- В самом деле, странно, - удивлялся народ. - У этого пятидесятилетнего человека, всю жизнь проработавшего в Академии наук, отца четверых детей, Бог с ним - со всем остальным, но даже своей квартиры нет.
Говорили, что он никогда и не думал о квартире, и не старался даже получить ее. Что до прихода к власти его семья жила в одном из глухих сел, у его матери, а сам он скитался по чужим квартирам, а чаще по общежитиям, и не было у него ничего, кроме поношенного, давно выцветшего черного костюма с обтрепавшимися брюками и старинных книг по истории.
- Как научный работник он не состоялся, - утверждали ученые. - Если ты языковед, то зачем лезешь в историю? Да и там он ничего толкового не сделал. Вместо того чтобы изучать, анализировать выбранный исторический период, он выискивал в рукописях какие-то факты, события и, придав им художественную форму, раздувал, преувеличивал, усложнял их значение, словно старался опоэтизировать все. Наверное, это от большой любви к литературе. Это было странное, новаторский симбиоз - тяготеющий к литературе востоковед, изучающий историю. В результате возникало что-то совсем не понятное.
Если все, что происходит в стране за последние годы - результат программы "Свободы", придуманной для собственного успокоения этим болезненным, нищим ученым, то выходит - это очень сильный человек. Потому что так долго беречь и лелеять свои юношеские мечты, чтобы, дождавшись удобного момента, реализовать их, всколыхнуть всю страну, поднять многомиллионный народ, прогнать одного за другим трех правителей, чтобы самому сесть в президентское кресло - все это было бы не по силам слабому, жалкому, болезненному человеку.
А кое-кто утверждал, что он не имеет никакого отношения к набиравшему силу народному движению. Оно, это движение, подобно весеннему дню, когда вдруг неожиданно сверкнет молния, загрохочет гром и с неба хлынет дождь. Это было восстанием разъяренного народа, чьи права долгие годы попирались, земли тайком, по частям отдавались врагам. Восстание и стало питательной средой для идей этого мечтателя, они вдруг - в силу законов природы ли гроз, молний, унылых дождей, пронизывающих ветров - или еще чего-то там, вдруг обрели плоть и кровь.
- В первые дни митингов его на Площади не видели, - говорили студенты. - Он, кажется, вообще и понятия не имел о том, что происходит, у него, говорят, есть привычка на целые дни или даже месяцы куда-то исчезать. Вот он, по слухам, дни и ночи проводил в пыльных архивах. Иногда даже ночевал там. Рассказывают даже, что как-то охранник института накануне праздников запер архив, и только на третий день вспомнил вдруг, что три дня назад этот бедный научный сотрудник вошел в архив. Не помня себя, охранник бросился в институт, подбежал к дверям архива, открыл их и увидел этого беднягу на том же месте, склоненного над рукописями.
- Не начнись народное движение, захватившее всю страну, этот "мотылек науки" до конца жизни копался бы со своими теориями в заплесневелых архивах, среди пожелтевших от времени и пыли бумаг, собрал бы десяток человек и вел бы при свечах какой-нибудь подпольный кружок, а потом, состарившись в этих архивах один на один со своими мечтами и видениями, в один прекрасный день умер бы прямо на пыльных рукописях, - посмеивались сотрудники института.
- Ну, невозможно понять - правильно он делал или нет, - раздражались люди.
Стоило ему придти к власти, как он чуть ли не на следующий день заключил договор с соседней страной и купил для города новенькие двухэтажные автобусы со встроенными магнитофонами.
Вместо того чтобы платить компенсацию за продукты, подорожавшие в десять раз, он в пять раз снизил плату за проезд в городском транспорте. Как будто это единственное, чего нам не хватало для полного счастья, ворчал народ. - Если ты обалдел от дороговизны, не знаешь, как справиться с нищетой, если уже нервы твои на пределе, садись в эти дешевые и удобные автобусы, катайся по городу, глазей по сторонам, слушай музыку, и тебе полегчает.
Другие считали это очень гуманным шагом президента. Поговаривали, что к концу рабочего дня в этих дешевых, душных автобусах находили двух-трех человек, умерших от голода, духоты или просто от внезапно подскочившего давления. Для желающих умереть эти автобусы были своеобразными музыкальными, поэтичными залами прощания с жизнью.
- И для сотрудников Министерства оборона они были удобными. Как только число погибших на фронте превышало все мыслимые и немыслимые границы, безмерно занятым работникам министерства не надо было бросать все дела, обходить дома, раздавать призывные повестки, вылавливать уклоняющихся. Достаточно было заменить водителя и маршрут автобуса, отъехать подальше от центра, высадить всех женщин и детей и далее ехать под музыку прямо на фронт.
Впрочем, поговаривали, что президент, производящий на первый взгляд впечатление простодушного человека, поэта-романтика, на самом деле не так уж прост. Что у него своя, глубокая политика. Например, на правительственных совещаниях, конференциях по сельскому хозяйству на трибуне вдруг возникала худая, кажущаяся почти невесомой фигура президента. Он начинал говорить о недостатках в области разведения крупного рогатого скота, затем вдруг переходил к литературе, оттуда - прямиком к поэзии, затем часами читал печальные стихи средневековых поэтов, анализировал их. Обалдевшие от его "заскоков" работники аппарата, министры, районное начальство с пересохшим горлом часами внимательно слушали эти полые глубокого философского смысла стихи. Кто посообразительней и изворотливей находил в них какие-то намеки, запоминал, а после совещания уже в своих кабинетах ломал голову, стараясь понять, что же хотел сказать президент.
После таких совещаний в стране многое преображалось, менялась атмосфера, всюду царила поэтичность и нежность.
Приобретение этих удобных двухэтажных автобусов тоже было политикой. Это не просто так, говорили людям. Истинное значение этого будет понятно через много лет, когда восторжествует истина.
Одной из наиболее ярких политических акций президента была молниеносная перестройка государственных структур. Прежде всего, он объединил министерство экономики с министерствами леса, топлива, цветной и тяжелой металлургии и рядом других мелких министерств. Тогда же разделил министерство сельского хозяйства на министерства крупного рогатого скота, мелкого рогатого скота, птицеводства, шелководства, пчеловодства, рисоводства, зерноводства, кормоводства и другие.
Злые языки говорили, что он пошел на этот шаг, потому что, как только партия "Свобода" встала у власти, в президентский кабинет толпами стали приходить члены партии - крестьяне, которые, стуча кулаками по столу, требовали себе высоких постов.
Это не так, возражали им оптимисты. Все изменения - проявление дальновидной политики президента. Пройдет несколько лет, и всем все станет ясно. Так было и много лет назад, когда еще он работал переводчиком в одной восточной стране. Над ним посмеивались, потому что он любил выходить по ночам на улицы, раздавал нищим все до последней копеечки и просил их кричать, что есть мочи "Да здравствует свобода!" И только гораздо позже, когда страна уже была охвачена национально-освободительным движением, насмешники поняли - что такое свобода!..
Работавшие с будущим президентом за границей рассказывали, что странности его характера очень быстро привлекли внимание. Он и там, можно сказать, ни с кем не общался, проводил все свободное время в древних библиотеках, зато вечерами его можно было встретить в самых дорогих ресторанах.
В ресторане его принимали за иностранца-миллионера. Стоило этому человеку появиться в дверях, и официанты толпой окружали его, музыканты обрывали мелодию, встречая его любимой песней, рой танцовщиц провожал его к самому лучшему столику. А он в черных очках, пестром шарфике сидел за столом один, заказывал музыкантам свои любимые народные песни, щедро раздавал деньги музыкантам и танцовщицам, а потом, далеко за полночь вставал и с печальным лицом, бессильно повисшими по бокам руками покидал ресторан.
