Ночные дежурства в полицейском участке городка Гёпфриц, что на севере Австрии, всегда проходили однообразно. Для инспектора Якоба Пассвега подлинным мучением было высидеть восемь часов в пустом полутемном кабинете, сонно глядя на выцветшую карту гёпфрицких окрестностей и снимая время от времени телефонную трубку, чтобы заверить усердного служаку — комиссара Мольцера из участка в Хорне, что в районе все в порядке. За те несколько месяцев, в течение которых инспектор сидел в этой богом забытой дыре, дежурства проходили одинаково спокойно и неинтересно. Все это совершенно не устраивало человека, чувствовавшего себя в своей стихии только тогда, когда бешено трезвонят телефоны, завывают сирены полицейских машин, а по комиссариату грохочут сапоги полицейских оперативного отряда.
Инспектор Пассвег не вписывался в эту спокойную гёпфрицкую обыденность и воспринимал свой перевод сюда как вопиющую несправедливость. Он до сих пор с болью в душе вспоминал тот день, когда его вызвал венский полицай-президент и сообщил о переводе в распоряжение хорнского участка. Такое решение было принято на основании расследования, вскрывшего скандал вокруг «Китти-бара», в котором был замешан и Пассвег. Он, правда, лишь косвенно был причастен к афере сводников: просто закрыл глаза на то, что в этом баре клиентам из Южной Америки демонстрировали блондинок, становившихся впоследствии украшением бразильских ночных заведений. Инспектор, конечно, понимал, что эти сделки незаконны, но не питал никаких иллюзий относительно своего единоборства с хорошо отработанной машиной гангстеров. К тому же он полагал, что лучше позволить совершать эти сделки под его присмотром. В противном случае для сводников не было бы проблемой найти другие помещения для демонстрации своего товара. К несчастью, комиссия, расследовавшая это дело, придерживалась иной точки зрения. Она доказала, что Пассвег получил несколько тысяч в качестве взяток. Так завершилась его карьера — карьера известного венского детектива, и ему пришлось скрыться с глаз возмущенных обывателей.
Итак, Пассвег сидел в полицейском участке небольшого, затерянного в лесах городка и от нечего делать дремал над кроссвордом. Если бы не покидавшая его прочная вера в то, что и здесь он однажды встретится с происшествием, которое снова вынесет его наверх, он давно бы распрощался с Гёпфрицем и стал болтаться вокруг венской Мехикоплац. Там каждую ночь что-нибудь случалось, на худой конец, приличная драка. И пусть бы он перестал быть видным детективом, которого все боялись, служба там была бы в тысячу раз приятнее, чем здесь.
Стрелка настенных часов отмерила три часа пополуночи, когда инспектор отбросил недоконченный кроссворд в сторону и встал из-за стола. Он сунул голову под кран с холодной водой, потом выудил из кармана толстую сигару, чиркнул спичкой, погасил настольную лампу и подошел к окну. Распахнув настежь обе створки, он высунулся наружу. В затхлую, прокуренную атмосферу комнаты ворвался свежий ветер пробуждающейся весны.
Инспектор задумчиво посмотрел на безлюдную площадь. Каждый раз, как только взгляд его натыкался на темные окна трактира Шуберта, он мысленно проклинал злосчастный «Китти-бар». Если бы не скандал, не пришлось бы ему теперь торчать в этом захолустье и ждать, когда в кои-то веки позвонит владелец трактира и сообщит, что у него дерутся клиенты. Ничего другого в Гёпфрице не случалось — вряд ли можно было представить более спокойный уголок на свете.
Здесь не появлялся даже Лапа, последняя надежда инспектора, в которую он не переставал верить. Пассвег начал уже думать, что произошло бы подлинное чудо, если бы этот отпетый венский драчун забрел вдруг на гёпфрицкие улицы. Для такого плута этот городок был слишком тесен и будничен, а главное, мертв. Никто из местных жителей не нуждался в его услугах, несмотря на то, что в Вене он охранял уличных барышень и взломщиков и за пару сотен был готов любого избить до полусмерти. Пассвег вспомнил о нем, как только Мольцер доверил ему гёпфрицкий участок. Дело в том, что Лапа всегда называл Гёпфриц своей родиной, к тому же здесь жила Хильда Цайнер, трое детей которой называли его папой. Разумеется, в тех случаях, когда видели его, что случалось нечасто.
Инспектор не знал, почему это он вдруг среди ночи вспомнил про Лапу. Но ему пришло в голову, что неплохо бы зайти к Цайнер и поговорить с ней. Он решительно закрыл окно и вернулся к столу. Зажег свет, подумал, не взяться ли ему снова за кроссворд. Но он не успел ничего решить, так как зазвонил телефон и на аппарате зажегся красный глазок. Мольцер звонил по спецлинии, и Пассвег почувствовал, как у него учащенно забилось сердце.
Он подскочил к телефону и снял трубку.
— Полицейский участок Гёпфриц, — произнес Пассвег согласно инструкции, но Мольцер на другом конце провода лишь крикнул:
— Минутку! — и отложил трубку в сторону.
Пассвег сразу уловил звук, доходивший из трубки: в помещении участка в Хорне работал телетайп. Инспектору пришлось сесть и несколько раз глубоко затянуться сигарой, чтобы успокоиться, так как телетайп, заработавший в три утра, мог сообщать лишь об одном — о происшествии.
Пассвег нетерпеливо нажал на белую кнопку телефона, чтобы напомнить комиссару, что он ждет.
— Гёпфриц, инспектор Пассвег? — загремел Мольцер в телефон голосом, каким объявляют войны.
— Я уже давно торчу у аппарата, — небрежно произнес инспектор, подавляя волнение. — Что ты так шумишь, Мольцер?
— Вена объявила готовность номер один! — опять крикнул в трубку комиссар, и даже по телефону стало ясно, что у него дрожит голос.
— Что случилось? — спросил Пассвег, чувствуя, как им овладевает волнение.
— Похищение! — выпалил Мольцер, впервые в жизни столкнувшийся с серьезным происшествием. — И едут как раз в твой район.
— Какое похищение? Что, собственно, произошло, Мольцер? — недоумевал инспектор, доставая из ящика стола блокнот и карандаш.
— Записывай, я тебе прочту циркуляр! — вновь загремело в трубке. — «Вена, четверг, двадцать четвертого апреля тысяча девятьсот шестьдесят девятого года. Всем участкам на шоссе, ведущем к государственной границе с Чехословакией. Участковым в Хорне, Брунне, Гёпфрице, Шайдельдорфе, Штёдерсбахе, Витисе, Лангшварце. Немедленно начните розыск легкового автомобиля марки «Шкода-1100 МБ» с чехословацким государственным номерным знаком АБ-50–59. В эту машину близ лагеря беженцев в Трайскирхене под Веной был насильно посажен чехословацкий гражданин доктор Михал Калах, научный работник. Упомянутый гражданин худощав, рост — сто семьдесят пять сантиметров, лицо — овальное, волосы — светло-каштановые, волнистые, одет в синий матерчатый плащ. Личности двух похитителей неизвестны. Есть основания предполагать, что они являются агентами чехословацкой государственной полиции, имеющей задание вывезти чехословацкого эмигранта доктора Калаха обратно в Чехословакию. По всей вероятности, агенты вооружены и при попытке задержания могут применить огнестрельное оружие. В последний раз машину похитителей видели на магистрали Вена — Хорн. Похищение совершено по политическим мотивам. Его срыву придается важное значение. Все данные немедленно докладывать в центр информации».
Голос комиссара на минуту смолк, и Пассвег про себя повторил последние слова сообщения. Теперь нервозности не было, он вдруг почувствовал себя удивительно спокойно и, записывая, уже обдумывал варианты задержания похитителей на улицах городка. Этот момент он мысленно представлял много раз.
— Записал, Пассвег? — послышался в трубке настойчивый голос.
Инспектор подтвердил. Он хотел было кое-что уточнить, но Мольцер уже не отзывался: слышались лишь далекие, приглушенные голоса полицейских.
— Мольцер, что происходит? — крикнул еще раз инспектор.
— Пассвег, приготовься! Мне только что доложили, что машина проехала по улицам Хорна и, судя по всему, направляется к тебе. Стражник Борман пытался остановить их, но они его чуть не сбили.
— Спокойно, спокойно, — ответил инспектор. — Я-то уж им сверну шею, — засмеялся он и повесил трубку.
«Только спокойно», — мысленно повторял он, а сам уже нажимал кнопку звонка, поднимавшего по тревоге дежурных полицейских в комнате отдыха. Его охватило знакомое волнение. Все чувства были обострены.
Не успел он открыть шкаф и вытащить автомат и два запасных диска к нему, как снова зазвонил телефон и зажглась красная сигнальная лампочка. Пассвег схватил телефонную трубку.
— Патруль уже на улице? — крикнул ему Мольцер.
— Почти, — недовольно ответил Пассвег, потому что ему совсем не нравилось, что его инструктирует такой полицейский чиновник, как Мольцер.
— Я только что звонил бургомистру в Брунн. Во время нашего разговора «шкода» как раз проехала мимо его дома.
— Когда они проехали через Брунн? Только точно! — Пассвег посмотрел на часы — было три часа восемнадцать минут.
— В Брунне они были в три шестнадцать, — сообщил Мольцер и, как ни старался, не смог сдержать вздох облегчения: похитители уже покинули его район.
— Если они едут со скоростью сто километров, а при нынешней погоде это вряд ли возможно, то будут здесь через девять-десять минут. Пожелай мне удачи, Мольцер, я начинаю действовать. — Теперь голос Пассвега звучал строго и решительно.
— Якоб, — послышалось в ответ, — будь, пожалуйста, осторожен.
— Конечно, — пообещал инспектор и повесил трубку.
Двое полицейских, составлявшие оперативную группу города Гёпфрица, не слишком торопились одеваться. Здесь не было принято будить дежурный патруль среди ночи. Эрнст Марек и Ганс Лагер решили, что это учебная тревога, которую время от времени объявлял директор областного управления, а значит, не было особых причин для спешки. Они пришли в себя только тогда, когда в дверях появился инспектор с автоматом в руках.
Через три минуты оба стражника уже стояли на углу площади, куда выходила узкая улочка, по которой должен был проехать любой транспорт, направлявшийся к Витису и далее к государственной границе.
Инспектор устроился в тени фонтана и взял под прицел автомата въезд на площадь. План задержания похитителей он продумал еще в участке: Лагер красным фонарем подаст сигнал остановиться, причем водителю покажется и Марек, который выпустит предупредительную очередь в воздух. В случае если машина не остановится, они пропустят ее на площадь и станут стрелять вдогонку.
На башне костела пробило два раза, и инспектор посмотрел на часы. Была половина четвертого, когда со стороны холмов послышалось отдаленное урчание. Ветра не было, ночь стояла тихая и спокойная, моросил мелкий дождь. Он-то, видимо, и задержал «шкоду», поскольку по серпантину с горы Фюртфельд на большой скорости нельзя было спускаться даже по сухой дороге.
Инспектор напряженно следил за секундной стрелкой, и ему казалось, что время тянется страшно медленно, что секунды превращаются в мучительные минуты ожидания.
Теперь звук мотора доносился уже совершенно отчетливо, и время от времени среди деревьев мелькал сноп света. Машина преодолевала последние повороты перед городом. Судя по переключению передач, водитель ехал в Гёпфриц не впервые.
Полицейский Лагер вышел из своего укрытия в арке ворот и прижался к углу одного из домов. Секунду спустя улицу залил свет фар и стало слышно, как завыл на высоких оборотах мотор.
Лагер поднял фонарь и стал описывать им круги, но рев мотора не стихал.
— Стреляй! Стреляй в них! — крикнул Пассвег Мареку, увидев, что машина на полной скорости мчится на полицейского с красным фонарем.
Он тут же сам выскочил из укрытия и дал короткую очередь в воздух. Лагер суетился перед машиной, и инспектор боялся попасть в него. Машина вильнула вправо и в последний момент объехала полицейского — раздался визг тормозов. Водитель почти на месте развернулся, и инспектор увидел чехословацкий номер. Оставалось только одно — стрелять!
Инспектор поднял автомат и прицелился по удалявшимся задним фонарям. Он немного опустил ствол и нажал на спусковой крючок. В следующую секунду машина скрылась из виду. По звуку инспектор понял, что «шкода» съехала на проселочную дорогу, ведущую к кирпичному заводу.
А потом воцарилась тишина.
От угла площади к Пассвегу направился полицейский.
— Попали, шины в клочья, — сказал Марек и вытер пот.
— Ты цел? — спросил Пассвег.
Полицейский кивнул.
— Лагер побежал за нашей машиной?
— Да, — ответил полицейский и хотел было что-то добавить, но в этот момент открылись ворота и из них медленно задним ходом стал выезжать грузовой фургон. Он перекрыл улицу, по которой проскочили похитители.
— Зайдел развозит рогалики, — машинально сказал Марек, и Пассвега осенила догадка. За рулем желтого фургона сидел не кто иной, как Берт Цайнер, шурин Лапы. Инспектор кинулся к машине.
— Остановитесь! — крикнул он и вспрыгнул на подножку. Открыв дверцу, он на ходу вскочил в машину: — Вот это случай! Не правда ли, Цайнер? Вы-то мне как раз и нужны!
— Я? Зачем?
— Вы ничего не слышали?
— А что я, по-вашему, должен был слышать? — ухмыльнулся Цайнер и взглянул на инспектора.
Пассвег прищурился и внимательно посмотрел на человека, сидевшего за рулем. Ему показалось подозрительным, что именно сегодня Цайнер выехал развозить товар на целый час позже обычного. Да и то, что «шкода» разворачивалась как раз у ворот пекарни, тоже могло иметь свое объяснение, равно как и утверждение Цайнера, что он не слышал никакой стрельбы.
— Видите свет? — спросил инспектор, кивнув в сторону домов, стоящих на площади, в окнах которых показались заспанные лица. — Все они слышали, что на площади стреляют. Вам это не кажется странным?
— Я ничего не слышал, — с раздражением ответил Цайнер, заметив вдруг, что инспектор кладет руку на выключатель отопления машины.
— Вы всегда включаете отопление до того, как выезжаете? — спросил инспектор, и Цайнер заерзал. Отопление, судя по всему, работало уже давно. — Поехали! — приказал Пассвег и вставил в автомат новый диск.
Цайнер включил первую передачу:
— А куда?
— К кирпичному заводу. Пошевеливайтесь!
Цайнер нервно дернул плечами, но газу прибавил.
— Интересно, как вы все это объясните шефу, — ухмыльнулся он.
— Не волнуйтесь, объясню. Еще сегодня кое-что выяснится.
Окна гёпфрицских домов с полусонными обывателями остались позади, а машина съехала на проселочную дорогу, ведущую к кирпичному заводу. Инспектор услышал вдалеке сирену полицейской машины, но она его уже не интересовала. Он открыл окно и высунул дуло автомата в ночь, твердо решив выпустить очередь при первом же подозрительном движении. Но стрелять не пришлось: он заметил покинутую «шкоду», неподвижно стоявшую на берегу реки.
Инспектор на ходу распахнул дверцу кабины и выскочил. Не спуская пальца со спускового крючка, направился к машине. Заднее стекло было выбито, из радиатора, куда попала очередь, поднимался столб пара, колеса зарылись в болотистую почву. Все дверцы были распахнуты, машина казалась брошенной.
Но только после того, как Пассвег подошел к ней вплотную, он понял, что дело обстоит не так.
Ричард Гордан прибыл в Вену три дня назад и разместился гостинице «Сахер». Теперь он в задумчивости стоял у окна, барабаня пальцами по стеклу, и внимательно смотрел на стоянку для автомашин. Было около шести утра, и город только начинал просыпаться.
Гордан отвернулся от окна, скользнул взглядом по человеку, сидевшему на его застеленной кровати, потом подошел к зеркалу я пригладил рукой волнистые, коротко остриженные волосы.
— Пойду прогуляюсь немного, Ник, — обронил он.
Сидевший на кровати человек быстро повернулся к нему. Гордан, как бы извиняясь, улыбнулся и пожал плечами.
— Голова у меня раскалывается… — объяснил он и направился к окну.
Ник Беер поднялся с постели и взял бутылку виски:
— Не хотите?
— Нет, спасибо. Я действительно пойду прогуляюсь.
— Подождите еще немного.
