба Илюшечки не давала покоя все больше. Жалко было мне Илюшечку, так что даже старый роман я засунул далеко на антресоли! Илюшечка, мальчик мой, ангелочек такой чистенький, за что же тебя загнали в гроб черствые дяди русские писатели и злая тетка русская литература? Жил бы ты сейчас, я бы тебя, Илюха, не променял ни на какого Петьку - на хер мне нужен этот толстый Петька с его хозяйственной бабкой и сибаритом папой, слава Богу, что хоть маму ихнюю я не застал. А с тобой, Илюха, мы бы ходили в цирк, а по вечерам я стриг бы тебе ногти и мыл тебя в ванной, а отключат по причине разной хуйни горячую воду тоже не беда, Илька, ведь мы бы пошли с тобой в лучшую в Москве баню, где я достану холодного пива и спасу тебя от похотливых взглядов банщика.
Бабке исполнилась какая-то круглая дата. Я принимал непосредственное участие в юбилее, готовил стол и читал поздравительный текст от имени педофилов. Потом она и ее разомлевшие подруги вспоминали свою комсомольскую юность, пели песни той поры; меня заставили играть на баяне. По случаю юбилея Петин папа украдкой разрешил мне подержать Петю на коленях и погладить у него за ушами; тяжел стал Петя, тяжел. И совсем не следил за ушами.
Иной раз мне удавалось остаться с Петей одному. Но лучше бы не удавалось! Петя никак не отвечал на мою ласку, только требовал разнообразить ассортимент сластей и подарков. Мимо коммерческих ларьков Петя ходил барином; я унылой тенью плелся за ним.
Петя был моей расплатой за тот несчастный снобизм, что не давал мне покоя. Правильно, женщину или власть любить сложно, мужчину или театр - гадко, вот и хочется чего-нибудь светлого и нежного с национально оправданным фундаментом. Да только чудес на свете не бывает, и вместо стройного деревца в конце пути тебя ждет куча навоза. Но я все ждал, что Петя перестанет быть этой кучей и вернется ко мне тем тонким и одухотворенным растением, когда я его впервые заметил.
Мне уже ничего не хотелось - только бы поскорее кончилось это лето. Что может быть страшнее лета в городе в сочетании с неразделенным педофилизмом?
Мерзкое место этот ЮНЕСКО! И чего они там бесконечно фантазируют? Объявили бы еще, что ли, год козы!
Осенью все дети идут в школу. Вот и Петя закончил наконец свой детский сад - и ему пришла пора пойти в первый класс, отведать все прелести русской школы. Разумеется, я искал ему форму и учебники, а по вечерам мы занимались математикой.
У бабки возникли новые грандиозные планы. Она собралась отремонтировать квартиру, а затем купить машину и огород. "Кажется, я свое отпедофилил", решил я.
В каждой приличной семье нужно иметь своего педофила. Каждый педофил до определенного предела может заменить няньку, репетитора и баяниста. На нас, педофилах, конечно, каждый рад воду возить! Ведь на какие только жертвы мы, педофилы, не идем ради наших детей! Но нельзя спекулировать на педофиле тогда педофил может перестать им быть. Тем более, что я никогда не мог отличить побелку от капота, а циклевку от покрышки. И потом - что я буду делать на огороде?! Кур сажать? Или цыплят на грядке полоть?
Первого сентября мы с бабкой повели Петю в школу. Он капризничал и упирался, даже укусил меня за палец. Осторожно поглядывая на Петю, массируя укушенный палец, я недоумевал: как же я, опытный гетеросек, узнавший на своей коже пятерых советских вождей, мог попасться в сети к этому кретину и поросенку? Блеск глаз, скромное обаяние неокрепших молочных желез, розовые детские пятна, сильная историческая аллюзия - все это разом куда-то подевалось. А на их место пришла тупость набирающего себя веса. Я проклинал мой педофильский романтизм - ясно же было с самого начала, что русские дети такие же точно бляди, как и породившая их реальность. Русские дети полностью ей адекватны.
На школьном дворе собралось много детей, часть из них была ничего тонкие, стройные и тоже кого-то напоминали. Но мне уже было все равно. Дети ладно, они, может, действительно, цветы и чудо, но ведь у каждого чуда есть родственники!
Я разговорился с учительницей младших классов. Именно ей мы отдавали нашего Петю. У нее также были неприятности - только что ее выгнали из стриптиза за разврат и постоянное недовольство собой; она чувствовала, что способна значительно на большее, чем мог дать ей простой стриптиз.
Чем дольше я смотрел на нее, чем сильнее в душе просыпалось что-то давно знакомое и забытое. Женщина еще способна, оказывается, вот так сразу, с налета меня возбудить! В конце концов, если никак нельзя без любви, то лучше все-таки любить женщину, чем ребенка.
"Эй, педофелюга, - привычно окликнула меня Петина бабушка, - ребенка надо будет после уроков забрать и покормить". "Все, старая, - я с удовольствием плюнул ей в лицо, - нет больше вашего педофила. Теперь как-нибудь сами".
Бабушка заохала, обещала оставить нас с Петей одних на всю долгую московскую ночь. "Что вы делаете сегодня вечером?" - спросил я довольно неуклюже учительницу, лихорадочно вспоминая, как надо приставать и ухаживать. "Что скажете", - легко согласилась она. "Тогда, - обрадовался я, - я вас приглашаю на поминки по одному милому педофилу".
Ну вот и все, мой педофил! Спи, моя радость! Ты славно поработал, но быт и проклятая страна съели тебя, так что спи спокойно и крепко, больше никто не посмеет тебя разбудить.
ЮНЕСКО не успокаивался и объявил следующий год годом Андрея Рублева вероятно, я рано радовался.
И я задумался о многочисленных ловушках и подножках, которыми вечно грозит эта великая дура культура.
Из котлована
Из дневника школьника младших классов
Есть русская шизофрения!
Вы думали - нет? Есть!
И это не страшная месть эриний,
А совесть страны и честь!
Все мы вышли из Неоплатона.
Все мы вышли из того болота, где пропал без вести Иван Сусанин с обманутыми им евреями, пришедшими на землю русскую из чужой Палестины.
Ругаясь и спотыкаясь, папа идет в ванную - вычищать рот и нос от скопившегося в них за ночь. Здравствуй, новое утро!
Папа мой, известный историк философии, покорил многие умы глубоким анализом трудов неоплатоников. Многие годы он изучал, читал, писал, страдал, сравнивал, думал, верил, разговаривал... И не случайно, что истина открыла дверь именно ему. Ведь что считают многие люди? Мол, неоплатоники - это новые платоники, туда-сюда развивавшие идеи Платона. Папа мой первым догадался, что люди неправы! На самом деле, в основе учения неоплатоников лежит жизнь и деятельность вполне реального философа Неоплатона. Был такой человек, скромный, тихий, всегда ходивший позади Платона, иной раз сбоку; чуть зазевается Платон или не в меру увлечется у гетерообразных, Неоплатон тут же подхватывает обрывки его идей и разрабатывает, где педалируя, а где диссонируя, принципиально новое учение. Папа уже было восстановил гипотетические тексты, да помешал проклятый котлован...
Неоплатон был беден, как и мы с папой. Семья ушла в гетерный дом, ученики забыли его. Когда умер Платон, то Неоплатон еще держался, еще на что-то надеялся, но в итоге тоже попал в гетерный дом, где служил игрушкой для забав платоников и всяких пифагорейцев. Папа хотел бы восстановить этот дом; я видел чертеж, сильный чертеж, он пахнет правдой истории философии... В этом доме Неоплатон и умер, а под несвежим топчаном остались его тексты, перепачканные духами и прочими выделениями одной благоволившей к философии гетеры. Так бы они и остались там навсегда, но однажды один заблудший монах никак не мог заснуть, ворочался, опрокинул топчан, и - вот она, счастливая минута, жалко, папы не было рядом, но ему это и не нужно, ему и так все ясно, словно он сам был этим топчаном и этим монахом. Потом темно, не все ясно, но тексты пошли по рукам, были переведены на многие иностранные языки, дошли до татаро-монгол, и те на своих крыльях вернули их просвещенным Европам. Далее рукописи попадают в лапы одной могучей научно-просветительской организации, захлестнувшей своими сетями пол-мира, и навсегда теряются в ее архивах. Как все-таки несет из котлована! Так бы эти тексты и пропали навсегда, если бы их суть не попала к папе. Как? А вот и не скажу! Главное, что попала! Попала - не пропала!
Когда злые дети из соседних квартир, подъездов и домов учат меня гадостным всяким штукам, я им отвечаю именем Неоплатона, и они пугаются, отступают, бегут в свои семейства и жалуются; тогда тень кошмарных московских вечеров повисает над нами. Со мной во дворе уже никто играть не хочет, я совсем об этом не жалею, Неоплатон мне дороже!
Меня преследуют тени котлована. Когда я вечером или ночью писаю, они меня щекочут. Утром - редко, днем - никогда не щекочут.
Неоплатона они тоже преследуют. Он же теперь живет вместе с нами, я забыл об этом сказать, у него есть отдельная тарелочка, я ее мою, а если я забываю помыть, Неоплатон сам помоет. Я так люблю эти легкие нитки поперек вытертой тарелки с нашего прозрачного китайского полотенца, обнимающего нашу кухонную вешалку. И Неоплатон тоже любит.
Ничего нам с папой не надо, ни прелестей, ни радостей от жизни мы не ждем, единственное наше желание - чтобы до котлована было рукой подать. Давно его обещают, вот вырыли котлован у дома, еще бабушка была жива, хоть внуки мои на метро поездят, вышел из дома и сразу в метро, чем плохо. Но эти жестокие планы, эти скомканные в гармошку, как в пятилетку, года - и ничего не построено, и неизвестно когда будет, а мы так хотим метро и больше не можем быть при котловане.