Однако гордость не позволила женщине вернуться туда, откуда она ушла. Всем своим знакомым она разослала открытки с изображением виллы, которая даже имела с нею некоторое сходство. С виду обе они казались красивыми и элегантными, а внутри — и в доме, и в душе женщины — было мрачно и пусто.
Но зато к целебному источнику вела красивая аллея; вдоль нее росли каштаны и ели, бросавшие на землю прохладную тень. Это немного утешало женщину. На аллее нередко попадались скамейки, каменные тумбы, мостики с низким парапетом, где можно было присесть и отдохнуть.
Женщина любила посидеть на таком мостике, любила смотреть на извивающуюся под ним изумрудную змейку реки, окаймленную с обеих сторон бахромой тростника и зелеными полосами леса, сквозь которые то тут, то там проглядывало голубое небо.
Дрозды, соловьи и сороки устраивали здесь концерты.
Однажды — это было в конце июля — к пению птиц неожиданно присоединились звуки свирели. Молено даже сказать, что свирель совсем заглушила птиц.
Женщина подняла голову — ей казалось, что звуки идут откуда-то сверху. Она точно не знала откуда, не знала, льются ли они слева или справа, но вскоре убедилась, что льются они именно сверху, как песня соловья, выводящего свои трели на верхушке ели или каштана.
Мотив свирели был коротким, но с вариациями, и все время повторялся и звучал очень ласково, ну совсем как песня соловья. В глухой тишине леса казалось, что это и на самом деле пела какая-то таинственная, фантастическая птица из волшебной сказки. Птица, которая, быть может, когда-то была человеком, превращенным колдовскими чарами в пернатое существо.
И женщина услышала рассказ загадочной птицы:
— Моя история, вероятно, похожа на все историк мира, и все же она совсем особенная! Как не бывает двух одинаковых листьев или двух одинаковых волн, так не бывает и двух одинаковых человеческих историй. Вот моя история: была и я когда-то ребенком, и притом счастливым. И все же почему я плакала так часто? Потом я выросла, стала девушкой, по-прежнему счастливой, и перестала плакать. Но меня почему-то тревожило, что я не могла больше плакать, как это бывало со мной в детстве. Тогда, стремясь излить свои чувства, я стала петь. Но ни слова, ни музыка не могли выразить того, что таилось в моей душе — желание, страсть, тревожное ожидание радости. Какой будет эта радость и откуда она придет, было мне неведомо, я только знала, что без нее не смогу жить. Впервые я ощутила ее, когда полюбила. Но радость казалась мне неясной, едва уловимой, как луна среди облаков, — такая лее далекая, ускользающая. И я потянулась к ней, как ребенок тянется к луне, и попыталась схватить ее. Я падала и снова поднималась, томилась и жаждала томленья. Я считала себя самой несчастной на свете, затерянной среди людей, и мне хотелось быть одной из бесчисленных звезд вселенной.
Но однажды, в лесу, слушая пение соловья, я вдруг заплакала. Это принесло мне облегчение. Я захотела увидеть чудесную птицу и решила отправиться на ее поиски. И вот тогда бродившая по лесу злая волшебница превратила меня в птицу,
И теперь я пою, рассказывая свою историю, которая кажется похожей на многие другие истории, и все же она совсем не такая, как все остальные.
Звуки песни отозвались эхом в смятенной душе женщины, и она заплакала. Слезы и ей принесли облегчение, она немного забылась.
Но чей-то громкий свист вернул ее к действительности. По аллее бежал босоногий мальчишка и свистел что есть мочи, словно издеваясь над таинственной музыкой и, как казалось женщине, над ее взволнованностью.
Все же она почувствовала себя успокоенной, умиротворенной и сжалилась над стоявшим на повороте аллеи слепым нищим, которому прежде никогда не подавала милостыню. А сегодня она даже бросила в его опрокинутую старую шапку целую горсть монет.
Пение загадочной птицы повторялось и в последующие дни. Оно доставляло удовольствие не только женщине. Гуляющая публика, настроенная на романтический лад, парочки, украдкой встречавшиеся на аллее, пожилые иностранки с книгой или фотоаппаратом в руках, все останавливались, завороженные таинственными звуками песни.
Стали расспрашивать нищего, но тот ничего не знал и даже понятия не имел, о чем идет речь, — ведь он слепой и к тому же почти совсем оглох.
Женщине хотелось безраздельно наслаждаться чарующей музыкой, и ее раздражали расспросы любопытных. Однако постепенно расспросы прекратились, хотя она и заметила, что аллея стала еще многолюднее.
Однажды она увидела рядом с нищим нескладного оборванного мальчишку, того самого, что своим назойливым свистом помешал слушать свирель и нарушил приятную меланхолию. Он говорил что-то нищему на ухо, не только не напрягая голоса, но почти шепотом. Нищий отталкивал от себя мальчишку, но тот не унимался, приставал к нему, как надоедливая осенняя муха, до тех пор, пока не получил несколько монет. Тогда он засвистел и без оглядки пустился наутек. Женщина, смотревшая ему вслед, видела, как он вскоре исчез, словно дикий зверек в зарослях леса.
«Мальчик может что-нибудь знать о таинственном музыканте», — подумала она и решила выследить его, чтобы обо всем расспросить. Но мальчишка больше не появлялся. Впрочем, зачем ей сдался этот музыкант. Вполне может статься, что это какой-нибудь чудак, притаившийся в кустах или за стволами деревьев в чаще леса.
— Для чего тебе знать, кто я? — спрашивала ее свирель. — Разве моя история не похожа на твою? Зачем ты преследуешь меня? Берегись, как бы лесная фея не разгневалась и не заставила тебя пожалеть об этом. Ведь моя история так похожа на твою.
