Мы живем здесь, слава богу, не худо, занимаемся дельно; в госпиталях, где теперь сестры, идет прекрасно. Бакунина, очерненная у вел[икой] княг[ини1 Стахович, ездит с транспортами до Перекопа; труды дороги, ночи в аулах, постоянное наблюдение за больными ей нипочем-редкий характер; нельзя не уважать. Тоже и Карцева, которая, не помню, при тебе или без тебя, была у нас в Ораниенбауме; несмотря на то, что мала ростом, так славно работает в госпиталях, что любо смотреть. Теперь только я узнал все интриги и сплетни общины, - нечего сказать, уживчивы женщины! Но утешительно то, что есть еще нравственная власть, которая выше интриг и сплетен; надобно только ею уметь распорядиться.
Не завидуй: я написал об общине к Раден три листа, а тебе один; не расчел времени и теперь спешу (Упоминаемое здесь письмо к Э. Ф. Раден не обнаружено.).
No 38.
17 октября [1855 г.]. Симферополь.
(Подлинник письма No 38-в ВММ (No 15647) на четырех страницах; конверт без адреса; весь первый абзац текста перечеркнут наискось А. А. Пироговой)
Погода здесь стоит еще чудесная. Ночи холодны и морозит, но днем жарко и сухо. Ничего еще нового здесь; войска беспрестанно меняют позиции. Продолжаю заниматься попрежнему, обливаться водою в татарской бане и есть виноград. Стол у нас роскошный по милости д-ра Тарасова (Вас. Ив. Тарасов (1822-1868) - врач Крестовоздвиженской общины; о деятельности его в общине в дальнейшее время - в Историческом обзоре и в письмах П. к Е. М. Бакуниной ), который живет с нами и имеет своего повара. Вино, сигары и проч., посланное от тебя, получил все сполна. Коле посылаю письмо, которое оттянуло у меня время и от твоего письма; да ты за это не рассердишься.
Обермиллер пишет из Николаева - тоже ничего нового. Корабли стоят около, но еще покуда, после взятия Кинбурнской косы
(Сильная неприятельская эскадра подошла 3 октября 1855 г. к Кинбурну укрепленному селу на узкой, низменной, песчаной полосе между Днепровско-Бугским лиманом на севере и Черным морем на юге. Гарнизон состоял из 1400 еще не обученных новобранцев. После одновременной атаки с суши и моря укрепление вынуждено было сдаться 4000-му отряду нападавших.), ничего не предпринимают.
Северную сторону бомбардируют слегка, так что мало раненых, но мы еще здесь и со старыми ранеными не умеем справляться, все еще 2000 слишком.
Наконец, Стахович уезжает, и Хитрово делается старейшею; это - не Стахович; каждый вечер она и Карцева приходят ко мне, и мы вводим всевозможные крючки, чтобы ловить госпитальных воров; Карцева просто неутомима, день и ночь в госпитале; и варит для больных, и перевязывает, и сама делает все, и всякий день от меня выходит с новыми распоряжениями. Несмотря на то, еще мы не успели поймать, отчего куриный суп, в который на 360 человек кладется 90 кур, таким выходит, что на вкус не куриный, а крупой одной действует, тогда как сестры варят меньшее количество и меньше кур кладут, а вкус лучше; уже мы и котлы запечатывали, все не помогает, а надобно подкараулить; право, жалко смотреть; дают такое количество, что можно бы было чудесно кормить, а больные почти не едят суп.
Прощай, моя душка. Твой. Отошлю 21 октября.
20 октября.
Наконец, Стахович с первым отделением сестер уезжает сегодня. Теперь я еще более, чем прежде, убежден, что женщины между собой ужиться не могут; нельзя себе представить эту сеть интриг и смут, которые господствовали до сих пор в общине; когда я теперь разобрал всё в подробности, то я ужаснулся. Не знаю, что вперед будет; но я вижу теперь, по крайней мере, что есть сестры, которые действительно одушевлены желанием исполнять свои обязанности и достаточно просвещенны, чтобы понять их святое назначение.
