Он вспомнил возбужденные, взволнованные лица семнадцати восемнадцатилетних журналистов, собравшихся вчера на пресс-конференцию...
Положение этих молодых людей тоже отчаянное. Вывести детей из этой эйфории, вызванной инъекцией "демократической анархии" или "анархистской демократии", которая изменила чуть ли не все их генетические показатели, становится одной из насущнейших проблем. Видно было, что эта неопытная молодежь нуждалась в первую очередь, в непознаваемой и недостижимой внутренней свободе, обычной свободе поступков, в самостоятельности больше, чем в какой-то национальной свободе и независимости.
...Он вспомнил, как дрогнуло его сердце, когда на вчерашней пресс-конференции к микрофону вышла студентка лет шестнадцати-семнадцати, поправляя одной рукой очки, а другой, с зажатым в ней блокнотом, пытаясь прикрыть глаза от яркого света прожекторов, постоянно облизывая пересохшие, потрескавшиеся губы, задала ему вопрос, совершенно не вязавшийся с ее щуплой фигурой:
- Кто вы, господин Генерал?..
Для этой маленькой девочки, судя по всему, важен был не столько его ответ, как возможность задать этот вопрос. Это наподобие того, как после длительного пребывания в тесноте вдруг оказываешься на открытом просторе и, утратив равновесие, становишься просто неуклюжим.
Видно, люди восприняли независимость страны, освобождение народа из-под власти другого государства как личную свободу. Точнее, "певцы свободы" именно так преподнесли народу понятие "свобода". Теперь же ему предстоит нечто, подобное попытке развернуть тяжелый грузовик на узкой дороге. Надо будет объяснить народу, что означает понятие "свобода", что освобождение от власти другого государства означает подчинение законам своего государства, и эти законы вовсе не мягче "чужих" и т.д. и т.п.
- Господин Генерал, на который час перенести встречу с послом?
Ему вспомнилось четырехугольное, похожее на старое радио, лицо посла.
- На четыре...
...Как же теперь объяснить людям, - думал он, - что "свобода", "независимость" - вообще понятия относительные?!. Какое государство сейчас можно назвать полностью независимым, какой народ можно считать совершенно свободным, если все страны и народы зависят друг от друга, по меньшей мере, в политическом и экономическом отношении?..
- Предупредили семьи погибших?..
- Так точно, господин Генерал.
- Сколько их всего?..
- Приблизительно тридцать семь.
- Опять приблизительно...
Помощник побледнел:
- Если точно, то тридцать шесть. Один человек...
... А если взять глубже, что же такое свобода?.. Странно, но до сих пор он почему-то как-то серьезно никогда не думал об этом. Не хватало времени или не было необходимости разбираться в этом так детально, как он любил разбираться во всем?..
А может быть, вся эта жизнь, эта спешка, крупные и мелкие, кажущиеся сложными программы, все эти взлеты и падения, опасные ночи и напряженные дни - все это, сам того не подозревая, и совершает он во имя этого нечто, именуемого свободой?!. Может быть, с детских лет он и делал то, что лепил свою свободу?!.
В окно было видно серое озеро, с выступившим по кромке берега толстым слоем отложений соли...
... Кортеж въехал в небольшой поселок, от пасмурного неба кажущийся еще серее и больше похожий на неоконченную стройку, чем на городок...
... Нажав кнопку, опустил окно, посмотрел на выстроившихся вдоль дороги, кричащих и приветственно машущих ему людей.
- Да здравствует!.. Слава!.. Слава!..
- ...и еще... утром звонил поэт... - сказал помощник, и не обращая внимания на кричащих снаружи людей, нажимал кнопки телефона, - ... просил вашего разрешения тоже присутствовать на встрече...
- В этом нет необходимости... - ответил он, думая, что желания этого человека тоже темны. Этот поэт, получивший во все времена и эпохи все мыслимые и немыслимые почетные звания, ордена и премии, по-прежнему чего-то хотел... Эта тайная болезнь каких-то новых и новых недосягаемых желаний читалась в самой глубине его помутневших от старости зрачков. Сейчас его единственной заботой могло быть только место на Аллее почетного захоронения и памятник над могилой. Может, избавить поэта от этих страданий, и при жизни выделить ему самое видное место на Аллее?..
...Ему вспомнилось тонкое смуглое лицо поэта. Бронзовым цветом кожи, морщинами, обрамлявшими лицо, тот напоминал памятник...