Но женщина была любопытна. Все люди сотканы из любопытства. Они готовы забыть, что их обокрали, лишь бы допытаться, каким образом воры совершили кражу. Люди стремятся найти причину постигшей их болезни, как будто это поможет им исцелиться.
Желание во что бы то ни стало узнать, кто же все-таки играет на свирели, лишало женщину удовольствия слушать музыку.
Возможно, тут примешивалась еще и некоторая настороженность, а может, это было рождением какой-то мечты.
Однажды нескладный мальчишка очутился как раз возле самой виллы. Он предлагал купить у него кролика, которого, несомненно, где-то украл. Кстати сказать, мальчишка запросил за кролика в три раза больше того, что он стоил.
Возмущенная кухарка уже готова была прогнать мальчишку, когда неожиданно появилась синьора.
— Ну что ж, — спокойно заявила она, — мы купим кролика, но за это ты должен сказать мне, кто играет на свирели в лесу.
Мальчишка пристально взглянул на нее своими бесстыжими зелеными глазами, но ничего не ответил.
— Возьми кролика, — обратилась синьора к кухарке, — а ты, мальчик, пойдешь со мной.
Прежде чем отдать кролика, мальчишка потребовал деньги и только тогда последовал за синьорой. Однако заставить его говорить оказалось не так просто. Пришлось посулить ему пять лир, которые женщина не переставая вертела в руках.
— Идите за мной, — сказал наконец мальчишка, опережая ее и делая знак следовать за ним.
Они ступили на одну из бесчисленных тропинок, переплетающихся между собой, словно жилки, и углубились в лес. Постепенно, шаг за шагом, лес становился все гуще, темнее, а ветки кустов и деревьев цеплялись за одежду своими колючками. Все это немного пугало женщину, и она то и дело останавливалась в нерешительности, не зная, идти ли ей дальше.
Вдруг она услышала знакомые звуки, и это ее успокоило. Ей даже показалось, что кто-то зовет и манит ее к себе. Свирель устремляла свою прозрачную мелодию в тишину леса и словно высвечивала мрачные тени деревьев серебряными лучами. И все вокруг залилось лунным светом, точно в волшебной сказке: тропинки стали шире, а кусты ежевики казались теперь кустами роз в каком-то заколдованном саду.
Но у музыканта оказался тончайших слух. Звуки свирели разом стихли, едва мальчишка шепнул женщине:
— Идите вон к тому корявому дереву и поглядите на верхушку ели, что растет рядом. Я не могу идти дальше, потому что, если попадусь ему на глаза, он убьет меня.
Шорох шагов и платья заставил свирель умолкнуть совсем. Женщине удалось лишь увидеть какого-то странного уродца, зарывшегося в больших и мохнатых ветвях ели, свисавших вниз под его тяжестью. Уродец сверлил ее сверху злыми глазами, такими же зелеными, как и у мальчишки.
— Ты решил подшутить надо мной, — сказала она своему поводырю, который спрятался неподалеку и теперь поджидал ее, желая получить обещанные пять лир.
— Нет, клянусь вам. Это мой двоюродный брат, он — дьявол! Он играет для нищего, а тот дает ему за это пол-лиры в день. Свирель приманивает людей к аллее.
Драма
(Перевод Е. Гальперина)
Печальное событие, которое так страшило юного студента, хотя он цинично посмеивался и даже призывал его, к несчастью, все-таки произошло.
Мать ушла из дому.
— Читай, — сказал отец, разбудив его как-то утром.
Потом отец пошел на службу, словно ничего не случилось. Каждое утро он должен был расписываться в журнале явки, и только смерть или тяжелая болезнь могли помешать ему выполнить свой долг и обязанности чиновника.
А сын, с запиской в руке, остался лежать в чистой теплой постели, в своей светлой комнате, где в беспорядке были разбросаны вещи. Ему казалось, что все это дурной сон. В записке значилось всего несколько слов: мать сообщала, что уходит, о чем она предупреждала их накануне вечером уже в тысячный раз.
Она просто устала. Устала от своей бессмысленной работы, устала от безнадежной борьбы с сотней мелких будничных невзгод. И самое главное: несмотря на все старания, ей не только не удавалось порадовать чем-то мужа или сына, но даже просто успокоить их постоянное раздражение. Особенно трудно было ей с сыном. Что касается мужа, то он, хоть и ворчал беспрестанно, но, по крайней мере, не повышал на нее голоса. Сын же спорил с ней по всякому поводу и вечно был недоволен. То сорочки плохо выглажены, то обед невкусен, то носки не заштопаны, то будят его очень рано — в десять утра, то мало дают денег на карманные расходы, то никуда не годится служанка, которую мать постоянно выгораживает.
— Все у нас идет кувырком, а все потому, что не умеешь командовать служанкой, — выговаривал он матери, и это было не самое резкое из его замечаний.
Ну что ж, теперь он сам будет командовать служанкой! Но беспокойство в его душе не только не проходило, а, наоборот, усиливалось, Куда же она все-таки ушла? Наверно, уехала в усадьбу. Она каждый раз грозилась туда уехать, когда терпение ее истощалось. Слава богу, что хоть погода сегодня хорошая, и, слава богу, что мать еще накануне вечером распорядилась насчет всяких покупок, и служанка ушла рано утром, не подозревая о бегстве хозяйки.
Дело в том, что студент боялся скандального шума вокруг этой истории. Ведь втайне он гордился своей матерью, еще не старой и умной женщиной, которая всю себя отдала дому и семье.
Беспокойство все росло, но это не мешало бесу в его душе ликовать и радоваться. Это был тот самый бес, который не раз подстрекал его крикнуть матери, когда та грозила уйти из дому: