Взволнованная графиня Терницкая сидела рядом с последним и часто моргала, бросая виноватые взгляды то на одного, то на другого участника собрания.
— Да, именно об этом я и прошу! — с жаром воскликнул лорд Оуэн. — Два года назад я жил как обычный человек. А теперь у меня такие изменения в жизни, что мне никак нельзя сейчас умереть или оказаться на много лет в застенке.
— Интересно, и что это за изменения? — саркастически поинтересовался Антонио.
— Я обещал своей жене пока никому не говорить, но учитывая ситуацию, что произошла со мной, мне придётся раскрыть нашу тайну. Хотя бы для того, чтобы поскорее оказаться рядом с моей драгоценной супругой, — неожиданно счастливо улыбнулся лорд Оуэн. Он обвёл радостным взглядом находившихся в комнате людей и ликующим голосом сообщил: — Следующей летом, если на то будет воля Пресвятой Девы Марии, я стану отцом!! Отцом! Наконец-то!.. После многолетних бесплодных ожиданий она услышала наши молитвы и послала нам дитя!
— Кхм… — только и смог выговорить Антонио и кинул молниеносный взгляд на ещё более побледневшего Ратмира.
— О-о, я вас поздравляю! — бросилась с восторженным поздравлением к лорду Оуэну ничего не заметившая графиня Терницкая.
— Ну, что же, прими и от меня поздравления, брат, — как-то озадаченно поздравил его Антонио. — Неожиданно…
— Вот-вот! Так неожиданно! — в опочивальне Ратмира продолжал звучать радостный голос лорда Оуэна. — Я уже и надеяться перестал, что когда-нибудь у меня будет наследник. А тут вдруг такое счастье! Шарлотта и уехала-то сегодня утром быстрее к нам домой, чтобы благополучно выносить это дитя. Она так счастлива! А я…я… Я тоже на седьмом небе от счастья!..
— Да уж, — озадаченно почесал кончиками пальцев переносицу Антонио. — Вот новость так новость! Придётся мне и впрямь просить наших братьев в Риме судить тебя по правдоподобию…
— А я?.. А меня? — робко спросила графиня Терницкая.
— И тебя тоже, — кивнул Антонио и посмотрел в сторону Ратмира. Тот сидел на постели, склонившись немного вперёд, обхватив руками лицо, и молча, чуть покачивался из стороны в сторону.
Антонио приказал слугам увезти горе-изменников в посольство и запереть их там по разным комнатам. Затем он подошёл к окну, за которым уже начинало темнеть, и повернулся лицом к Ратмиру. Тот уже сидел, откинувшись спиной на подушки и прикрыв глаза. Только желваки играли на его скулах, да пальцы беспорядочно теребили край покрывала.
— Ну, что же, брат, чудеса, конечно, случаются. Только, похоже, что в этот раз поздравлять-то нужно тебя, а не этого предателя Оуэна, — негромко, с плохо скрытым сарказмом произнёс Антонио. — Не знаю, сделала ли эта новость счастливым тебя. В конце концов, это не моё дело… По крайней мере, если что, — их адрес в Лондоне известен… Ну, а вдруг тебе захочется как-нибудь навестить эту восхитительную семейку…
— Прекрати, Антонио, — глухо отозвался Ратмир и поднял на него потерянный взгляд.
Тот сразу осёкся: — Прости, брат. Я не со зла… Просто всё это так неожиданно!.. Тогда я тебя оставляю и еду к себе. Если что-то будет ещё нужно — пришли Марко или Александра.
И Антонио быстро вышел за дверь, оставив Ратмира наедине с этим неожиданным известием.
Глава 9
Спустя некоторое время Ратмир с усилием поднялся с постели и, набросив на себя тёплый татарский халат, подошёл к окну. Он глянул в окно — стоял ясный зимний солнечный день. С улицы доносились крики извозчиков, скрипы санных полозьев, проносившихся мимо его дома, неугомонные мальчишеские голоса, лай собак. Чернели стволы и ветки деревьев и снежный покров чуть серый от сажи, покрывал всё вокруг толстым слоем. Где-то под крышей дома звонко чирикали какие-то птахи…
«Мудрая маленькая Шарлотта… Как она сказала вчера напоследок: «Теперь ты навсегда будешь со мной…», — с досадой подумал Ратмир, бездумно глядя сквозь стекло на проносившихся вдоль его забора всадников в тулупах, кутающихся в шерстяные платки горожанок, худых собак, вынюхивавших съестное. — «Как же это по-бабьи… Словно нашкодившая кошка — добилась своего и шмыг в кусты… Выставила меня совершеннейшим болваном… Могла бы и сказать … Сам дурак! Как-будто не знал, что от плотской любви младенцы зачинаются… М-да-а… ситуация однако…» Нет, он, решительно, не хочет даже, и думать больше об этом. Что сделано — то сделано и ничего уже не исправить: — «Пусть всё идёт своим чередом. Там видно будет… Как же я устал!.. Очень устал… Судьба, словно вновь взялась испытывать меня, посылая одно испытание за другим… Мне нужно поспать…расслабиться», — вздохнув, подумал он и открыл лежавший тут же на столе свой ящичек в виде книги с лечебными снадобьями. Аккуратно достал из одной из коробочек черную горошину опиума и положил её на стол. Затем подошёл к стоявшему в углу сундуку и, поморщившись от боли в груди, склонился над ним. Рукой нашарил на самом дне завёрнутые в крепкое сукно китайские деревянные курительные трубочки и кресало. Достав их, он хлопком ладоней позвал слугу Марко и попросил никого к нему до вечера не пускать. Затем поудобнее расположился на постели и, положив горошину опиума в трубку, высек кресалом огонь. «Давненько я этим не баловался», — предвкушая подумал он и сделал один глубокий вдох, второй… Очертания предметов в комнате начали расплываться и куда-то далеко-далеко стали уходить все звуки, что доносились с улицы… Ещё через несколько вдохов Ратмир почувствовал как мысли его стали медленными и тягучими и в конце концов совсем остановились… Наступило состояние полного покоя и умиротворения: ничего не беспокоило, ничего не хотелось, только ощущение полного довольства и блаженного бездействия…
Слуга Марко, заглянувший в опочивальню Ратмира спустя короткое время, застал хозяина откинувшимся на подушки с полузакрытыми глазами. На лице скомороха блуждала светлая, сонная, бессознательная улыбка…
Марко тихо подошёл к его постели и аккуратно вынул из его руки курительную трубку, взял лежавшее здесь же кресало и отнёс всё это на стол. Затем он укрыл хозяина по пояс покрывалом и тихо вышел из опочивальни.
В богато убранной светёлке на бирюзовой, шёлковой простыне, разметав по подушкам чёрные косы, неспокойным сном спала молодая, красивая женщина. Крепкие пальцы унизанные золотыми и серебряными кольцами с сверкающими в лучах солнца драгоценными камнями-самоцветами покоились на тёплой соболиной полости, укрывавшей её по пояс. Черные брови хмурились даже во сне, оттеняя смугловатый оттенок высоких скул…
Рядом, прислонившись к кирпичной стене, затянутой расписным бархатом, сидел, откинувшись на подушки, белокурый князь Вяземский в распахнутом камзоле и беспокойно следил за каждым вдохом молодой женщины. Он нервно отпивал глоток за глотком бургундского вина из серебряного кубка и промокал влажные губ рукавом кружевной рубахи, оставляя на нём светло-бордовые пятна.
Вот молодая женщина глубоко вздохнула, потянулась всем телом и медленно приоткрыла глаза.
— Ох, наконец-то ты проснулась, ласточка моя! А я уж и не чаял, как тебя разбудить-то, — соловьём запел засуетившийся князь Вяземский, прикладываясь губами к гладкой щеке царицы. — Всё спишь и спишь, ангел мой. А я вот тут рядышком-то и сижу, сторожу твой сон аки верный пёс.
Царица коснулась рукой своего лба, и вяло пробормотала: — Что-то головушка моя тяжела. Так вчера, вроде, и не пировали мы…
— Бывает, матушка моя, бывает. И у меня вон, спозоранку, голова болела, да я вот принял немного бургундского, да и отпустило. Хочешь, и тебе налью, матушка?
— Что-то частенько ты, Афанасий, по утрам стал баловаться винишком-то. Потом с тебя целый день никакой пользы, — недовольно пробурчала царица, недобро глядя на румяного князя. Тупая, ноющая головная боль раздражала её. К тому же она вспомнил вчерашний день, радостное выражение лица князя, подавшего её ту злосчастную сумку и текст, что был написан на послании, вынутом из тайника сумки. Она почувствовала, как внутри неё понемногу укрепляются недавно зародившиеся недоверие и глухая злоба по отношению к своему фавориту.
— Всё, Афанасий, довольно! — резким движением руки оттолкнула она его от себя, и присел на постели: — Иди вон к себе и пока не протрезвеешь — не смей ко мне на глаза показываться. И чтобы с этого дня к чарке только с моего позволения прикладывался. Иди и кликни девок моих. Переодеваться стану, да на прогулку поеду.
— Как же?! Почему прогоняешь меня?! Да и не пьян я нисколько, — обиженно воскликнул князь, изо всех сил тараща свои красивые голубые глаза. Рот его изогнулся в плаксивой гримасе.
