В аудитории воцарилась мертвая тишина. Левантер почувствовал, как тысячи глаз буравят и его друга, и его самого. Докладчик молчал. Он забыл поблагодарил Ромаркина за вопрос. Он даже не смотрел в его сторону.
Никто не кашлял, не чихал, не перешептывался с соседом. Весь зал сосредоточил внимание на президиуме; члены президиума со страхом смотрели на докладчика.
— Нет времени обсуждать то, что и так очевидно, — наконец раздраженным тоном сказал тот. — Если, ведомый своей мудростью, товарищ Сталин счел необходимым высказаться по вопросам языкознания, то безусловно он имел право это сделать. Будут еще вопросы? — Переминаясь с ноги на ногу, он посмотрел поверх зала.
Все еще улыбающийся Ромаркин выглядел несколько озадаченным. Он казался погруженным в свои мысли и явно не соображал, что натворил. Боясь думать о происшедшем, боясь взглянуть на друга, Левантер не мог и пошевелиться. Ромаркин, должно быть, сошел с ума.
Собрание закончилось. Люди бросились к выходам. Левантер плелся за Ромаркиным, и все отшатывались от них в стороны. На улице, когда Левантер и Ромаркин собирались свернуть за угол, их вдруг остановила группа агентов КГБ. Ромаркина увезли в машине, а Левантера проводили в общежитие. Один из агентов КГБ обыскивал комнату, пока другой допрашивал Левантера. Его спрашивали о семье, о Ромаркине, об их общих друзьях. Левантеру было приказано опознать людей на фотографиях и раскрыть имена в записных книжках, письмах и конспектах, принадлежащих им обоим. Когда допрос закончился, агент потребовал, чтобы Левантер подписал заявление, обвиняющее Ромаркина как врага народа.
— Ты здесь для того, чтобы помочь нам, — сказал агент Левантеру. — Если откажешься подписать, будешь гнить долгие годы в подземных рудниках Сибири, а Ромаркина все равно не спасешь. Он был обречен уже в ту минуту, когда в зале поднял руку.
Левантер не мог оторвать глаз от лица агента.
— Я не подпишу такого заявления, — сказал он. Собственный голос донесся до него словно из-за плотного занавеса. — Никогда. Но запомните следующее: когда-нибудь там, в Сибири, я напишу добровольное признание в том, что во время своей учебы в Университете был участником тайного заговора, нацеленного на разрушение партийного аппарата. Я буду приводить факты и называть имена. И когда буду делать это, вы — а к тому времени вы наверняка уже дослужитесь до чина капитана, — именно вы будете обвинены в том, что не смогли получить от меня важной информации о заговоре во время этого допроса. Вас обвинят в халатности. А возможно, и в симпатии к нашему делу.
Следователь внимательно посмотрел на Левантера. За долгие годы допросов он видел глаза сотен людей, замученных до смерти, но так и не сломленных. Быть может, именно поэтому и понял, что Левантер ничего не подпишет. Следователь нахмурился и разорвал неподписанное заявление.
— Ты лжец! — прорычал он и направился к двери. — Попробуй только заикнуться…— И с грохотом захлопнул за собой дверь.
После случая с Ромаркиным университет решил на время избавиться и от Левантера: его отправили проходить шестимесячный срок службы в армии в особом батальоне, укомплектованном провинившимися студентами.
По прибытии в лагерь Левантеру приказали явиться к командиру исправительного батальона капитану Барбатову. Левантер пришел к капитану в сопровождении молодого сержанта, который доложил о нем, откозырял приземистому человеку, сидящему за массивным письменным столом, ловко повернулся на каблуках и вышел из помещения, прикрыв за собой дверь. Барбатов никак не отреагировал на появление Левантера. Он просто раскрыл папку и принялся изучать ее содержимое.
Левантер тоже изучал капитана, который, читая, медленно шевелил губами. Его голова клонилась на грудь, словно не выдерживая схватки с земным притяжением. Над правым нагрудным карманом отлично сшитого мундира были прикреплены орденская планка и слегка помятый орден Красной Звезды.
Барбатов закрыл папку, отодвинул стул и встал. Когда он обходил стол, Левантер заметил в его облачении вопиющее несоответствие пехотному уставу — высокие сапоги и наган кавалериста. На ремне висел модный среди десантников армейский нож с наборной рукояткой.
— Рядовой Левантер, в вашем деле говорится, — сказал Барбатов довольно добродушным тоном, — что вы были активным студентом и даже входили в организационный комитет Фестиваля молодежи. Но из него же явствует, что вы поддерживали дружеские отношения с очень дурными людьми. — Он уставился на Левантера выпуклыми глазками. — Я человек необразованный. Но я воевал с фашистскими гадами еще и для того, чтобы такие, как вы, могли мирно учиться. — Барбатов шепелявил и делал частые паузы. — Ваш фестивальный опыт может мне сильно пригодиться. Вот почему я решил взять вас к себе. — Барбатов зашмыгал носом, потом высморкался и, опершись о стену, с ухмылкой посмотрел на Левантера.
— Рад буду оказаться полезным, — ответил Левантер, вытянувшись по стойке «смирно».
Барбатов протянул Левантеру документ, уже подписанный командиром полка. Оставалось только вписать имя.
— Напечатайте на этом бланке свое имя, и вы — мой адъютант, — сказал Барбатов. — Держите эту бумагу при себе. Она будет вашим пропуском. Этот документ освобождает вас от строевых занятий. Немедленно доложите, что приступили к исполнению своих обязанностей.
Левантер изучил документ, аккуратно сложил его и спрятал в карман.
Его первым официальным поручением было составление полной схемы занятий подразделения с указанием необходимого снаряжения и учебных площадей. Чтобы убедить Барбатова в своей незаменимости, Левантер составил нужную схему, используя свой собственный тайный код, и сделал с нее огромную копию, которая заняла в кабинете Барбатова всю стену.
Целая куча цифр, символов и цветных картонных стрелок произвела на капитана чрезвычайно сильное впечатление:
— Никто не сможет обвинить нас в том, что мы открываем врагу наши учебные планы! — воскликнул он с гордостью.
Капитан был почти безграмотным. Когда он получал депешу или докладную записку, то читал ее вслух по слогам, с трудом произнося каждое слово. При этом у Барбатова был выдающийся послужной список. Он прошел всю войну от начала до конца и был одним из самых признанных в стране героев.
Признав особую ценность Левантера, Барбатов отделил его от других призывников, отвел ему удобную комнату рядом со своей и поставил на довольствие в офицерской столовой, так что Левантер ел точно то же, что и Барбатов. Он добился для Левантера особого разрешения пользоваться офицерскими льготами и участвовать в наблюдении за полевыми учениями полка.
Скоро Левантер приспособился выполнять всю бумажную работу по утрам. К полудню Барбатов начинал пить водку. Алкоголь сначала вгонял его в оцепенение, потом возбуждал и снова усыплял, так что к вечеру Барбатов вообще переставал обращать какое-либо внимание на то, что творилось у него в кабинете.
В качестве командира особого батальона Барбатов стремился демонстрировать свое умение держать дисциплину и вселять страх. Он был убежден в том, что студентам-призывникам никак нельзя обойтись без учебных тягот, и поэтому ввел ежедневную норму дисциплинарных взысканий, требуя, чтобы по меньшей мере три-четыре студента ежедневно получали наказание.
Каждый вечер, когда Барбатов по обыкновению уже пребывал в ступоре, появлялся один из призывников со списком больных и донесением о состоянии подразделения. В число обязанностей Левантера входила подготовка ежедневного списка взысканий и поощрений, который зачитывался во время вечерней поверки и спуска полкового знамени. Левантер особо следил за списком взысканий, чтобы в том случае, если бы очередное взыскание автоматически означало перевод студента в штрафную роту, иметь возможность исключить его имя из списка. Он умудрялся вносить в список взысканий имена студентов, уже не служивших в особом батальоне, или находившихся в данный момент на пути к новому месту службы, или вообще уже демобилизовавшихся. Поскольку Барбатов подписывал все не читая, он не замечал внесенных Левантером изменений.
Раз в неделю, когда командир полка, непосредственный начальник Барбатова, уезжал из лагеря, Барбатов отправлялся к его секретарше — единственной женщине в полку. Барбатов входил в ее кабинет и начинал разговор о погоде или осыпал ее комплиментами, ухитряясь тем временем пробраться к столу командира и стащить оттуда чистый бланк пропуска с подписью командира полка, но без печати. Вернувшись к себе, Барбатов на глазах у Левантера медленно и неуверенно вписывал в бланк свое имя. Потом брал еще теплое крутое яйцо, принесенное из офицерской столовой, очищал его от скорлупы и катал яйцо по какому-нибудь старому документу с полковой печатью. Когда чернильная печать отпечатывалась на яйце, он переносил ее на бланк пропуска. С наступлением темноты Барбатов покидал лагерь и ехал в соседнюю деревню, где устраивал со своими деревенскими собутыльниками пьяный загул. С этих пьяных дебошей Барбатов возвращался обычно под утро, за час или два до побудки. Потом, поблескивая глазами от недосыпа, отправлялся в свой кабинет и пил там водку прямо из горлышка бутылки. Иногда он садился на стол Левантера и целый час не сводил с него глаз.