— Я уже целую ночь жду, Ник, — сказал Гордан глухим голосом и опустился в кресло. Через минуту снова встал: — И все-таки я выйду на улицу.
— Как хотите, капитан. — Беер помешал льдинки в стакане, отпил глоток и весело улыбнулся Гордану.
— Зайду в директорат к Фишеру. Если он меня будет спрашивать, скажите, что я ждал до первых петухов. Напомните также о его обещании, что Калах будет в Вене еще до рассвета.
— Разумеется, — кивнул Беер и потуже затянул пояс халата. — На Фишера всегда можно было положиться. Не понимаю, что случилось.
— Вы мне об этом толкуете всю ночь, Ник, — махнул рукой Гордан и достал из шкафа синее пальто. — Только, будьте любезны, учтите, что уже шесть часов, там начали накрывать к завтраку, а Калахова, если она вообще спала, теперь рвется во все двери, пытаясь выйти. Уверяю вас, что первым делом она ринется сюда, и тогда уж я вам не позавидую.
Беер ничего не ответил, только ухмыльнулся и отпил еще глоток. После бессонной ночи его морщинистое лицо казалось более старым, чем обычно, а щегольские усики, всегда тщательно приглаженные, жалко оттеняли обвисшие губы. Из этой комнаты он мог по коридору пройти в свой номер, поэтому и пришел сюда в пижаме, накинув на нее изящно вышитый восточный халат.
— А вообще-то меня это удивляет, — сказал Гордан и бросил пальто на спинку кресла. — Калах — ваше открытие, вы им хвастаетесь уже шесть лет, так позаботьтесь о нем и теперь.
— Что я и делаю, — обиженно произнес Беер и отодвинул вазу с печеньем, которое жевал. — Я всю ночь глаз не сомкнул, волнуясь за него.
— Наверное, боитесь, что ваши капиталовложения не дадут отдачи? — ехидно посмотрел на Беера Гордан. — Ведь вы ему даже машину купили, его супруге подсовывали платья и драгоценности, поэтому она считает вас своим другом. Втирались в доверие, Ник.
— Все это я делал с вашего согласия, — промямлил Беер — от упреков ему стало не по себе.
— Верно, но я этого парня вчера увидел впервые, и то некстати. Настолько некстати, что предпочел бы его никогда больше не видеть, разве что в морге.
— Вы — циник, капитан.
— А вы — сумасшедший! Вбили себе в голову, что с его помощью прославитесь — такая глупость! — сердито прошипел Гордан и покачал головой.
— Вы же сами говорили, что им интересуется Мэлони Сканлон. А это хорошая визитная карточка.
— Была, Ник, была. Шесть лет назад. Теперь я жалею, что мы не передали его полковнику. Он бы уж как-нибудь сообразил, что с ним делать. Американцы не так наивны, как вы. Они бы разделались с Калахом легко и быстро. И без проблем.
— Пока что в этом не было нужды. Калах вел себя хорошо, с ним не было никаких осложнений. Не могу понять, что с ним случилось.
— Да бросьте, пожалуйста! — вспылил Гордан. — Ведь этот человек сам не знает, чего хочет! Стремится попасть в Лондон, но только в первоклассную клинику. Охотно сотрудничал бы с нами, но боится быть во что-нибудь замешанным. Теперь, когда его не встретили фанфарами, он не прочь вернуться домой, да не знает, как это сделать. В конце концов вроде решил остаться здесь, но не знает, на что жить. Мне дурно от него.
— Что он за человек? Неужели настолько наивен? Просто стыд! Я ясно дал ему понять, что фирма «Дикси» торгует не только медикаментами, а он строил из себя святошу. Мирка оказалась более понятливой. Сколько раз я думал, что она меня уже раскусила.
— А может, и раскусила, — сказал Гордан, внимательно рассматривая своего раздраженного коллегу.
— Глупости! Даже если и догадалась, все равно, как молчала, так и будет молчать.
— Хорошо если так, — с сомнением покачал головой Гордан и взял пальто: — Я в самом деле прогуляюсь.
— Что сказать ей, если она появится? — с мрачным видом спросил Беер.
Гордан остановился посреди комнаты. Немного поразмыслив, он пожал плечами:
— Уж как-нибудь сами сообразите. Не из таких передряг выпутывались, а уж с сумасбродной дамой справитесь.
Беер оживился. Похвала капитана его порадовала, хотя сейчас он больше нуждался в совете.
— Наконец-то вы проснулись, Ник, — усмехнулся Гордан. — Правда, есть одна малайская пословица, которая гласит: не пей с утра уксус. Но на этот раз вам придется это сделать.
— Да, я поеду к ней. В лагере она поймет меня наверняка лучше, чем здесь.
— Верно, — кивнул Гордан. — Сколько времени, интересно, нужно, чтобы доехать сюда из этого… — запнулся он, а потом с отвращением выговорил: — Из этого Трайскирхена?
— На трамвае примерно полчаса. Поеду к ней и скажу, что Калах сам во всем виноват, вернее, его неосмотрительность и нерешительность…
— Не забудьте все время поругивать красных агентов, понимаете? Чтобы выбить у нее из головы возможную идею пойти в их посольство на Пфаффештрассе.
Беер посмотрел на Гордана и только теперь понял, чего боялся всю ночь капитан.
— Наверняка захочет туда пойти, только не знаю, просить или угрожать.
— Ни в коем случае нельзя ее туда пускать, — заявил Гордан. — По крайней мере до тех пор, пока не позвонит Фишер.
— Постараюсь.
Беер едва успел побриться, как зазвонил телефон. Он вытер лицо полотенцем и взял трубку:
— Слушаю.
— Господин Беер? Это портье.
Он услышал в трубке какие-то голоса, потом щелчок, резкий скрип и умоляющий женский голос произнес:
— Ник, прошу тебя, пусть меня пропустят наверх!
Он почувствовал, как у него дрогнули колени, — у телефона была Мирка Калахова.
— Ник, ты слышишь меня? — снова крикнула она в трубку. Ему захотелось сказать, что он ее не знает и не хочет знать.
Тем самым многое решилось бы само собой и безболезненно. Ник машинально подумал, что это, пожалуй, самое лучшее, что он может сделать для Калаховых. Он глубоко вздохнул, потом с усилием произнес:
— Это ты, Мирка? Ради бога, что случилось?
— Михала похитили! — Голос у нее сорвался, она несколько раз всхлипнула.
— Похитили?! — вырвалось у него, но он тут же опомнился: — Сейчас же поднимайся наверх, Мирка. Жду тебя!
Он в отчаянии швырнул трубку и упал в кресло. У него было смутное предчувствие приближающегося конца. Калаховой стало известно то, что нужно было скрыть от нее любой ценой. Ник не мог понять, кто сказал ей о похищении, ведь в его присутствии Фишер приказывал своим людям ни в коем случае не упоминать об этой операции. Все следовало держать в строгой тайне, о похищении не знали ни директор трайскирхенского лагеря, ни его детективы. Никто, кроме шефа австрийской разведки, нескольких полицейских, которые должны были задержать машину, и Гордана с Беером.
Ник едва успел закурить сигарету, как распахнулась дверь и в комнату ворвалась потрясенная Калахова.
Если бы Беер не знал ее, то вряд ли поверил, что это та самая красивая и желанная Мирка. Длинные белокурые волосы, обычно тщательно причесанные, мягкие и душистые, были растрепаны и висели клочьями, на плечах у нее был шарф Калаха, помятый и грязный. На шубе не хватало двух пуговиц, как будто она с кем-то подралась, а вид лодочек из крокодиловой кожи заставил Беера подумать, что она бежала как безумная от самого Трайскирхена.
— Бог мой, ну и видок у тебя! — воскликнул он и всплеснул руками, только теперь заметив, что глаза у нее заплаканы, а краска на ресницах размазалась.
— Михала похитили, — повторила Мирка, как только села.
— Знаю, — спокойно сказал Беер, как будто более обычного дела не существовало.
— Я поеду к нему в Прагу, — сказала Калахова с решимостью, повергнувшей его в ужас.
— Ты с ума сошла!
— Может быть, но… Тебя это удивляет?
— Случилась неприятность, я понимаю тебя и…
— Откуда тебе известно, что Михала похитили? — перебила она его — наверное, только теперь до нее дошел смысл его слов.
— Вчера я ужинал с директором полиции — он мой бывший соученик. Мы были внизу, в ресторане, когда ему позвонили. Часов примерно в двенадцать или в половине первого.
— Значит, случайно… — многозначительно произнесла Мирка и посмотрела на него.
— Не понимаю, почему ты язвишь. Не веришь мне, что ли? — Он сделал обиженное лицо.
— Да верю, Ник, я всегда тебе верила, — ответила она так, что это прозвучало горьким упреком. — Не дашь мне сигарету?
Ник молча подвинул ей коробку с сигаретами. Она взяла одну, наклонилась над огоньком его зажигалки, а потом выдохнула дым в потолок.
— Что ты знаешь об этом похищении? — спросила она.
— Все и ничего. Когда об этом сообщили директору полиции, я тут же сказал ему, как мне дорог Михал. Мы вместе пошли в директорат, и я собственными глазами видел, как полиция организовывала розыск. У похитителей не было никаких шансов на успех.
— А что, если при этом Михала… — Голос у нее опять сорвался, и Беер поспешил успокаивающе погладить ее по руке.
Слушай, Мирка, если бы красные хотели ликвидировать Михала, то наверняка не стали бы его похищать. Яснее ясного, что он им нужен. Сообразили, что без него в Праге не обойдутся, вот и предприняли эту авантюру. Михал для них крупная рыба, поэтому они и пошли на такой шаг.
— Хорошо, если бы ты был прав.
— Прошу тебя, Мирка, понимай это только так. Только так! Все будет хорошо. Все равно далеко они не уйдут — я с минуты на минуту жду вестей из полиции. Увидишь, они будут хорошими.
— Дай мне чего-нибудь выпить, — попросила она, глядя в окно.
Ник протянул ей стакан, в котором плавали кубики льда. Она жадно схватила его и выпила залпом, как будто это была вода, а не виски. Передернулась, вытерла тыльной стороной ладони губы и потянулась за второй сигаретой.
— Я всегда чувствовала, что это плохо кончится, — сказала она вполголоса.
— Прекрати! Опять ты со своими предчувствиями! — взорвался Беер. — Сколько тебя знаю, ты все время что-нибудь предчувствуешь! Хуже любой гадалки!
— Может быть.
— И только напрасно нервируешь Михала. Все, что случилось, произошло по твоей вине. Ты все время вбивала Михалу в голову глупости, все время каркала: «Не нужно ездить в отпуск в Лондон, ты потеряешь работу, потом тебя не выпустят за границу… Не бери у Ника машину: людям покажется странным, что нам помогает какой-то англичанин…» Такова была твоя песня, которую Михал слышал с утра до вечера. Если ничего не случалось, то все становилось тебе еще более подозрительным. Я что, принуждал Михала к чему-нибудь? Я всегда давал ему хорошие советы, в прошлом году предупреждал, чтобы он не высовывался. Но ты хотела известности, вот и вынудила его несколько раз выступить. А теперь сдрейфила.
Мирка слушала его молча, а когда он кончил, спокойно кивнула:
— Ты прав, кое-что я напортила. Но теперь все исправлю. Мы вернемся в Прагу.
— Ты с ума сошла! — Ник вскочил с кресла вне себя от ярости.
— Не злись! — одернула она его. — Верно, ты помогал нам. А теперь, когда ты нам больше всего нужен, бросил нас на произвол судьбы.
— Господи, что ты такое говоришь, Мирка? — опешил он.
— Почему ты нас не встретил в Вене?
— У тебя на языке одно и то же — все время только «почему», «почему», «почему»! — вскипел он снова, но Калахова перебила его:
— Дай мне договорить. Конечно, тебе не обязательно было нас встречать. Но зачем ты давал обещания Михалу? Он сюда ехал в радужном настроении. Еще бы, дома все плохо, с приличной работой покончено, придется заниматься только политикой, наука отступает на второй план… Когда я его спросила, кто ему внушил эти глупости, он, разумеется, ответил: «Ник! Ник хочет, чтобы мы уехали, Ник все устроит. Не успеем приехать в Вену, Ник нас посадит в самолет и — прямиком в Лондон. В Найтсбридже, около Гайд-парка, нас ждет вилла, которую нашел Ник, там восемь комнат и квартира для шофера…» — И, не сдержавшись, она начала истерически хохотать.
— Мирка, опомнись! — крикнул Ник, но все было напрасно.
— Ты обещал все это, не отрицай! — вскочила она с кресла и двинулась к нему. — А мы до сих пор сидим в Вене, и от Ника толку нет. Пока только посоветовал отправиться к господину Линдману из британской организации помощи беженцам, своему старому знакомому, который нашел нам две кровати в лагере беженцев, среди этого отребья. К тому же Линдман облапал меня и дал понять, что, как только у нас кончатся деньги, он с удовольствием наймет меня на ночь.
— Мирка! — снова крикнул Беери толкнул ее на кровать. — Линдман же сказал вам, что это временно! А Михал должен был передать тебе, что я говорил с ним за два дня до вашего отъезда и запретил куда-либо ехать. Когда он позвонил мне из Вены, то ничего лучшего, чем послать вас к Линдману, я сделать не мог.
— И сунул нас в грязный, завшивленный лагерь! Но оставим это, я не жалуюсь. Я переживу, что нас поселили на вонючих топчанах и что нами командует молокосос, который все время хвастается, что стащил у собственной матери кольцо, чтобы иметь что-то для начала. Я забуду, что этот молокосос гонял Михала как арестанта мыть коридоры и разгружать уголь, пока нас не приютил местный мясник. А вообще-то это единственный приличный человек, с которым мы познакомились в Вене.
Беер ухмыльнулся, но, не желая дразнить Калахову, сдержался. Он взял бутылку и вновь налил ей.
— Сама знаешь, с Михалом трудно говорить. Я уже несколько раз предлагал ему испробовать шансы в Англии. Не знаю, говорил ли он тебе об этом.
— Говорил.
— Вот тогда и нужно было ехать. В шестьдесят шестом-шестьдесят седьмом. Или же в прошлом году. А не теперь, когда все места уже заняты. Но Михал не может решиться сразу, он должен все продумать и взвесить, а как только придет к какому-нибудь решению — становится поздно.
— Но ты же его знаешь, Ник! Он всегда был таким.
— А ты еще больше сбиваешь его с толку, Мирка. Все тебе не нравится, всех ты почему-то подозреваешь, все тебе не внушает доверия.
— Глупости! Просто я научилась принимать решения и за Михала. А теперь мы хотим вернуться в Прагу.
— Кто хочет? — ухмыльнулся Беер.
— Естественно, я и Михал. Ему надоели нищета и грязь, унижения и придирки.
— Да, возможно, — кивнул Ник и тут же улыбнулся: — Но завтра, как только я скажу ему, что у меня есть для вас билеты на самолет в Лондон, он забудет о Праге.
— Вот в этом-то все несчастье, — вздохнула Калахова, но потом решительно покачала головой: — Однако теперь его проучили. Думаю, он рад тому, что вернулся в Прагу.
— Он не вернулся туда и никогда не вернется, — сказал Ник таким ледяным тоном, что она удивленно на него посмотрела. — Поедет в Австралию и будет вести себя прилично, потому что он нам кое-что задолжал и будет выплачивать долг.
— Ник… — выдохнула Мирка и вытаращила глаза, — о чем это ты?
— О базе Вумера. Там англичане, строят самый современный космодром, формируется гигантский научно-исследовательский комплекс, и Михал там сделает карьеру.
— Это, конечно, хорошо, но меня туда заманить не удастся.
— Не забегай вперед, — перебил ее Ник. — Михал туда, конечно, поедет, а ты можешь выбирать: либо поедешь с ним, либо останешься в лагере. Тогда и господин Линдман, может, дождется своего часа.
— Я ухожу, — вскочила она, но Беер ее опередил, схватил за руку и потащил обратно:
— Ведь ты не хочешь, чтобы все так случилось, Мирка… Ну, хорошо, если вы не желаете ехать в Австралию, то придется какое-то время подождать, пока мы что-нибудь подыщем.
— Но ты же утверждал, что уполномочен Королевским институтом пригласить Михала на работу в Лондон, — возразила Мирка.
— А разве кто-нибудь говорит, что это не так? — улыбнулся Ник. — Но все равно база Вумера — это самый крупный шанс.
— Не уговаривай меня, потому что я не соглашусь на это. Довольно того, что ты вчера целый вечер» кормил этим Михала, — грустно проговорила она.
— Ты говорила вечером с Михалом? — удивленно выдохнул он, как будто в этом было что-то необъяснимое.
— Конечно. Он звонил Краусам. Даже радовался этому предложению: для него хуже всего бездействие.
— На базе Вумера он мог бы начать работать немедленно, — осторожно закинул удочку Беер.
— А за виллой в Найтсбридже пока присмотрит Ферда Достал? — съязвила Мирка, насмешливо оглядев человека, сидевшего в кресле.
Тот дернулся, как будто в него неожиданно попала стрела. Его усы снова поникли, лицо помрачнело.
— Как ты узнала о Достале? — спросил он, сделав удивленное лицо.
Только теперь он заметил ее пронзительный взгляд. Но кто мог подумать, что Калах позвонит жене и все расскажет по горячим следам? Ситуация осложнялась.
— Что касается Достала, то вы страдаете определенным комплексом, — кисло сказал Ник и засмеялся. — Михал к нему ревнует, как студентишка.
— Может быть, у него на это есть причины, — возразила Мирка. — Для Достала место в Лондоне есть, а для нас — нет.
— Михал сказал тебе, что Достал едет в Лондон? — спросил он, не подавая виду, насколько ему важен ответ.
— Конечно. Ты якобы нашел для него место в «Дикси», — грустно ответила она.
— Михала же не интересует место чиновника, — ухмыльнулся Беер и поднялся с кресла. Он остановился рядом с женщиной и положил руки ей на плечи: — Михал — ученый, он болезненно честолюбив. У него есть успехи, но он не признает никакого риска, а без этого коммерция невозможна. Там бы его нерешительность стала непреодолимым препятствием. Пойми, я не хочу ему вредить. Я хотел убрать его подальше, чтобы он не мозолил глаза Праге, а она ему. Поэтому я считаю, что вам нужно на два-три года уехать в Австралию. Сегодня база Вумера самое подходящее место для научной работы, там все великолепно: программа, возможности, работа, зарплата. И рука Праги туда не дотянется. Пойми, Прага будет бороться за Михала. Он принес ей славу, привез несколько дипломов, благодаря твоему мужу мир узнал о чехословацкой онкологии. Да они из принципа будут стараться помешать ему остаться за границей. А дома ему теперь настоящей работы не дадут и будут за ним присматривать.
Ник был доволен собой. Все сказанное казалось ему абсолютно убедительным.
Кэлахова на это ничего не ответила, только наклонила голову.
Ник снял халат и вынул из шкафа вешалку с темным в полоску костюмом. Не говоря ни слова, прошел в ванную, но дверь за собой не закрыл. И правильно сделал, поскольку тут же услышал, как скрипнуло кресло и звякнула бутылка. Калахова снова наливала себе виски, хотя раньше никогда не пила. «Дошла до точки», — подумал Беер и удовлетворенно улыбнулся своему отражению в зеркале. Он представлял, что с ней сейчас происходит. Наверняка думает, что он за их счет прокладывает дорогу в Лондон Досталу. А почему бы и нет? Пусть себе думает, что Достал уехал на острова.
Такое объяснение было гораздо лучше, чем действительность. К сожалению, инженер Достал на несколько минут задержался, беседуя с Горданом, а Калах, как назло, пришел немного раньше. Поскольку Калах встретил Достала в «Сахере», было бы желательно, чтобы он поверил: Достал едет в Прагу лишь собрать чемоданы и отбыть в лондонскую фирму «Дикси».
Вся беда состояла в том, что инженер Достал никуда ехать не собирался и вообще не предполагал менять место жительства. Да пока для этого и не было причины, ведь о его задании создать в Праге новую резидентуру британской секретной службы и руководить ею знали лишь четверо. Калах, разумеется, в их число не входил. Беер испугался при одной мысли о том, что случилось бы, узнай Калах правду. Наверняка не промолчал бы. А ведь одно-единственное слово могло поставить под угрозу безопасность Достала и всю операцию британской секретной службы.
Резидента никто из посторонних не должен был знать. Поэтому Ник Беер в эту минуту был совершенно уверен в одном — Калах сам подписал себе приговор.
Когда через десять минут Ник вышел из ванной, на нем была ослепительно белая рубашка, волосы его блестели от бриолина с сильным запахом гвоздики, а на лице сияла светская улыбка. Эту улыбку он отработал добрых тридцать лет назад, и она до сих пор действовала безотказно. Вот и сейчас прежний, внимательный и любезный, Ник Беер остановился перед Калаховой.
Она сидела в кресле подавленная, обхватив голову руками, и усталым взглядом рассматривала узор на ковре. Заметив Ника, она положила руки на колени и подняла на него заплаканные глаза.
— А что, если их не поймают, Ник? — спросила Мирка и тут же прикрыла рот ладонью, испугавшись, что эта простая мысль пришла ей в голову только теперь.
Он улыбнулся и почувствовал огромное превосходство над этой испуганной женщиной. Куда делась та красивая и гордая Мирка со своей холодной, вежливой сдержанностью! «Еще на коленях меня просить будешь, — подумал он, продолжая любезно улыбаться. — На коленях…» — мысленно повторил он, упиваясь этим спектаклем.
— Да поймают их, не бойся, — уверенно сказал он. — Такой птичке мы улететь не позволим. — И сам удивился, насколько он доверяет Фишеру и его людям. Он коснулся рукой щеки Мирки и повернул к себе ее усталое лицо. Стоя рядом, заглянул в ее влажные глаза и, как гипнотизер, произнес: — Все будет хорошо. Ты должна мне верить, Мирка. Если будешь меня слушаться, все будет в полном порядке. Вспомним о нашей старой дружбе!
Мирка кивнула. Вся решительность, с которой она пришла сюда час назад, исчезла без следа. Теперь она была простой куклой, послушной его утешающей руке и вкрадчивому голосу.
— Что мне делать? — спросила она через минуту, которая была нужна ей, чтобы оценить ситуацию.
— Главное — не впадай в панику, — с готовностью посоветовал Беер, потому что ждал этого вопроса с самого начала. — Не впадай в панику, а когда вернется Михал, делай, что он тебе прикажет. Не сбивай его с толку своими разговорами, ты должна служить ему опорой, ведь ты его жена. Ты лучше всех знаешь, что после таких потрясений Михал психически не совсем устойчив. Он выстрадал свое, для его мирной и податливой натуры это слишком много. И не бойся, что не попадешь в Лондон, мы не допустим, чтобы такие золотые руки, как у Михала, бездельничали.
Беер хотел было развить свою теорию об уделе жены и нерешительности Калаха, но его прервал телефонный звонок. Он поспешил к аппарату и поднял трубку.
Голос у директора полиции Гуго Фишера был слегка взволнован, когда он сообщил, что «шкоду» с доктором Калахом они уже нашли и в течение часа будут известны подробности.
Хотя Беер и прикрывал трубку рукой, чтобы Калахова ничего не слышала, это было лишним. Мирка почувствовала, о ком идет речь, и поспешно подошла.
— Спасибо за добрую весть, Гуго, — сказал Беер довольно весело. — Теперь мы пойдем с госпожой Калаховой завтракать.
Он положил трубку и уставился на Мирку. Она тоже пристально смотрела на него.
— Ну, что там? — Это был скорее вздох, а не вопрос, но Беер широко улыбнулся:
— А что должно быть? Все в порядке. Как я предсказывал, Михал жив и здоров.
Она позволила ему крепко обнять ее.
— Я ничего еще не знаю, — сдержанно повторял инспектор Пассвег и разводил перед репортерами руки — этот жест можно было истолковать по-разному.
— Есть слух, что вы поймали похитителей, — раздался из кучки любопытных журналистов знакомый голос, а когда инспектор на него обернулся, то, к своему немалому удивлению, увидел Курта Майера из венской газеты «Курир».
С этой газетой у него были связаны самые приятные воспоминания. Именно фоторепортер «Курир» сделал несколько лет назад снимок, обошедший весь мир. На нем был запечатлен Пассвег именно в тот момент, когда он вышел к журналистам и небрежно заявил: «Господа, можете сообщить в своих газетах, что сегодня утром я арестовал сексуального маньяка из двадцатого района. Я взял его, когда он попытался совершить очередное убийство».
— Что вы здесь делаете, Майер? — удивился он и дружески улыбнулся репортеру: с Майером стоило поддерживать хорошие отношения.
— Правда, что вы схватили похитителей? — настаивал Майер, тем самым давая понять, что это происшествие для него важно.
— Ничего не знаю, — повторил Пассвег, но при этом многозначительно подмигнул репортеру — тот понял и подошел. Пассвег притянул его к себе за лацканы пальто и тихо, чтобы слышал только он, прошептал: — Я буду в служебной комнате доктора Хольцефеля. Попытайтесь проникнуть ко мне.
— Браво, инспектор! Я знал, что мы поможем друг другу, — ухмыльнулся Майер.
Вокруг Пассвега сомкнулся круг открытых блокнотов и микрофонов. Нужно было и им что-то сказать, поэтому он пожал плечами и напустил на себя таинственный вид.
— Господа, я могу сообщить вам только, что под утро у нас немного постреляли, но нет ни одного убитого или раненого. А что касается совершенного похищения, то заранее предупреждаю: не ждите никаких сенсаций. Пока еще я ничего не знаю, точнее, у меня нет никакой информации, которая бы представляла интерес для ваших читателей. Однако могу вам пообещать: если в течение дня обстоятельства прояснятся, вечером я буду в вашем распоряжении в своем участке в Гёпфрице. Если вы сейчас разойдетесь, будет лучше для меня и для вас. Еще раз повторяю, что сию минуту мне вам сказать нечего.
Кучка репортеров с ропотом удалилась, и инспектор воспользовался моментом, чтобы быстро протиснуться мимо решетки, отделявшей жилую часть больницы от белых коридоров, операционных и вечно полных комнат ожидания.
Пассвег направился к кабинету доктора. Вид у него был довольно расстроенный, ибо он воспринял как личную обиду то, что дирекция полиции строго запретила даже упоминать об этом происшествии. Только сумасшедший мог не воспользоваться такой возможностью, которая предоставляется едва ли не раз в жизни.
«Нужно бы намекнуть Манеру, чтобы он держался подальше от Калаха», — вдруг подумал инспектор и остановился посреди коридора. Двери одной из палат были полуоткрыты, и Пассвег увидел неподвижное тело под белоснежной простыней. Доктор Калах спал под бдительным надзором старшей медсестры и совершенно не догадывался о вызванной им суматохе.
Инспектор напряженно вглядывался в бледное лицо на подушке, и ему казалось, что на губах у Калаха застыла насмешливая улыбка. Он медленно вошел в палату, кивком поздоровался с сестрой и остановился у кровати. Бросив взгляд в окно, Пассвег заметил Майера, бродившего в задумчивости по парку.
«Что сообщить ему?» — снова подумал инспектор, глядя на репортера. Конечно, лучше всего было бы рассказать, как от машины он направился прямиком к Хильде Цайнер и вытащил испуганного Лапу из ее постели. Тот недолго отпирался. Достаточно было несколько настойчивых предупреждений о возможных последствиях, и Лапа сознался, что для участия в похищении его нанял Курт Вернер, другой венский плут. Он отвез его на краденой «шкоде» в Трайскирхен, и там они затащили в машину Калаха, который, на удивление, не особенно упирался. Все это было похоже на заранее обговоренную игру и слишком расходилось с официальным сообщением о диверсии красных агентов, потому что Лапа с Вернером были кем угодно, только не красными агентами…
Пассвег напряженно думал. Ему было ясно, что репортер не должен услышать от него правду. Тогда ему конец. Конец его карьере. Инспектор достаточно долго служил в полиции, чтобы знать, как поступают с неугодными сотрудниками, которые думают, что они каждое дело должны довести до конца.
А это дело было именно таким, на котором можно потерять все. Когда инспектор узнал от Лапы, что они должны были довезти Калаха только до Гёпфрица и оставить там в машине одурманенного хлороформом, то от всего этого обалдел. Зачем Калаха похищали из Вены, раз хотели оставить неподалеку, к тому же в его районе? И что это вообще за бессмысленное похищение, каковы его мотивы? Почему Вернер, который до этого занимался лишь тем, что регулярно собирал подати со своих сотрудниц, устроил вдруг такую акцию?
Он уже собирался было выйти из палаты, как вдруг увидел в окно полицейского Лагера, который вышел из машины и поспешил через парк к входу в квартиру Хольцефеля. Даже издали было видно, что его поездка в Штёдерсбах, где, по словам Лапы, должен был скрываться Курт Вернер, не увенчалась успехом.
Инспектор вышел из палаты и закрыл за собой дверь. Он пошел навстречу полицейскому, раздумывая, был ли вообще смысл посылать его в Штёдерсбах, раз дирекция полиции не заинтересована в расследовании похищения. Инспектор открыл дверь одной из комнат, Лагер вошел и, не успев закрыть за собой дверь, сказал вполголоса:
— Не повезло нам, шеф.
— Вернера нет в Штёдерсбахе? — спросил Пассвег.
— О нем ни слуху ни духу.
— А дама, о которой он заботился?
— Вы имеете в виду Ланге, шеф? Она-то там. Развлекается с каким-то аристократом.
— С кем? — удивился, не поняв, инспектор.
— Я не смотрел его документы, но обращался он к нам по-английски, так что, наверное, это какой-нибудь американец или англичанин. Ланге, конечно, шипела, что никакого Вернера не знает, дескать, что это мы себе позволяем, она — честная женщина и будет жаловаться. Тогда мы перед ней извинились и отбыли.
— Машина там у них была?
— Какую машину вы имеете в виду, шеф?
— Но ведь не пешком же они пришли из Вены! — сорвался инспектор, которому было совершенно ясно, что Вернер давно по ту сторону гор.
— Наверное, не пешком, — кивнул Лагер и ухмыльнулся. — Этот хлюст на такого совсем не похож. Но никакой машины там не было. Прежде чем мы вошли в дом, я осмотрел все вокруг.
— Боже, какой вы идиот, Лагер! — откровенно сказал инспектор и смерил несчастного полицейского уничтожающим взглядом. — Чего вы ждете? Отправляйтесь в Штёдерсбах и выясните, как фамилия того иностранца и как они туда с Ланге попали.
Пассвег раздраженно отвернулся от своего бестолкового подчиненного и направился к кабинету доктора Хольцефеля. Вдруг инспектор остановился и застыл. Он совершенно ясно различил в полутьме коридора грустные глаза коллеги Ирмера, которого недавно встретил в Вене. Когда-то Ирмер был украшением их отдела, но некоторое время назад сделал самую большую ошибку в своей жизни. Он, как овчарка, пошел по следу убийцы владельца отеля Новака, которого в один прекрасный день нашли с пробитым черепом на лестнице небольшой альпийской гостиницы «Тироленхоф». Ирмер долго искал мотивы убийства и пришел к выводу, что убийство Новака на совести у его «друзей» из британской секретной службы. У него уже были доказательства, что вокруг убитого околачивался некий подозрительный чех-эмигрант, прибывший в «Тироленхоф» из Лондона. Ирмер арестовал его на аэродроме в Зальцбурге за несколько минут до того, как тот собирался сесть в самолет. Убийца сдался, но предупредил комиссара, что за этим делом стоит полковник Паттерсон из английского посольства. Однако Ирмер уперся, сказал, что расследование ведет он, и даже осмелился поведать о своих успехах газетчикам. В скандал вмешалась контрразведка, которая назвала комиссара скрытым коммунистом, вознамерившимся умышленно очернить союзников. Нашелся свидетель, подтвердивший алиби убийцы. Ирмеру пришлось публично извиниться и в конце концов радоваться тому, что он хотя бы не вылетел из полиции. Когда же Пассвег увидел погасшие и жалкие глаза Ирмера, пристально смотревшие из полутьмы коридора, он почувствовал, как по спине поползли мурашки. Он вдруг понял, что балансирует на краю пропасти. Инспектор повернулся к Лагеру, собиравшемуся уже уйти, и остановил его.
— Подождите, — прохрипел он.
Лагер остановился:
— Что-нибудь еще, шеф?
Инспектор заколебался. Обстоятельства заставляли быть осторожным, но он не привык отступать. К тому же мысль о том, что полицейский чиновник Мольцер может спросить его, почему он не пошел по горячему следу, не оставляла его.
— Подскочите в этот Штёдерсбах. Но подойдите к тому парню осторожно. Лучше порасспросите окружающих, а когда предложите ему предъявить документы, то скажите… — Инспектор запнулся.
— Например, что «Интерпол»… — высказал пришедшую на ум идею Лагер, но этим лишь разозлил Пассвега.
— Вы с ума сошли — «Интерпол»! — крикнул инспектор и испугался какого-то чужого, незнакомого голоса, вырвавшегося из собственного горла. — Кто знает, что это за парень? — приглушенно продолжал он. — Скажите ему, что мы ищем военного дезертира и для порядка у каждого проверяем документы, что у вас есть приказ на это, но не говорите чей.
— Слушаюсь, инспектор! — Лагер щелкнул каблуками, соображая, какую же игру затевает его начальник. — Я вам сразу же позвоню, — пообещал он, взявшись за ручку двери.
— Только звоните сюда, — раздраженно приказал Пассвег — тревожные мысли заставляли его постоянно взвешивать, хорошо или плохо он поступает.
Когда Лагер ушел, он еще некоторое время стоял, уставясь в одну точку, прежде чем сообразил, что за ним наблюдает доктор Хольцефель, неслышно появившийся в коридоре.
— Пациента можно допросить, — произнес он официальным тоном, как только инспектор повернулся к нему.
— Как он выглядит?
— Прилично, то есть сравнительно прилично. Из шокового состояния мы его уже вывели, дали кислород. Больше ничего я сделать не могу.
— Он говорил что-нибудь о похищении? — спросил инспектор, не сумев подавить любопытство в голосе.
— Мне кажется, он и представления не имеет о том, что с ним случилось, — сдержанно ответил врач. — Только спрашивал, где он и кто на него напал.
— Неужели? — удивился Пассвег. — Он так и сказал — напал?
— Конечно, — кивнул Хольцефель. — Когда я сказал ему, что в больнице в Хорне, то он спросил, что это за больница. Но больше всего он беспокоится о каком-то Нике, все время спрашивает, здесь ли он.
— Ник? А кто это?
— Наверное, какой-то англичанин, — пожал плечами доктор и указал рукой на дверь своего кабинета. — Там вас ждет кофе. Думаю, это как раз то, что вам сейчас нужно. Я и пришел, собственно, чтобы вас позвать.
— Хорошая мысль, — улыбнулся Пассвег и прошел мимо врача, открывшего перед ним дверь.
Инспектор опустился в огромное кожаное кресло и с наслаждением отпил глоток горячего кофе, пожелав в душе, чтобы этот тонизирующий напиток помог ему найти выход из тупика, в котором он оказался. Теперь он уже не мучился над тем, как разгадать загадку, с которой столкнулся. Больше всего он был озабочен соображением, как выпутаться самому и с честью избежать опасности, висевшей в воздухе.
Пассвег давно отказался от мысли, что происшествие, которое так многообещающе началось на рассвете, принесет ему удачу. С какой бы стороны он ни разбирал похищение, всегда одно не вязалось с другим и во всех случаях нельзя было найти ключ, которым можно было бы приоткрыть дверцу тайны.
— Он рассказывает, что расстался с этим Ником в кафе гостиницы «Сахер», — вновь задумчиво произнес врач, — и около девяти поехал в Трайскирхен.
— Что? — воскликнул инспектор с нескрываемым удивлением. Он встал, охваченный неприятным предчувствием, и поставил чашку на стол.
— Рассказывает, что ехал в Трайскирхен с Опернринга, — терпеливо повторил доктор, немало удивившись испуганному взгляду инспектора.
— Кому он это рассказывает? — выдавил из себя инспектор с неясным чувством тщетности своих попыток что-либо спасти.
— Какому-то Майеру. Ведь вы же дослали его ко мне с просьбой поговорить с пациентом! Это не ваш человек? — Доктор был не в состоянии хоть что-то понять по выражению лица инспектора.
— Нет, это не мой человек, — ответил Пассвег и только через минуту опомнился, выбежал из кабинета и резко распахнул дверь одной из палат. От представшей картины у него буквально перехватило дух.
На постели Калаха расположился репортер Майер. Он положил на одеяло теперь уже не нужный ему фотоаппарат и приставлял к дрожащим губам пациента микрофон, делая свой сенсационный репортаж.
Инспектор охватил все это одним взглядом, заметив и медленно вращающиеся катушки магнитофона, которые свидетельствовали о том, что Майер работает с пациентом довольно долго.
— А те люди, что с вами сидели, были англичане, господин доктор? — продолжал он выспрашивать, словно не замечая присутствия полицейского.
— Майер! — проговорил инспектор приглушенно, но все же достаточно энергично, чтобы репортер повернулся и строго посмотрел на вошедшего. — Неудобно, Майер, — сказал он ледяным тоном, — затруднять сейчас господина доктора. Он должен отдохнуть и поправиться. А ваш допрос спокойствия ему не добавит. — Инспектор уже овладел собой — это было единственное, что он смог сделать в возникшей ситуации.
— Извините, инспектор, — невинно улыбнулся Майер. — Я позволил себе этот небольшой финт, хотя сначала предполагал получить ваше согласие. Вы же знаете, что номер у меня подписывается в полдень, в то время как у моих коллег, которым вы дадите информацию, до завтрашнего номера времени достаточно. — Говоря все это, Майер встал с кровати и подошел к стоявшему в дверях инспектору.
— Вы предваряете расследование, Майер, поэтому предупреждаю вас, что не отвечаю за ту информацию, которую вы используете, — сказал инспектор так, чтобы репортер понял, в чем дело.
— Я думаю, вам лучше заявить, что с моей статьей вы ничего общего не имеете, — вдруг сказал Майер. — Так будет лучше для вас, инспектор.
«Все перепуталось, все, — сообразил Пассвег. — Я хотел предостеречь Майера, а вместо этого он предупреждает меня». Он молча наблюдал, как репортер повернулся к магнитофону и немного отмотал пленку назад.
— Это все, что я могу для вас сделать, — сказал Майер и стер слова инспектора. — Мы здесь никогда не встречались. — добавил он и опять подсел к Калаху.
— Те господа, что были с вами в «Сахере», англичане? — повторил он вопрос, и Калах подтвердил.
— Откуда вы их знаете?
— Я… Ника Беера я знаю давно, — заикаясь, сказал Калах. — Знаю его еще по Праге, это торговый представитель фирмы «Дикси». Мы дружим много лет. Он часто приезжал в Прагу, очень часто… А второго господина я знаю не так близко. Познакомился, собственно, с ним здесь, в Вене. Он из Лондона, из Королевского медицинского института, где я должен теперь работать. Собственно… должен был работать.
— Так вы едете в Лондон? — удивился репортер.
— Да, но возникли некоторые трудности.
— С какой стороны? — снова пошел в атаку Майер.
— Как вам сказать? — заколебался Калах и прикрыл глаза. — Это очень сложно, я уже ничего не понимаю… Ничего не понимаю… Кто были те двое в машине?
Пассвег сделал шаг вперед и быстро выключил магнитофон. Он решил выставить отсюда репортера любой ценой. Инспектор представился Калаху, сообщил, что преступники уже задержаны, и сказал, что хочет поговорить с ним наедине.
Калах только кивнул, силы его были на исходе.
— Вы хотите меня погубить?! — возмутился инспектор, вытолкнув Майера в коридор.
Оба были красными от волнения и плохо скрываемого раздражения.
— Я вовсе не хочу вас губить, наоборот!
— Тогда зачем вы вмешиваете в это дело каких-то англичан?
— Шеф послал меня за шпионами, — ухмыльнулся репортер. — А вы вместо красных агентов преспокойно ловите Лапу и Вернера. Но ведь каждый знает, что это за птицы.
— Кто вам сказал о Лапе и Вернере? — спросил упавшим голосом инспектор, но Майер только рукой махнул:
— Сходите в кабачок напротив. Там вам вместе с гуляшом выложат и последние новости. Возможно, там вы узнаете, что молочники видели, как утром Вернер в желтом «крайслере» мчался из Лангшварца в Вену.
— Действительно так говорят?
— Мало ли что говорят, но меня интересует только одно, инспектор, — вдруг посерьезнел репортер, — что общего у англичан с этим цирком?
— Что за глупости!
— Это не глупости, а факты. Действительно, слишком уж много людей крутится вокруг этого Калаха. И что интереснее всего — там нет ни одного красного агента, которые фигурируют в рапорте полиции.
Майер хотел еще что-то сказать, но вдруг увидел, что во двор больницы медленно въезжает санитарная машина. Следом за ней в арку ворот въехали два черных «мерседеса».
— Разве что англичане работают на Прагу. Или это подставные люди Праги, которые хотят выглядеть как англичане, — сказал Майер, пристально глядя во двор больницы.
Инспектор посмотрел туда же.
— В конце концов, это не впервые, — сказал он, удивляясь, что эта версия не приходила ему в голову. Она содержала в себе надежду, что его действия все-таки будут вознаграждены по заслугам.
Репортер увидел, как четверо мужчин вышли из «мерседеса» и подождали, пока из санитарной машины вынули каталку. Когда они скрылись в противоположном крыле больницы, Майер сказал!
— Правда, если бы это было так, у вас не было бы строгого запрета на информацию о происшествии. Так что по поводу дела Калаха мы с вами никогда не встречались, а в случае чего я все беру на себя.
Пассвег отвернулся от окна:
— Я вас предупредил. Те господа, что приехали сюда за Калахом, хорошо отличают подставных англичан от настоящих. Вы уж мне поверьте.
— Возможно, — кивнул Майер. — Но у меня еще сохранилось понятие чести, — добавил он и быстро нырнул в одну из дверей.
Не успел он закрыть ее за собой, как в конце коридора появилась группа мужчин, перед которыми крутился услужливый Мольцер. Пассвег машинально провел рукой по своей форме и подтянул ремень. Четверо мужчин, приближавшиеся с белой раскладной каталкой, показались ему вдруг черными птицами, которые уже не могут терпеливо ждать своей добычи и рвут ее прямо живьем. Они шли молча, не говоря ни слова, с важным видом меряя шагами коридор.
Мольцер опять обогнал их, представил инспектора и заявил, что расследованием будут заниматься высшие инстанции.
— Вы никакой информации журналистам не давали? — строго спросил его один из четверых, и инспектор сразу вспомнил это сухое, морщинистое лицо, которое время от времени видел в здании венского центра федеральной контрразведки.
— Я передал ваш приказ инспектору, — поспешил заверить его Мольцер как раз в тот момент, когда застигнутый врасплох Пассвег собирался было упомянуть о Майере.
— Журналистов мы пригласили на более позднее время. Конечно, они будут требовать информации. Что мы можем им сообщить? — продолжал Мольцер.
— Скажите, что министерство даст официальное сообщение после расследования происшествия, — отрезал человек с морщинистым лицом.
Комиссар подобострастно кивнул и повернулся к двери, из которой выезжала каталка.
Пассвег стоял неподвижно, глядя на скрипящие колесики, к звуку которых примешивались шаги четырех мужчин в черных костюмах. Группа удалялась по коридору.
Доктор Михал Калах возвращался в Вену. А подозрения Пассвега насчет того, кто похитил доктора, превратились в уверенность.
Гордан отвернул манжету, застегнутую золотой запонкой, и посмотрел на часы.
— Вы излишне нервничаете, капитан, — улыбнулся Фишер, уже не в первый раз замечая этот жест Гордана.
Гордан рассеянно кивнул и осмотрелся. Бар «Крона» считался любимым местом встреч сотрудников австрийской контрразведки.
Это был небольшой уютный клуб с рекламой над входом, терявшейся в пестрых неоновых огнях, с кабинами, отделенными кирпичными перегородками, поглощавшими даже громкие разговоры. Именно это обстоятельство привлекало сотрудников. Сюда ходили исповедоваться люди, которые верили в то, что закрытые кабины умеют хранить тайну, а австрийская контрразведка таким образом дешево получала важную информацию.
— Подслушивающее устройство там встроено? — бесстрастным тоном спросил Гордан и кивнул в сторону вентилятора в стене.
— Это было бы глупо, — с улыбкой покачал головой Фишер. — Но когда я здесь, подслушивающее устройство все равно выключают. Мы можем спокойно ругать свои правительства, если вы этого хотите.
Гордан не ответил, размышляя, разумно ли везти доктора Калаха в Вену, где среди журналистов уже возникли всяческие версии насчет похищения. Разумеется, они накинутся на него, как осы, и это нужно предотвратить. Наверное, действительно разумнее было бы спрятать доктора где-нибудь в стороне от назойливых взглядов, например на одной из конспиративных вилл австрийской контрразведки. Фишер мог бы это устроить.
— Что это вы так нахмурились? — спросил Фишер. — У вас вот такой вид… — Он наморщил лоб, сдвинул брови, потом засмеялся: — Успокоилась наконец эта мадам Калахова?
— Наверное, — ответил Гордан и неуверенно добавил: — По крайней мере, надеюсь.
— По просьбе Ника я велел перевезти все их вещи из Трайскирхена в гостиницу. Она, говорят, была счастлива, узнав, что не придется возвращаться в этот свинарник, — сообщил Фишер.
— По-моему, в чем-то ее можно понять.
— Да-да, — кивнул Фишер, — хотя я лично думаю, что было бы полезно помариновать ее в этом лагере недельку, а может, и две. Потом бы они вам за Австралию руки целовали.
— Поверьте, при других обстоятельствах я так и сделал бы, — кивнул Гордан, — но раз уж Ник с Оуэном начали эту игру… У них было полно работы и мало времени. Если бы в дело вмешалось чехословацкое посольство, мы могли бы иметь крупные неприятности.
— Что же вы с ними теперь будете делать?
— Видимо, по возвращении Калаха лучше всего дать им возможность немножко перевести дух: принять душ, выспаться. А потом… Лондон. Он все-таки чуть дальше от Праги. Здесь все слишком на виду. Нужно только позаботиться о том, чтобы газетные ищейки ничего не пронюхали. Но с этим вы, как главный советник полиции, справитесь легко.
— Конечно, это не проблема. Я уже приказал подготовить официальное сообщение, жду только утверждения министерства. Им мы заткнем рот вездесущим журналистам.
— Хотел бы я знать, что вы там сочинили, — произнес Гордан ехидным тоном.
— Я учел это обстоятельство, капитан, — оставил непочтительные слова без внимания главный советник, — и сообщил наверх, что на его опубликование требуется ваше согласие.
— Как вы его составили?
— Оно короткое, — улыбнулся Фишер. — Можно сказать, очень короткое. Примерно так: известного чешского ученого пытались похитить, чтобы не дать ему возможности попросить политического убежища в одной из западных стран. Похитители схвачены и в ходе расследования сознались, что были завербованы коммунистическим агентом. Мы не упоминаем, конечно, что этот агент был прислан из Праги, но это домыслит каждый. Там есть короткое упоминание, что Калах был выдающимся представителем чешского реформистского движения и что на родине ему грозили репрессии и преследование. Думаю, что в духе этого сообщения нам нужно поговорить с ним в директорате, когда его привезут.
Гордан задумчиво кивнул. В этот момент в кабину проскользнул элегантный официант.
— Как обычно, шницель, герр главный советник? — остановился он перед Фишером в почтительном полупоклоне.
— Да, пожалуй. А вы будете? — обратился Фишер к Гордану.
— Если это шницель по-венски, то почему бы нет, — пожал плечами Гордан.
— Его здесь отлично готовят, — заверил главный советник.
Официант все так же в полупоклоне вышел, и как только он скрылся, в кабину просунулась лохматая голова венского уличного мальчишки.
— Покупайте «Курир», господа! На первой полосе — загадочное похищение чешского ученого. Наш репортер спрашивает: не было ли это операцией британской секретной службы?
Гордан судорожно глотнул воздух, Фишер растерянно переводил взгляд с капитана на газетчика, а тот продолжал кричать:
— Покупайте «Курир», господа! Наш репортер раскрыл тайну похищения!
Гордан полез в карман, вытащил несколько монет, сунул их мальчишке и развернул газету. Через пару минут он швырнул ее на стол и в ярости воскликнул:
— Ну и ну! Огромное вам спасибо, Фишер! Вот уж действительно отличились!
