Нет, извиняться я не стала. На наглость, наступив на горло собственной жалости, отвечать надо наглостью.
— Во-первых,? решительным тоном заявила я Танькиному ходатаю, — она уже вполне взрослый, самостоятельный человек. Была замужем. А во-вторых…
Но страж порядка не проявил интереса к тому, что может быть во-вторых. И первого было достаточно, чтобы он уразумел: его просто-напросто провели. Не сказав мне больше ни слова, он развернулся и вышел из квартиры. Татьяна — вприпрыжку за ним…
Долго потом укоряла меня старшая сестра за то, что отказалась я "приютить" ее запутавшуюся в жизни дочь, когда та работала в Зимнем — не позаботилась, мол, о родной племяннице, очутившейся на чужбине — как будто не сама она ее туда спровадила, как будто не знала, что в том городе молодым специалистам не предоставляют жилье. Я, бесспорно, делаю много глупостей, стараясь облагодетельствовать родственников, но от этой — Господь меня уберег.
Три года нянчилась я с Татьяной. А Галина, ее родная мать, воспитавшая дочь по своему образу и подобию, отдыхала от этой баламутки. Ни разу даже, экономя деньги, которые нужно было потратить на билет, не приехала к ней, чтобы посмотреть, как изгнанница устроилась на новом месте, всецело полагалась на меня и в ус не дула. И посмеивалась, наверное, надо мной, представляя себе, как взращенное ею дитятко нервы мои треплет. Да и Танька, по всей вероятности, тоже хихикала про себя над "родной тетей", видя, как я стараюсь сделать ей добро, но делаю совсем не то, чего она ждет от меня, над моими потугами наставить ее на путь истинный, сделать человека из свиньи.
Придет, сидит, вяжет (я разрешала ей находиться у меня хоть целый день, когда дочери не было дома, а под вечер отправляла в общежитие), совета у меня спрашивает, как надо поступать в том или ином случае. Я, естественно, высказываю свою точку зрения, от чистого сердца стараюсь помочь ей в том, в чем она, на мой взгляд, больше всего нуждается — найти общий язык с окружающими ее людьми. Она меня выслушает, согласиться со мной, а поступает наоборот, вопреки здравому смыслу. Многое она рассказывала о себе, но самое главное таила: что она вытворяет там, где работает, пользуясь своим служебным положением. Как встречается одновременно с несколькими мужчинами из числа своих подчиненных. Как сталкивает их лбами и упивается, наблюдая, как они скандалят и дерутся друг с другом из-за нее. Не призналась она мне и в том, что забеременела и сама не знает от кого. Когда она отработала положенные три года, ее уволили, но не по собственному желанию, как она меня уверяла, а за недостойное поведение, несовместимое с занимаемой ею должностью. Не знаю, записали эту формулировку ей в трудовую книжку или нет, но она получила то, чего и добивалась, пренебрегая моими советами и наставлениями. Перед отъездом в родные края явилась она ко мне попрощаться. Забрать свои вещи и продукты, которые хранила в моих шкафах и холодильнике. Майи в это время дома не было. И вот какое было у нас с нею расставание. И врагу не пожелаю такого.
Составила на журнальный столик банки с едой, литровые бутылки с молоком, стеклянные, очень тяжелые (теперь в такие емкости не разливают молочные продукты), уселась в кресло напротив меня и давай, что называется, "заводить" — мстить все за то же самое: что к себе жить не взяла и соседа одурачить не позволила. То, что устроила ее в общежитие, в заслугу мне, как и следовало ожидать, не поставила. В течение трех лет спасибо мне за это ни разу не сказала.
Она прекрасно знала, как проще всего меня "достать", и начала чернить мою маму, свою бабушку, которая вынянчила ее, и нахваливать другую бабулю, мать своего отца, которая сроду ею не занималась. Такая, мол, баба Оля расчудесная, а баба Наташа ей в подметки не годится.
