Было больно.
Глаза отказывались видеть нормально.
Мозг отказывался что-либо воспринимать.
Снейп помнил стол на кухне и зеленую клеенчатую скатерть в желтую клетку, заляпанную кровью. Острое лезвие уверенно резало веревку, который были стянуты его обожженные руки. Лицо Энни было сосредоточенным и хмурым, без примеси безумия, движения ее были точны и скупы, она не несла угрозу, она помогала, но от нее все равно хотелось убежать. Снейп дергался и хрипел, Энни с силой прижимала его руки к столу и продолжала освобождать от веревки.
Во благо, возможно, но благо шло через боль и страх.
Снова было больно: раскаленная поварешка прикоснулась к изуродованной руке. Руке без пальца.
Это было до того, как он оказался на кухне, определенно до того, но Снейпу казалось, что все-таки после. В его расколотом невыносимой болью мозге время расплывалось и искажалось, и события перемешивались.
Еще больней.
Глаза не хотели раскрываться. Энни перетянула ему руку чуть ниже локтя, но это не спасло от боли, ее стало только больше. Снейп кричал, а Энни колола его, колола, казалось, без остановки, и места уколов горели. Но потом становилось легче.
Снейп лежал на чем-то жестком. На полу, и дышать ему мешала клеенка, та самая, вся в крови, со стола, он не видел в темноте, но чувствовал запах крови и знал, что не ошибается, плюс еще и характерная структура… У него был кляп во рту, и он не знал, что это за комната. Он слышал голоса: мужской и женский, он пытался кричать, но не мог пошевелиться, скованный, — не связанный, но все равно скованный, и не мог издать ни звука, не мог вытолкать проклятый кляп. Он даже не был уверен, что голоса реальны, что они — не галлюцинация, не прогнувшаяся под кошмар реальность, не потусторонний, затертый в боли мир. И все равно он рвался туда, где, как ему казалось, было спасение.
Его мучила жажда — Энни поила его водой. Он глотал, глотал без боли, а быть может, боль в руках перекрыла всю остальную боль. Потом все пропадало — и клеенка, и комната, и боль, и кляп. Оставалась только темнота, и сил не было шевельнуться.
Он пьян?
Если он и был когда-то пьян, то это не было так ужасно. С чем сравнить то состояние, в котором он оказался, он не знал.
Его сунули в огонь, и он корчился в муках, кричать он уже не мог, слезы давно выжгли глаза, и в голове бился только один вопрос: за что?
Что он сделал, или не сделал, почему он покорно, как курица, дал себя изувечить?
Если Энни — не Энни, если Энни и есть тот самый всесильный, жестокий волшебник? Почему он не может противиться ее — или его — воле? Что это — зелья, внушение, проклятие? Что делать, куда бежать, как бежать, как спасаться, где найти в себе силы, если сил этих нет?
Снейп больше понял, что в него в очередной раз вонзилась игла, чем почувствовал это, но даже не рванулся — он был бы рад отвлечь себя новой болью от пылающей руки, но этого не потребовалось. От иглы пришло облегчение и краткое забвение.
— Ты больше ничего не испортишь. Никогда. Никогда.
Он был бы рад умереть. Но не умер. Не в этот раз.
Он не умер, он пришел в себя комнате с чучелом блондинки, снова на той же кровати, снова с манекеном рядом, и как прежде, в лицо ему лезли волосы, а руки дергало ненавязчивой болью — только палец был будто раздавленный прессом. Снейп осторожно вздохнул, подождал. Пошевелился, опять подождал. Прислушался. Энни рядом не было.
Он попытался сесть, не смог и просто чуть поднял руки. Обожженные кисти были перевязаны, а в том месте, где адской машинкой перемалывали указательный палец, была пустота.
Снейп удивился: он ощущал этот палец, болевший намного сильнее, чем руки, и какое-то время он вяло размышлял, как может такое быть. К его правой руке опять тянулась капельница, и он решил, что в этот раз Энни добавила туда какое-то обезболивающее, иначе он не смог бы ни впасть в забытье — или сон, — ни чувствовать себя вполне сносно.
Если не считать рук. Но голода он не испытывал, как и жажды.
Снейп повернул голову к окну. Был скорее вечер, чем ранее утро, по крайней мере, тени были похожи на вечерние. Снейп не мог сказать, сколько времени он так пролежал — несколько часов, сутки или, может, неделю, но, прикинув, решил, что прошло уже несколько дней. Просто потому, что боль уже уходила. Рука его больше не была перетянута, а самое главное — уже не болели шея и горло. Снейп осторожно открыл рот.
— Привет, — сказал он в пустоту.
Голос звучал незнакомо, надтреснуто, монотонно, но не причинял таких мук, как раньше. Он вообще не причинял никаких мук.
В комнате пахло какими-то новыми лекарствами. Скорее всего, Энни, опомнившись, стала его лечить, и Снейп, устало вытянувшись под простыней, подумал, что она повела себя как капризный ребенок, испортивший дорогую игрушку.
Было жарко, Снейп с опаской стянул простыню, точнее, сдвинул ее запястьями к животу, потом утер выступивший на лбу пот. Сказать, отчего он весь горит, он не мог с уверенностью — из-за боли, из-за лекарств или просто потому, что на улице было пекло, — но это его беспокоило не так сильно, как руки. Без рук он не мог никуда убежать — убежать так далеко, как рассчитывал: прочь из этого ада.
Энни перевязала его аккуратно, со знанием дела. Бинты были свежими — Снейп принюхался — и пахли чем-то масляно-сладким. Даже крови возле отрезанного пальца не было…
Снейп застонал. Он только сейчас осознал, что случилось и что ему предстоит. Энни была не просто сумасшедшей — она была опасной сумасшедшей. Это было известно давно и сейчас только подтвердилось. Но он понял две вещи: угрозы озвученные неопасны, куда страшнее ее внезапная злость. И понял, что именно это знание может его спасти.
Энни надо разозлить по-настоящему, и разозлить так, чтобы она потеряла над собой контроль. Настолько, чтобы она не смогла ничего сделать, а это значит, что злить ее надо в момент, когда она безоружна.
Потому что тогда он, наверное, должен суметь оказать ей сопротивление.
Снейп поерзал по кровати и закрыл глаза, прислушиваясь к тому, что происходит в доме. И чем дольше он слушал, тем больше ему казалось, что не происходит ровным счетом ничего.
Энни не было. Очевидно, занимаясь им несколько дней подряд, она была вынуждена уехать хотя бы за продуктами, как только ему стало легче. И значит, ему в определенном смысле повезло.
Снейп беспокойно задергался. Он вспомнил про палочки, поднял голову и с надеждой посмотрел туда, где брал их в прошлый раз, но стойки уже не было, да и взять палочку физически он был не в состоянии. Бежать с перевязанными руками он не мог, бежать днем, в неизвестность, не имея ориентиров, он тоже не мог. Но он мог встать и поискать что-то важное — нож или, может быть, даже оружие. Бессмысленно, потому что нож он тоже не удержит, но он мог его хотя бы найти, украсть и спрятать.
Или… он мог позвонить.
Позвонить! Снейп рывком сел на кровати. Почему он вспомнил это только сейчас?
Он был голый, опять лежал на пеленке, на которой было подозрительное желтое пятно, но это его взволновало меньше всего. Снейп подергал рукой с капельницей — та угрожающе зашаталась. Снейп зашипел.
Перевязанные руки были бесполезны. Он попытался выдернуть иглу, но она сидела плотно, а неумелые рывки причиняли сильную боль, и сильно мешал пластырь. Можно было перетерпеть, но Снейп испугался, что слишком сильно поранится, и стал искать другие способы.
Он вытянул шею, насколько мог, и изогнул руку, стараясь дотянуться до иглы зубами. Это оказалось не таким простым делом, как он думал вначале, игла ускользала, а шея и горло снова начали саднить. Он попробовал отодрать пластырь, но это оказалось совсем невозможно: подцепить края было нечем, а зубами Снейп до него совсем никак не доставал. Потом Снейп додумался притянуть другой рукой капельницу так, чтобы игла чуть поменяла положение, и, хотя это снова было довольно болезненным, выгнулся из последних сил, ухватился за край пластыря и резким движением оторвал его.
Оставалась игла. Снейп какое-то время подождал, чтобы в голове перестало шуметь, затем повторил все сначала. Дотянуться до иглы с первого раза не удалось, но после нескольких попыток поддалась и она.
Снейп взвыл, но был счастлив. И тому, что он издавал звуки, и тому, что был свободен. Из ранки быстро натекала кровь, но он решил и эту проблему: пластырь прилепился на простыню, и Снейп, недолго думая, снова изогнулся, ухватил его зубами и кое-как залепил ранку, помогая себе свободной рукой. Это не слишком спасло ситуацию, но создало хотя бы иллюзию. Рука все равно кровила, но больше не вызывала брезгливого раздражения.
Снейп восторжествовал. Ему везло — этим надо было пользоваться.
Он поднялся, пару раз присел, пробуя силы. Поискал, чем бы прикрыться, потом решил, что это не самое главное, и осторожно направился к двери, прислушиваясь.
Тишина.
Даже животные во дворе, казалось, притихли, или Энни за то время, что сидела с ним тут, пустила их всех под нож.
Его брюки и рубашка висели на спинке стула, но Снейп не стал тратить время, пытаясь их на себя надеть. Поведение было, разумеется, глупым, но был в нем какой-то воодушевляющий подростковый протест. Голый Снейп открыл дверь и выглянул в коридор. При дневном свете, пусть уже наступали сумерки, этот дом он еще не видел.
Дом был старым. Каменным, но очень старым. Местами на стенах даже не было обоев, и это удивило Снейпа: такая обстановка никак не вязалась с дорогим современным замком на двери его первой камеры, но он не стал мучить голову этим бессмысленным вопросом и направился к лестнице, не забывая осматриваться и вслушиваться в старый дом.
К своей первой комнате он возвращаться не стал — побоялся потерять время. Позвонить он должен был до возвращения Энни, а потом ему останется только ждать.
«Спасение!» — пело все у него внутри, и сейчас ему казалось таким простым и очевидным это решение. Снейп ступил на лестницу, опасаясь скрипов, но потом вспомнил, что ни одна лестница не скрипела, когда Энни водила его туда-сюда. Он быстро спустился и оказался то ли в большой комнате, то ли в холле на первом этаже.
Где-то тут была его каморка — под этой лестницей. Снейп покрутил головой, но никакой дверцы не увидел, и где-то — та комната, в которой Энни варила зелье, а потом отрезала ему палец. Где была комната с матрасом и кухня, Снейп не знал. Это было уже в прошлом, сейчас его занимал только телефон.
Снейп знал, что он ищет. Он всматривался в каждый угол, каждый предмет мебели, в каждую полку. Небольшая коробочка, абсолютно любого цвета и формы. С кнопочками или диском, со шнуром или без. Энни живет на отшибе — у нее должен быть телефон, обязательно должен.
Сердце стучало как бешеное. Телефона Снейп не находил. И тогда он пошел вдоль стен, изучая каждый сантиметр. Нужна розетка, провод, телефон где-то там.
Он сразу увидел обычную розетку и толстый кабель рядом: телевизор. Именно он орал как ненормальный, когда Снейп впервые очнулся в этом доме. Сейчас телевизор молчал. Снейп зачем-то изучил его, покачал головой. Модель была довольно старая. Снейп не понял, почему так решил, но знал, что не ошибся.
Рядом с телевизором стояла мусорная корзинка из дешевого пластика, вся полная пустых упаковок из-под чипсов, поп-корна, фаст-фуда. Энни любила поесть, перед телевизором особенно. Снейп поворошил эту кучу дерьма, постоял, потянул за тонкий провод, идущий от телевизора: наушники. Энни не отказывалась от просмотров, но не тревожила своего измученного постояльца посторонними звуками. Странно. Странная забота. Снейп оставил наушники и двинулся дальше.
Пульт, весь заляпанный, пластиковая бутылка из-под газировки. Снейп скривился: ну и гадость! И Энни поглощает это все в невероятных количествах. Еще одну корзинку с таким же мусором он нашел под столиком, куда залез в поисках телефонной розетки.
Невзначай Снейп наступил на пакет с чипсами и даже подпрыгнул от раздавшегося хруста. С перепугу он принял хруст почти что за выстрел. Он постоял, возвращаясь в реальность, сейчас практически безопасную, и напомнил себе, что ему пора перестать бояться каждой тени, если он, конечно же, хочет выбраться.
Телефон.
Снейп обыскал в этой комнате все. Он даже нашел странный, вроде бы знакомый предмет, названия которого никак не мог вспомнить: гладкую с одной стороны черную коробочку размером с ладонь, с двумя щелкающими кнопками и оборванным проводом. С другой стороны коробочки зияла дыра. Снейп мог бы потыкать туда пальцем, если бы ладони не были перебинтованы.
Он отпихнул локтем коробочку и задумался, припоминая. Нет, ничего похожего на телефон ему не попадалось, определенно нет. Но оно должно было быть в этом доме.
Снейп повернулся, краем сознания отметив, что его перестала беспокоить любая боль. Все его существо было сосредоточено только на поиске спасительной связи с миром. Он помнил номер, только вот не мог с уверенностью сказать — девять, один, один или девять, девять, один. Но никто не мешал ему, по крайней мере, пока, попытаться два раза.
Он стоял и смотрел на дверь прямо перед ним. Потом легко толкнул ее плечом, дверь поддалась.
Это была та самая кухня с заляпанной клеенкой, только вот сейчас все следы были убраны, и контраст чистоты с другими комнатами был очевиден. Снейп задумался, что это может ему дать, и решил: ему — ничего, но, возможно, поможет полиции. Потом он заметил в стене неприметную дверцу, пнул ее ногой. Открыть не получилось, и кое-как Снейп подцепил крючок рукой, потянул дверцу на себя и заглянул внутрь. Та самая комнатка, откуда он слышал голоса, сомнений не было, пусть сейчас ни клеенки, ни пятен крови не сохранилось, зато Снейп вспомнил, что Энни пролезала сюда и стояла над ним на коленях…
Что это значит? Она поспешно спрятала его, потому что кто-то внезапно приехал? Так внезапно, что она была вынуждена сорвать со стола клеенку и запихнуть ее вместе с жертвой? И не пустить этого человека Энни тоже не могла, значит…
Это какая-то служба, решил Снейп. Газ, или, быть может, электричество, но Энни не могла вот так взять и захлопнуть дверь перед неожиданным визитером. И она сунула Снейпу в рот кляп, а его самого запихнула в эту каморку, которая служила, скорее всего, каким-то погребком или чуланчиком.
В чуланчике было темно, и рассмотреть остатки улик Снейп не мог.
Но телефона не было, тут его просто не могло быть, и искать его даже не стоило, как и в кухне. Снейп развернулся и вышел.
Он подумал, знала ли Энни о визите, и пришел к выводу, что вряд ли. Она слишком сильно рисковала, хотя, может быть, просто не предусмотрела собственного срыва и того, что возиться со Снейпом придется дольше, чем она планировала. А возможно, просто посетитель явился не вовремя, раньше, чем обещал.
Он всматривался в небольшой коридорчик. Где-то там должна была быть комната Энни, если она не жила наверху, а она не жила наверху, иначе он слышал бы, как она поднимается к себе.
Энни и сама говорила, что та, вторая, комната не ее, и что в ней жила какая-то тень. Этому Снейп верил не слишком — у Энни была воспаленная фантазия нездорового человека. Но собственному слуху он пока еще доверял.
Ему показалось, что именно об этот порожек он ударился головой, когда Энни тащила его варить зелье. Подумав, он толкнул дверь, та не поддалась, и тратить время Снейп не стал. Вместо этого он повернулся к двери напротив.
Она была заперта, но что-то показалось Снейпу странным, и он, изучив дверь, несильно нажал на нее плечом. Ничего не вышло. Тогда Снейп, изловчившись, кое-как ухватил обеими руками ручку, нажал на нее, потом поднял, одновременно толкнув дверь. Снова ничего, но Снейпа уже охватил азарт. Он пробовал снова и снова, и в тот момент, когда он уже отчаялся и хотел было вернуться на кухню и поискать что-нибудь в качестве оружия, дверь щелкнула и открылась.
Сначала Снейп подумал что-то очень неуместное — зачем Энни такой огромный дом. Потом он замер, шокированный увиденным.
Прямо на него смотрел мужчина, висевший на стене.
Нет, не так: на стене висел портрет мужчины во весь рост, и этот мужчина смотрел на Снейпа суровым тяжелым взглядом. Руки мужчины были сложены на груди, одет он был в темный балахон, и на портрете было написано: Северус Снейп.
Снейп вздрогнул. Его посетила удивительная мысль: он не знал, как выглядит сам, если не считать, конечно, перевязанных рук и того, что он голый. И от этой мысли он вдруг истерически засмеялся, все громче и громче, до тех пор, пока уже не смог удержаться на ногах и сполз на пол, корчась в судорогах и стуча ногами. Ему уже стало нехорошо, не хватало воздуха и заболел живот, а истерика все не проходила.
Наконец он всхлипнул и замер, потом поднялся, поглядывая на своего сурового тезку.
Снейп-живой все еще пытался отдышаться, а Снейп-нарисованный смотрел на него с превосходством, словно бы знал что-то, что остальным было неведомо. Снейп во плоти погрозил ему кулаком.
В этой комнате были задернуты шторы, а сумерки уже опускались, но все равно света было достаточно, чтобы рассмотреть в деталях все, что заботливо собрала Энни.
Котлы, очень много котлов, все разные, из разных металлов. Был даже стеклянный, стоял на отдельной, особо почетной подставке, и в нем плавало что-то странное и, кажется, уже неживое. Рядом со стеклянным котлом сидела белая сова размером дюймов двадцать пять, и выглядела она весьма нетрезвой, словно из этого котла что-то вдоволь употребила. Косенькие совиные глаза были пьяно прикрыты, мягкий клюв свернут набок.
На стойке рядом громоздилась целая куча одежды, вся, насколько Снейп мог рассмотреть, одинакового цвета: зеленая с серым. Он удивился такому странному выбору и отметил, что на Энни никогда ничего из этой одежды не видел. Он подошел, пошевелил тряпки рукой — шарфы, перчатки, галстуки, рубашки… балахоны, как те, что были на Энни. На пол шлепнулся какой-то значок, Снейп не стал его поднимать, только пнул ногой с глаз долой.
«Она этим торгует?» — удивленно подумал он.
Чашки, ручки, карандаши… значки, все разные. Шарик с крылышками — похоже, что золотой. Красивый золотистый кулон с маленькими песочными часами. Серебристый кубок. Красный камень под стеклянным колпаком. Снейп вгляделся: «Волшебный камень» — и хмыкнул.
Но самым главным было не это — палочки. Они не были нагромождены без разбора так, как в его комнате, они аккуратно лежали в красивых коробках, каждая отдельно, и, когда Снейп подошел, на ближней коробочке с замирающим сердцем прочитал: «Палочка Северуса Снейпа».
Он поверил. И сделал то, на что считал себя неспособным: с первого раза, довольно ловко, открыл коробку забинтованными руками, невзирая на саднящий отрезанный палец — он его все еще чувствовал! Вынул палочку и сунул ее в рот, подумав, взял коробку из нижнего ряда, вытащил палочку оттуда, положил ее в коробку из-под палочки «Снейпа», снова расставил все коробки, как было… и только тогда осмелился перевести дух и вспомнить, что нужен ему был телефон.
Снейп в последний раз бросил взгляд на своего тезку и с палочкой в зубах бросился к выходу, потянул дверь на себя, покрываясь холодным потом в страхе, что она не закроется, но ему повезло в очередной раз.
Снейп подумал еще, снова открыл дверь, вытащил, стараясь оставить как можно меньше следов, один из балахонов, закрыл комнату и бросился с балахоном на кухню. Там он открыл дверцу каморки, в которой прятала его Энни, и сунул туда балахон и палочку.
Теперь, даже если он не найдет телефон, он был готов к побегу.
Снейп посмотрел в окно: вечер неумолимо наступал, Энни не было.
Ему слишком везло, и поэтому ему стало страшно. Лучшим выходом было бы вернуться в комнату, дождаться темноты, и тогда, если Энни не явится, убежать туда, где в темном небе будет отражаться свет. Если ему не станет хуже, если не придется сопротивляться Энни, если, если, если…
Если он не найдет телефон. Если он не струсит.
И в этот момент словно что-то щелкнуло в его голове.
«Трус! Трус!»
Он едва увернулся от брошенной в него книги.
«Трус! Скотина, дрянь!»
В него полетело еще что-то тяжелое и больно ударило по плечу.
«Трус! Как я могла полюбить такое ничтожество!»