— Разрешите? — протянул руку за газетой советник.
— Прошу, — кивнул Гордан, — и читайте вслух, растяните удовольствие!
— Капитан… — умоляюще сказал Фишер.
— Читайте, читайте! — повелительно произнес Гордан.
Фишер взял газету, нерешительно взглянул на своего спутника и принялся читать:
— «Благодаря действиям инспектора Якоба Пассвега сегодня на рассвете были обезврежены похитители известного чешского онколога доктора Михала Калаха. Рискованным способом инспектор освободил из плена двух опасных лиц, принадлежащих венскому преступному миру, чешского ученого, который несколько дней назад решил покинуть Чехословакию и в настоящее время вел в Вене переговоры с английскими гражданами о своей будущей работе.
Из хорошо информированного источника наш репортер Курт Майер узнал, что ученого похитили вчера около полуночи у вокзала в Трайскирхене и что полиция немедленно начала расследование. Венская уголовная полиция получила информацию, что похищение — дело рук неизвестных агентов чехословацкой секретной службы. Согласно сообщению, разосланному всем федеральным уголовным инстанциям, преступники намеревались предпринять попытку вывезти чешского ученого обратно в Чехословакию. Немедленно был объявлен розыск автомобиля марки «шкода» с чехословацким номерным знаком, в который насильно был посажен доктор Калах…»
Фишеру пришлось выпить воды, и он воспользовался паузой, чтобы вновь бросить умоляющий взгляд на Гордана, но у капитана был такой неприступный вид, что Фишер не осмелился заговорить с ним и продолжал читать:
— «В полицейских участках была объявлена готовность номер один, но лишь через три часа след преступников был обнаружен неподалеку от города Гёпфриц, где в настоящее время работает инспектор Якоб Пассвег. О его схватках с венским преступным миром наша газета не раз информировала своих читателей. Рискуя жизнью, этот опытный полицейский преградил путь похитителям и вынудил их отступить. Видимо, опасаясь последствий, оба похитителя спешно покинули машину, бросив в ней доктора Калаха, предварительно одурманенного большой дозой хлороформа. Благодаря блестящим действиям инспектора Пассвега вскоре после этого один из похитителей был задержан. Доктор Калах был немедленно отправлен в больницу в Хорн, где ему оказали необходимую помощь, и теперь, по словам главного врача больницы доктора Хольцефеля, его жизнь вне опасности.
Наш репортер еще ночью отправился в Хорн и на месте обнаружил ряд странных обстоятельств, которые сопровождают это происшествие.
Хотя компетентные органы пока отказываются высказывать свое мнение относительно случившегося, стало известно, что одним из похитителей, задержанных отважным инспектором Пассвегом, является некий Берт Шимек, известный в венском преступном мире под кличкой Лапа. Он заявил, что к участию в похищении его якобы привлек некий Курт Вернер, также хорошо известный полиции и несколько раз судимый.
В свете этого, однако, теряет силу официальная версия, согласно которой Калаха похитили коммунистические агенты. Ни Шимека, ни Вернера коммунистическими агентами назвать нельзя. Можно, правда, допустить, что коммунистическая разведка наняла их для проведения этой акции. Но такая мысль является слишком смелой, поскольку с трудом можно представить, чтобы упомянутая секретная служба доверила столь серьезное дело людям типа Шимека и Вернера. Возможно, после ареста Курта Вернера и будет пролит свет на это дело, выяснятся мотивы операции, но к моменту подписания в печать номера нашей газеты Вернер все еще находился на свободе.
Загадку, связанную с этим делом, усугубляет и другое труднообъяснимое обстоятельство.
Доктор Калах, к которому проник наш репортер, рассказал, что похищение произошло вчера, вскоре после того, как он вышел из гостиницы «Сахер», где вел переговоры с двумя англичанами о своей дальнейшей судьбе. Это были его давнишний друг, некто Ник, лондонский предприниматель, и некий господин Гордан, который представился доктору Калаху как сотрудник лондонского Королевского медицинского института. Речь шла о поступлении доктора Калаха на работу в этот институт, но, по его словам, переговоры проходили не слишком гладко. Возникли определенные трудности, и доктор, которого уговорили покинуть Чехословакию под предлогом предоставления места в Лондоне, теперь разочарован проволочками и немало расстроен.
Наш репортер, желая выяснить правду, непосредственно перед подписанием номера в печать связался по телефону с Лондоном. Он говорил с лордом Айресом, видным деятелем Королевского медицинского института, который, к его удивлению, заявил, что у них нет сотрудника…»
Фишер вдруг умолк посередине фразы и взглянул на Гордана. Тот сидел, нахмурив лоб, и смотрел поверх главного советника куда-то в пустоту.
— Читайте дальше, — сказал он не пошевелившись. — Там про меня, не так ли?
— Да. Мне это крайне неприятно, поверьте… — выдавил заикаясь Фишер, но Гордан только махнул рукой:
— Я уже смирился с тем, что по вашей милости меня приковали к позорному столбу. Читайте!
— Как вам будет угодно, — обронил советник и продолжал чтение: — «… сотрудника по фамилии Гордаи. Далее он сообщил, что в настоящее время ни один сотрудник института не находится в служебной командировке в Австрии…»
— Идиот! — злобно выругался Гордан и тут же прикрикнул на Фишера: — Дальше!
— «В таком случае мы спрашиваем венские официальные власти: кто такой герр Гордан? Далее мы спрашиваем их: действительно ли одного из похитителей, Курта Вернера, видели в машине марки «крайслер» желтого цвета, на которой, по утверждению очевидцев, вчера вечером прибыл на уик-энд в поселок Штёдерсбах неизвестный англичанин в сопровождении венской проститутки.
Если учесть, что накануне похищения с доктором Калахом находился еще один английский господин, которого чешский ученый называет Ником, то нам представляется, что к этому случаю оказалось причастно подозрительно много иностранцев. На основе опыта, приобретенного нами в Вене, можно полагать, что речь идет о сотрудниках британской секретной службы. Однако кажется нелогичным, чтобы эти люди похищали доктора Калаха, который и без того хотел попасть в Англию. В таком случае напрашивается только один вопрос: являются ли англичане, окружающие доктора Калаха, настоящими англичанами или же они англичане лишь по фамилии и фальшивым документам? Не являются ли они в действительности агентами Праги? Или же речь идет о лицах, работающих на коммунистическую разведку?
Мы ждем вместе с общественностью, что венские официальные власти вскоре выскажутся по поводу этого странного похищения».
Фишер отложил газету, не осмеливаясь даже поднять глаза на непроницаемое лицо капитана.
— Благодарю вас, Фишер, — сказал после некоторой паузы Гордан. — Это самый грандиозный позор, который мне когда-либо приходилось пережить. А работаю я уже немало лет.
— Этот репортер… этот Майер! — покраснел от возмущения советник, стуча кулаком по газете. — Я… я бы его, кажется…
— А я так на вас надеялся! — покачал головой Гордан. — Вы же уверяли меня, что к Калаху и мышь не проскочит, а к нему пролезла порядочная крыса. И благодаря ей надо мной теперь смеется вся Вена.
— Тут наверняка замешан проклятый Пассвег! — выдавил Фишер. — Этот тип всегда впутывается в какую-нибудь историю!
— Что это за человек? — спросил капитан и, пододвинув к себе газету, поискал в ней то, что хоть как-то было связано с инспектором.
— Он знавал лучшие времена, — ухмыльнулся Фишер. — Но потом у него случились неприятности и ему пришлось уехать из Вены. Теперь он, наверное, на этом деле задумал нажить капитал.
— Думаете, Пассвег знаком с Майером? И навел его на это дело?
— Майер — ищейка. Его и наводить не нужно, сам все разыщет. Но с Пассвегом он хорошо знаком.
— Я избавлю вас от хлопот, Фишер, — таинственно произнес Гордан, — и сам позабочусь об обоих.
— Что же теперь делать? — спросил Фишер, сознавая отчаяние своего положения.
— Что угодно, — ответил капитан. — Главное — делать быстро.
Он встал и направился к телефону. Набрал номер Беера и после третьего гудка услышал в трубке его сонный, глухой голос.
— Слушайте внимательно, Ник, что я вам скажу, — приказал он резким тоном. — Первое: Калахову никуда из гостиничного номера не выпускать. Второе: вы отвечаете за то, чтобы к ней не проник ни один журналист. И третье: ей в руки ни в коем случае не должен попасть «Курир» и вообще ни одна газета, в которой упоминается об их деле.
— Что случилось, капитан? — не понял Беер.
— Прочтите «Курир» и все поймете, — порекомендовал Горлан и швырнул трубку.
Он оперся о стену кабины и задумался, что делать дальше. Единственный выход из создавшегося положения — немедленно вывезти Калаховых из Вены. «И заявление… — пришла ему в голову спасительная идея. — Нам необходимо иметь в руках заявление…»
Он вышел из кабины и поднял Фишера от нетронутого обеда.
Двадцать шестое апреля в тот год пришлось на субботу. День был пронизан ярким солнцем, на пражских улицах пахло весной.
По улице Увоз медленно двигалась белая «кортина» с иностранным номером. Она остановилась на Погоржелецкой площади. Из машины вышел худощавый человек лет сорока пяти и внимательно осмотрелся. Площадь была пуста, магазины еще закрыты. Где-то вдалеке громыхал трамвай.
Мужчина потянулся, закрыл машину и накинул на плечи легкое пальто. Вытащив из бокового кармана пачку «Кента», он закурил и ленивым шагом направился вниз по улице, мимо шведского посольства. Он прошел под аркой и зашагал по обзорной площадке дальше, к Петршинской башне. Мужчина не спешил: было начало девятого, времени хватало.
У первой скамейки он остановился и оперся о спинку. Мечтательно посмотрел вниз, на город, раскинувшийся у его ног, машинально расстегнул воротник сорочки и ослабил галстук. Ему вдруг показалось, что он задыхается от внезапной тоски по этому городу.
Ярмилу Стаху редко предоставлялась возможность полюбоваться пражской весной. Он работал в чехословацкой разведке и последний раз Прагу в весеннем наряде видел в пятьдесят восьмом году. Это было так давно, что сейчас верилось в это с трудом. Все восхищало его в этом городе: узкие улочки Старого Места, черепичные крыши и Влтава под Карловым мостом, наливающиеся почки сирени, радостные крики детей и даже обычные, спешащие по своим делам пешеходы. Все это было полно для него магического очарования, и чем дольше он работал за границей, тем чаще в мыслях обращался к Праге. К сожалению, он мог позволить себе это только ночью, когда долго ворочался в постели, борясь с бессонницей.
С наступлением утра приходилось возвращаться к действительности, а ею были серые холодные кабинеты канцелярии фирмы «Эспаниа» в Лондоне. Там ни на секунду нельзя было задумываться о родине. Человеку нужно было научиться и думать по-американски, если он хотел вписаться в среду сотрудников американской секретной службы, сидевших в кабинетах «Эспаниа».
Стах, опершись о скамейку и перекинув пальто через ее спинку, не спускал глаз с расположенных внизу улиц. Нужно было запечатлеть их в памяти, потому что никто не смог бы сказать, когда еще ему представится возможность провести несколько дней в Праге.
Он машинально посмотрел на часы: было без десяти девять. Вздохнув, Стах взял пальто и пошел по асфальтовой дорожке наверх. Он думал, почему его так неожиданно вызвал к себе начальник третьего отдела разведки, хотя вчера они договорились, что суббота у него будет свободна. Должно быть, случилось что-то важное, раз полковник Гора позвонил ему рано утром в гостиницу.
В трамвае он остался на задней площадке, сквозняк растрепал ему волосы, но он не замечал этого. Хотел только одного — чтобы ехать так подольше.
Начальник стоял у раскрытого окна. Он выглядел здоровым и отдохнувшим, на его смуглом лице сияла неизменная улыбка. Повернувшись к вошедшему, он сказал с едва заметным упреком:
— Я уж было обрадовался, что придется ехать к тебе в Крконоше. Ты ведь туда хотел сегодня поехать?
Стах молча кивнул.
— Там так хорошо! И погода прямо по заказу для загородной прогулки, — сказал опять полковник и опустился в кресло напротив того, которое он предложил гостю. — А что, если нам после обеда поехать за город? Ты думаешь, и здесь кто-нибудь следит за тобой?
— Вряд ли. Я доложил, что возьму отпуск и на пару дней остановлюсь в Праге, — ответил Стах.
Полковник встал, открыл сейф, стоявший в углу комнаты, и некоторое время перебирал папки с документами. Наконец нашел то, что искал, и вернулся к столу.
— Посмотри, — сказал он и подал Стаху фотографию.
Она была мутноватой, контуры холла какой-то гостиницы едва вырисовывались. У стойки портье стояли двое. Одного Стах узнал сразу же.
— Ник Беер опять путешествует, — улыбнулся он, глядя на стройную фигуру хорошо сохранившегося человека шестидесяти лет, усики которого агрессивно торчали даже на фотографии. — А второй… У вас нет лупы? — попросил он и повернул фотографию к свету. Посмотрев на нее через увеличительное стекло, тихо свистнул.
— Ты знаешь, кто это? — спросил Гора.
— Думаю, Гордан, — ответил Стах и еще раз внимательно посмотрел на запечатленного на фотографии человека. — Да, это он. Точно. — Он отложил лупу и фотографию и посмотрел полковнику в лицо: — Месяц назад его назначили заместителем полковника Роблина. Он призван внести новый дух в чехословацкую секцию британской секретной службы. Видимо, за ним кто-то стоит, причем человек весьма влиятельный. Это опасный противник.
— Ты бы отважился иметь с ним дело?
— Трудно сказать, — пожал плечами Стах. — Он меня не знает, но и я о нем знаю немного. Мне нужно выйти на него через какое-то третье лицо.
— А через Беера не получится?
— В Лондоне каждый кивает на Беера, — возразил Стах, — Не знаю, уважает ли его Гордан и считается ли с ним.
— Кажется, считается, — ответил полковник и откинулся в кресле. Некоторое время он сидел молча.
— Эта фотография сделана в Лондоне?
— Нет, в Вене, в гостинице «Сахер».
— Беер выслеживает эмигрантов, но это не новость. Не ясно, почему с ним Гордан: он ведь должен заниматься только крупными операциями.
— Вот именно! Поэтому-то я и испортил тебе прогулку, — ответил полковник. — У меня такое предчувствие, что тебе еще сегодня придется отправиться в Вену. Я просил генерала принять нас в одиннадцать, поговорим об этом.
— В Вену я всегда езжу с удовольствием, — улыбнулся Стах.
— Ты уверен, что Гордан тебя не знает?
— Совершенно уверен. Может быть, знает, что существует такой, и только.
— А Беер?
— С ним я время от времени встречаюсь как с земляком. Поговорим о прежней родине, поругаем террор дома и покажем друг другу фотографии новых любовниц. Беер знает, что меня кормит «Эспаниа», но не предполагает, что я отношусь к американской агентуре. Скорее всего, думает, что они попросту используют мое знание языков. Беер не отваживается разнюхивать людей вокруг меня, побаиваясь нашей агентуры. Он не знает, что о нем известно американцам, поэтому старается обходить их подальше. Время от времени сотрудничает с ними, но только незаметно и через какое-нибудь подставное лицо.
— Играет, значит, за две команды?
— Возможно, но игрок-то он мелковатый.
— Ты считаешь, что он может познакомить тебя с Горданом?
— Думаю, да. С удовольствием похвастается, какого уровня он достиг. Гордан — довольно известная фигура, и для Беера такое знакомство очень престижно.
— Ну что, хочешь попробовать? — снова спросил полковник и внимательно посмотрел на Стаха. Ему понравилось, что тот кивнул не сразу, а после некоторого раздумья.
— У меня такое чувство, что этим я ничего не испорчу, — сказал он наконец.
В коридоре послышались энергичные шаги, дверь кабинета распахнулась, и вошел рослый мужчина. На нем были серые брюки, синий пиджак, в руке — шляпа. Увидев Стаха, он широко раскинул руки и улыбнулся:
— Дай я тебя обниму! Наконец-то ты появился! А мы уже начали волноваться.
— Донесения я посылаю регулярно, — возразил Стах. — Следовательно, вы должны знать, что я жив и пребываю в добром здравии.
— Человек в это никогда не поверит, пока не убедится собственными глазами, — засмеялся в ответ генерал и пристально осмотрел стоящего перед ним разведчика. — Выглядишь ты в самом деле неплохо, — удовлетворенно сказал он. — Какая-нибудь англичанка уже заарканила тебя?
— Разве у меня есть для этого время? — улыбнулся Стах и тут же посерьезнел. — Что, собственно, случилось?
— Ты когда-нибудь слышал фамилию Калах? — спросил полковник Гора.
— Калах? — переспросил Стах и покачал головой.
— Это врач-онколог, недавно бежал в Вену. Нам известно, что Ник Беер обещал ему место в Лондоне, но что-то там произошло. Прочти вот это, — сказал полковник и подал Стаху газету «Курир».
Генерал вынул портсигар и предложил полковнику Горе сигару. Оба закурили, молча наблюдая за Стахом, погруженным в чтение.
— Это какая-то странная игра, — сказал он, отложив газету.
— Мне тоже так кажется. Такую партию слуги английской королевы еще не разыгрывали, — согласился генерал.
— Я здесь подготовил специальную информацию, прочту вам отрывок, — предложил Гора. — Речь идет о Калахе. — Полковник открыл заложенную страницу и посмотрел на своих собеседников: — Если что не поймете, я не виноват, — проговорил он с улыбкой и начал читать: — «Раньше онкологи считали, что в злокачественных опухолях по сравнению со здоровыми тканями гораздо выше уровень определенных элементов, называемых канцерогенными. Однако Калах, используя самый современный атомный метод анализа, доказал совершенно обратное, а именно — что в больных тканях, таких, как опухоли и метастазы, по сравнению со здоровыми существует дефицит этих элементов. Он доказал, что элементы с незанятыми орбитами электронов типа ЗД или 4Ф (например, кобальт, медь, неодим, гадолиний и другие) в ходе каких-то, до сих нор неизвестных нам процессов в злокачественных тканях быстро расходуются. Возможно, они служат катализаторами, ускоряют рост злокачественных клеток, а затем выделяются из клетки».
— Видимо, товарищ полковник думает, что мы являемся членами врачебного консилиума, — улыбнулся генерал во время короткой паузы, пока Гора перелистывал страницы.
— Я не хочу читать вам лекцию, но вы, наверное, поняли, что речь идет о раке. В открытии Калаха самое важное, что те элементы, о которых я вам читал, видимо, обладают противоопухолевым действием, иными словами, могут являться средством защиты от рака. Это открытие принесло Калаху довольно большую известность и, разумеется, сразу же заинтересовало американцев и англичан. В то время как первые кружили вокруг него на расстоянии, англичане благодаря Бееру преуспели. Беер установил контакт с доктором, но все еще продолжает оставаться невыясненным вопрос, сделал он это ради его открытия или уже тогда было задумано что-то более крупное. Беер организовал Калаху приглашение в Англию, поэтому мы считаем, что и эмигрировал он под давлением Беера.
— Если я правильно понял, — сказал Стах, — открытие Калаха не является каким-то переворотом в науке. Тогда напрашивается вопрос, почему в Вене вокруг Калаха разыгрывается подобный спектакль. И даже при участии самого Гордана. Генерал весело рассмеялся.
— А мы думали, что ты нам сам это объяснишь! — И, заметив недоуменный взгляд Стаха, добавил: — Поэтому мы и вытащили тебя сюда.
— Я даже не помню, когда был в последний раз в Вене. С Горданом никогда не встречался и еще час назад совершенно не подозревал о существовании доктора Калаха, так что мне нечего объяснять.
— Одно нам известно, — снова вмешался в разговор полковник Гора, — Калах как ученый ничего нового не открыл. Это мы выяснили абсолютно точно: я на прошлой неделе познакомился с его отчетами о ходе исследований. За три последних года он ни на шаг не продвинулся вперед. Значит, у нас есть все основания считать, что дело тут в другом.
— В чем же? — спросил Стах.
— Вот тебе и придется найти ответ на этот вопрос, — произнес генерал. — Мы полагаем, что тебе следует как можно скорее выехать в Вену, потому что ответ находится там, точнее, там, где Гордан и Беер.
— Пока только приходится гадать, — задумчиво проговорил полковник. — Допустим, что Калах и теперь интересует англичан как ученый, которого они рассчитывают использовать в будущем. В этом случае они преследовали бы прежде всего политические цели, пустили слух, что из Чехословакии бегут лучшие ученые, потерявшие перспективу в работе. По сообщениям австрийской печати, Калаху пообещали работу в Королевском медицинском институте. Может, он действительно поверил, что в Англии у него больше перспектив? Допустим, тогда почему он не в Лондоне? Почему его держат в Австрии, к тому же в Трайскирхене? Этот факт ставит под сомнение наше предположение, что Лондон действительно им интересуется и хочет его использовать в своих целях.
— Но могли возникнуть какие-то затруднения, — возразил Стах. — Может, сейчас в институте нет места или же у Калаховых не улажены все формальности, всякое ведь бывает.
— Может быть, — кивнул генерал, — но налицо это бессмысленное похищение. Оно представляется странным и для австрийской печати. Об этом случае пишут по-разному, но между строк читается, что всю эту комедию они хотят приписать нам.
— Можно говорить о явной политической провокации. Похищение, организованное чехословацкой разведкой, — какой великолепный аргумент, который можно использовать против нас в пропагандистских целях!
— Ты думаешь, они избрали Калаха для проведения подобной операции? — спросил Гора. — Ведь им нужно учитывать, что при расследовании похищения обязательно выяснится, как ученого с мировым именем бросили в завшивленный лагерь. Вряд ли они стали бы так рисковать. Гордан — человек осторожный. Что-то тут концы с концами не сходятся, где-то изъян в режиссуре.
— А если взять такой вариант… — вдруг проговорил генерал и опять замолчал. Он внимательно посмотрел на обоих мужчин, а потом со спокойной уверенностью произнес: — Мне кажется, они хотели запугать Калаха. Я знаю, что это звучит странно, но давайте подумаем вместе. Калах познакомился с Беером в шестьдесят пятом году. В то время исследования Калаха еще широко не публиковались, их знал лишь узкий круг ученых. Знала, однако, о них и британская секретная служба. Поэтому она и дала задание Бееру поинтересоваться доктором. Беер стал другом дома, купил Калаховым машину и пригласил их в отпуск в Англию. Наступил год шестьдесят восьмой, и Беер стал всех своих знакомых призывать к активности. Всех, но не Калаха. Ему он приказывал держаться в тени. Когда Калах по собственной инициативе написал несколько статей в принятом тогда духе, а потом выступил по телевидению, Беер его отругал и уговорил заниматься только наукой. Похоже, Беер был заинтересован в том, чтобы Калах ничем себя не запятнал.
— В таком случае англичане предпочли бы держать Калаха в Праге, а не в Лондоне, — возразил Стах нерешительно.
— В точку попал, — улыбнулся генерал. — Конечно, из Калаха никогда не получится ас разведки, для этого у него нет ни необходимых способностей, ни нужного круга знакомств. К тому же он не настроен уж так явно против нас. Несчастье Калаха состоит в том, что он плывет по течению. Это человек нерешительный, осторожный, колеблющийся. Насчет белого цвета сомневается, не серое ли это, а черное ему кажется недостаточно темным. Это такой тип человека, которым легко управлять. Не сомневается он лишь в своих достоинствах, да и на все смотрит через розовые очки.
— Не понятен мотив похищения, — вернулся к своей основной мысли полковник и заходил по кабинету. — Шантаж или что-то подобное исключает и австрийская печать. Она скорее подходит к этому с политической точки зрения. Или, лучше сказать, подходила. В сегодняшних газетах о Калахе нет даже крохотной заметки, хотя все вчерашние газеты обещали дать репортажи. Британская печать не опубликовала ни строчки.
— Вот видите, все-таки кое-что нам известно, — улыбнулся Стах. — Гордан с Беером устроили так, чтобы о похищении Калаха никто не узнал. Этот «Курир» они, видимо, упустили из виду, а репортаж Майера перепечатали другие газеты.
— Что же ты предлагаешь? — спросил генерал.
— Покупать билет в Вену — ничего другого мне в голову не приходит.
— А мы его уже тебе купили, — улыбнулся генерал и встал. — И легенду подготовили. Могу заверить, что на этот раз ты останешься доволен. Такой легенды у тебя еще никогда не было, прямо завидую. — Он подмигнул Горе, и оба весело рассмеялись.
— Можно узнать, в чем дело?
— Не спеши, — остановил его генерал. — Приятные сюрпризы должны быть неожиданными, как гром среди ясного неба.
Стах пожал плечами и поднялся, чтобы попрощаться.
— Будь осторожен, Ярмил, — сказал генерал.
Они крепко пожали друг другу руки, и генерал вышел из кабинета. В дверях он обернулся и показал Стаху поднятый большой палец, а затем скрылся в коридоре.
— Давай разберем легенду, — предложил полковник, когда они остались одни. — Ты поедешь через Будапешт. Мы доставим тебя туда спецрейсом. Вылетаешь в три часа. На аэродроме тебя встретит майор Дьюла Матуз, который снабдит всем необходимым и даст тебе в помощь сотрудника.
— Сотрудника? — удивился Стах.
— Да, человека, который тебе очень пригодится. Из Будапешта вы вместе поедете поездом в Вену и поселитесь в «Сахере». Матуз заказал там номер. Если все пойдет хорошо, то уже сегодня вечером ты сможешь выпить виски с Беером.
— Я с большим удовольствием пригласил бы выпить прямо Гордана, — улыбнулся Стах, — чтобы внушить Бееру соответствующее уважение. А что потом?
— Потом сам будешь думать.
— И это называется легенда, которой можно позавидовать?
После обеда Стах поставил взятую напрокат машину перед зданием одного из посольств, ключи доверил швейцару вместе с запиской для приятеля, в которой сообщал, что решил съездить в Вену. В три часа он уже сидел в самолете, разложив перед собой австрийские газеты и углубившись в чтение. Махать на прощание было некому, поэтому он даже не заметил, как самолет поднялся в воздух.
В пятом часу вечера среди облаков появились очертания зданий. Самолет снижался довольно долго, но тучи все еще были густыми и темными, в салоне царил печальный полумрак, рассеять который не могла даже стюардесса, бросавшая на единственного пассажира приветливые взгляды.
Резкий толчок возвратил Стаха к действительности. Он понял, что опять остался один и теперь никто ему не поможет. Майор Матуз даст спутника и отправит их дальше, а там действуйте, как умеете.
Стюардесса попрощалась и открыла дверь. Когда он спускался по трапу, к самолету подъехала «Чайка». Рядом с водителем сидел молодой человек, который резко выскочил из машины и поспешил Стаху навстречу.
— Приветствую вас, — сказал Матуз по-чешски и подал Стаху руку. Потом открыл заднюю дверцу с окнами, затянутыми занавесками, и кивнул, приглашая садиться: — А вот и ваша легенда, она вас любит и с удовольствием поедет туда, куда захотите.
«Они что, действительно все с ума посходили?» — подумал Стах, непонимающе повертев головой, и нагнулся, чтобы сесть в машину. В эту минуту он почувствовал, что с заднего сиденья на него уже несколько секунд кто-то смотрит, и сразу понял смысл разговоров о легенде, которую он еще не знал.
В уголке сидела брюнетка лет двадцати пяти. Взглянув на нее пристальнее, Стах подумал, что такую красивую женщину не часто увидишь.
— Меня зовут Кэтлин Халаши, — сказала она вместо приветствия. У нее был мягкий, ласковый голос, прекрасно очерченные губы и красивые зубы. — Об остальном поговорим потом, времени будет достаточно, — улыбнулась она и заговорщически подмигнула длинными ресницами. — А теперь расскажите мне, какой ваш любимый цвет, какой размер рубашки вы носите, где вы живете в Лондоне — одним словом, все то, что я должна знать, раз уж люблю вас почти год.
Стах улыбнулся и стал исповедоваться. Он вдруг подумал, что вместе с Кэтлин легко справится со всем. Она была уверена в себе, говорила с холодной логикой и ни на минуту не забывала о своей миссии.
Было почти девять часов, когда в холл гостиницы «Сахер» вошли двое. Высокий тридцатипятилетний блондин свободной рукой обнимал необыкновенно красивую брюнетку, а когда они подошли к портье, сунул руку в карман и вынул два паспорта. Один был на имя Джона Стаха, другой — на имя Кэтлин Халаши.
Портье записал их в книгу и снял с крючка ключ с номером сто один. Их временное пристанище было расположено очень удобно: Ник Беержил в сто третьем, а номер Гордана был напротив.
— Пожалуйста, герр Стах, — открыл им дверь портье и вежливо поклонился. — Надеюсь, вы будете довольны, — добавил он, пряча в карман чаевые.
— Не сомневаюсь, — ответил Стах с такой уверенностью, что Кэтлин удивленно на него посмотрела. — Вы не могли бы зарезервировать нам столик в баре?
— У нас зарезервированы столики для всех апартаментов, — опять поклонился человек в ливрее. — Вы хотите столик на двоих?
— Нет-нет, — запротестовала Кэтлин, — мы любим общество.
— Разумеется, — многозначительно улыбнулся портье и закрыл за собой дверь.
— Смотри, что я ношу, — прошептала Кэтлин и начала одно за другим вынимать из чемодана платья.
Стах сел напротив и внимательно следил за ней. Может, еще сегодня ему придется посоветовать ей надеть то зеленое платье, которое он в прошлом году якобы привез ей из Монголии.
— Нельзя сказать, чтобы вещей было много для совместной жизни, — улыбнулся он, когда она повесила на вешалку последнюю блузку. — Немного одежды, кое-какие драгоценности, пара склянок косметики, и все.
— Вот именно! Это произведет хорошее впечатление, потому что тебе придется мне все покупать, — улыбнулась Кэтлин. — У нас обоих самая прекрасная легенда, какую только можно пожелать.
— У меня-то наверняка, — невольно вырвалось у Стаха, и он быстро взглянул на часы. — Через десять минут нам надо спуститься в бар, — сообщил он и стал быстро переодеваться.
Кэтлин вошла в ванную и выключила душ, который шумел в течение всего их разговора. Видимо, она была хорошо проинструктирована о подслушивающей аппаратуре.
Курт Майер в воскресное утро был еще в постели. Проснулся он, правда, давно, но вставать не хотелось. Он ворочался с боку на бок, вспоминая события вчерашнего дня.
Как каждый уик-энд, в субботу, после обеда, он завел «таунус» и отправился в Ахау. Через час неспешной езды он остановился у своего загородного домика, расположенного среди виноградников. Майер любил сюда ездить. Здесь было тихо, спокойно, много свежего воздуха. Всего несколько десятков километров от Вены — и он уже забывал о тех событиях, которыми жил в течение недели, и наслаждался бездельем.
Он обошел свой виноградник, натянул несколько провисших проволочных подпорок и навесил на них разросшиеся побеги лозы. Потом совершил короткую прогулку по окрестностям, поговорил с виноградарями, пока не пришло время отправиться в кабачок Леопольда Макса, где каждую субботу собиралось местное мужское общество.
В восемь часов Майер распахнул двери отдельного салона. Бургомистр Колнхофер его дружески поприветствовал и освободил место во главе стола, жандармский стражмистр Раус поспешил предложить гостю традиционную сигару, а почтмейстер Карл Юдекс, следуя неписаной традиции, спросил:
— Ну как, герр редактор, балерины у «Максима» все еще выступают?
В варьете «Максим» Майер последний раз был еще студентом, но это не мешало ему, как всегда, заверить склеротика почтмейстера, что балерины там выступают.
Когда вступительный ритуал «круглого стола» был завершен, перешли к обсуждению более серьезных проблем. Старый Юдекс вспоминал Вену тех времен, когда она еще была «настоящей Веной», стражмистр ругал демократию, которая, по его мнению, была виновата в том, что даже дворец Шёнбрунн, где раньше можно было увидеть императора, теперь принадлежал стяжателям и гангстерам, а бургомистр заверял общество, что если бы он держал власть в своих руках, то в Вене был бы такой же порядок и спокойствие, как в Ахау.