— Ты, наверно, думаешь, что я болван и алкоголик? — спросил он однажды.
— Я думаю о своей работе, — бесстрастно ответил Левантер.
— Для тебя я — неграмотный крестьянин, который, воюя с фашистами, по собственной глупости стал калекой, пока ты, интеллигентишка, отсыпался дома.
Левантер, оторвавшись от печатной машинки, взглянул на него:
— Во время войны я был слишком мал, чтобы воевать с фашистами, — сказал он. — И единственная причина, по которой я еще жив, — это то, что я постоянно бежал от них подальше.
— Бежать от них, бежать! — заорал Барбатов. — Только это вы, евреи, и умели делать веками. Даже когда евреи поднимали восстание в гетто и начинали борьбу с фашистами, они знали, что не смогут победить, и воевали только для того, чтобы заключить сделку. Слышишь, им всегда нужно только одно — заключить сделку! — Барбатов наклонился, почти касаясь лица Левантера своим вспотевшим лбом.
— Всех этих евреев уничтожили, товарищ капитан, — терпеливо сказал Левантер и разложил перед ним готовые бумаги.
— Согласен. Но даже в гетто они умудрялись устраивать торговлю, ты это понимаешь? Они выторговывали себе пулю, чтобы не попасть в газовую камеру. Смерть от пули была для них выгодной сделкой!
Левантер поднял глаза от списков.
— Сейчас мне нужно закончить работу, товарищ капитан, — сказал он.
Вдруг Барбатов улыбнулся и язвительным тоном сказал:
— Не следует мне спорить с таким умным, как ты, Левантер. Прости меня, дремучего скобаря.
И отправился к себе спать.
Через два месяца после того, как Левантер был приписан к его батальону, капитан Барбатов получил от командира полка благодарность за достижения, которых он добился в организации боевой подготовки и наведении дисциплины в штрафной роте, а также за строгое соблюдение устава. Прошел еще один месяц. Учебная программа, как того и добивался Барбатов, становилась все труднее, и Левантер старался изо всех сил, чтобы как-то смягчить положение призывников, продолжая сокращать число людей, получающих взыскание. Но делал он это в полной секретности.
Многие студенты, завидуя легкой жизни Левантера и считая его явным пособником начальства, относились к нему враждебно. Они обвиняли его в том, что он предлагал для них трудные упражнения, от которых сам был освобожден. Именно его они обвиняли и в гибели двух студентов от перенапряжения, и в отсутствии в штрафной роте качественной медицинской помощи и условий для отдыха.
Барбатов знал, что студенты возмущены особым положением Левантера, и, впадая во все большую зависимость от своего адъютанта, стал испытывать к нему раздражение и недовольство. Часто, напившись в доску, он грозил Левантеру, что отошлет его жить в палатку. Левантер не воспринимал угрозы Барбатова всерьез; он был уверен, что капитан не справится со своими делами в одиночку и сам прекрасно это знает.
Как-то утром, незадолго до рассвета, Левантера разбудил шум резко затормозившей машины. Несколько мгновений спустя в комнату ворвался Барбатов в каске и маскхалате. С его плеча свисал автомат, на поясе болтались две тяжелые противотанковые гранаты. Левантер вскочил с постели, а пьяный Барбатов стал прохаживаться по комнате, словно в поисках чего-то недостающего. Вдруг взгляд его упал на грязную салфетку на полу. Глаза Барбатова угрожающе блеснули, он повернулся к Левантеру.
— Это что такое? Ресторан? Гостиница? — завопил он, указывая на салфетку. От ярости его лицо налилось кровью. — А ну, убери эту гадость! Немедленно! — потребовал он.
Левантер вскочил и наклонился, чтобы поднять салфетку, но Барбатов оттолкнул его в сторону:
— Нет, не рукой! Пришпили ее к стене своим обрезанным хером! — Из-за выпитой водки речь его была невнятной, голос — глухим. Левантер встал по стойке «смирно», притворившись, что не расслышал. — Кому я сказал, убрать этот мусор обрубком своего члена!
Левантер не шевельнулся. Барбатов сжимал и разжимал кулаки: