— Вы садитесь, садитесь, я только чай заварю, — Ян засуетился по кухне.
Из старого крана со стоном хлынула вода, зазвенев о раковину и брызгами осев на стенах. Я же с любопытством рассматривала обстановку. Судя по всему старик жил в доме один, по крайней мере следов присутствия кого-то еще не наблюдалось. Кроме фотографий на стенах кое-где виднелись небольшие декоративные тарелочки и картинки. Их было немного, но вполне достаточно, чтобы создать ощущение уюта. Если эту кухню отмыть и выкинуть весь мусор, получилось бы вполне мило. Вот только Ян не производил впечатления ответственной домохозяйки.
Оказаться в доме, где вырос Паук было странно. Раньше, занятая выживанием и попытками обойти рифы характера маньяка, я даже не думала о том, что где-то существует его семья. Возможно, проблема в том, что он не воспринимался как обычный человек. Разве могут быть у знаменитого убийцы любящие — или в нашем случае не очень — родители?
Отношения между Пауком и отцом ставили в тупик. Было очевидно, что Ян не питает теплых чувств к сыну и потому вдвойне непонятно, почему мы оказались именно здесь. Даже мне было не по себе в компании ворчливого старика, а уж маньяку, не привыкшему перед кем бы то ни было отчитываться, это должно доставлять настоящие мучения. Оставалось только понять, зачем убийце понадобилось навестить родные стены. Не может же отчий дом являться его запасным вариантом?
— Так что, сын? Рассказывай давай, как живешь, — проговорил Ян, наполняя чайник водой. Голубое пламя конфорки зашипело, когда эмалированное дно коснулось железной решетки.
Мужчина обернулся, сделал пару шагов и опустился на скрипящий табурет напротив нас. Карие глаза в обрамлении морщин смотрели испытующе и немного нетерпеливо. Что ж, я могла его понять. Сын, появившийся на пороге спустя семь лет — это действительно могло выбить из колеи. Думаю, ему тоже интересно, что за причина привела Йозефа сюда, еще и так неожиданно.
— У меня все в порядке, — коротко ответил Паук. — Как сам?
— Старость не радость, как сам понимаешь, — прокряхтел старик, уверенным жестом сметая хлебные крошки со стола на пол. — Все болит, дети не навещают. Дом надо чинить, денег нет. В общем, ты и сам видишь.
— Понятно.
После короткого обмена фразами в кухне воцарилась тишина, прерываемая лишь кряхтением разогревшегося чайника. Атмосфера ощутимо накалилась. Я переводила взгляд с Паука на Яна и понимала, что этот визит домой вряд ли закончится без скандала. Ощущение бури нарастало с каждой секундой и было неуютно осознавать, что у меня нет ни малейшего понятия о ее причинах. На простой конфликт отцов и детей это уже не походило. Даже спустя семь лет разлуки они даже не способны спокойно поговорить, а это уже говорило о многом.
Отец Паука не спешил продолжать беседу. Потянувшись к коробочке на краю стола, мужчина достал сигарету и жестом предложил закурить и нам. Не дождавшись реакции, Ян щелкнул зажигалкой и с удовольствием втянул в себя резко пахнущий дым. Чуть поморщившись, я непроизвольно отодвинулась. Табачный запах вызывал тошноту еще с детства.
— Где мама? — задал вопрос Паук.
— Мать то? — Ян поднялся с табуретки и отошел к плите. — Так это… Умерла она года два назад.
Моего колена коснулась горячая ладонь. От неожиданности я вздрогнула и посмотрела на маньяка. Его лицо и прежде сохранявшее тщательно нейтральное выражение, теперь больше напоминало погребальную маску.
— Как это произошло? — голос мужчины дрогнул, выдавая эмоции.
Ян наконец повернулся к нам и на лице старика можно было увидеть смесь вины и боли. Прочистив горло, он сделал очередную глубокую затяжку, а затем медленно выпустил дым в воздух, собираясь со словами.