По ночам его видели и на роскошных лодках богатых гостей. Негр, чья кожа сливалась с мраком ночи, медленно двигал веслом, тихо струилась река, мигали огни на воде, а он, облокотившись на подушки, глядел на звезды...
А наутро с почерневшими, глубоко запавшими от голода глазами, небритый, с помятым лицом жадно хлебал прокисший борщ в дешевой столовой для обслуги посольства...
И еще говорили, что он с самой юности был влюблен в свободу. Что в бытность студентом университета, он, невзирая на давления, преследования, организовывал подпольные кружки, в которых разрабатывались программы минимум и максимум - как вывести к светлой жизни народ, долгие годы живший в рабстве, как дать своей бесконечно богатой стране независимость. За это он в годы империи и срок получил...
Насмешники злословили, что и в тюрьме президент извел всех заключенных своими светлыми идеями. Будто этот худой, высокий человек целыми днями расхаживал по камере с печальным лицом и болезненным взором, что-то бормотал о свободе, потом отлавливал кого-нибудь из заключенных, загонял беднягу в угол и с энтузиазмом принимался рассказывать то же, что говорил вчера, пробуждая в слушателе национальное самосознание...
Об этом мученике свободы говорили, что он и в тюрьме умудрился организовать себе хоть и небольшую, но аудиторию, что-то вроде кружка. Сначала он рассказывал разные интересные случаи из истории. Но это делалось только для того, чтобы привлечь внимание остальных сокамерников. Когда же слушателей становилось больше, он незаметно переходил к политике. Заключенные, не попавшие в его "политические сети", проклинали "посадившего к ним этого идиота". Потому что с его появлением все стали вдруг демагогами, стали толковать о правах человека, о независимости, о свободе. И никому уже и слова не скажи...
Передавали, что он после таких собраний долго не мог придти в себя, успокоиться. Страсть, с которой он проповедовал светлые идеи, не отпускала его, и он стоял, отвернувшись к стене, и плакал, а то и просил кого-нибудь залезть на нары и кричать: "Да здравствует свобода!"
Невозможно было понять, - вспоминали бывшие заключенные,
его идеи или он сам...
Подобного рода политзанятия обычно завершались пением песен, чтением чувствительных стихов. И уж попробуй, скажи кому-нибудь из его учеников слово поперек! Даже по ночам сквозь сон кто-то вскрикивал "Свобода!", и эти крики из спящих камер сотрясали полутемные, сырые коридоры тюрьмы. У надзирателей по ту сторону дверей от этих возгласов пересыхало в горле...
Потом после каждого занятия заключенные стали, стоя, петь гимн, и тогда его подхватывали и другие камеры. Им подпевали и надзиратели, и среди ночи из обветшавшей тюрьмы в темное небо возносилось величественное песнопение.
Тюремное начальство, испугавшееся этих массовых ночных пений и криков о свободе, долго пыталось выяснить, - какая-такая свобода пьянит заключенных и охранников, что они хором поют гимн. Однако ничего конкретного установить не удалось. Тайные осведомители доносили, что заключенные говорят о свободе народа, каких-то жестоких законах, о языке народа, долгое время унижаемого в рабстве и тому подобное. И еще говорили (но установить доподлинно - так это или нет, не удалось), что и начальник тюрьмы, совершенно обалдевший от торжественности, с которой происходили эти политзанятия, тоже стал тайком посещать их.