Он стоял и не понимал, в чем проблема. Да, он, наверное, виноват перед этой худой и растрепанной, заплаканной женщиной. Но если разобраться, его вина ничуть не больше, чем ее. Прелюбодеяние и предохранение от нежелательной беременности — забота и женщины, и мужчины. Сейчас он должен был повторить, что — нет, он не будет разводиться с женой, пусть он не жил с ней уже больше года. Он любит ее и надеется, что все-таки сможет спасти свою семью. А секс — а что секс? Это просто удовольствие для обоих, не так ли?
«Я не трус», — возразил он и тут же получил очередной удар. Эта женщина, его любовница, кидалась довольно метко.
Он плохо помнил, что было потом. Помнил, что выскочил из этого дома под непрекращающийся крик, что какая-то пожилая леди проводила его неодобрительным взглядом, качая головой, что он долго брел — куда? К себе домой? Что потом оказался в каком-то лесу, пережидая дождь, и там уже, весь промокший, долго смотрел на старую бесхозную телегу, давно поросшую травой, на бревно, почему-то лежавшее в этой телеге, и на веревку…
Веревка.
Он уже в самый последний момент осознал какую-то неправильность своих действий, в тот самый момент, когда вытолкнул опору из-под ног, и его затянула сначала петля, а потом — падение в неизвестность и темнота.
А потом была Энни. А еще потом — он очнулся в этом проклятом доме.
Это было все, что он вспомнил, но этого было достаточно. Значит, он, Северус Снейп, или кто-то еще, что не так уж и важно, был действительно трусом… Настолько, что сам привел себя в западню.
Он и был ни на что не способным ничтожеством. Слабым, лепечущим оправдания, годным только на то, чтобы из гнилой веревки сделать подобие петли, и разве мог он тогда предполагать, что его жизнь, которую он, наверное, тогда считал сущим кошмаром, покажет ему, что такое подлинный кошмар?
А быть может, это и есть тот самый ад, который обещан всем самоубийцам? И он уже умер и обречен на вечные муки?..
Он мог проверить это только одним способом: позвонить. И Снейп, отбросив все сомнения и страхи, насколько мог и насколько хватало сил, бросился искать телефон.
Он больше не хотел быть ничтожеством: слишком дорого ему это обошлось.
Он заглядывал всюду, куда мог проникнуть. Открывал все двери, которые мог открыть. Он был голый, напуганный, обозленный, рука его, из которой он выдернул капельницу, давно покрылась запекшейся кровью, но он продолжал искать телефон. И каждый раз, когда он видел окно, он бросал туда жадные взгляды. Не телефон, так хотя бы темнота и неясный свет где-то там, где свет должен быть. Пусть бесконечно далеко, но Снейп туда доберется.
Телефона он не нашел.
Оставались две комнаты, которые он так и не смог открыть. Та, в которой его истязала Энни, и еще одна. Он был изможден, хотел пить. Зато он нашел туалет и с удовольствием справил там нужду — почти с животным удовольствием: он сидел на унитазе и тужился. Когда он дернул за веревку и спустил воду, почувствовал себя почти счастливым.
Вода шумела, заполняя бачок, а Снейпу стало по-животному страшно: за этим шумом он мог не услышать машину Энни. Он выбежал из туалета, бросился к окну.
Почти стемнело. Энни не было.
Это могло значить, что город далеко, очень далеко. Так далеко, что даже на машине требуется много времени, возможно, несколько часов. Но Снейпа это не пугало. Он мотнул головой и направился на кухню, туда, где спрятал балахон и палочку. Там же он рассчитывал найти и что-то вроде оружия.
Снейп оделся. С палочкой было сложнее — держать ее в руке оказалось невозможным, и он засунул ее под мышку. Подумав, по этой же причине Снейп отказался от поисков ножа: он все равно не сможет пользоваться им. Потом, вспомнив, поднялся в свою комнату и надел разношенные ботинки, еще раз взглянул на улицу — ночь уже наступила — и решительно вышел.
Он спустился, прошел через большую комнату, на пороге коридорчика вновь прислушался. Тишина. И Снейп направился к выходу.
За его спиной щелкнула дверь, и Снейп замер, прекрасно осознавая, что он делает и что он делает это неправильно, но не мог сопротивляться, опять не мог.
И повернулся.
На пороге той самой комнаты, которую он принял за свою камеру пыток и в которую дважды пытался попасть, стоял высокий мужчина с длинными белыми волосами и тростью в руках и с улыбкой смотрел на него.