Подтверждая, Комиссаров кивнул не без скорби:
- Даун...
- Тоже с нами?
- А без него ребята ни в какую. Ударник! Царь и бог. Видишь, расплакался пацан. От счастья, не иначе. Сам-то, наверно, и на Красной площади ни разу не бывал, а тут вдруг зарубежные гастроли...
Сквозь толпу к вагону привели самую маленькую из "звездочек" - девочку с косичками. Папа нес ее чемодан, а мама школьный портфель, из которого торчало горло литровой "Посольской" водки.
Посадка началась.
Утирая слезы, провожающие кое-где украдкой крестили состав творческой группы, по поводу которого Александр не скрыл свое частное мнение:
- Все же маловато интеллигенции.
- Искусство, Андерс, принадлежит народу! Знаешь, кто сказал? Уходит в толщу масс и появляется оттуда же. Ладно! - Комиссаров хлопнул по хлорвиниловой папке. - Присмотри, будь друг, за паспортами. Мне по начальству. Инструктаж!
Он вышел.
Заполнившись, вагон притих. Из дальнего купе донесся перебор баяна и бывалый русский голос, пьяно-задушевный:
Я уходил тогда в поход
В далекие края.
Рукой махнула у ворот
Моя люби-мая...
Ящичек пепельницы висел вверх дном. Александр насадил его на крючки, откинул крышечку и снял об алюминий сигаретный пепел. Потом расставил пальцы - они слегка подрагивали.
- Здоров! - вошел в купе ударник-даун. Он весь сиял и был в подтеках слез. - В твое окошко можно посмотреть? Волик меня зовут. Тебя?..
- Александр.
- Дай пять!
Александр протянул руку, которую, пожав, ударник развернул ладонью кверху - как хиромант.
- Три линии...
- А разве не у всех?
- У всех. А у меня одна! Смотри... Линия жизни!
Другие у него, действительно, отсутствовали - ни сердца, ни судьбы. Жизнь в чистом виде. И трудовые ногти с каймой. Спрятав свою однозначную руку в карман штанов, даун подошел к окну.
- Тебя не провожают?
- Нет.
- А ко мне мама должна прийти... Не видел? Фикса у нее? Красивая такая? Ой, мамочка! - с отчаянием вскричал он. - Вокзал поехал!..
Всхлипнул и прильнул к стеклу.
Провожающие шли за ними, глядя в окна и махая. Некоторые побежали, отставая по одному и продолжая махать вслед.
Александр выложил локоть и высунулся.
Волосы снесло, он поправил, их снесло снова. Щурясь, он подставил лицо этому ветру конца апреля - надежно, плотно, необратимо теплому. С щемящим привкусом гари. Весна! И дальняя дорога. Открылся вид на юго-западную окраину, и на дымно-осиянном горизонте сверкнула искра высотки МГУ на Ленинских горах - могила оставленной там юности. На первом курсе он однажды пришел оттуда - через все это пространство, через пустырь с погибшей речкой Сетунь - к этой вот насыпи, летящей под окном. Вцепился в мимоезжий поезд и соскочил лишь в Переделкино - пока держали руки. Спонтанно - как в то время говорили. Немотивированно - говорят теперь...
Даун ударил лбом в стекло и заревел с таким отчаянием, как будто с корнем выдрали его:
- Домой хочу! Кондуктор! Нажми на тормоза!..
Рыдал и упоенно бился о крышку умывальника, отпихивая руку Александра.
Из коридора заглянула девушка. Та самая - со ртом. Мамаева. Вся в черном - чулки, и мини-юбка, и блестящая рубашка с поднятым воротником. Отдула обесцвеченную челку. Блондинкой она была не настоящей - со смугловатой гладкой кожей. Карие, горячие глаза. И с неожиданным разрезом.
Миндалевидным.
- Чего он разрывается? - Алые сапоги переступили исцарапанный металл порога. Она наклонилась к дауну, юбка была в обтяжку...
- Ну что ты, родненький? Бо-бо кто сделал?
- Никто не сделал, - смутился Александр. - Просто не понимает он...
- Чего, мой маленький, не понимаешь? Сейчас тебя тетя объяснит...
Александр сказал:
- Того не понимает, что домой возврата нет.
Этот пафос а ля Томас Вульф вышел у Александра непроизвольно и заставил внутренне скривиться, но девушка внезапно оценила: исподлобья такой был брошен ему взгляд.
- Иди взгляни, - сказала она, - на голубое и зеленое. Я его в чувство приведу.
Он вышел в коридор.
Прислушиваясь к материнскому гульканью Мамаевой, он смотрел в окно на серое, на подсыхающее, на улетающее Подмосковье. Налетела с воем платформа Переделкино. За шлагбаумом остался лобасто-облысевший человек пятидесяти лет в очках и с сеткой, полной в одиночку выпитых бутылок. Из отдаленного поселка писателей нес их на сдачу в пристанционный магазин, и был у самой цели приостановлен поездом, пронесшим мимо Александра - когда-то его ученика.
За спиной раздался гневный возглас. Обернувшись, он столкнулся с Мамаевой:
- Тоже мне малыш! Он что, с приветом? К нему по-человечески, а он вдруг вынимает!..
Фыркнула и удалилась - упругая.