— Это послание нашей общей знакомой — Виолы Седеркрейц лично тебе. Я не стал читать его, хотя обязан знакомиться со всеми посланиями дипломатической почты.
Ратмир глубоко вздохнул и, развернул конверт. Его взгляд заскользил по строчкам послания, выписанным столь хорошо ему знакомым каллиграфическим почерком Виолы.
— Ну? Что там? — не выдержал Антонио, не сводивший глаз с лица Ратмира. Тот, молча, протянул ему листок и, откинувшись на спинку кресла, прикрыл глаза.
— «Мой дорогой Ратмир! Знаю, какое удивление у тебя вызовет это моё послание. Но, поверь мне, что всё это время мысли о тебе не оставляли меня ни на минуту. Много лет назад я сделала самую большую ошибку в своей жизни и по сей день расплачиваюсь за неё. Ибо нет страшнее пытки, чем каждый вечер ложиться в постель не с тем, о ком плачет твоя душа. Я понимаю, что мне нет прощения, но даже твой самый коротенький ответ станет для меня ступенькой к искуплению моей вины», — Антонио кинул взгляд на продолжавшего безмолвно сидеть Ратмира и вполголоса продолжил: — «Месяц назад наше судно попало в шторм и мой супруг погиб. Я потеряла ещё неродившееся дитя. Провидение спасло меня и мою дочь. Грех писать об этом, ведь прошло слишком мало времени с того страшного дня, но я хочу, чтобы ты знал, что всё время своего супружества я никогда не забывала о тебе и только бездумно принятые мною обязательства не позволяли мне посылать тебе весточки. И я всё это время знала, где ты и что с тобой с помощью наших общих друзей. Ты знаешь, кого я имею ввиду, и прошу тебя — не брани их за это. Пишу в слабой надежде на то, что ты ещё не забыл меня и молю пресвятую Деву Марию, чтобы она помогла мне достучаться до твоего сердца, которое, как я знаю, ещё свободно. Твоя Виола».
Антонио сочувственно глянул на молчавшего Ратмира. Последний, не моргая, смотрел на пламя в камине. Ни один мускул не дрогнул на его лице.
— Что станешь делать? — Антонио протянул ему обратно лист с посланием.
— Пока не знаю, — как-то слишком спокойно ответил скоморох и, переведя взгляд на собеседника, со вздохом повторил: — Пока не знаю, брат. Как-то слишком неожиданно… чтобы быть правдой…
— Зачем же ей лгать тебе?
— Ты прав. Наверное незачем… Только писать такие вещи после стольких лет забвения… довольно странно и непонятно, — пожал плечами Ратмир.
— Она же объяснила причину своего молчания, — слабо возразил Антонио.
— Она-то объяснила, только мне с того не легче. Получается, что, если бы барон не погиб, то она и дальше продолжала бы молча страдать, как она пишет, и стала бы жить и дальше с ним и с двумя их детьми. Во имя чего? К чему такие страдания, если она утверждает, что по-прежнему не может забыть меня?
— Во имя детей…
— Тогда при чём здесь я и к чему это послание? Пусть занимается своими детьми…
— Очень сложно понять женскую натуру и их мышление, — осторожно заметил Антонио.
— В этом я уже убедился и не единожды, — хмуро усмехнулся Ратмир.
— Не простишь?
— Не знаю. Мне нужно подумать… Я очень устал, Антонио, за последнее время. Мне нужно время и покой, чтобы придти в себя, — вздохнул Ратмир. — Пожалуй, я пойду к себе. Должен подготовиться к завтрашнему выезду на царскую охоту. У Кремля приказано быть в шесть утра. В этот раз царь Иоанн пожелал охотиться в Волоке Ламском.
— В этот раз он поедет из Кремля, не из Александровой слободы? — удивился Антонио.
— Да, он сегодня с царицей и с сыновьями в Кремле. Будет много народу на этой охоте. Насколько я помню, царь Иоанн любит приглашать поохотиться и послов. Неужто он не прислал итальянскому посольству приглашения в этот раз?
— Прислал, брат, прислал, — усмехнулся Антонио. — Но никто из наших не изъявил желания в такой мороз носиться по лесам в поисках голодных зверей.
— Хотя от царских даров в виде соболиного меха и охотничьих кречетов ещё ни один посол в этой стране не отказался, — в свою очередь заметил Ратмир.
— Это другое дело, — кивнул его собеседник. — И только глупец может отказаться от таких даров. Что-что, а меха здесь превосходны, как и ловчие птицы.
— Ну, что же. Тебе повезло, и ты можешь наслаждаться теплом и уютом. А мне пора собираться.
— Хорошо, брат. Иди, отдыхай, собирайся, а я пока всё, что ты мне сказал, запишу в свою хронологию. Буду с нетерпением ждать твоего возвращения с этой охоты. Уверен, что тебе после будет что мне рассказать, — и Антонио тепло проводил друга до ворот.
Несмотря на зимнюю темень, в шесть утра у Кремля уже шевелилась огромная тёмная масса людей и повозок. Освещённая многочисленными горящими факелами площадь бурлила и шумела как какая-нибудь река в половодье. Отовсюду доносились крики и смех людей, лошадиное ржание и лай многочисленных собак, лязганье и бряцанье железных деталей упряжек, оружия, полозьев санок. Свет факелов освещал румяные от мороза бородатые лица знатных охотников разодетых в меховые шапки и тулупы, подбитые изнутри мехом, расшитые серебром и драгоценными самоцветами. Все ждали появления царского поезда.
И вот распахнулись высокие, дубовые, оббитые железными узорами ворота и первыми в толпу, собравшуюся на площади, ринулись на крепких аргамаках суровые опричники. Криками, громким посвистом нагаек они стали расчищать дорогу для царского выезда.
Показались в большом количестве царские телохранители на чёрных жеребцах, без устали рыскавшие взглядами по сторонам, с саблями на боку и пищалями в руках.
Следом за ними на прекрасном скакуне, в богатых одеждах и с кнутом в руках ехал сам Великий государь царь Иван Четвёртый. С радостным возбуждением он жадно вглядывался в тёмное море из людей, лошадей, повозок и собак, колыхавшееся по обе стороны проложенного для него опричниками пути. Многочисленные яркие факелы, освещавшие всё вокруг, придавали этой картине фантастическое зрелище.
«Царь…царь…», — раздались ликующие крики по всей площади.
Царь довольно улыбался:
— Ну, что, Федька, — обратился он к своему постельничему Фёдору Басманному, ехавшему от него по левую руку. — Хорош выезд, богат? Не хуже, чем у татарских ханов?
— Даже лучше, Великий государь! — льстиво воскликнул тот.
По правую руку от царя ехала на прекрасном аргамаке царица Мария Темрюковна. Одетая в богатое охотничье одеяние, в меховой шапочке украшенной золотом и самоцветами, она жадно вдыхала морозный воздух, напоенный запахами и звуками предстоящей охоты. В окружении мужчин-охотников она чувствовала себя как рыба в воде и весело посматривала на ехавшего рядом своего брата Салтанкула. Далее за ними, под присмотром наставников, двигались верхом оба царевича, настороженно разглядывая ликующую толпу охотников. И вслед за ними, не спеша, гарцевала на специально приученных к охоте лошадях многочисленная царская свита.
За удачное проведение царской охоты в это время отвечал сокольничий и ловчий Московского Ловчего пути Бобрищев-Пушкин Иван Иванович. Он озабоченно переговаривался со своими помощниками и внимательно поглядывал в сторону Государя, боясь пропустить малейшее его указание.
В царском поезде не было ни собак, ни специально обученных охоте людей. Все они уже более десяти дней жили и готовились в ожидании приезда царя и его свиты в специальном охотничьем стане около Волока Ламского. Там же неустанно прохаживались специальные люди, обеспечивавшие безопасность царской семье и её гостям. Сама обширная территория охоты была заранее оцеплена и тепло одетые сытые солдаты, вооружённые лёгкими пищалями и самострелами топтались по хрустящему снежному покрову на расстоянии ста шагов друг от друга.
Вслед за царём и его свитой из Кремля выехал целый поезд саней и повозок с продовольствием, утеплёнными шатрами, коврами, одеждами, посудой, вооружением. И после этого, по специальному сигналу к царскому поезду стали присоединяться собравшиеся на площади многочисленные участники почётной царской охоты. Длинной лентой людской поток двинулся по нешироким, тёмным улочкам Москвы, заставляя захлёбываться от бешеного лая всех дворовых собак, охранявших утренний покой невысоких деревянных и каменных домов москвичей. По дороге к ним присоединялись всадники и повозки запоздавших участников охоты, прибывшие из отдалённых усадеб и поместий.
Ратмир на Яхонте двигался рядом со своей повозкой в бесконечной череде охотников, их слуг, скарба. К повозке были привязаны двое крепких жеребцов. Двое его слуг — Александр и Марко, тепло одетые, развалившись, сидели на козлах и тихо переговаривались между собой. И у людей и у животных изо рта шёл пар.
На выезде из города уже в предрассветном блёклом свете вся вереница людей, лошадей и повозок вытянулась в одну узкую, длинную чёрную ленту и неспешным ходом двинулась на северо-запад от Москвы.
Неожиданно Ратмир услышал где-то впереди чьи-то громкие крики и свист кнута. Вытянув шею, он увидел, как в обратную сторону на аргамаке скачет богато одетый всадник. Дорогу ему освобождали двое оскалившихся опричников, размахивая кнутами. Во всаднике скоморох тут же признал стольника Василия Хомутова. Тот протискивался на своём скакуне напротив движущейся толпе и кого-то искал глазами. Вот он наткнулся взглядом на Ратмира и громко закричал:
— Ратмир, я тебя уже обыскался. Скорее ко мне! Государыня тебя кличет.
Через несколько минут Ратмир на Яхонте в сопровождении стольника Хомутова направился в головной конец царского охотничьего поезда.
— Ты, Ратмир, с Вяземским поаккуратнее, — неожиданно негромко предупредил стольник, не глядя на него. — Слышал я, готовит он против тебя подлое дело.
— Благодарю, Ваша светлость, запомню, — так же не глядя на собеседника, отозвался Ратмир.
В этот момент они уже подъехали к явно высказывавшей нетерпение царице. Неподалёку от неё в сопровождении других знатных бояр ехал насупившийся князь Вяземский. Он поджал губы, увидев, как царица приветливо улыбнулась Ратмиру и указала ему рукой его место в свите. Ратмиру ничего не оставалось делать, как встроиться в тесные ряды знатных бояр и опричников, следовавших за царём и его семьёй. Он успел заметить удивлённо-восхищённый взгляд царя Ивана Четвёртого, брошенный на его коня. Ратмиру этот взгляд сразу не понравился. Вплоть до первого привала царь несколько раз оборачивался и кидал заинтересованный взгляд на коня, что не осталось без внимания царской свиты.
Как только был объявлен привал, так царские слуги, молча, и быстро расчистили от сугробов большой участок заснеженной земли и покрыли его коврами. Затем постлали на них разноцветные скатерти и уставили их серебряной посудой. Поле чего стольники стали командовать поварскими служащими и последние начали выкладывать всяческую снедь прямо на блюда. Сразу же необыкновенно вкусно запахло жареной, пареной едой. Для царской семьи постелили белый пушистый ковёр.
Ратмир не торопился спешиваться, как это сделали другие бояре и опричный люд. Внезапно они все расступились, и скоморох увидел, что прямо к нему направляется сам царь. Великий государь подошёл очень близко и, поцокав языком, с восхищением произнёс:
— Знатный конь! — и внимательно посмотрел Ратмиру прямо в глаза: — Мнится мне, что конь этот достоин более знатного всадника, чем ты, паря.
За спиной царя появились Фёдор Басманный, Афанасий Вяземский, Малюта Скуратов. Следом показались Василий Хомутов, брат царицы Салтанкул и наконец, сама царица с встревоженным взглядом.
— Ты слышал, Ратмирка, что тебе сказал сам государь? — насмешливо окликнула скомороха князь Вяземский. В глазах его полыхнуло злорадство. — Великий государь делает тебе честь, тем, что сам желает ездить на этом коне.