...Кортеж остановился перед двухэтажным зданием, на котором крупными ржавыми буквами было написано "Дворец культуры".
... Двери открылись... Улыбающиеся, заслоняющие друг друга лица окружили его.
- Добро пожаловать... Пожалуйте сюда... Пожалуйте...
...Перед входом во дворец толпились люди, увидев его, они восторженно зааплодировали, закричали...
...Впереди, указывая ему дорогу шел глава исполнительной власти, двигался он из уважения вполоборота, а потом, вдруг споткнувшись обо что-то, чуть не потерял равновесие...
...В знак траура стены зала были убраны черным. Может, поэтому здесь никто не кричал.
Прошел между людей, поднявшись на сцену, направился к столу президиума. В первых рядах послышался тихий шепот: "Слава Аллаху... Слава тебе, Господи... Боже, возьми мою жизнь, продли ему..."
Сел за стол президиума.
...Поэт и другие деятели искусства, в его присутствии тоньше ощущая всю ничтожность своего творческого мира, прекрасно понимали, что не дождутся ни от прошлой, ни от будущей властей исполнения своих самых заветных мечтаний - почетных званий, юбилейных торжеств, похорон на государственном уровне на Аллее почетного захоронения, и не могли не "любить" его.
-... от имени всех жителей, от имени родственников, погибших в трагических событиях, случившихся в казарме, благодарю вас, уважаемый господин Генерал, за то, что при всей вашей занятости нашли время приехать сюда... - вещал с трибуны глава исполнительной власти, человек средних лет с грубым лицом.
Одной из причин его бессилия перед темными густыми русскими лесами, выстроившимися по заснеженным дорогам, как армия бесстрашных солдат, были эти люди...
...Ему снова вспомнились горькие минуты той снежной ночи... Пустынная безлюдная картина замерзшей дороги, ведущей в аэропорт...
- Слово предоставляется старейшине города, инвалиду Великой отечественной войны Гамиду киши...
Видно, суждено ему одиночество... Может, его сила в этом волчьем одиночестве?..
- ...Слава!.. Тысяча раз слава!.. О, Боже!.. О, Господи, пред разумом твоим склоняется весь народ... - говорил инвалид войны, брызжа слюной во все стороны...
... Почему, - думал он, - эти люди, эти деятели искусств, считающиеся "мозгом народа", люди, чья работа непосредственно связана с мыслью, словом, духовностью, так отвратительны?!. Может быть, эта мерзость - оборотная сторона духовности?!.
...Событие прошлой недели, трагической страницей навеки отпечатается в памяти всей интеллигенции - похороны старейшего народного писателя, скончавшегося после долгих месяцев тяжелой болезни, наверняка приведут в трепет нежные души "певцов" науки и культуры... Из этой поучительной церемонии каждый извлечет урок, каждый раз за разом бессонными ночами будет анализировать свою позицию гражданина и интеллигента в последние десять лет его отсутствия в стране, и ночами тайком адресовать ему страх, закрадывающийся им в души...
Этот старейший писатель, посвятивший жизнь литературе, издавший множество толстых томов, в те годы, годы его одиночества на склоне гор в провинциальном городе, неоднократно оскорблявший его по телевидению, а несколько месяцев назад, в день его возвращения, слег от болезни. А неделю назад умер смертью побежденного солдата в какой-то Богом забытой больнице, и похороны его прошли безо всяких почестей, похоронили его на обычном кладбище, без всякого некролога и сообщений по телевидению...
...Потер руками лицо. В последнее время кожа словно сохла...
Пройдет много времени, месяцы, а, может, и годы прежде, чем народ узнает о смерти этого старейшего писателя. А, может, и не узнает вообще ничего. Не слыша, люди позабудут его, как забыли о тысячах других умерших властителей дум.
Даже если бы этому писателю были организованы пышные похороны, подумал он, - все равно бы со временем он стерся из памяти людей вместе со всеми своими творениями. Эти похороны, по сути, были не похоронами тела, а хоронили его писательский имидж, который он годами пытался "создавал" своими бездарными писаниями...
- Большое спасибо... - инвалид войны сошел с трибуны, поклонившись на миг, словно хотел опуститься на колени... Его подхватили и кое-как увели со сцены.
...Встав на ноги, направился к трибуне. По залу прошло движение. Сработал инстинкт памяти. Люди встали, как десять-пятнадцать лет назад, и зааплодировали. Он поднял руку: