Уже другим, более мягким, приветливым тоном женщина попросила нас подождать в коридоре. И мы вышли. Хозяйка кабинета отнесла наши бумаги в другую комнату. Там, на машинке, отпечатали новое завещание и мы, заплатив один рубль, забрали документы. Снова вошли в кабинет к нотариусу. Она, раскрыв паспорт и внимательно прочитав мою фамилию (а эту фамилию, которой наградил меня, теперь уже бывший, муж, не так-то легко было правильно произнести), и спросила у мамы, не без улыбки на лице и в голосе, кому она завещает свой сад. И мама, немного подумав, вполне уверенно и без ошибки ответила на заданный ей вопрос.
От маминого дома до нотариальной конторы, где мы побывали в тот день, было довольно далеко. Добирались мы туда на такси. Другим способом передвижения воспользоваться не могли. Из-за болезни сердца пешком мама не дошла бы дотуда. А в автобус или трамвай не залезла бы из-за другой болезни: полиартрита. Когда мы в ту сторону собирались ехать, машину с зеленым огоньком поймать нам долго не удавалось. Зато на обратном пути повезло. Не понравился нам лишь водитель. Сердитый, неразговорчивый, даже головы не повернет в нашу сторону. Лишь посматривает недружелюбно на отражение в зеркале заднего вида. Не нравится, конечно, шоферам, когда в салон забираются старики, и возят их без всякого желания. Много ведь с таких пассажиров не возьмешь. Откуда у них, у пенсионеров, большие деньги? А если даже таковые имеются, попробуй выдрать у них лишнее. Они же не для шику нанимают это комфортабельное транспортное средство, а по необходимости.
"Сидели бы дома, если руки не держат, а ноги не ходят", — так, по всей вероятности, рассуждал этот водитель, крутя баранку. Знать он, видимо, не хотел, что и у престарелых людей есть свои неотложные дела. Очень обидно стало мне за маму, когда я прочитала на лице у шофера эти мысли. Вытащила из кошелька сперва рубль, чего вполне хватило бы, чтобы расплатиться. После минутного замешательства убрала эту бумажку и достала трешку. Держу в руке и в оконце посматриваю спокойно, всем видом показываю, что сдачи не потребую. Настроение у мужика сразу изменилось. Это заметно было и по спине его, и по стриженому затылку, и по рукам. И таким любезным, сладким голосом заговорил он, прощаясь с нами, когда мы, подъехав к маминой пятиэтажке, попросили остановиться. Выразил даже опасение, как бы старушка, выбираясь из "Волги", не ударилась головой…
"Деньги, деньги, всюду деньги без конца… Вот бы ему все клиенты за несколько минут езды платили в три раза больше, чем полагается по таксе. Ох, как тогда был бы он счастлив! Не ездил бы, наверное, в своем автомобиле, а просто-таки летал…"? так думала я, поправляя на маме сбившуюся набок ее темную длинную юбку.
— Зачем ты дала ему так много?! — сердито спросила меня старушка, когда такси отъехало (это было ведь еще до всяких перестроек и реформ, один рубль считался деньгами).
Ответила я маме без долгих размышлений:
— Ты подарила мне сегодня целый сад, а я пожалела бы потратить на тебя трешку? Это было бы просто смешно! А еще я не хотела допустить, чтобы этот рвач испортил нам настроение. Ведь сегодня же радостный день!
— Радостный! — вполне серьезно подтвердила мама.
Вспомнив о том, что в этот день нам предстоит еще и в домоуправление явиться, чтобы письменно подтвердить согласие съехаться с Юдиными, она не стала подниматься на пятый этаж. Я вынесла ей на улицу кружку молока, баранку. Мама перекусила, и мы потихоньку, держась за руки, пошли к дому напротив. Слава Богу, на сей раз нужное нам учреждение находилось в непосредственной близости от маминого местожительства, иначе снова нам пришлось бы нанимать такси.
Заявились мы в домоуправление часа за два до начала приема управляющей. Наконец-то выкроилось время, чтобы досконально изучить документ, подписанный мамой накануне. Эту бумагу принес теще зять вчера вечером, когда я еще находилась в саду. А когда пришла домой, мама показала мне сей документ, уже подписанный ею. И я, не ожидая никакого подвоха (сумел-таки этот проныра Родька своим подхалимажем усыпить бдительность не только мамину, но и мою), лишь мельком взглянула на отпечатанные на машинке строчки. И пошла ужинать, собираясь повнимательнее прочитать бумаги после еды. А когда поела, завалилась спать. В этот день на участке у меня было очень много работы. Я сильно устала, стараясь выполнить все, что наметила. Я ведь уже знала, что сад будет мой. А если мой, то с кого же спрашивать работу, как не с себя? И до того ли мне было, когда я домой приехала, чтобы всматриваться в какие-то бумажки? Мама согласилась съехаться с Юдиными, подписала договор, ну и чудесно!
