Никогда еще синьора не видела такой задумчивости, хотя и была знакома с самыми выдающимися мыслителями.
Наконец человек стряхнул с себя оцепенение и издал звук, гортанный и сиплый, нечто среднее между ржанием лошади и ревом осла. Этот призывный крик относился к лошади. Услышав его, она вздрогнула, и вместе с ней задрожало все: и повозка с ее кандальными цепями, и упряжь, и уголь, и даже булыжники мостовой.
Однако копыта лошади не сдвинулись с места, и шерсть ее ног переплелась с травой, с которой ее связывала общая тайная сила.
Синьора, до сих пор спокойно наблюдавшая за происходящим, вдруг почувствовала раздражение.
Против кого? Против возчика, против мужа, против войны, против зимы.
И против себя, потому что виновницей происшествия являлась, в сущности, она сама.
Ты сама этого пожелала, синьора поэтесса! Ты покинула солнечные края ради того, чтобы погрузиться в этот океан хаоса, где тонет всякий, кто не умеет плавать. И она вдруг почувствовала, что ее маленькие ноги, ноги женщины оседлого племени, не знающего, что такое море, коченеют, словно ноги выбивающегося из сил пловца.
И ей стало жаль затоптанной травы, стало жалко лошадь. Разве бедная скотина могла сдвинуть с места такую тяжесть? Да еще на такой ужасной дороге!
Поэтесса всегда жалела растения и животных — все то, что не могло молить о пощаде. О, сейчас ее сердцем владели не политические страсти, а простая человечность.
Движимая любопытством служанка снова выглянула из окна и, улыбаясь, сделала метелочкой такое движение, словно хотела подстегнуть бедную лошадь, которую возчик, любовно похлопывая, тянул под уздцы, подбадривая ласковым шепотом.
В эту минуту все чувствовали себя преисполненными доброты: и синьора, которая видела в возчике, уговаривавшем лошадь, своего ближнего, и служанка, довольная неожиданным развлечением и тем, что синьора не гонит ее от окна.
И только молодой хозяин, который как раз в этот момент встал с постели и распахнул окно, напевая мелодию из «Мадам Фиорализо», разразился хохотом при виде этой сцены. И счастливый смех двадцатилетнего человека пронесся над несчастными, стоявшими внизу, и слился с красотою наступившего дня.
А лошадь между тем так и не сдвинулась с места. У возчика опустились руки, и он опять задумался. Плодом его раздумий явилась мысль, от которой вдруг залилось краской его бледное лицо и загорелись добрые голубые глаза. Казалось, его волосы порыжели еще сильнее. Замахнувшись кнутом, возчик принялся хлестать бедную скотину по спине, по морде, по бабкам, испуская при этом свой прежний сиплый крик, который сделался еще страшнее от зверской ярости, звучавшей в его голосе. Синьора вспомнила, что в одной книге именно так описывался львиный рык.
А лошадь только слегка встряхивала головой, стараясь уклониться от ударов, и, судя по всему, ей было не очень больно. Но это продолжалось лишь до тех пор, пока рассвирепевший хозяин не ударил ее кнутовищем по глазам и ногам. Тут она испустила громкий, почти человеческий стон и так лягнула повозке, словно хотела вскинуть ее на воздух и высвободиться из упряжки. Синьора вспомнила сон Раскольникова и закричала возчику:
— Убирайтесь, убирайтесь вон, не нужен мне ваш уголь:
— Это не мой уголь, — ответил растерянный, взмокший от пота возница, не переставая хлестать скотину.
— Вот если бы сюда явилась дама из общества защиты животных!
Вот если бы сюда явился возчик и подсобил мне, — ответил мужчина.
Однако, увидев, что лошадь так и ко двинулась с моста, он прекратил избиение и погрузился в раздумье.
Задумалась и синьора. «Неправда, что рабство исчезло с лица земли, — думала она. — Лошадь — раба человека, а человек — раб своего ближнего, который сильнее его. Мы столько возмущаемся по поводу того, что человек, работающий физически, требует, чтобы ему платили больше, чем платят человеку умственного труда, а ведь это справедливое требование! Человек физического труда порабощен намного больше!»
И синьора принялась терпеливо ждать, покуда возчик разрешит стоящую перед ним проблему.
Наверно, он так никогда бы ее и не разрешил, так как в узком переулке не было далее места, чтобы развернуться и поехать обратно, но, к счастью, по соседней улице проезжал в это время другой возчик.
Хозяин бедной лошади бросился к нему, рассказал ему о своем несчастье, и, мигом поняв друг друга, они принялись за дело. Один тянул лошадь под уздцы, другой подталкивал по очереди то одно колесо, то другое.
Так они втащили повозку в сад, и синьора вспомнила, что и об этом она читала в какой-то книге: только человек может помочь человеку в тех случаях, когда нет надежды даже на бога.
Здесь начинается второе действие драмы.
Женщина и мужчина смотрели друг на друга. Возчик вытирал пот тыльной стороной ладони, и синьора тоже чувствовала себя утомленной: ведь она столько простояла на холодном северном ветру!
— Ну? — звонко сказала она. — Где будем сгружать уголь? Прямо здесь или свалите его в подвал через окно?
— Здесь, здесь, — ответил возчик. — У меня нет времени.
Но потом попросил показать ему подвальное окно.
— Обратите внимание, — заметила синьора. — В этом месте дорожка поворачивает, и проехать тут с повозкой будет не так-то просто. Прежде чем принять решение, внимательно осмотрите дорогу. Я люблю, чтобы во всем была ясность.
Возчик взглянул на место, где пересекались две довольно узкие дорожки: по одной из них он сейчас проехал, другая тянулась вдоль фасада дома и упиралась в главные ворота.
— Трудненько придется, — сказал он, обращаясь не к синьоре, а к перекрестку, образованному двумя дорожками. Однако отказываться ему не хотелось.
— Решайте.
Возчик прикидывал. По его расчетам, на разгрузку должно было уйти всего полчаса, но так как он был честен лишь наполовину, он сказал, что ему потребуется час.
— Эта работа будет стоить вам двадцать лир.
— Хорошо. Договорились. Но вы уж сдержите слово: час так час.
И синьора ушла по своим делам, возложив всю ответственность на возчика. Перед уходом она взглянула на часы. Было ровно десять.
Но прошло всего несколько минут, как она услышала гортанные выкрики возницы и поняла, что снова начались чудеса.
И в самом деле, когда она открыла окно, глазам ее представилось необычайное зрелище.
Повозка снова остановилась как раз в том месте, где перекрещивались две дорожки. Застывшая, неподвижная, словно закованная между двумя оглоблями, лошадь не желала сдвинуться с места. Она стояла как вкопанная, и глаза ее, прикрытые кожаными шорами, казались слепыми.
Возчик бился над нею и так и сяк, пуская в ход и ласку, и хитрость, и силу. Лошадь не двигалась. И помочь ему здесь не мог уже никто: ни бог, ни даже другой возчик.
И тогда он решил сгрузить уголь прямо там, где стояла повозка.
Прямо там? Как раз на том месте, которое отлично просматривается со стороны главных ворот? Разве это возможно? Ведь у ворот нередко останавливаются автомобили великосветских дам, которые наносят визиты синьоре поэтессе, словно она им ровня.
— Если вы не сгрузите уголь в подвал, я не заплачу вам ни гроша! — заявила синьора с холодной жестокостью деспота.
Возчик ничего не ответил: что ж, таков был уговор!
Но свою злость он сорвал на лошади. Это было нечто неописуемое!
Сделавшись вдруг удивительно легким и подвижным, возчик суетился вокруг лошади, то сгибаясь в три погибели, то подпрыгивая, как мячик. Он то гладил и умолял бедную скотину, то падал перед ней на колени, воздевая руки к небу, то пытался ей помочь, то хлестал ее кнутом до крови. При этом с уст его слетали страшные проклятия. Постепенно начала волноваться даже лошадь. Скованная своим тяжелым грузом, который привел ее на эту аллею, а теперь мешал проехать по ней, лошадь лягалась и ржала, и грива ее извивалась, словно клубок змей.
Борьба между животным и человеком стала походить на борьбу двух демонов. В остервенелых воплях возчика не было уже ничего человеческого.
Сначала при виде этой картины поэтессе стало смешно. Она хохотала до слез, потому что служанка передразнивала возчика, повторяя его слова: «У меня нет времени!»