Как-то раз, когда по обыкновению возбужденный от своих речей будущий президент дрожащим голосом попросил одного из заключенных встать на нары и крикнуть "Да здравствует свобода!" кто-то из числа тех, кого не удалось заманить в "политические сети", набросился на президента, схватил его за шиворот и, бледнея от злобы, потребовал: "Скажи: "Да здравствует сытая жизнь!" Ты, - кричал он, - мечтая о сытой, благополучной жизни, заставляешь этих бедняг твердить: "Свобода!" Ты просто лживый лицемер. Ни одному народу никогда не нужна была политическая свобода. Люди всегда хотели покоя и благополучия, а если их не было, довольствовались тем. Что есть. Ты же и тебе подобные, болтая о свободе, сбиваете народ с пути, осложняете его и без того тяжелую жизнь, туманите людям мозги, сводите их с ума, а потом пихаете им лопату в руки. Прекрати эти авантюры!" Так, по рассказам свидетелей, сказал будущему президенту тот заключенный.
Никак не мог забыть этих слов президент. Он часто повторял их своим единомышленникам, и при этом каждый раз приходил в волнение, а потом, закурив, надолго погружался в задумчивость...
Президент рассказывал, что позже он подружился с этим заключенным-философом, и удивительные мысли высказывал тот. К примеру, он говорил: "Что же такое свобода, если вдуматься поглубже? Какой народ в истории боролся в полном смысле слова за свободу? Почему, чтобы добиться чего-то, это нечто именуют свободой?" И как это весь народ сразу может стать свободным, если каждый в отдельности по рождению, своей физической и духовной жизни, по физиологии - раб. Душой и телом он - раб Божий. Если речь идет об освобождении народа из-под власти другого государства, так это, родной ты мой, нас не касается. Мы за свою историю дали миру великих философов, поэтов, писателей военачальников, художников и композиторов, но во веки веков не смогли избавиться от въевшегося в нашу плоть и кровь рабства. Если государство, под владычеством которого мы живем, не приведи Господь, откажется от нас, мы в панике срочно постараемся найти себе другого хозяина. В этом наша суть, - с горечью говорил заключенный, показатель нашей группы крови, мы из этого созданы и сотканы. Рабство, как болезнь, заложена нас плодородием и богатством нашей земли. У нас никогда не было необходимости бороться за существование, бороться, чтобы выжить, защитить и утвердить себя. Всегда находились люди умней нас, пользовавшиеся нашими богатствами, которыми мы сами не смогли распорядиться. Они сами использовали наши богатства и нам давали. А сытому человеку ничего не надо. Нам и этого хватало. А эта твоя "свобода", всегда была ключом к воротам крепости, именуемой "властью".
...По словам президента, этот заключенный никогда не учился в школе, всю жизнь воровал и сидел по тюрьмам. Но при этом стал отцом семерых детей...
После того памятного разговора, рассказывали очевидцы, президент целыми днями задумчиво курил, и невозможно было вернуть его из туманной пропасти. Нельзя было понять, о чем же он думает, согласен ли с заключенным. А может, и сам президент не все понял из речи своего оппонента. Но и забыть ее тоже не мог.
Каждый раз, заканчивая рассказ об этом случае, президент вопросительно смотрел в глаза собеседнику, словно пытался угадать его реакцию.
Некоторые политики из народа придавали этому эпизоду в тюрьме серьезное значение и то, что каждый раз, вспоминая об этом, президент погружался в печаль, объясняли растерянностью, в которую теории заключенного ввергли его, долгое время плывущего в розовых мечтах и заставляющего и народ барахтаться в "болоте мечтаний". Истина, высказанная заключенным, состояла в том, что всю свою жизнь президент отдал созданной им в собственном воображении свободе народа, которая на поверку оказалась абсурдной и нелепой мечтой.
И как ни старался президент соединить два варианта, они, вместе и порознь, совпадали с мыслями того доморощенного философа: то ли народ, все время своего существования живущий беззаботно, так и не научился высказывать своих мыслей, и теперь избавление от больших и малых бытовых проблем увидел в слове "свобода", которое бунтарским голосом произнес человек, чье недовольное лицо казалось людям таким родным; или же президент - романтик, смотрящий на все сквозь туман мечтаний, в сиянии ярких идей не понял народа, среди которого были и сытые, и голодные, народа, возжаждавшего всех благ мира.
...И дошло, наконец, до президента, - сверкая глазами, шептали торговцы, - что народу нужна не политическая, духовная, правовая свобода, нет, ему нужна обычная свобода желудка...
А теперь, раз уж вопрос встал настолько серьезно, выходило, что президент по ошибке "сел не на своего осла", и больше ему уже не слезть с него, а потому - хотел он того или нет, но должен этот бедный раю Божий куда-то ехать. Вот только - куда?.. Это-то президента и смущает...судачили люди.
Он может часами, сутками напролет разглагольствовать о внутренних смутах в античных или средневековых государствах, о политической и классовой борьбе, о методах правления различных цезарей, о государственных переворотах и еще о многом другом, но дать народу благополучную жизнь он не в состоянии. Этому его не научили в университете, не нашел он руководства и в любовно и страстно изучаемых им толстых книгах и древних рукописях. Видно, в этих книгах, рассказывающих о революционных движениях, классовой борьбе и восстаниях, нет ни слова о том, как насытить вечно голодную утробу народа.
- Еще с молодости, работая научным сотрудником Академии, он в душных, полутемных архивах изучал пути смены государственного режима в период перехода от монархии к республике или, наоборот, - с какими идеями и под какими знаменами вести за собой народные массы, как направлять в нужную сторону народ во внутригосударственной классовой борьбе, - рассуждали ученые.
- Может быть, может быть, - говорил в телевизионном интервью директор Института рукописей. - Меня, честно говоря, всегда несколько смущал его болезненный интерес к древним историческим рукописям... Этот человек постоянно пропадал в архивах института или уносил пыльные рукописи домой. С каждым днем он становился все бледней, глаза западали все глубже, он худел прямо на глазах. Его соседи по общежитию рассказывали, что он ночи напролет жадно читал эти рукописи, а иногда будил их среди ночи и до утра, сверкая глазами, рассказывал о политических интригах какого-нибудь императора... Знаете, хоть он и был языковедом, но историю любил до безумия. Однако меня очень удивило, что эта его любовь вылилась вдруг в политическую деятельность... Я думаю, его участие в политическом движении вызвано огромной любовью к этим историческим личностям...
"...Это он заморочил народу голову, - картавил председатель либеральной партии. - Это он вывел народ на улицы, чтобы поставить живой заслон в ту ночь, когда иноземные оккупанты якобы для усмирения внутренней напряженности ввели в город тяжелые танки... Сотни людей погибли той ночью, а с ним ничего не случилось. В ту страшную зимнюю ночь этот слуга народа послал людей под танки, а сам спрятался в доме друга. И только три дня спустя, когда все трупы с улиц были убраны, когда все лужи крови были смыты, этот голубчик объявился снова. Уже тогда можно было понять, что представляет из себя этот человек. Но люди опять пошли за ним, как загипнотизированные. Казалось, кровь влечет их..."
- ...От этих разговоров волосы дыбом встают, - мучились люди. Господи, что же это был за человек?!. О нем говорят столько всякого, и самое странное, что все эти рассказы - правда. Пусть сотня людей говорит о нем совершенно противоположные вещи, но ни эти люди, ни весь народ не могут составить о нем полного представления.
Если послушать все разговоры, то выходило, что президент был человеком болезненным, честным, трусливым, безликим, патриотом, лгуном, принципиальным, дальновидным, глупым, скромным, двуличным, безумно любящим свой народ...
Жалевшие президента говорили: он должен был понять, что когда власть перешла к народу, его священная миссия дать свободу народу и независимость родине завершена.
- ... но странно, - удивлялись люди, - когда партия "Свобода" пришла к власти и страна разваливалась не по дням, а по часам, он, казалось, ничего не замечал. А может, и видел все, только притворялся?!.