Потом, как правило, следовал вопрос к Майеру, каким путем будет развиваться мировая внешняя политика, но тут официантка Лола Риттих ставила на стол кружки с холодным искристым вином из гумпольдскирхенских подвалов владельца кабачка Макса, и внимание общества переключалось.
Так в кабачке Макса проходила каждая суббота. Но вчера в связи со статьями Майера все было по-иному.
Почтмейстер Карл Юдекс сидел над кружкой с серьезным, нахмуренным лицом, и не успел репортер сесть, как Юдекс заговорщически к нему наклонился и зашептал:
— Ланге вчера положил на книжку десять тысяч, представьте себе, целых десять тысяч! И именно Ланге. Если бы он не держал кур и у него не было бы огорода, то давно бы сдох с голоду.
Майер не сразу понял, куда клонит почтмейстер. Прошло некоторое время, прежде чем он сообразил, что речь идет о Хайнце Ланге, отце Магды, у которой есть дача в Штёдерсбахе, куда после операции Пассвега в Гёпфрице сбежал Курт Вернер, ее опекун.
— Целых десять тысяч, — повторил Юдекс и вытер ладонью покрасневшее лицо. — Открыл для этого новую книжку. Но никому ни слова, герр редактор. Это служебная тайна.
— Разумеется, — кивнул Майер, размышляя, как использовать эту информацию в газете. Никто не докажет, что он услышал это именно от Юдекса, который кроме почты занимался еще и делами местного филиала сберкассы. Он решил, что вряд ли эта информация пригодится.
— Вы думаете, он получил их от дочери? — осторожно спросил Майер почтмейстера. Тот согласно кивнул и показал зажженной сигаретой на стражмистра Рауса. — Скажите, герр жандармский стражмистр: кого вы вчера видели в Ахау?
Жандарм был не особенно словоохотлив, но, когда Юдекс обратился к нему с вопросом, он с многозначительным выражением лица кивнул, осторожно огляделся по сторонам и тихо проговорил:
— Магду Ланге, сорок пятого года рождения. Она у меня на учете. Постоянно проживает в Вене, дважды судима за соучастие в кражах. Проститутка. К отцу ездит примерно раз в месяц, но не из христианской любви, а скорее, чтобы обобрать его.
Почтмейстер согласно кивнул, а потом спросил Рауса:
— А на чем приехала эта дамочка, герр жандарм?
— Представьте себе, господа, она приехала в желтом «крайслере» самой последней модели. Я справился в центре учета, не является ли эта машина краденой, но — хотите верьте, хотите нет — машина эта ее, куплена в четверг. Понимаете? В четверг!
— То есть в тот день, когда она приехала с этим таинственным иностранцем в Штёдерсбах, — припомнил бургомистр Колнхофер и запил это недоброе известие глотком «трамина». — Я представляю дело так: Магда связалась с красными агентами, выдающими себя за англичан, — продолжал бургомистр, — и все время говорю герру почтмейстеру, чтобы он этого не оставлял. А происхождение суммы, которую она сунула папаше, нужно бы основательно проверить.
— Но я ничего не говорил, господа, — испуганно забормотал Юдекс и стал распространяться насчет тайны банковских вкладов.
— Все это прекрасно, — прикрикнул на него бургомистр, — но опять же во всем виновата демократия! Каждый может делать все что угодно. В один прекрасный день мы с вами проснемся, господа, а коммунисты уже водрузили над ратушей красное знамя. Раз они настолько осмелели, что делают из нашей добропорядочной страны настоящее Эльдорадо, то мы, чего доброго, доживем и до таких времен, когда в ратуше будет править бургомистр-коммунист.
— А почему бы и нет? — вмешалась Лола, собиравшая в это время пустые кружки. — Если этот бургомистр будет красавцем мужчиной, пусть преспокойно работает, — засмеялась она.
— Ага! — вскричал Колнхофер, который по простоте душевной не понял намека на свою грузную фигуру. — Молодежь заговорила. Нынче молодые люди к таким вещам относятся легко, для них революция — приятная забава, а красные агенты — развлечение. Но эти агенты опасность серьезная, не правда ли, герр редактор? Они расползаются во все стороны, не обращая внимания ни на какой железный занавес. Все время твердят о свободе, а когда кто-то решает жить в добропорядочной стране, сразу поднимают переполох и набрасывают бедняге на голову одеяло.
Закончив свою бурную речь, бургомистр вернулся к кружке. Сквозь толстое стекло он видел лицо стражмистра Рауса, который размышлял о том, что ему все же нужно было бы связаться с Веной и обратить внимание на Ланге. На основе своего опыта он чувствовал, что у этой истории с красными агентами может быть другая подоплека. Если к похищению Калаха причастны англичане, то, вмешавшись в это дело, он вряд ли способствовал бы своей карьере. Поэтому Раус ждал, что скажет репортер. Это, кстати, было интересно и другим. Они давно привыкли считать его мнение своим.
Но Майеру было не до того. В голове у него проносились возможные заголовки: «Венская проститутка в роли шпионки!», «Прага вступила в контакт с венским преступным миром!», «Свет на загадку будет пролит из темноты!».
Майеру было приятно думать на эту тему. К тому же он был столь опытным репортером, что уже догадывался об истинных мотивах похищения. Возможно, его инициаторами и были иностранные агенты, но только не красные.
«Опрос!» — вдруг пришло ему в голову. За все время своей работы он ни разу к этому приему не прибегал, но теперь сказал себе, что его репутация нисколько не пострадает, если он организует опрос мнения читателей.
«Можно поехать в Трайскирхен и изучить мнение чешских эмигрантов о деле Калаха, — думал он. — А если подключить к этому и местных жителей, то можно было бы…»
— Вы не знаете, герр редактор, — прервал его размышления Колнхофер, — схватили уже того агента, который был с Магдой в Штёдерсбахе?
— Что? — очнулся Майер и не успел ответить, как услышал веселый смех Лолы:
— Он парень что надо, герр бургомистр! Очень симпатичный, наверняка бы вам понравился. Если хотите на него посмотреть, седлайте коня и спешите в Баден. Он сейчас с Магдой в «Панораме». Знаете этот ночной клуб?
— Как?! — оживился Майер. — Ты… — запнулся он, потому что говорил официантке «ты» только наедине, — вы знаете Магду?
— Конечно, — засмеялась она. — Когда-то она работала подавальщицей, как и я. Мы вместе вкалывали в «Беренкеллере» на Кертнерштрассе. Я столкнулась с ней вчера перед костелом — она была с этим английским фрайером, даже представила его мне.
— Как его зовут? — нетерпеливо спросил Майер.
Официантка пожала плечами:
— Откуда я знаю! Он что-то пробормотал, но был не слишком любезен, спешил куда-то.
Жандармскому стражмистру Раусу становилось все более очевидно, что о последних событиях нужно проинформировать Вену. Он уже поднялся, чтобы пойти в участок и позвонить главному советнику Фишеру, но потом передумал, решив, что если Ланге заранее рассказывает, где она проводит субботу, то и для контрразведки это не будет новостью. Лучше кому-нибудь съездить на разведку в «Панораму». И Раусу пришло в голову, что идеальным исполнителем этой идеи был бы репортер.
— Как вы думаете, герр редактор, — спросил Раус, смакуя свой «трамин», — съездить мне в эту «Панораму»?
— Нет, вам нельзя, — на удивление быстро схватил «наживку» репортер. — Вас Ланге знает — можете ее спугнуть. Это мое дело.
Стражмистр сделал вид, что не согласен, но в душе поздравил себя с тем, что ему не придется расставаться с уютным кабачком и тащиться в Баден.
Майер бросил на стол смятый банкнот, вопросительно посмотрел на официантку и, когда она незаметно кивнула, вышел из зала. Лола поспешила за ним.
— У тебя есть машина? — спросил репортер. — Я бы не хотел ехать на своей: неизвестно, как там обернется.
— Ты вернешься? — спросила она и подала ему ключи.
— Конечно.
— Тогда вот ключ от входной двери, — прошептала она и ускользнула от его рук на кухню.
Репортер весело улыбнулся и вышел. Под платаном стоял белый «штайер», и Майер направился к нему.
Вскоре он остановил машину у неоновой рекламы ночного клуба «Панорама». Некоторое время он бродил по залам, но ни Ланге, ни ее спутника не встретил. Тогда он направился в бар и заказал коньяк.
— Вы, я вижу, крепко в нас вцепились, Майер, — услышал он через несколько минут.
Повернувшись на голос, репортер еле удержался на стуле: перед ним стоял главный советник Фишер, и вид у него был далеко не приветливый.
— Вы знаете, мы не любим, когда непосвященные в дела журналисты читают нам мораль, — сквозь зубы процедил он. — В мире происходят разные события, которых мы, простые смертные, как правило, не понимаем. Обычно это называют высокой политикой, а в высокую политику вмешиваться ни к чему, Майер. От этого возникают только трудности, а мы их не любим. Я вам не угрожаю, просто даю в последний раз дружеский совет. Я не хотел бы прочесть в понедельник в вашей газете какую-нибудь выдумку насчет нашей встречи в Бадене. В ваших интересах забыть о том, что вы меня здесь видели.
— То есть вы считаете, что дело Калаха относится к области высокой политики? — с иронией спросил репортер, но это не вывело главного советника из равновесия.
— Это вам сказал инспектор Пассвег? — спросил Фишер.
— Вы сами мне это сказали.
— Кто этому поверит, Майер? Эту игру вы уже проиграли. И Пассвег вам не поможет: его направляют завтра на стажировку в Англию.
— Значит, инспектора уже убрали, — задумчиво произнес Майер. — А теперь чья очередь? Ланге? Вернера? Лапы?
— Все не то, — ответил Фишер. — Ваша, Майер.
Они некоторое время изучали друг друга, после чего Фишер пожал плечами и ушел. Майер посмотрел ему вслед недоумевающим взглядом. Вернувшись к своему коньяку, репортер вдруг понял, какое чувство сковывало его в течение всего разговора с главным советником. То был страх…
В Ахау Майер вернулся еще до полуночи. Окна кабачка Макса уже погасли, поэтому он не стал терять времени на поиски Лолы, а поехал к ее дому. Поставив машину в гараж, открыл ключом дверь и вошел. Лола сидела в кресле у камина и смотрела на угасающий огонь. На ней был прозрачный халатик, а под ним черное белье, подчеркивающее ее прелести.
Майер тихо скользнул в кресло рядом с ней. Лола наполнила рюмку коньяком и молча подала ему.
— Опять проблемы? — спросила она, первой нарушив молчание.
Майер кивнул.
— Лола! — произнес он излишне громко и опустил голову. — Фишер мне угрожал. Сказал, что теперь моя очередь.
— Твоя очередь? Где? — не поняла она.
— На увольнение.
— И ты еще удивляешься? — сказала Лола совершенно спокойно. — Суешь нос в их политику, а это господам никогда не нравилось.
Майер с изумлением взглянул на нее. Его удивило, что сегодня уже во второй раз он слышит эти слова насчет высокой политики, и, главное, от кого — от своей милой подруги!
— Но я репортер, — попытался оправдаться Майер. — Я не дипломат, чтобы соблюдать этикет, и не полицейский, чтобы щелкать каблуками. Ты думаешь, какой-нибудь астроном способен оторваться от телескопа в тот момент, когда, по его расчетам, он должен увидеть комету Галлея?
— Если бы от этого зависела его жизнь — наверняка, — ответила Лола.
— Пойдем спать, — сказал Майер. Он поставил рюмку и наклонился к Лоле: — Надеюсь, речь пока не идет о моей жизни. Не хотелось бы тебя отдавать кому-то.
— Если ты думаешь, что все происходящее просто милая забава, то я восхищаюсь твоим оптимизмом.
Когда Майер проснулся, Лола уже хозяйничала на кухне, откуда слышалось соблазнительное шипение яичницы и доносился бодрящий запах кофе.
«Если день начинается таким завтраком, он не может кончиться плохо», — подумал репортер, вставая. Под душем он пытался прогнать тупую головную боль — следствие выпитого вчера и угроз Фишера.
Майер невольно вспомнил о вчерашней идее с опросом и решил, что есть резон съездить в Трайскирхен. Хотя бы потому, что коллега Хартман, венский корреспондент «Юнайтед пресс», проник к сотруднику ЦРУ в лагере Нильсу Линделлу и узнал от него, что Калаховы в лагерь не вернулись и он не в курсе, где они находятся.
Эта неосведомленность Линделла была, в сущности, важным следом. Вряд ли можно было верить тому, что опытный агент не позаботился о судьбе людей, в которых явно заинтересован. Если это действительно так, то существует только одно объяснение: Линделл не хочет лезть в чужой огород.
«Поезжай в Трайскирхен! — подгонял себя Майер. — Поезжай туда, потому что ключ к загадке похищения чешского ученого, желающего попасть в Лондон, находится в лагере».
— Мы в Баден не съездим? — спросила Лола, подавая ему полотенце. Она была уже причесана и накрашена, выглядела отдохнувшей и свежей.
— А что ты наденешь? — весело спросил репортер.
— Длинное платье, под которое почти ничего не нужно надевать. И я в него влезаю обычно снизу. Ты разве этого не знаешь?
— Иногда мне кажется, что я еще многого не знаю из того, что должно знать.
— Значит, советник Фишер тебе уже не кажется таким грозным?
— Его даже шпионы не боятся, не то что я, — засмеялся Майер, притянул Лолу к себе и поцеловал.
Выскользнув из его объятий, она спросила:
— А ты не будешь меня стыдиться? На колоннаде сегодня будет весь цвет Вены, и их, конечно, возмутит то обстоятельство, что известный венский репортер, появившись в таком месте, компрометирует себя с официанткой из Ахау. Нужно быть осторожным, не надо, чтобы о тебе сплетничали.
— В Бадене меня никто не знает, — беззаботно ответил Майер.
— Но сегодня открывается курортный сезон, там будет половина Вены, — снова подчеркнула Лола и заметила, что он нахмурил брови.
Он машинально делал так всегда, когда ему в голову приходила какая-то мысль. Как раз теперь, когда Лола предложила прогулку в Баден, Майер вспомнил, что в этом курортном городке находится конспиративная вилла австрийской контрразведки. Как ему рассказывал один подвыпивший полицейский, она расположена рядом о гостиницей «Панорама». Он вдруг подумал: что, если именно там спрятан доктор. Калах, иначе что же делать в Бадене Фишеру? Его-то открытие сезона определенно не волнует.
Лола знала Майера не первый день и быстро припомнила все случаи, когда он так хмурился.
— Ага, задумался, — сказала она с легкой иронией в голосе. — Опасаешься уже не господина советника, а встречи с какой-нибудь прежней пассией? Дамы из оперетты наверняка будут в Бадене, а может, появятся и субретки из венской оперы.
— Если ты имеешь в виду Холитцер, то я тебе не раз объяснял… — начал он с обидой.
— Верно, — кивнула она, не дав ему договорить. — Поедем лучше в Мёдлинг. Мы давно не пили вместе вина, к тому же там вокруг леса и в это время наверняка никого нет.
— Поехали в Баден… — сказал Майер и хотел еще что-то добавить, но Лола неожиданно вскрикнула:
— Наша яичница! — и опрометью бросилась на кухню.
К завтраку Майер вышел в отлично сидевшем на нем костюме. У него было хорошее настроение, потому что он окончательно решил опубликовать информацию, полученную от почтмейстера Юдекса и жандармского стражмистра. А если к этому добавить высказывания бургомистра насчёт демократии в Австрии, подкрепленные собственными наблюдениями о Бадене, то получится отличный репортаж о силе и бессилии австрийской контрразведки. Во вторник он дополнит его материалами опроса о «бесчинствах красных агентов», и тогда главный советник Фишер и само руководство министерства внутренних дел могут давать опровержения сколько им будет угодно. Однажды написанное стереть нельзя.
— Если хочешь, я попытаюсь найти в «Панораме» Магду, — сказала вдруг Лола. Заметив на его лице сомнение, она поспешила спросить: — А зачем бы ей говорить мне, что она там будет? От меня ей нечего таиться.
— Если бы Магда была в «Панораме», я бы наверняка ее там увидел, — слабо возразил он, потому что уже не был в этом уверен на сто процентов.
— Возможно, этот английский пижон заказал шампанское прямо в постель, — засмеялась Лола. — Туда ты не заглядывал, поскольку в это время вел приятную беседу с советником Фишером.