— Дык… заболела она. Вроде все хорошо было, а потом в момент и свалилась. Ну я, значит, доктора вызвал, все как надо. Мать в больницу увезли, какие-то анализы делали. В общем, рак у нее был, последняя стадия. Говорят, ума не приложат, как она в таком состоянии даже не чихнула. Дали ей месяц жизни, да вот только мать и того не продержалась. Всего раз в сознание пришла, тебя звала, да сестру твою, а через неделю Богу душу отдала.
Ян скривился, едва сдерживаясь, чтобы не заплакать. Судя по всему кончина жены до сих пор заставляла его страдать. Я же ощутила, как засосало под ложечкой. Паук и раньше не отличался эмоциональной стабильностью. Так что же будет теперь, после уничтожения собственного дома и потери матери?
Неловкое молчание прервал свист чайника. Ян занялся чаем, а я повернулась к Пауку, глядя ему в глаза. Не знаю, почему, но мне хотелось, чтобы он заплакал, разозлился или сделал хоть что-нибудь. Но мужчина молчал.
Нащупав его ладонь под столом, крепко сжала горячие пальцы. Внезапно появилась потребность немедленно увести маньяка из этого дома. Желание было странным. Неужели мне хочется защитить его? На его руках кровь нескольких десятков человек, Паук — хладнокровный убийца. Но тем не менее я жалела его и хотела уберечь от боли. Рационально? Нет. Просто по-человечески. Сейчас, сбежав от всего и всея, особенно остро ощущалось, как просто лишиться вещей, что ранее казались незыблемыми. Родители, друзья, привычный уклад жизни. Иронично, но ценить их мы начинаем лишь потеряв. А Паук живет так уже много лет. И несмотря на то, что это его собственный выбор, мне было жаль его.
Не удержавшись, я подалась вперед и быстро коснулась чуть колючей щеки поцелуем. Это касание словно вернуло мужчину в реальность. Моргнув, маньяк посмотрел на меня и на секунду в его глазах мелькнуло выражение растерянности, быстро, впрочем, сменившееся злостью.
Перед нами появились чашки с горячим чаем. Воспользовавшись моментом, я положила ладони на горячие керамические бока, делая вид, что увлечена погружением бумажного пакетика в воду. На самом деле, мне просто были нужны хотя бы пара минут, чтобы понять, как себя вести.
— А что с Анетой? Приехала на похороны? — хриплый голос маньяка прорезал тишину.
— Она была, — с напряжением проговорил Ян. — Уехала сразу после церемонии.
Понадобилась всего секунда, чтобы сообразить, что речь идет о сестре Паука. Еще один пункт в список интересных фактов о мужчине, который пытается меня убить.
— Не могу ее в этом винить, — в голосе Паука зазвучал металл.
— По крайней мере Анета приехала. Ты хоть понимаешь, в каком состоянии была мать, когда обнаружила, что ты исчез? Сначала дочь, потом и сын!
— Она прекрасно знала, что это неизбежно, — Паук откинулся на стену позади себя, словно непроизвольно увеличивал расстояние между собой и отцом. В его взгляде начинала сквозить ярость, тщательно, впрочем, подавляемая.
— Экий неженка нашелся! Как что не по нутру, так рюкзак на плечо и поминай как звали, — голос Яна зазвучал сильнее. В этот момент его лицо приобрело злое выражение, став особенно похожим на Паука. Сходство пугало и завораживало одновременнено.
— Ты прекрасно знаешь, почему мы ушли, — Паук подался вперед. Его пальцы судорожно вцепились в край столешницы. — И надеюсь отлично понимаешь, почему я не хотел вас больше знать.
— Йозеф… — отец поднял взгляд и в его глазах читался ужас пополам со страхом. — То, что произошло, было ошибкой.
— Ошибкой, которая повторялась сколько? Десять? Пятнадцать лет? — теперь Паук кричал.
Я съежилась на своем стуле, пытаясь казаться еще меньше. Разгон от спокойствия до истерики у маньяка занял всего пол-минуты. Не очень хороший признак. Первый раз в жизни я слышала, чтобы маньяк кричал. Он мог быть страшным, но никогда не позволял эмоциям так явно выйти наружу.
— Я пил. Много, много пил и раскаиваюсь. После того, как и ты от нас ушел… — старик запнулся и на секунду прикрыл глаза. — Уже двадцать лет ни капли. Ни капли, слышишь? — Ян внезапно вскочил на ноги и табуретка с грохотом полетела на пол. — Семь лет назад ты позвонил и что? Только чтобы обвинить нас с матерью в старых грехах? Ты даже не дал мне шанса что-то сказать.
— И что теперь? Ты хочешь, чтобы я поаплодировал тебе стоя, воспевая твою стойкость перед алкоголем? — фраза маньяка прямо таки сочилась сарказмом. — Знаешь, существуют вещи, которые не забыть и за двадцать лет. Тогда я звонил только ради мамы, чтобы убедиться, что с ней все в порядке.
— Я знаю, что был херовым отцом и мужем. Не знаю, как твоя мать осталась рядом, несмотря на то, что произошло, — внезапно, Ян успокоился. Теперь на нас смотрел просто очень уставший мужчина, который уже не один год борется с гнетущим проступком прошлого. — Не проходит и дня, чтобы я не жалел о том, что творил в те годы.
— Она слишком тебя любила. А ты ее загнал в могилу, — процедил Паук уже тише. От его слов веяло презрением, пополам с тоской.
— Как ты смеешь? Избалованный мальчишка! Мало тебя в детстве пороли, раз такая срань с языка срывается? — отец стукнул кулаком по столу, отчего чашки подпрыгнули, расплескав чай по столу.
Паук медленно поднялся. На месте оставалась только я, с испугом глядя на ссору двух мужчин. Судя по глазам маньяка, он был близок к тому, чтобы совершить что-то непоправимое. Было видно, как судорожно сжались его кулаки. В следующую минуту мужчина медленно, тщательно контролируя каждое слово, проговорил:
— По-твоему мало? Когда ты кидал в меня бутылки — этого было мало? Или заставил нагишом ночевать перед домом в декабре, после чего я чуть не умер от воспаления? Разве мало, что ты сломал сыну руку, когда ему было пять лет из-за того, что тот пролил чай? И неужели тебе кажется недостаточной мерой воспитания в наказание застрелить мою собаку у меня на глазах? А что ты скажешь о сломанных ребрах перед моим выпускным, когда тебе показалось, что у меня костюм «пидороватый»? И неужели это мало, избивать мать в наказание за мои проступки?
С каждым произнесенным словом, я чувствовала, как холод распространяется по телу. Хотелось мне узнать причины, почему отец с сыном так друг друга ненавидят? Пожалуйста, получите-распишитесь. Вот только легче не стало. Сочувствие к Пауку, потерявшему мать, стало вдвойне сильнее.
На кухне повисла тишина, прерываемая лишь тяжелым дыханием обоих мужчин.
— Прости меня, — произнес, наконец, Ян. Я видела как заблестели его глаза в свете лампы. — Прости меня, сын, за все, что я сделал.
— Мы боялись даже дышать в этом доме, боялись привлечь твое внимание. Мать плакала ночами, но ей было некуда идти. И после этого простить? Думаешь, даже пятьдесят лет трезвости изменят то, что ты сделал с нашей семьей?
Отец молчал, исподлобья глядя на сына. Я видела, как ярость борется в нем с чувством вины. Все-таки Седлаки были чрезвычайно похожи, по крайней мере характерами. Оба вспыльчивые и твердые.
На минуту в кухне повисла тишина. Теперь находится здесь было почти невыносимо. Неужели в этих стенах творилось столько зла? Неудивительно, что Паук стал маньяком, хотя я бы предположила, что он станет убивать мужчин, похожих на отца, но никак не женщин. С другой стороны, возможно он отождествляет всех с матерью, которая не сделала ничего, чтобы защитить детей. Вопрос показался интересным, но ответ на него мог дать только сам Паук.
— Сегодня мы переночуем здесь, а завтра уедем. Где похоронена мама? — внезапно спокойно сообщил маньяк, бросая на меня странный взгляд. Жалеет ли он, что я стала свидетелем их ссоры? Или так и было задумано?