Не знаю, довольна ли велик[ая1 княг[иня] или нет, но я ей чрез Раден высказал всю правду и написал, как я смотрю на общину. Шутить такими вещами я не намерен; для виду делать только так же не гожусь; итак, если выбор вел[икой] кн[ягини] пал на меня, то она должна была знать, с кем имеет дело. Теперь покуда так идет в общине, что любо смотреть. Карцева день и ночь в госпитале. Хитрово - не Стахович; сама ходит на дежурство; не стыдится скатывать бинты и перевязывать больных и не величает себя превосходительством, как Стахович; за то и не будет называться, и не хочет быть главной начальницей общины, а просто старейшей сестрою. Поговори об этом с Раден и узнай, как она думает.
Мне бы не хотелось, чтобы мои заботы об общине, в которой я вижу прекрасное будущее, остались втуне. Если хотят не быть, а только казаться, то пусть ищут другого, а я не перерожусь [...].
Получил сейчас твое письмо (20 окт[ября]) от 11 окт[ября]. На дворе такая жара, как в июле месяце
(В те самые дни, когда П. писал эти строки, к нему явился за врачебным советом назначенный учителем в симферопольскую гимназию Д. И. Менделеев. Из Петербурга М. уехал для лечения болезни. Перед отъездом он был у проф. Н. Ф. Здекауера, который предложил ему показаться в Симферополе. П. В письме Здекауера к Николаю Ивановичу описывалось состояние здоровья М. и высказывалось опасение, что молодой учитель проживет не больше 8-9 месяцев. П. осмотрел М., "надавал" ему советов, как себя вести и, возвращая письмо своего ученика и друга, сказал: "Сохраните это письмо и когда-нибудь верните Здекауеру. Вы переживете нас обоих". Советы П. и благотворный южный климат быстро восстановили здоровье М. Вспоминая П. впоследствии, гениальный химик говорил: "Вот это был врач! Насквозь человека видел. Он сразу мою натуру понял" (В. Е. Тищенко, стр. 12 и сл.; М. Н. Младенцев и В. Е. Тищенко, стр. 110).
No 39.
Симферополь. 28 октября [1855 г.].
(Подлинник письма No 39 - в ВММ (No 15648) на трех с половиной страницах; на конверте только: "Александре Антоновне Пироговой".)
Сегодня сюда ожидают государя, и все в ужасном движении; по улицам скачут и бегают; фонари зажигаются, караульные расставляются; неизвестно, сколько времени он здесь пробудет, куда отсюда поедет. Горчаков уже здесь. Все мои представления о госпиталях и т. п., которые до сих пор не были исполнены и лежали в главной квартире, вдруг явились сюда на сцену, по крайней мере, на бумаге. Чуток русский человек; посмотрим, что дальше будет.
Община, слава богу, пошла на лад, как нельзя лучше, после отъеэда этой, которая так долго величалась главной начальницей. После молебна прошлое воскресенье я представил сестрам их старейшую сестру (я предложил вел[икой] княг[ине] уничтожить чиновническое имя - главной начальницы, а называть просто старейшею сестрой) Хитрову и просил их жить в мире и согласии, уверяя, что отныне дела общины будут решаться без лицеприятия и по полной справедливости старейшею вместе с духовным пастырем, и с другими старшими сестрами и мною, разумеется, покуда я здесь,- коллегиально.
