- Так... тогда и ребят прихватить?
- Забирай и ребят!
- Ну, д-душа! Ну, по-русски! Значит так. Сейчас выходим на трассу. Там попутку. А к завтраку здесь. Только это... Сувенирчиков пару? Для братьев?
- А бери! - отмахнул Александр. - Забирай! Отпущающи ныне...
Баянист выбрал для братьев две пол-литры дешевой "Московской" - что для внутреннего употребления. Выставил их в коридор, возвернулся и начал карманы свои выворачивать, говоря, что для братьев не жалко, заплатит! Он стоял, ало-шелковый, лысый, кудрявый, и выбрасывал-сеял пригоршни лепестковых алюминиевых филлеров, комкал форинтовые бумажки, а еще почему-то все замусорил семечками. Тыквенными. Вывернул задний. Паспорт открыл. Пролистал и нашел: "Вот ты где! - Развернул и на полочку. - Три рубля!" - И мылом придавил, чтобы сквозняк не унес.
Паспорт выбросил.
Александр рванулся и сел меж кроватей.
- Дядя Гена...
Баянист повернулся и стал уходить. Хоть и к братьям, но пол-литры сжимал, как гранаты. Как под танк уходил. Навсегда.
- Дядя Гена! - орал Александр. Отдыхал, свесив голову...
- А я? - надрывался. - И меня забирай! К ебеням!
И в порыве поднялся.
Вышел.
Добрался до лестницы.
Нехорошая музыка наполняла пролет. Он взялся за выгиб перил.
Как по трапу, навстречу всходил некий шейх с роскошными усами. Халат с монограммой и львами в короне перевязан шелковым поясом с кистями. Тапки на черноволосых ногах загибались золотыми носами. Эмир! Тоже нес литр - но шампанского. Из подмышки сиял запечатанный куб сигарет, а другая рука, как ящик с инструментом, сжимала рукоять невиданно огромного транзистора, который струился и мигал огоньками, соответствуя ритму песни, где парижскую драную кошку то и дело перебивал некто вкрадчивый, то побуждающий, то укоризненный, бархатный, очень порочный:
Ah! Johnny...
Щурясь от дыма своей "Dunhill", эмир спросил:
- Сърбский ёб... Канс-ду?
- Найн, - мотнул головой Александр.
- Нихт гут. - С пресыщенным выражением эмир замотал головой, сей экзотичный способ Александру явно не рекомендуя: - Сърбский ёб фюнф ярэ! Зе-е-ер шлехт... Русский!
- Русский?
- Русский - экстра гут! А-а! Меньш, их бин глюклих!..?
И растворился в дыму эйфории.
На обратном пути Александр запнулся о складку, которую выделал кто-то на крутом повороте, не унизясь расправить. Он лежал, прижимаясь щекой к безответной полоске. Было ему экстра гут. И никто не тревожил. Но люди нашли...
"Только за смертью его посылать!" - сердилась Рублева, отбирая бутылку. Он не давал и смеялся: "А знаешь ли, - спрашивал, - русский ёб?" "Ну, конечно же знаю, мой мальчик. Я же исконная", - уводила куда-то в обнимку по-доброму. Потом он стоял у стены, припадая щекой и ладонями. "Не в этом, Аглая..." - Потому что он помнил, где что у него. Что паспорт и форинты во внутреннем слева, а ключ не в трусах, ключ, он в правом наружном. "Не в этом, тебе говорю!" - голос он повышал, потому что не мог же настолько ужраться, чтобы засунуть в трусы себе ключ, да к тому же и с биркой в виде большого яйца - лакированного и с резиновым ободком поперек. Вдруг его осенило:
- Да зачем он? Когда там незаперто... Слышишь?
Кротко голос ответил:
- Ну, воля твоя...
Его бережно застегнули.
Отпустили.
Ушли.
Отслоившись от стены, он еще постоял, подержался - у бездны на краю...
Он не запомнил, как обрушился.
* * *
Его перевернули и трясли. От этого сначала проснулась, наполнившись болью, голова. Тряс Комиссаров, повторяя на неизвестном языке: "Чэ-Пэ! Чэ-Пэ!"
Александр разлепил глаза.
Он был размножен надвое в нависших зеркальных очках.
Лица на Комиссарове не было.
Александр поднялся - уже почему-то в пиджаке, в ботинках... Пошатнулся и был удержан.
- Что случилось?
- Тс-с. Тихо! Что это? - Комиссаров предъявил советский паспорт в раскрытом виде. Фото было сосредоточенным - при галстуке. Фамилия, имя, отчество слегка размылись, но он напряг глаза. Гребенник Геннадий Иванович...
- Баянист!
- Почему под раковиной?
- К сербским братьям уехал...
Комиссаров сунул паспорт в карман и поднял его на ноги:
- Идем.
Тяжелый, послепраздничный дух в коридоре.
На повороте слегка занесло.