— На кладбище, в Каменицах, — проговорил Ян, как-то разом сникая, а от злости не осталось и следа.
Глядя на старика, я чувствовала, как смешиваются в душе жалость и презрение. Второе, впрочем, пересиливало. Если все, что сказал Паук правда, то неудивительно, что его психика пострадала. Вопрос только в том, почему никто ничего не сделал? Где были учителя, социальные службы, соседи?
— Хорошо.
Маньяк сделал несколько шагов по направлению к двери и я тут же встала, не собираясь оставаться наедине с его отцом.
— Можешь идти в свою старую комнату. Мы ничего там не трогали, — глухо проговорил Ян. — Я принесу белье.
Паук протянул руку, за которую я с радостью ухватилась. Скорее бы оказаться подальше от этой кухни, наполненной образами прошлого!
Мы поднялись по узкой, темной лестнице наверх, мимо второго этажа ко входу на чердак. Комната под крышей оказалась маленькой и пыльной. Было видно, что уже несколько лет здесь не то, что не жили, но даже не заходили. Лампа, закрепленная на стене под потолком давала тусклый, желтый свет. Его было недостаточно, чтобы осветить темные углы, но хватало, чтобы оценить обстановку.
Прямо перед входной дверью виднелось небольшое чердачное окно. Сквозь грязное стекло пробивался свет луны, прочертивший бледную дорожку на пыльном полу. Доски потемнели от времени, став почти черными. Когда-то на полу лежал ковер. Теперь от него осталась лишь светлая проплешина.
Стены комнаты формировались скатами крыши, делая ее визуально меньше, но уютней. По правую сторону в углу располагалась большая кровать, застеленная серым покрывалом. Она утыкалась длинной частью в скат крыши и таким образом лежащий на ней человек был хотя бы с двух сторон защищен. Было легко представить угрюмого подростка, свернувшегося под тонким одеялом и непрерывного глядящего на дверь. Если Ян и впрямь был неадекватным чудовищем, то держу пари, он мог ворваться к сыну и посреди ночи.
Напротив кровати находился письменный стол, покрытый внушительным слоем пыли, над которым висели бумаги и рисунки. От двери их было плохо видно, но я решила обязательно рассмотреть на них утром. Было очень интересно хоть немного заглянуть за завесу внутреннего мира Паука и коснуться того ребенка, каким он когда-то был.
— Может, заночуете в комнате матери? — спросил Ян, оказавшийся за нашими спинами.
Мужчина держался чуть поодаль и старательно избегал взгляда на сына.
— Нет, — уверенно отказался Паук.
Маньяк сделал несколько шагов и оказался в центре помещения. От движения в воздух взметнулась пыль, от которой тут же засвербило в носу. По хорошему, прежде чем ночевать, здесь стоило прибраться, но я сомневалась, что сейчас подходящее время для наведения чистоты. Приходилось смириться, что эту ночь мы будем дышать пылью.
— Вот ведь упрямый, — посетовал Ян, но в голосе его не было агрессии, только усталость. — Простыни свежие, располагайтесь, как вам будет удобно.
— Спасибо, — поблагодарила я, принимая белье из рук мужчины.
— Ну, доброй ночи, стало быть, — пробормотал Ян.
— Доброй ночи.
Дверь закрылась, оставив нас наедине. Я неуверенно сделала шаг вперед и опустив простыни на кровать повернулась к мужчине. Маньяк застыл посреди комнаты, невидящим взглядом уставившись в окно. Ясно, что визит в дом родителей оказался большим испытанием, чем ему казалось. Хотелось что-то сказать, попытаться ободрить, но подходящие слова никак не находились.
— Как ты? — произнесла я наконец.
— Жить буду, — произнес Паук, оборачиваясь ко мне.
— Насчет твоей матери… мне очень жаль, — тихо прошептала я, не делая, впрочем попыток приблизиться или дотронуться до маньяка. Какое-то шестое чувство подсказывало, что это может кончиться плохо.
— Ничего не говори, — оборвал меня мужчина. — Сочувствие здесь неуместно.
— Почему? Это же твоя мама.
— Я сказал, что не хочу об этом разговаривать, — маньяк в два шага преодолел разделявшее нас расстояние и теперь его глаза оказались всего в нескольких сантиметрах от моих. — Кажется, мы договорились, что ты будешь жить по моим правилам, если хочешь и дальше видеть солнце. Так вот одно из них — если я не хочу разговаривать, то ты будешь молчать.
Жесткие слова ударили не хуже хлыста. И если всего минуту назад в душе росло сочувствие, то теперь оно сменилось жгучим гневом. Не успев осознать, что делаю, я подняла руку и залепила Пауку сочную пощечину. Звук получился громким, словно выстрел. Рука отозвалась немедленной болью, равно как и спина, все еще не готовая к резким движениям. На смену злости пришел страх. Взглянув на разом потемневшие глаза мужчины напротив, я непроизвольно сделала шаг назад, словно это могло меня спасти.
Паук медленно коснулся щеки, даже в тусклом свете наливавшейся краснотой. В следующий момент сильный толчок отправил меня на кровать. От удара предмет мебели протестующе скрипнул, а спина взорвалась болью. Крик оказался заглушен горячей ладонью, а тело прижато к пыльному покрывалу Пауком. Вторая рука мужчины с легкостью поймала мои запястья и завела их за голову, лишая возможности сопротивляться. Боль и злость придали сил и я со всей силы укусила маньяка за ладонь, надеясь хоть на секунду ослабить его хватку.
— Хочешь помериться силами, малышка?
Горячий шепот у уха вызывал мурашки по коже. В следующую секунду на мочке сошлись зубы Паука, вызвав стон боли, успешно заглушенный ладонью.
— Я всегда буду сильнее, — горячий язык скользнул по чувствительной коже вокруг уха, постепенно спускаясь ниже. Спустя секунду последовал еще один укус, на этот раз на горле. — Никто не смеет жалеть меня, — места укуса коснулись нежные губы, невесомыми поцелуями очерчивая пострадавшую область. — Ты должна подчиняться мне, малышка.
Я замерла под Пауком, отчасти от боли, а отчасти загипнотизированная его действиями. Гнев никуда не ушел, хоть его и потеснил страх пополам с непрошеным возбуждением. Как он смеет думать, что способен управлять моей жизнью? Пусть я потеряла все, но сила воли никуда не делась. И если под его правилами Паук понимает полное и безоговорочное рабское подчинение, то пусть лучше убьет. Ярость поднялась вновь, смывая доводы разума.
Удостоверившись в отсутствии сопротивления, маньяк отнял руку от моего рта. Я незамедлительно воспользовалась этим, чтобы проговорить:
— Вижу, что ты недалеко ушел от собственного отца. Причиняешь боль тем, кто от тебя зависит и чувствуешь себя героем?
Слова прозвучали резко и зло, совсем так, как мне хотелось. Вот только в следующий момент я поняла, что перегнула палку. Но было уже поздно.
— Не смей сравнивать меня с отцом, — почти прорычал Паук прямо мне в лицо. Его ладонь с силой сжалась на запястьях, причиняя немалую боль.
— Тогда не веди себя как мудак, — прошипела я, пытаясь не выдать, как больно в эту минуту спине и рукам. Злость и страх плескались внутри, грозя вырваться наружу слезами.
Секунду мужчина смотрел мне в глаза и я отчетливо поняла, что совсем скоро могу умереть. Время словно замерло. Лишь сердце, бившееся как мотылек о стенки банки давало понять, что секунды все так же тикают. Горячее дыхание Паука касалось моего лица и с каждым мгновением становилось все страшней. Наконец, маньяк резким движением выпустил запястья из стальной хватки и одним текучим движением поднялся. Я тут же подалась вперед, не желая оставаться на спине. Паук же, не оборачиваясь, в несколько шагов достиг двери и почти вылетел из комнаты.
Я осталась одна. Сбившееся дыхание было единственным звуком, нарушавшим тишину чердака. Злость быстро ушла, сменившись ужасом. Что теперь будет? Очевидно, что Паук в ярости и это так или иначе отразится на мне. Чувство вины за произнесенные оскорбления было проснулось внутри, но тут же смылось отчаянием. Все внутри кричало, что нужно убираться отсюда подальше, чтобы не стать объектом гнева маньяка. Но я четко осознавала, что не могу так поступить. Мы дали друг другу слово, что будем вместе и найдем Ганса. Побег станет предательством по отношению к Пауку, который пожертвовал собственным домом ради меня.
Ситуация становилась безвыходной. Инстинкт самосохранения требовал немедленного отступления, тогда как чувство благодарности не давало нарушить слово, данное мужчине. Нет, пути назад не существует.
Я поднялась на ноги и занялась обустройством ночлега. На пол полетело пыльное покрывало. Вместо него на матрац легла белоснежная простыня, пахнущая стиральным порошком и сыростью. Двигаться оказалось неожиданно тяжело. К боли примешивалась еще и ограниченная подвижность. Похоже, кроме кожи, Ганс задел несколько мышц. Раньше я не обращала внимания на то, что поворачиваться стало гораздо сложнее, занятая вопросами выживания. Но теперь, по мере восстановления, становилось очевидным, что последствия могут быть серьезней косметических.
Когда с кроватью было покончено, я замерла на месте, прислушиваясь. В доме царила тишина. Паук либо ушел, либо сидит тихо где-то в темноте, обдумывая, как будет меня убивать. От этой мысли по коже прошлись мурашки.
По всей видимости, ждать убийцу бессмысленно, а значит нужно ложиться. Тяжесть прожитого дня разом навалилась, стоило лишь о ней подумать. Погасив свет, я свернулась калачиком на кровати, вдыхая запах старого дерева и пыли. Несмотря на усталость, сон не шел. Мысли беспрестанно возвращались к ссоре с Пауком и к его словам о подчинении. Обида вернулась, вызывая невольные слезы.
Привыкай, Кристи, ты сама выбрала этот путь. Что будет дальше? Сколько еще продлится моя непонятная, изломанная жизнь и чем она закончится? Даже если мы с Пауком найдем Ганса, что сейчас кажется маловероятным, то как быть после? Я — калека. Пусть даже руки и ноги у меня на месте, но это не меняет факта, что Паук больше не хочет меня касаться. После смерти Ганса, что за отношения установятся между нами? Извращенная дружба или платоническая страсть? А может, маньяку просто надоест со мной возиться и он найдет себе новый объект обожания?
Мысль болью отдалась в сердце, подстегивая новую порцию слез. Словно в ответ на невысказанные вслух предположения, в тишине комнаты раздался скрип открываемой двери. Сердце застучало быстрее, разгоняя последние признаки сна. Я настороженно прислушалась к негромким шагам, а затем к шороху снимаемой одежды. Вскоре кровать заскрипела, приноравливаясь к тяжести мужского тела.
Я попыталась отодвинуться, но сделала это не слишком удачно, так как спина отозвалась порцией острой боли. Мне не удалось сдержать чуть слышный стон, который тут же привлек внимание Паука.
— Ты в порядке? — голос мужчины звучал напряженно.
— Все нормально, просто спина болит.
— Ложись на живот. Нужно сменить бинты и нанести мазь, — проговорил Паук, садясь на кровати.
Я хотела было возразить, но потом решила, что маньяк прав. Становиться беспомощной обузой не хотелось, тем более что боль и впрямь усиливалась. Не стоило так активно скакать со свежезашитой спиной. В комнате загорелся свет и я уткнулась лицом в подушку. Паук чем-то шуршал на другом краю комнаты. Послышался треск разрываемой упаковки, а затем звон стекла. Через несколько минут мужчина вернулся и кровать вновь зашаталась от его веса.
— Подними руки, — скомандовал он.
Горячие пальцы коснулись ребер и задрали футболку до самых плеч. Кожи коснулся прохладный воздух чердака, отчего я вздрогнула. Паук быстро развязал бинты на спине, с особой осторожностью отдирая нижний слой, приклеившийся к ранам. Было больно. Слезы вновь закапали на подушку, но мужчина этого видеть не мог.