Погода здесь до сегодня стояла превосходная. Вчера начался ветер и ночью легкий мороз, но днем на солнце все еще тепло и жарко. Виноград начинает исчезать. Окачиваться продолжаю по-прежнему, но не в татарской, а в русской бане. О неприятеле ничего не слыхать, как будто бы здесь его и не было; и он и мы в полном бездействии; раненых, исключая старых, почти нет, но больных много: всё поносы и лихорадки (Д. И. Менделеев писал 19 октября друзьям о состоянии Симферополя в это время: "Невеселая жизнь выпала мне на долю, да, правда, веселья я не искал - хотелось спокойствия, маленьких удобств. Ни того, ни другого не имеют почти все жители Симферополя; главная причина всего страшнейшая дороговизна и теснота... Библиотека гимназии очень бедна, да и ту вывозят для всякой безопасности... Погода чудная, какой нет в Петербурге и в июне. Есть близ самого города прекраснейшие местности... между домами мелькают чудные виды, которые красит синева южного неба... Впрочем, вся местность, начиная от Перекопа, опустошена, нигде не видно травки - всю съели волы, верблюды, везущие страшно бесконечные обозы раненых, припасов и новых войск... Везде [в городе] лазареты... Пыль страшная, так что и выходить не хочется... Часто приходится слышать запах лазаретов и дым оттого, что жгут за городом падаль и везут нечистоты" (М. Н. Младенцев и В. Е. Тищенко, стр. 113 и сл.).
О киевском имении напиши поскорей в подробности всё, что знаешь, и особливо адрес, куда я должен прибыть, в самый ли Киев, или в другое место, и где могу встретиться с Витгенштейном (О покупке имения сильно хлопотала А. А. Пирогова.).
Если бог даст, буду жив и здоров, то через месяц выеду отсюда; а покуда, после отъезда государя, поеду в Перекоп, возвращусь назад, отправлюсь в Бахчисарай, заеду на Северную сторону Севастополя и потом приеду опять в Симферополь, а отсюда уже отправлюсь далее в Россию осматривать по дороге госпитали. Ты же письма твои все адресуй до того, т. е. до конца ноября, все в Симферополь.
О политических делах, о том, что делается вне Симферополя, мы ничего не слышим и ничего не читаем, да и нечего читать, потому что, верно, ничего хорошего не начитаешь. Только то слышно, что Николаев порядочно укрепили, а неприятельские суда после занятия Кинбурна удалились, оставив Херсон в покое; в Николаев канонерские лодки пробовали было ворваться, но им не удалось. По бумагам, у Горчакова в Крыму 260 000 да вне Крыма слишком 400 000, так что на бумаге и на жалованье до 700 000, а много ли на деле, одному богу известно. 700 000 счесть - не безделица, и 200 человек начнешь считать, так как раз ошибешься. Зимой здесь, вероятно, ничего особенного не будет, разве где-нибудь на Азовском море, которое замерзает. Сегодня за мной прислал Горчаков и советовался со мной о своих глазах, уверяя, что он уже стар и плохо видит; не хочет ли махнуть отсюда в отставку; не худо бы было; будет с него, погостил довольно.
Брат Шульца на позиции и вчера писал ко мне о каком-то вшивом порошке.
Здесь все еще до 11 000 больных и тысячи две раненых, которые со дня на день уменьшаются, так что скоро мне здесь мало останется дела. По вечерам у меня ежедневно конгресс старших сестер, которые приходят ко мне с различными донесениями о госпиталях.
Бумаг моих и книг без меня не выдавай никому.
No 40.
Симферополь. 4 ноября [1855 г.]
(Подлинник письма No 40 - в ВММ (No 15649) на трех страницах; конверта нет.)
Недели через две я начну уже объезжать крымские госпитали прежде, чем выеду отсюда.
Поеду ли через Киев, будет зависеть от того, какое уведомление получу от тебя об имении, т. е. введен ли Витгенштейн уже во владение и пришлешь ли мне верный адрес, иначе делать крюк для нерешенного дела невесело, тем более, что недавно еще в Киевской или Подольской губернии, как мне сказывали, был бунт крестьян против помещиков
(В отчете о действиях III отделения и корпуса жандармов за 1855 г. сообщается: "В Киевской губернии.. крестьяне... по нерасположенности к владельцам просили дозволения всем ополчиться [по манифесту 29 января 1855 г. для борьбы с вражеским нашествием]... с освобождением от работ в пользу помещиков... Хотя... цель крестьян была не возмущение, но тем не менее беспорядки в Киевской губернии увеличивались, так что в некоторые селения должно было ввести воинские команды, а в двух необходимость заставила действовать вооруженною рукою. При этом в одном селении пятеро крестьян убито и четверо ранено, в другом 20 убито и 40 ранено... Превратные толки о свободе и слухи о волнении жителей Киевской губернии возбудили неповиновение помещичьих крестьян и в других уездах..." (Е. А. Моpоховец, стр. 104 и сл.).
