О*** поджидала снаружи.
- Зачем ты так о Солженицыне? У нее муж культурный атташе. Но ничего! Авось все образуется. Сейчас мы все поедем в один дом, и там...
- Кто мы?
Она повернула голову. Из черной "Волги", улыбаясь, показывал ладонь его знакомец, оставшийся без имени. Историк. За рулем, а рядом Хаустов.
- Нет-нет, - сказал он. - Не знаком.
- Ты знаешь Фелика. Ну да, ну да... конечно. И тем не менее! Он умный, чуткий, тонкий человек. И он страдает! Почти метафизически. Ты помнишь у Достоевского? От невозможности любить... Поедем.
Он отдернул:
- Я не могу.
- Но Андерс! Там тебя хотят! Отказывать нельзя.
- Я ангажирован. Свидание. И верное притом.
- Но это просто, прости, инфантилизм. Тебе же не четырнадцать.
- Конечно, нет. Сосем и лижем.
- Что-о?..
Он усмехнулся, и она пришла в себя:
- О Господи! На карте будущность, а он!..
Он сделался серьезным.
- Кто Number One? в этой стране ты знаешь?
- Ну?
- С внучкой имею рандеву.
- С внучкой кого?
- Вот именно.
- Да ты с ума сошел!
- А нянчил внучку, знаешь, кто? Андропов. На руках, можно сказать, росла. Да-да - Юрий Владимирович. Посол Советского Союза в Венгрии. Во время событий судьбоносных. Сейчас он, правда, на другой работе, но, как твой Фелик знает, не менее ответственной... Приятных развлечений. Мое почтение.
"Волга" осталась с приоткрытой дверцей, а критик О*** с открытым ртом.
* * *
Игра воображения, внезапный взрыв. Но не на сто процентов. Нет, не всецело. Поскольку рандеву имело место. В кафе-кондитерской "Верешмарти" на одноименной площади. Он шел, в свете витрин сверяясь с мятой вчерашней салфеткой, на которой был набросан маршрут - серым карандашом для век.
Так. Площадь с памятником. Столетние деревья. Дом, как на Невском. Под фронтоном шесть полуколонн, венки под ними, ниже факельные фонари, прикованные к стенам, освещают занятые столики на тротуаре. Войдя в кафе, он обратил на себя лестное внимание пожилой дамы, набеленной и в черном шелковом тюрбане, которая как раз вбирала полную ложку взбитых сливок морщинисто-крашеным ртом.
"Fin de siecle"? царил внутри. Картины в тусклых рамах, отблески свечей на темных сюжетах - боги и герои, быки и простирающие руки девицы в одеждах бледных и запятнанных: о, Петербург...
Иби оказалась в дальнем зале. Впервые появилась в юбке - возможно, после вчерашних затруднений в ее "Трабанте". Слегка покачивая ногой в темном чулке и плоской туфле, читала книжечку. При свете палевой свечи в хрустальном подсвечнике. Шелковый платок в кармашке пиджака, воротничок приподнят. На плюшевом сиденье, облокотясь на мрамор с кофе в фарфоре и розой в целлофане. Белой.
Согласно местному обычаю при встрече, он ее поцеловал.
- Я опоздал, прости.
Иби взглянула поверх оправы своих очков.
- Тебе не очень хорошо? Садись.
- Минуту, - сказал он. - Закажи мне то же самое...
Это было внизу.
В зеркале мелькнуло чужое бледное лицо. Дверь на обороте была расписана, как комикс. Он повесил пиджак, ногой откинул сиденье и кулаком уперся в кафель. Навстречу самодовольно просиял унитаз. Тяжелея лицом, он напряг диафрагму. Его тошнило натощак. Пена подскочившей кислотности, а после желчь. Надсадная, психологическая рвота. Желудком их не выношу. Наверное, это и называют - утробный антикоммунизм. Он выпрямился и вздохнул. Головная боль прошла. Еще мгновение, и появилось предвестие эйфории. Он снял пиджак с двери и рассмотрел ее изнанку - бесцензурную. Графика шариковых ручек. Надписи были непонятны, но в целом можно было сделать вывод. Анальный лейтмотив смелее, чем в Москве. Гомосексуалисты выше держат голову. Все остальное, как в сортире на Столешниковом. Он вышел к зеркалу и вынул носовой платок. Смочил под краном, вытер рот. Вынул расческу, причесался. Виски были в испарине. Глаза запали. Скулы украшала щетина, как раз трехдневная. В кармане завалялся чуингам. Слегка перегоняя желваки, как бы с надменным и отрешенным видом он поднялся на поверхность. Над столиком с его розой нависал некто скуластый и вислоусый. Он поднял синие глаза, и Александр улыбнулся ему нехорошо. Синеокий развел руками удалился.
- Мерси, - сказал он, придвигая кофе. - Кто сей?
- Компатриот.
- Интересовался?
- Тобой.
- Как, то есть?
- Спрашивал, не югослав ли ты. Как ты себя чувствуешь?
- Прекрасно. Венгром...
- Я рада, - улыбнулась Иби. - Но лучше чувствуй себя русским.
- В том-то и дело. В том-то все и дело, что русским чувствую себя, лишь только перевоплощаясь. Всечеловечность, что ты хочешь. А ты невыносимо элегантна. И вообще такой амбьянс, что зарыдать и мордою об мрамор. Что ты читаешь? Можно?..
Узкая и тонкая, книжечка была в ледериновом переплете с полустертым золотым тиснением. Гид по Будапешту 1936 года. По-английски. Он раскрыл и прочитал:
- Would you like to spend a Royal Time in Budapest? Yes, I would, сказал он. - Why shouldn't I...? Откуда у тебя это ретро?
- Дома нашла.
- Если да, - читал он дальше вслух, - то следуйте программе, которая была разработана составителем сего буклета в связи с визитом, Принца Уэлльского и отмечена первой премией на конкурсе. День первый, утро... (Он перекинул страничку.) После обеда... Прогулка по главным улицам центра, чай в "Джербо". Поездка по Дунаю либо в моторной лодке, либо в "Софии" прогулочном катере люкс. Вечером цыганская музыка (дирижер Имре Мадьяри) на террасе ресторана "Гундель", где бассейн с волнами, или в саду на крыше отеля "Ритц". Затем - в кабаре "Мулен-Руж"...