Но тут надо сделать небольшое отступление.
Незадолго до того дня, когда нам с мамой предстояло явиться на прием к домоуправляющей, произошел один случай, который должен был насторожить нас и заставить призадуматься, что за человек Родион Юдин и стоит ли связываться с ним, соединять его и мамину жилплощади.
В сад он по-прежнему приезжал, что-то там делал, больше для видимости. И в один из своих приездов, оказавшись в нужное время на нужном месте, как это люди говорят, под каким-то кустом нашел, как он говорит, оставленную кем-то большущую сумку, а в ней — очки для дальнозорких и пятилитровый котелок с ягодами, которые в тех краях называются "викторией" и очень дорого стоят на рынке. Первое он почему-то отнес к теще и там оставил, второе — унес к себе. А на следующий день, или через день на воротах проходной появилось объявление: кто-то из садоводов, указав свой домашний адрес и номер участка, просил вернуть… очки. О ягодах не было сказано ни слова.
Родион, безусловно, объявление прочитал. Я с ним на эту тему говорить не сочла нужным. Спросила только у мамы, забрал ли Родька очки, чтобы вернуть тому, кто их потерял. "Нет, — ответила мама, — не забрал. Лишь посмеялся. Что, мол, с возу упало, то пропало. А ягоды, сказал, были очень вкусные"…. Вмешиваться в это дело, возвращать очки я не стала. Если бы я отдала хозяину его очки, надо было бы тогда назвать того, кто присвоил его ягоды, целый котелок, иначе виноватой посчитали бы меня. Но выдать Родиона — значило поссориться с ним. А затевать скандал — значило расстраивать маму. Мне же этого не хотелось! И решила я после недолгих раздумий: "Пусть это будет на совести у Юдиных"! Как я пожалела позднее, что оставила этот поступок Родиона без последствий! А также и о том, что доверила жизнь самого дорогого мне человека — мамы — таким алчным, мелочным, нечестным людям! Лида тоже ведь ей дочь. Не могла же она, так мне казалось, родную мать обидеть. Кому же еще доверить старушку, если не родной дочери? Галина чересчур хитра, скупа. Дома у нее постоянные "трения" со старшей дочерью. Татьяна не желает жить отдельно от родителей, в кооперативной квартире, построенной на средства матери, хочет жить у нее, пользоваться ее богатством. Мать выталкивает ее из своего дома каждый раз, когда она является к ней без приглашения. Скандалят постоянно, дерутся. Ну, как у них маме жить?! У Лиды таких свар не бывает. Или она просто не распространяется о том, как они с Родионом сосуществуют? Да, она замкнутый человек. Такой была в юности, такой и осталась на всю жизнь. И с мамой не очень-то приветлива. Но вроде бы ей не грубит. Искупает, расчешет волосы, накормит. Чего же еще пожилому человеку надо? Неужели же в 80 лет старушке жить одной? Сама живу одна, знаю, что это такое. И никому такого "счастья" не пожелаю, тем более родной матери….
Короче говоря, не стала я вчера вечером вчитываться в бумагу, которую Родион принес теще на подпись. Не придала я также значения словам зятя, который велел мне после того, как мы с мамой побываем в домоуправлении, сидеть дома и никуда не уходить. Я даже засмеялась, когда мама этот его приказ мне передала:
— Подумаешь! Командир нашелся. В контору мы сходим. А чем потом я буду заниматься, отправлюсь куда-нибудь или нет, его не касается.