"...народ, сотни лет бывший в рабстве у помещиков,- писал В. И. Ленин в статье "Пятидесятилетие падения крепостного права",- не в состоянии был подняться на широкую, открытую, сознательную борьбу за свободу... Крестьянские восстания того времени остались одинокими, раздробленными, стихийными "бунтами", и их легко подавляли" (Соч., изд. 4-е, т. 17, стр. 65).).
Государь был здесь несколько часов, осмотрел некоторые госпитали, но я его не видал, потому что оставался в той части госпиталей (их здесь 52), где обходил Мих[аил] Николаевич, а мне в моем пальто казалось неприличным тесниться между мундирными, да и сестры Общины помещены только в том отделении, где я встретил великого князя. Государь хотел остаться всем довольным и остался, хотя многое не так хорошо, как кажется.
Погода стоит уже с неделю сухая, ясная, но ветреная и очень холодная, и больные зябнут жестоко в бараках и госпитальных шатрах; раненых новых совсем нет, потому что почти совсем не дерутся; но больных очень много; сюда прибывает по 500 в сутки. Перекоп весь запружен больными из Гренадерского корпуса, и вывоз делается с каждым днем труднее; я беспрестанно отписываюсь с главнокомандующим; и на бумаге все идет, как нельзя лучше, но не на деле.
Из последнего твоего письма я вижу, что ты совершенно неисправимая особа: спокойствие духа и полная доверенность к себе и ко мне у тебя еще не существует [...].
Здесь все тихо, новостей никаких нет; после отъезда государя осталось все, как было. Жители Симферополя успокоились и надеются провести зиму здесь, а то, было, они уже были наготове дать тягу.
Бог даст, к рождеству Христову, а может быть и прежде, мы увидимся; все зависеть будет оттого, каковы будут дороги и по какому направлению я поеду; больные теперь раскиданы по разным направлениям, и я еще не решился, куда ехать и по какому маршруту.
Кланяйся всем нашим. Поцелуй Машу и Колю. Благослови и расцелуй детей [...]. Напиши мне адрес Анны Ивановны (Анна Ивановна (1799-1869)-сестра П.; дети - его сыновья. ). Прощай, моя милая душка, Господь с вами всеми. Твой.
No 41.
11 ноября [1855 г.]. Симферополь.
(Подлинник письма No 41 - в ВММ (No 15650) на четырех страницах, но исписаны только две; часть текста перечеркнута А.А. Пироговой (об имении Витгенштейна).
Сегодня возвратился из Перекопа, где оставался два дня и смотрел госпитали, заваленные больными из Гренадерского корпуса. С этой же почтой посылаю письмо министру о том, что выезжаю отсюда 1 декабря и поеду на Херсон, Николаев, а может быть, и Киев, если до того получу от тебя что-нибудь более положительного об имении Витгенштейна, как то: адрес, К кому и где отнестись по приезде в Киев и т. п.
Об уплате Сартори писал тоже к Пеликану.
Здесь начались холода, сегодня вода на один вершок подмерзла (В цитированном выше письме Д. И. Менделеева от 19 октября читаем: "А говорят, что будет зимой, когда грязь непроходимая, по колено, не позволит подвозить ничего к городу и выказать нос из комнаты почти всегда холодной... Придется, говорят, попробовать зимой и холод, и голод".); по дороге в Перекоп было порядочно холодно, так что я заказал себе крымский тулуп из смушек; хорошо, что, по крайней мере, хотя грязи нет.
Мне случайно в эту минуту попалось твое письмо от 25 сентября, где ты пишешь про киевское имение и говоришь, что "напиши твое решение, и тогда будет дело в шляпе". Не знаю, тех ли ты мыслей 11 ноября, как 25 сентября. Витгенштейн уже не раз надувался и тебя надувал.