— Или тебе слова моего не достаточно?! С каких это пор ты перечить мне стал? — неожиданно тихо прошипела царица, глядя на него исподлобья непривычно злым взглядом.
— Всё-всё, матушка моя! Уже бегу! — с раскрасневшимся лицом вскочил с постели князь и, запахивая на ходу края камзола, выскочил за дверь. «Ну, погоди же, змея подколодная!»» — пробормотал он, запинаясь яловыми сапогами о пушистые ковры, расстеленные по всем покоям царицы: — «Попомнишь ты меня. Ужо скоро попомнишь!»
— Что так спешишь, князюшка? — окликнул его поднимавшийся по ступенькам рыжебородый Малюта Скуратов. — Иль послала тебя куда царица-матушка?
— Вот ты-то мне и нужен, Григорий Лукьянович! — обдав густыми винными парами главного опричника, воскликнул взбудораженный князь Вяземский. Он схватил Малюту за рукав парчового камзола и потащил за собой в одну из пустых комнатушек, которых было полно на этом этаже.
— Да что же ты тащишь-то меня словно бобёр бревно?! Говори толком, что тебе от меня нужно. Да и пойду я к царице с посланием от Великого государя, — недовольно воскликнул тот.
— Вот-вот, как раз по посланию и нужно потолковать, — закивал любовник царицы. — И Ваське Хомутову от меня тоже передашь послание, да на словах кое-что преподнесёшь.
Спустя несколько часов царица почувствовала себя лучше и приказала подготовить царскую карету для прогулок. Вместе со своим братом Салтанкулом она забралась вовнутрь и в сопровождении верных царских опричников отправились на прогулку в лес. На выезде из ворот дворца царица острым глазом углядела белокурую голову своего фаворита Вяземского, прятавшегося в складках тяжёлых занавесок крайнего окна на втором этаже. Она только желчно хмыкнула и покачала головой: — Правильно здесь говорят: «Сколько волка не корми — всё-равно будет в лес смотреть».
— Это ты о чём, сестра? — озабоченно спросил царицу сидевший напротив неё брат Салтанкул.
— Об Афанасии. Вон за занавесью прячется, высматривает, в какую сторону мы сейчас поедем, — с досадой произнесла та. — Видимо, всё-таки верно сказал Ратмирка: Афонька не друг мне сердечный, а враг подосланный…
— Верь больше этому Ратмирке, — недовольно отозвался Салтанкул. — Откуда он может всё знать? Не провидец же он!
— Всё не всё, а историю с подложной запиской всё правильно сказал. Посмотрим, что сейчас скажет, — шумно выдохнув, откинулась на оббитую малиновым бархатом с позументами спинку царица.
— Странно, что ты сама к нему едешь, а не вызовешь его к себе, — проворчал мужчина.
— Я уже говорила тебе, что во дворце и у стен есть уши. А к нему мы приедем тайно ото всех. Да и ранен он был недавно, бессилен пока передвигаться на долгие дороги, — с досадой в голосе пояснила царица.
Доехав до большого трёхэтажного терема, повозка царицы и её свита скрылись за высоким, деревянным забором. Через короткое время ворота распахнулись вновь и царская повозка с охраной направились в сторону леса. В это же время с обратной стороны подворья через другие небольшие ворота выехала скромная, неприметная повозка и направилась обратно в сторону Москвы.
Спустя некоторое время неприметная повозка остановилась у ворот дома, где проживал Ратмир со слугами. Из неё вышли два бравых, усатых стрельца и прошли во двор. Быстро поднялись по ступенькам крыльца и скрылись за тяжёлой дверью.
Ратмир стоял у окна и видел, как его слуга Александр открыл ворота повозке и как два человека в костюмах стрельцов подошли к ступенькам крыльца. Он сразу узнал гостей и вздохнул. Через несколько минут дверь в его опочивальню распахнулась и на пороге за спиной второго слуги — Марко — он увидел царицу и её брата Салтанкула.
— Мир дому твоему, Ратмир. Вижу, стоишь уже крепко на ногах — это хорошо, значит скоро на охоту поедем, — живо произнесла царица, снимая с себя приклеенные усики. Её брат только кивнул и пододвинул сестре тяжёлое, оббитое бархатом кресло.
— Рад приветствовать тебя, Ваше Величество и тебя — Ваше высочество, — приложив руку к груди, чуть склонился Ратмир. — Простите, что не встречаю вас большим поклоном, больно пока кланяться.
— Пустое, — отмахнулась царица и протянула ему лист бумаги: — Вот что нашла я в той сумке, после того, как Афанасий отдал её мне. Читай и скажи мне, что думаешь.