Слушала я, слушала этот ее "треп", терпела, терпела напраслину да чуть было не сорвалась, чуть было не трахнула, неблагодарную, по голове литровой бутылкой, которой запросто можно было убить человека. Еще немного, и загремела бы в тюрьму. Не зря, ох не зря говорят: от сумы и от тюрьмы не зарекайся. Но Бог миловал. Я сумела сдержаться. Вернувшись в Летний, поселилась Татьяна в родительском доме. Родила. Бабушкой Галина стала в 55 лет. И, как уже было сказано, очень полюбила внука, как не любила дочерей. Стала его полностью содержать. Сейчас он уже большой. Способный, умный и добрый мальчик. Окончил школу, поступил в институт. Учится платно, на бабушкины деньги. Мать его, Татьяна, можно сказать, нигде не работает. Ждет, когда, получив наследство, разбогатеет. Жить у родителей ей очень понравилось. Хотелось бы остаться у них насовсем. Но Галина, при всей своей привязанности к внуку, этому воспротивилась. Отделила Татьяну, купив ей однокомнатную квартиру. Надеялась, что, получив такой подарок, старшая дочь оставит ее в покое наконец-то. Как бы не так!
Стала требовать у родителей, чтобы они еще при своей жизни выдали ей ее долю наследства: полдома и часть приусадебного участка. Они не согласились. Не смирившись с отказом, стала она украдкой посещать их 2 сада и брать там без разрешения что ей захочется. В дом влезать в отсутствие хозяев через форточку. И уносить оттуда все, что на глаза попадется. Настоящая война у них началась. Они перестали пускать ее к себе даже тогда, когда сами бывали дома. И снова начала Галина жаловаться родственникам на свою старшую дочь. И вот что однажды поведала мне.
Явилась Татьяна к родителям вместе со Славиком. Оставив его во дворе, проникла в дом, а отец, поймав ее в какой-то комнате, стал оттуда вытеснять. Она набросилась на него, исцарапала ему отточенными коготками лицо и спину (происходило это в июне, он был по пояс голый). Наконец Антону удалось вытащить ее за волосы во двор. Тут она схватила попавшееся ей на глаза бревно и чуть было не опустила его на голову родителю. И все это на глазах у ребенка. Дочь и отец орут друг на друга, дерутся. Мальчик плачет, хочет, но не может заступиться за свою мать. (Он тогда был еще очень маленький и совсем ничего не понимал. Или слишком много?)
— Зачем вы бьете мою маму? — спрашивал он у дедушки с бабушкой.
— Она плохо делает.
— Нет, не плохо, моя мама хорошая…
Галина рассказывала мне эту историю, обливаясь слезами. Ей, естественно, не позавидуешь. Не дай Бог иметь такое чадо, как Татьяна. Однако не с неба же она к родителям во двор упала.
Но есть, надо признать, и у нее свои достоинства: она не пьет, не курит, не бросила ребенка и даже каким-то непостижимым для меня образом сумела внушить ему к себе любовь. И меня привечает, когда я приезжаю в Летний, несмотря на то, что я в свое время, когда она, живя в Зимнем, пыталась из меня веревки вить, не позволила ей это и в ее споре с чужим мне человеком заняла его сторону. Может быть, именно это — моя принципиальность — импонирует ей. Во всяком случае ко мне она относится с гораздо большим уважением, чем к своей матери. Не грубит, не хамит. Попыталась, правда, выманить у меня сад, но, получив отпор, не обиделась. Не выставила меня за дверь, как это сделала, и очень скоро, ее мать, старшая моя сестра. Но об этом опять же чуть позднее…
Кто внушил Татьяне эту мысль — что можно паразитировать на ком-то всю жизнь? Конечно, Галина, эксплуатировавшая наших с ней родителей до самой их старости. Не за это ли она теперь расплачивается? Без сомнения, за это! И будет расплачиваться до последних своих дней…
Увольняясь с того предприятия, на котором работала в Зимнем, Татьяна не забрала в отделе кадров свою, "испорченную" позорящей ее статьей трудовую книжку. По прибытии в Летний обзавелась другим, "чистеньким" документом. Но и этот через три года ей "подмочили", вернее она сама его запятнала, занявшись на новом месте тем же, чем "грешила" на старом. Пытаться третью трудовую заводить было бесполезно. Никто бы ей не поверил, что она, закончив институт, в течении шести лет нигде не работала. И она отказалась обивать пороги в поисках работы. Повисла на шее у матери. Чтобы дочь не болталась без дела, Галина уговорила ее поступить еще в один институт, педагогический. На факультет иностранных языков. Учиться Татьяне нравится. Успешно сдав вступительные экзамены, она поступила в "пед". Ей тогда было уже за 30. А когда получила второй диплом — около сорока. Мать надеялась, что дочь начнет наконец зарабатывать деньги и будет сама содержать сына. В школу согласились взять ее без трудовой книжки. Но она продержалась на этом поприще очень недолго. На сей раз ушла действительно "по собственному желанию". Не было у нее такого призвания — учить и воспитывать детей. И опять осталась не у дел.
Стала меня племянница донимать, когда я приезжала летом в родной город: "найдите мне, тетя Юля, хорошую работу, помогите мне". Я ей помогла — советом.
В это время одна из моих подруг в Летнем, окончившая два технических вуза и преподававшая в одном из них, выйдя на пенсию, начала заниматься репетиторством, решала задачи для слабых студентов по трудным предметам во время экзаменационной сессии. За плату, конечно. И немаленькую. Мигом разбогатела. Я рассказала племяннице своей об этой женщине. Татьяна попробовала заняться тем же. У нее получилось. Оказалось: хотя после окончания горного факультета прошло уже больше 15 лет, она ничего не забыла из того, что изучала, будучи студенткой. Далеко, как мне кажется, пошла бы в жизни наша Таня, если бы не подводило ее легкомыслие…
Когда с какой-нибудь задачей по высшей математике не может справиться, решает ее Славик, сын. Учится он в институте на повышенную стипендию. И, даст Бог, окончит его. А когда защитит диплом и начнет работать, будет помогать матери, лишившей его счастья иметь отца, и не только задачки "щелкать", станет ее полностью содержать. Я в этом нисколько не сомневаюсь. Потому что, несмотря на всю ее вопиющую несерьезность, он обожает маму. И в кого он такой благородный уродился, ответить трудно.
Теперь Татьяне уже за 40. Время бежит быстро. Она сильно пополнела, совсем не занимается физическим трудом, еду не готовит, питается лишь вкусностями: шоколадом, пирожным, мороженым и т. д. А излишняя полнота, как известно, никого не красит, тем более женщину. Кавалеры, как это было раньше, табуном за нею уже не бегают. Выйти замуж по-прежнему не стремится. Продолжает требовать у родителей причитающуюся ей долю. Из-за этого они без конца конфликтуют. Кто из них прав, родители или дочь, со стороны судить трудно.
Однако, я слишком сильно забежала вперед. Надо вернуться к тому времени, когда мама была еще жива, а я приехала в Летний по вызову Татьяны.
Судя по тому, как вела себя со мною старшая сестра в первые два дня после моего приезда: гоняла то туда, то сюда, препятствуя нашему общению с мамой, нетрудно было догадаться, что Галина была категорически против того, чтобы я появилась в Летнем в неурочное время. Непонятно было только почему? Но вскоре и это выяснилось.
Встретились мы с мамой, с разрешения Юдиных, лишь на третий день. Посидели, погоревали, что столько времени пропало. Потом мама упрекнула меня:
— Зря ты присоветовала мне с Лидкой съехаться. Разве это по-людски: дочь приехала к матери, а чтобы с нею свидеться, у кого-то надо дозволения просить?! — Не стала я доказывать маме, что в том, что мы с нею в такое глупое положение угодили, есть не только моя, но и ее вина: я, мол, тебе предлагала исправить эту нашу с тобой ошибку, отказать Юдиным, а ты уперлась на своем: будь что будет!
Взяв всю вину на себя, я сказала маме, оправдываясь перед нею:
— Но ведь Лида тебе, как и я, родная дочь! Ну почему я должна была думать, что лишь я одна хорошая, а все мои сестры никуда не годятся?! Галину, конечно, я считала плохой, она такой и была с самого детства. Помнишь ведь, что она выделывала, когда была молодая (об этом написано мною в рассказе "Рядом с добрыми"). Вот я и противилась тому, чтобы ты перешла к ней жить. А Лида младше нас с нею. Такая всегда была тихая, робкая. Ее, как и меня, Галка все время обижала.
— Тихая! — сердитым тоном возразила мне мама. — Палец в рот ей не клади. Отгрызет. С Юдиными — да, шелковая. Променяла нашу родню на ихнюю!.. — тяжело вздохнув, мама добавила не без гордого торжества. — А я не променяю! Не будет Юдиха мои ягоды и яблоки жрать!
Я никак не прореагировала на это заявление мамы. А она, воспользовавшись моим молчанием, снова заговорила, и уже совсем о другом.
Призналась вдруг, что есть у нее от меня один секрет: те сберкнижки, которые она мне показывала, когда я приезжала на похороны Милы, отдала она на хранение Галине. Прошлым летом я несколько раз спрашивала у мамы, куда она из задевала. Но она не отвечала мне на этот, далеко не праздный вопрос. Я думала: у старшей сестры завещание на мамины и Милочкины деньги. А выходит, Галина уже и сберкнижки прибрала к рукам. Вот это была новость для меня!
— Ничего себе! — сказала я, возвращаясь к тому, с чего мы с мамой начали свою беседу. — Вот видишь, какая старшая твоя дочь хитрая и ловкая. Уже утащила то, что легче всего унести. Да так, что ее сестры об этом ничего не узнали.
Но я не рассердилась на Галину за этот ее некрасивый поступок. Завещание на деньги, хранившиеся в банке, и сберкнижки — это ведь одно и то же. Ни тем, ни другим она не сможет воспользоваться, пока вкладчица жива. Что же тут нервничать? А после маминой смерти, — так я рассуждала, — каждая из нас, из трех ее дочерей, получит свое, на что сейчас и рассчитывает. Лида больше всех нуждалась в жилье, она и получила родительскую квартиру. Фактически она такого подарка недостойна. Но это выяснилось слишком поздно. Я получу сад, потому что вложила в него много времени и труда. А Галина — деньги. По какому праву? Согласно пословице: деньги идут к деньгам.
После продолжительного молчания мама огорошила меня еще одним интересным сообщением: в ближайшие дни я должна буду пойти к старшей сестре, чтобы посмотреть, как та распоряжается взятыми у мамы документами.
Сперва я наотрез отказалась выполнить этот приказ родительницы, заявив, что не желаю ходить с фонарем под глазом. Галина ведь может напасть на меня и поколотить. Чего ей стоит ударить человека? Привыкла на рынке за место драться. И с Татьяной отношения выясняет на кулаках.
— Не бойся, не тронет она тебя, — стояла на своем мама. — Вдвоем пойдем к ней. При мне она не даст рукам воли. — Чтобы убедить меня в необходимости этого мероприятия, принялась мама жаловаться мне на старшую дочь, рассказывая, что та себе позволяет в последнее время.
После того, как я уехала (в начале осени), она собрала в мамином саду все, что могли купить на рынке, продала, а выручку, как и весной, оставила себе, не дав маме из нее ни копейки, ссылаясь на то, что предстоящая свадьба ее младшей дочери потребует больших расходов. "Зажала" червонец, который раньше ежемесячно выдавала маме из своих средств, расплачиваясь за те услуги, что родители оказывали ей, пока были в силах помогать. А самое отвратительное — это то, что, снимая по доверенности какие-то суммы с Милочкиных счетов, которые перешли в собственность мамы, опять же не приносит ей ни гроша, уверяя, что этими деньгами расплатилась она за установку памятника на могиле покойной сестры. Мама просила принести хоть какую-нибудь мелочь. Ведь ей даже лекарства уже не на что купить. Но и эту заявку родительницы обнаглевшая старшая дочь не выполнила. Я заглянула в старомодный кошелек и маленький сундучок из жести, в которых всегда хранилась мамина наличность, но не обнаружила ни там ни там ни рубля.
Из всего сказанного мамой напрашивался вывод: нахальная Галина совсем зарвалась в последнее время и мне придется, чтобы пресечь ее преступные действия, вмешаться в это скандальное дело и поступить с нею очень круто, как она того и заслуживает, как обошлась я с ее дочерью, когда та, поселившись в Зимнем у меня за стеной, попыталась отнять жилье у человека, пустившего ее, по доброте своей, к себе на квартиру. Затем стали мы с мамой обсуждать, что подарим Алле в день ее вступления в брак. Но лишь только коснулись этой темы, лицо моей подружки сделалось скучным и отчужденным, прямо-таки неживым. И до меня сразу дошло: старушка вообще ничего не желает дарить дочери плутовки, обчистившей родную мать. И на празднество это, наверное, не пошла бы, представившись больной, если бы я не приехала. Но ради того, чтобы меня на этот вечер сводить, решила она, привыкшая уступать настырной Галине, сделать и на сей раз ей послабление.
— Ладно, — сказала она безрадостным тоном человека, смирившегося с неизбежным, — пойдем в гости. И подарю я внучке, так уж и быть, пуховый платок, — она его достала из трехстворчатого гардероба и показала мне, раскинув на спинке диван-кровати. Это была та самая шаль, которой мы чуть не лишились во время переезда, совсем новая, неношеная, но уже распушившаяся и очень красивая. Оренбургский пуховый платок…
— Это будет чудесное подношение! — заверила я маму. А спохватившись, добавила:? Но ведь нужно второе. Мы же вдвоем явимся к Галине.
Но лишь только я это произнесла, мама опять рассердилась и выложила сгоряча то, что не собиралась говорить:
— Эта бесстыдница, Галька, так и заявила: "Если Юлька тоже мечтает на свадьбе погулять, пусть гонит еще один презент". — И мама со всеми подробностями пересказала состоявшийся между нею и старшей дочерью разговор: "Я у нее пытаю, на какие, мол, шиши она, ты то есть, эти самые "брезенты" должна покупать? Пенсия у нее всего на двадцатку моей побольше. И летела она сюда не бесплатно. И назад тоже надо будет лететь. А мерзавка эта свое доказывает: никто, дескать, любимицу твою сюда не звал".
Обидно мне было, признаюсь, услышать эти слова. Ведь именно Галина, задумав с моею помощью выманить у мамы ее земельный участок, заставила меня прилететь в Летний, лишний раз потратившись на самолет в такое время, когда в саду делать нечего и жить там нельзя. Маме ничего этого говорить я не стала, чтобы ее не расстроить. Ответила вот что:
— Галина, правда, не звала меня. Но Аля ведь приглашала. Однако, ничего не поделаешь. Придется, видно, мне смириться с отказом.
А мама, уловив в голосе моем нотки возмущения и негодования на Галину, сама на нее негодуя, принялась меня утешать:
— Не горюй! Выкрутимся как-нибудь. Раздобудем "савинир" для Али. И вместе пойдем на гулянку…
Тут в комнату, где мы сидели с мамой, заглянула Лида и, проворчав что-то себе под нос, дала понять, что время, отведенное Родькой нам на свидание, истекло. И я, попрощавшись с родительницей, ушла.
На другой день, порывшись в ящиках ее шкафов, нашли мы с мамой то, что искали? завернутый в пожелтевшую от времени газету комплект постельного белья: пододеяльник, простыню и наволочку, вещи в то время сверхдефицитные.
— Ну вот, — удовлетворенно улыбнулась старушка, — теперь все будет в порядке.