И вот сидим мы с мамой в подвальном помещении, где находится кабинет домоуправляющей. Подходят люди, занимают за нами очередь, устраиваются рядом с нами на некрашеной лавке, разговаривают друг с другом. Некоторые рассказывают, за каким делом пришли к начальнице. Это меня совсем не интересует. Чтобы хоть чем-то заняться, достаю из сумки мамины бумаги, просматриваю их. Прочитала раз, еще раз. Что-то мне кажется непонятным, странным в договоре. Не замечаю, что уже вслух говорю. Мама не обращает внимания на мои действия. Сидит спокойная, доверчивая, как маленький ребенок рядом со взрослым, оберегающим его. С какой-то женщиной беседует (знакомую, наверное, встретила). И вдруг, точно лампочка в моей голове зажглась, сообразила я, что в этом документе не так, чего в нем ни в коем случае не должно быть. Мама и Юдины-старшие съезжаются. Значит, после обмена у Родиона, Лиды и мамы должен быть один адрес. Олег с семьей отделяется от родителей, значит, у него адрес должен быть другой. В документе же все наоборот: у Юдиных, старших и младших, один адрес, а у мамы — другой. Это была нелепость какая-то. Добровольно согласиться на таких условиях заключить сделку с зятем и дочерью мама никак не могла. Но бумага-то была ею подписана! Голова моя отказывалась этот договор понимать. Не в состоянии была я уразуметь, что Родион задумал аферу: захватить прекрасную двухкомнатную квартиру тещи, а ее самое вышвырнуть, как ненужную тряпку. Родную мать своей жены собрался он поселить не с дочерью, которая обязана за ней ухаживать, ради чего, по идее, в подобных случаях и делается обмен, а неизвестно с кем, с чужими людьми, которым старушка эта нужна, как прошлогодний снег. Да… изумил меня Родион в очередной раз, задал такую задачу, что я мозги чуть не свихнула, стараясь разобраться в ней. Кое-как дошло до меня, в чем тут дело. Что мама подмахнула свою подпись, не прочитав документ внимательно. И стала я разъяснять ей, что она подписала. Она, бедненькая, словно даже ничему не удивилась, словно действительно была малым ребенком, еще не знающим, на какие подлости порой идут люди, чтобы добиться того, на что не имеют права, но чего им так хочется.
Никто из присутствующих в этом подвальном помещении не прислушивался к тому, что я говорила маме, и никак не реагировал на мои гневные восклицания. Только одна, очень бедно одетая женщина, тоже, вероятно, от нечего делать наблюдавшая за мною, за тем, как прямо у нее на глазах менялось выражение моего лица, когда я изучала заготовленную Родионом "липу", и постаравшаяся понять, что меня так возбудило, посочувствовав нам с мамой, довольно громко изрекла:
— А чо вы поражаетесь? Думаете, старые люди нужны кому-то? Никому они не нужны!
Через какое-то время управляющая делами начала прием посетителей, и мы с мамой вошли в ее кабинет. Как бы в тумане плавая, сообщила я ей, что у нас стряслось. Извинилась, что зря ее беспокоим, что заявились и документ свой, который она должна была бы подписать, зарегистрировали у секретаря, а когда прочитали его повнимательнее, оказалось, что подписывать эту бумагу не надо…. Сказала также, что придем в другой раз, когда наведем в своих делах порядок. Когда я закончила свою взволнованную речь, хозяйка кабинета, медленно опустив веки и чуть качнув головой, выразила согласие со всем, что я ей сказала. И мы с мамой потащились назад.
Поднимаю старушку с места (она присела на скамейку возле подъезда, из которого мы вышли, чтобы немного передохнуть), веду ее за ручку через дорогу. Лезем с нею на пятый этаж. Ставлю на стол кружку, из которой она пила молоко на крылечке, велю не волноваться, а сама несусь, не различая ступенек, вниз по лестнице, рискуя сломать себе шею. Но Бог милостив.
Обеспокоенная Майя вылетает из комнаты, где она все время сидела, пока мы с мамой отсутствовали, и, подхватив Полину, мчится вслед за мной. Я никак не могла поверить, что Лида способна так вероломно поступить. Родька нам чужой, но она же родная! Как она могла все это допустить?! Надо было мне убедиться, что я не ошиблась, решив, что маме пытались подстроить каверзу. Что квартира, куда должны были поселить маму согласно подписанному ею договору, действительно не трехкомнатная, которую выбрали для себя Юдины, а двухкомнатная, с подселением.
С полчаса, наверное, ехали мы: я, Майя и Полиночка? до нужной нам остановки. После этого долго шли пешком. На самой окраине города девятиэтажка. Лифт, мусоропровод. Магазин рядом. Во дворе оборудована детская площадка. Все это замечательно. Но кто же будет к маме ездить в такую даль? Кто будет за ней ухаживать?
Хозяева квартиры, куда я ворвалась, как вихрь, одна (Майя с дочкой своей остались ждать меня на улице), сказали, что это не ошибка. Маму действительно решили прописать здесь, а жить, мол, она будет там, в трехкомнатной, вместе с дочерью и зятем. Сын их вместе с женой и ребенком прописан будет тоже там, а жить здесь, в двухкомнатной.
— Это на бумаге так получается, вроде бы некрасиво.
— А на деле будет все о'кей! — перебивая друг друга, принялись успокаивать меня молодая женщина лет 25 и примерно такого же возраста мужчина, должно быть, молодожены. Чувствовалось, они тоже заинтересованы в том, чтобы мама была прописана и жила в одной с ними квартире, в которой им принадлежала пока что одна комната, так как надеются, что после смерти старушки, которая не за горами же, смогут без особых хлопот занять и другую, своевременно родив ребенка.
"Еще одни махинаторы нашлись", — подумала я, а вслух сказала гневно:
— На деле это просто обман. Вот что это такое!
Пока они переваривали это мое заявление, я задала молодым людям вопрос:
— А где вы сами прописаны? Может быть, тоже в другом месте, а живете здесь?
— Нет, — ответили они. — Мы прописаны в этой квартире.
— То-то, — подытожила я. — Нехорошо помогать бессовестным людям обманывать стариков!
Всю дорогу до дома мы с Майей, которая очень переживала за бабушку, проклинали Родиона, не опасаясь, что кто-то из его знакомых, случайно оказавшись с нами в одном вагоне, услышит, что мы говорим о своем родственнике, и передаст ему наши слова. А это могло случиться. Мир тесен.
— Воспользоваться доверчивостью престарелого человека, чтобы так наказать его за доброту!
— Это же настоящее преступление!
— Вот, значит, чем обернулись обворожительные улыбки дяди Броди.
— Вот, стало быть, почему в последнее время он был таким покладистым, когда приезжал в сад работать. Безоговорочно подчинялся мне. Пудрил всем мозги, усыплял бдительность, готовясь обвести вокруг пальца….
Горячились мы, горячились. И все при Полиночке. Но она нас не слушала. Что-то свое весело лепетала, лезла на все качели, которые попадались нам на пути, пока мы шли от девятиэтажной башни до трамвайной остановки.
Дома нас ждала еще одна новость. Пока мы отсутствовали, к маме приходили Юдины, чтобы забрать ту самую фальшивку, которую нам с мамой было поручено сносить в домоуправление. Узнав, что меня нет, Родион долго возмущался:
— Зачем ушла?! Ведь ей было сказано, чтобы на месте сидела, когда вернетесь из конторы, и никуда не уходила! Мне же эту бумагу нужно забрать, чтобы завтра с нею….
— Ничего она, оказывается, не смыслит, — поспешила Лида подпеть своему любимому муженьку, поддержать его в трудную минуту. — А еще высшее образование имеет. (Ей, стало быть, мое высшее образование покоя не давало. Вот уж чего я от сестры своей, не блещущей умом, никак не ожидала!)
— Ничего не знаю, — сказала им мама, хотя, безусловно, во всем разобралась.
Когда мы вернулись, она подробно рассказала нам, что произошло в наше отсутствие. Не жалея красок, описала, как вели себя супруги Юдины. Мы с Майей посмеялись над тем, что Родька слишком много себе позволяет. Привыкнув командовать женой, пытается приказывать и мне. Но смеялись мы над ним, конечно, рано.
В этот же вечер Лида и Родион еще раз заявились, когда мы с Майей уже дома были. И сказали, что им надо забрать бумагу, которую они, якобы по ошибке, оформили не так, как надо было. Упреков в мой адрес, которые вырвались у Родиона, когда я не могла его услышать, они уже не стали высказывать. Я тоже не стала их уличать. А надо было, наверное, им все высказать и вышвырнуть из квартиры, да с таким треском, чтобы соседи шум услышали и узнали, что у нас происходит и что за хлюсты эти Юдины.
Но сделать это должна была не я, а хозяйка жилья, которое эти обманщики и притворщики задумали оттяпать у нее. Но где там было маме, с ее многочисленными болезнями, вышвыривать кого-то из своего дома, тем более родную дочь.
Юдины сидели недолго. Закрыв за ними дверь, я спросила у мамы:
— Ты поняла, что это за люди? — Она кивнула. А я дала ей совет:
— В другой раз, когда Родион попросит тебя подписать какой-нибудь лист, не делай этого, пока внимательно не прочитаешь, что на нем напечатано. — А мама мне в ответ заявила, что теперь она, наверное, уже не даст согласия съехаться с младшей дочерью. И снова принялась уговаривать меня остаться в этом городе и жить с нею. Как будто осуществить это было так просто. Если бы в тот период времени разрешалось иметь две квартиры, я бы исполнила ее просьбу. И всем было бы хорошо: и мне, и маме, и Майе. Но, боюсь, это не понравилось бы Родиону. Спору нет, это очень опасный человек. И едва ли он допустил бы, чтобы все было так, как нам хотелось.
Придя к выводу, что маме с Юдиными не следует соединяться, я стала просить ее, чтобы она еще немного пожила одна в своей квартире. До следующего лета. Она ведь была тогда еще довольно крепкая. Варила, сама на себя стирала. Только полы мыть ей было трудно. И в магазины ходить она не могла. Но ведь кроме средней, то есть меня, было у нее еще две дочери. А они обязаны были в мое отсутствие заботиться о ней, независимо от того, отдаст она кому-то из них свою жилплощадь или нет.