— Прости меня, малышка, — тихий голос Паука разорвал тишину.
Мягкие ладони легко заскользили по спине, нанося холодящую мазь. От нее действительно становилось легче и боль начала уходить. Я сразу поняла, чему адресовано это «прости».
— Все в порядке, — прошептала я, не найдя других слов. — Это я не должна была говорить о твоем отце.
— Не в порядке, — возразил Паук, продолжая поглаживать спину. — Я… был неправ.
Признание звучало так дико, что я даже подумала на секунду, что это сон. Маньяк признал, что ошибался? Кажется, мир в эту секунду действительно может перевернуться. Надо было сказать что-то умное и подходящее, но Паук опередил меня.
— Ты единственный человек за последние двадцать лет, которого я могу назвать близким. И я боюсь тебя потерять.
В этих словах сквозила беззащитность, от которой хотелось плакать. Сегодняшний день и впрямь оказался богат на чудеса.
Я села в кровати, повернувшись лицом к Пауку. Мужчина выглядел устало. Сейчас на его лице не было масок, лишь чистые эмоции. Его признание всколыхнуло внутри то, что созрело уже давно. Я нуждалась в маньяке так же сильно, как и он во мне. И ощущение взаимности порождало невообразимое чувство облегчения, смешанное с эйфорией.
— Я люблю тебя, — слова сорвались с языка сами, оставив после себя горьковатое послевкусие.
— Почему? — Паук выглядел удивленно. Его глаза неотрывно следили за моими, словно пытаясь в них найти ответ.
— Разве для любви может быть причина? — я тихонько рассмеялась, осторожно скользя пальцами по линии его подбородка.
— Ты же понимаешь, что от этого ничего не меняется? — голос мужчины потяжелел. — Я тот, кем являюсь. Не стоит строить иллюзий.
— Я знаю.
— Моя малышка, — Паук скользнул ладонями по предплечьям, а затем мягко притянул к себе.
Я прижалась к сильному телу, чувствуя, как все переживания смываются всепоглощающей нежностью. Такого спокойствия и удовлетворенности не было уже очень давно. Макушки коснулся невесомый поцелуй, отчего по венам разлилось тепло. Хотелось обернуться в мужчину рядом, спрятаться в его объятиях и до скончания веков просто слушать биение его сердца под щекой.
— Нужно закончить перевязку, — Паук мягко отстранил меня от себя. — Ложись.
Я послушно вернулась на место, ощущая, как счастье постепенно заполняет душу. После вечера наполненного спорами и ненавистью Паук подарил мне самое важное — ощущение нужности.
Мужчина наложил бинты и, погасив свет, лег рядом. Я приподнялась на локтях, чуть нависнув над маньяком. В темноте было не разобрать деталей, а потому предстоящий разговор должен был стать проще. Раз уж сегодня вечер откровений, то почему бы не добавить к ним еще одно?
— Есть вещь, которую мне очень нужно знать, — горло перехватило от волнения. В воображении все было проще.
— Какую? — я не увидела, но почувствовала, как напрягся Паук.
— Пожалуйста, пообещай, что ответишь честно. Это важно для меня, — сердце забилось с новой силой, отдаваясь в горле.
Паук секунду помолчал, а затем проговорил:
— Обещаю, — восторга в его голосе слышно не было.
— Я… — простое и логичное предложение, сформулированное в мыслях куда-то улетучилось, уступив место панике. — Мне просто нужно знать, неважно, каков будет ответ.
— Ответ на что?
— Ты… тебе всегда нравилась моя кожа, — сбивчиво начала я. — Теперь я калека. Шрамы никуда не уйдут. И ты… — на этом решительность закончилась. Ох, не стоит ставить себя в глупое положение, не так уж это и важно. — Ладно, просто забудь. Давай спать.
— Нет, — Паук обхватил меня рукой за плечи, не давая отстраниться. — Договаривай.
Я вздохнула, понимая, что вопрос все-таки придется задать.
— Ты все еще хочешь меня?