Майер внимательно посмотрел на девушку, испытывая легкое смущение. Ему и в голову не приходило, что у простой официантки из деревенского кабачка столько фантазии и такие комбинационные способности.
— Ты права, — кивнул он. — Поехали?
В Бадене Майер остановился на площадке у колоннады. Когда они вышли из машины, музыканты как раз заиграли первые такты вальса Штрауса. Начинался концерт на открытом воздухе для гуляющих, открывавший курортный сезон.
Когда Майер с Лолой протиснулись к оркестровому павильону, репортер заметил важно прогуливавшегося советника Фишера в сопровождении молодого человека в полосатом пиджаке и светлых брюках. Глаза его закрывали темные очки, хотя в конце апреля солнечных лучей еще маловато.
— Это он, — прошептала Лола.
— Кто?
— Ну, тот англичанин, что был с Магдой.
Доктор Калах вертел в руках стеклянный тюбик с маленькими шариками.
— Копалин? — бормотал он удивленно, не в состоянии вспомнить, слышал ли когда-либо раньше об этом лекарстве. На упаковке вопреки обыкновению не был указан ни состав препарата, ни его назначение. Только семь больших черных букв на желтом фоне, а на крышке — адрес изготовителя.
Калах вытряхнул на ладонь желтое драже и бросил в рот. У лекарства был сладковатый апельсиновый вкус. Даже запивать не требовалось — так хорошо оно глоталось.
Препарат достал Ник Беер, который похвастался, что тоже его принимает как успокаивающее и средство для поддержания тонуса.
Михал Калах остался доволен действием лекарства. Кажется, это был самый лучший препарат из всех, какие он пил когда-либо для преодоления стрессовых состояний.
Он встал с кресла, прошел по мягкому ковру, поглощавшему звук шагов, к застекленному эркеру, приоткрыл окно, и в комнату ворвался свежий ветерок воскресного апрельского дня. Сквозь кроны деревьев, скрывавших виллу «Сюзанна», от недалекой колоннады доносились звуки вальса.
Калах высунулся из окна, любуясь живописным курортным городком, утопающим в зелени. «Какие мы, люди, все-таки странные существа», — подумал он, размышляя о своей судьбе. Еще два дня назад он был в полном отчаянии, оказавшись в руках наемных похитителей, связавших его и засунувших ему в рот кляп. Всего два дня назад он прощался со свободой и рисовал в воображении зарешеченную унылую камеру. Он дрожал при мысли о предстоящих суровых допросах, о которых беспрестанно говорили те двое.
Калах понимал, что за этим скрывается: одна из научно-исследовательских программ, в которой он принимал участие, была секретной. А этого достаточно, чтобы обвинить его в нарушении государственной тайны.
Лежа на заднем сиденье «шкоды», он прощался со своими иллюзиями, надеждами и амбициями. Прошлое было погребено, а на будущее не приходилось особенно надеяться, потому что его ждали годы работы без друзей, без Мирки.
И вдруг произошло чудо. Он не в Чехословакии и не за решеткой. Из окна просторной виллы открывается вид на живописный городок, Мирка в соседней комнате красит ногти, а завтра или в крайнем случае послезавтра они уже будут в Лондоне.
В памяти невольно всплыл аргумент, который неделю назад приводил Ник Беер, объясняя невозможность его зачисления в Королевский медицинский институт. В его просьбе, мол, было отказано на основании результатов графологической экспертизы, которая охарактеризовала обладателя представленного почерка как человека неуравновешенного, не обладающего внутренней гармонией, склонного принимать ошибочные решения и делать поспешные выводы о своих сотрудниках, упорно стремящегося отстаивать только свои взгляды и способного выносить очень небольшие нагрузки.
Вспомнив, как покрасневший Беер, запинаясь, читал выводы экспертизы и охватившую его ярость, Калах засмеялся. Потому что, как потом выяснилось, все это оказалось чистым недоразумением.
Калах понимал, что такие вещи случаются, что и сам никогда не взял бы на работу человека с такой характеристикой, поэтому не мог согласиться с женой. А Мирка без конца задавала два мучивших ее вопроса: почему Ник не встречал их в Вене и почему так легко прошла ошибка с графологической экспертизой?
«Да, руководству Королевского медицинского института не мешало бы извиниться», — подумал Калах, но… главное, что место в Лондоне все-таки нашлось.
Он отвернулся от окна и, тщательно прикрыв его, направился к старинному письменному столу. Калах всегда мечтал иметь такой же и подумал теперь, что в одной из восьми комлат, которые ждут его в Лондоне, оборудует свой кабинет. И тогда вновь взойдет звезда «многообещающего таланта», как окрестила его критика после выхода книги «Коробка времени». Этот утопический роман в свое время быстро разошелся, был даже переиздан.
Доктор машинально сел за стол, погладил поверхность из настоящей кожи, открыл один из ящиков, нашел в нем стопку бумаги и вытащил несколько листов. Ему вдруг страстно захотелось начать писать прямо сейчас. Он давно вынашивал идею нового романа «Восстание землян».
Несколько минут Калах сидел неподвижно, впившись глазами в идеально чистый лист бумаги. Потом взял ручку и написал первую фразу: «На аэродроме царило хмурое утро. Где-то вдали тонко посвистывала какая-то птица. Одинокая фигура высокого, слегка сутулого мужчины медленно двигалась по бесконечному пространству. Длинная бледная тень делала ее еще более живописной и одинокой. Это был космонавт капитан…»
Он остановился, перечитал абзац и в душе порадовался. Ведь еще позавчера он был не способен сочинить ни одного связного предложения.
Калах настолько углубился в работу, что не услышал, как тихо открылась дверь и в комнату вошла жена.
— Ты пишешь? Интересно кому? — спросила она, когда он заметил ее и обернулся.
Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что она плакала. Мирка прижимала к груди смятый платочек, глаза ее опухли, она недоуменно смотрела на него, как будто застала за чем-то необычным. «Может, ее удивило, что я так спокоен и сосредоточен?» — подумал он и опустил голову.
Когда он вернулся из Хорна, то никак не мог успокоиться. Ночью бредил, метался на постели, вскрикивал. Все ему мешало, все его раздражало. Но теперь это состояние прошло. «Я справился с прошлым и начал жить будущим», — подумал Калах. Ему припомнился разговор с Миркой по возвращении из Хорна. Она требовала, чтобы они вернулись в Прагу. Но это все, к счастью, уже позади.
— Не бойся, не в Градчаны, — широко улыбнулся он.
Она присела на краешек стола и заглянула ему в глаза:
— Ты пишешь это заявление?
— Какое? — не понял он.
— Ты ничего не знаешь? Значит, пан Гордан готовит небольшой сюрприз, — уныло произнесла Мирка.
— Ты говорила с ним?
— Да, он целый час гулял со мной по саду и следил, чтобы я не подходила к забору. — Мирка закрыла лицо ладонями. — Я чувствую себя как в клетке, — всхлипнула она. — Ты знаешь, что он все время повторял? «Мадам, не подходите к забору, не нужно, чтобы вас кто-нибудь здесь видел», «Мадам, держитесь ближе к беседке, там вас не будет видно с улицы», «Не могу ли я попросить вас, мадам, чтобы вы тактично дали понять доктору, что он ни в коем случае не должен выглядывать в окно?».
Она очень удачно изобразила Гордана, ей удалось даже передать его угрожающий тон, прикрытый вежливостью.
— Покажи, наконец, что ты пишешь, — попросила Мирка и взяла исписанный лист бумаги. Пробежав глазами текст, она недоуменно покачала головой: — Удивляюсь, откуда у тебя такое неуемное желание писать! Ты преспокойно мараешь свой роман, и тебе даже в голову не приходит обратить внимание на то, что вилла окружена агентами, которые то и дело бегают к Гордану и доносят: «Господин доктор только что подошел к окну», «Господин доктор только что отошел от окна…». Меня бы не удивило, если бы они и сейчас подслушивали, о чем мы говорим.
Калах встретил слова Мирки недоверчивой улыбкой, но лишь подстегнул ее этим.
— Ты думаешь, Гордан действительно врач? — крикнула она.
— Откуда мне знать, — равнодушно пожал плечами Калах и только сейчас обратил внимание на ее испуганное лицо. — Ради бога, дорогая, что с тобой? Разумеется, он — представитель Королевского медицинского института, Ник его хорошо знает. А то, что нас охраняют, я считаю разумным, особенно после того, что случилось. Я даже благодарен австрийским властям за то понимание, которое они проявили к нашим проблемам.
— Ты это называешь пониманием? А я — тюрьмой!
— Ты раздражена. Все утрясется, как только мы приедем в Лондон, — нерешительно возразил он.
— Ты все-таки еще раз подумай насчет этого Лондона, пока есть время, — сказала Мирка и села на диван. — Мне очень не нравится то, что с нами происходит. Сначала нас сунули в лагерь, сказали, что в Лондоне ты не нужен, потом Беер извинился за графологическую экспертизу, которую якобы подменили, а теперь Гордан заявил мне, что твое место в Лондоне весьма скромное, что тебе, мол, все придется начинать с нуля.
Она заметила тень разочарования, мелькнувшую на его лице, и решила перейти в наступление:
— Михал, давай вернемся! Наше место там, где мы выросли, где нас воспитали, где мы познакомились, полюбили друг друга…
Он покачал головой:
— И где меня окружали люди, которые сторожили меня и следили за мной, где царит террор… — Он замолчал, не зная, что сказать дальше.
— А здесь агентов нет? — истерично выкрикнула жена и снова зарыдала.
— Ты нездорова, Мирка, — нежно произнес Калах, беря ее за руку.
— Нездорова?
— Конечно, так же, как и я. Сегодня я это сознаю, потому что с точки зрения психиатрии те шаги, которые мы решили предпринять, вызывают состояние депрессии. Но ты не бойся, это пройдет, как только мы адаптируемся к новой среде и к новым людям. Речь идет о болезненной подозрительности. Я должен был это учитывать.
— Перестань, пожалуйста, жалеть себя! — прервала его Мирка.
— Я не жалею, просто определяю наше состояние как врач.
— Я вижу, ты усердно лечишься от этой болезни, — кивнула она на флакончик с таблетками, лежавший на столе. — Как врач ты, конечно, знаешь, как называются лекарства, после которых вырастают крылья у последнего ничтожества, мир предстает в розовом цвете, а все неприятные ощущения подавляются. Ты думаешь, я не замечаю изменений, которые оно вызывает?
— Не понимаю, о чем ты говоришь, — резко ответил доктор и сунул копалин в карман.
— О том, что ты начинаешь принимать решения за нас обоих. Ты, который не способен был самостоятельно решить даже самого простого вопроса, над нерешительностью которого посмеивались все друзья!
— Не кажется ли тебе, что ты меня оскорбляешь? — Калах склонился над ней, кипя от злости.
— Хорошо, так и быть, поедем в Лондон, — решительно сказала Мирка. — Но клянусь, что при первых же трудностях я вернусь домой.
Калах отвернулся, чтобы не видеть ее несчастных глаз, вновь налившихся слезами, поникшей головы и бессильно упавших на колени рук. И тут по его лицу скользнул луч света. Оба сразу же посмотрели на окно, за которым вновь заблестел луч ослепительного света.
Вначале Калах подумал, что это играют дети. Он подошел к окну и стремительно распахнул его. Напротив, вплотную к стене соседней виллы, стоял худощавый мужчина, в руках он держал зеркало. Увидев Калаха, он вышел на середину улицы и громко крикнул:
— Вы узнаете меня, доктор?
Калах незаметно кивнул, но ничего не сказал. Внизу стоял репортер, который брал у него интервью в больнице в Хорне. Майер поднял к глазам фотоаппарат.
— Мне нужно поговорить с вами! — снова прокричал он. — Вы не пригласите меня наверх?
— Уходите и не приставайте ко мне! — крикнул Калах, увидев у репортера фотоаппарат, и стал закрывать окно.
Мирка тут же вмешалась:
— Что вам нужно?
— После обеда я буду в «Панораме»! Жду вас! — улыбнулся репортер.
Он еще что-то прокричал, но слова его потонули в скрипе тормозов. Все произошло так быстро, что Майер не успел заметить угрожавшей ему опасности. На глазах у Калаховых под окнами резко затормозил черный «мерседес». Фигура репортера на мгновение скрылась в облаке пыли, а еще через несколько секунд улица снова была пуста. «Мерседес» исчез, а вместе с ним исчез и Курт Майер.
— Они его… — прошептала Мирка и отвернулась от окна. Она чуть не вскрикнула: в комнате в шаге от нее стоял Ричард Гордан, на лице у него застыло такое выражение, что Калахова машинально отшатнулась.
— Отличная работа, — кивнул Гордан на пустую улицу и прикрыл окно. — Надеюсь, этот случай убедил вас, что мы хорошо заботимся о вашей безопасности? Вы знаете этого человека?
Последний вопрос был обращен к доктору, который минуту выдерживал его взгляд, потом отвернулся и ответил:
— Нет. Я никогда его не видел.
Гордан улыбнулся и покачал головой:
— И как это ему пришло в голову брать интервью в час обеда? Не волнуйтесь, пожалуйста. Разрешите пригласить вас к столу? Ник Беерсказал, что вы обожаете китайскую кухню.
— Отлично, — согласился Калах. Потом кивнул в сторону окна и сказал: — Я восхищен австрийской полицией. Она работает удивительно! Этого негодяя взяли классически.
Гордан усмехнулся и взял доктора под руку:
— Пойдемте, нас ждет печень по-сычуаньски.
Было ровно четыре часа пополудни, когда диктор Венскою радио прочел следующее сообщение:
— «А теперь прослушайте заявление, сделанное сегодня доктором Михалом Калахом, судьба которого взволновала каждого нашего гражданина».
Потом чужой равнодушный голос стал читать:
— «Я, доктор Калах, кандидат наук, не имею ничего общего с коммунистическим режимом в Чехословакии и сожалею, что вообще когда-то служил ему, поскольку убедился, какие зверские методы, таящие угрозу самому существованию человека, применяет чехословацкая государственная полиция не только дома, но и за границей. Я не вывез из республики никаких государственных тайн, но чудовищно, что и тот простой факт, что мы с женой решили жить в свободном мире, стал причиной акта угрозы, акта мести. Мне дороже всего мир и свобода, поэтому после того печального опыта, который я приобрел недавно, я должен с горечью отвернуть свое лицо от родины и переждать период террора в другой стране, где права человека и его свобода святы и неприкосновенны».
Заявление, написанное Калахом на конспиративной вилле под диктовку капитана британской секретной службы Ричарда Гордана, стало главным событием дня. Вечером оно было передано по телевидению.
Лола Риттих смотрела выпуск новостей в баре «Панорама», где она уже шестой час ждала Майера. Приведя ее сюда, он сказал, что на минутку выйдет. Лола нарочно заказывала одну рюмку за другой, чтобы хоть немного отомстить репортеру за его бестактность. Она и не подозревала, что ей самой придется платить по счету. Она поняла это в тот момент, когда диктор телевидения прочел сообщение венской дирекции полиции, в котором говорилось, что сотрудником чехословацкой разведки, пытавшейся похитить доктора Михала Калаха, был и Курт Майер. Диктор призвал всех граждан быть бдительными и оказать помощь в розыске Майера.
Лола Риттих положила под рюмку деньги и вышла из бара. Выбросив в канал ключи от «таунуса» Майера, она пешком направилась в сторону Ахау. По дороге вспоминала, кто мог видеть ее с Майером и кто знал о том, что она его любовница.
И вдруг она вспомнила его слова, сказанные по пути в Баден: «Что бы ни случилось, не верь ничему, что обо мне будут говорить». Эти слова теперь показались ей пророческими и вызвали ужас. Она расплакалась и, спотыкаясь и всхлипывая, побрела по пустынной дороге.
Кэтлин уютно устроилась в объятиях Стаха, положив голову ему на плечо и прижимаясь к обнимавшей ее руке. Из этого положенин ей хорошо был виден столик, стоящий у входа в ресторанчик «Польди Курце» в пригороде Вены Гринзинге.
Часы, встроенные в приборную доску темно-зеленой машины, показывали восемнадцать часов пятнадцать минут последнего апрельского воскресенья.
На «ровере» был венский номер: Стах утром взял машину напрокат в «Космосе». Было мало вероятно, что кто-то обратит внимание на эту неприметную машину, стоящую у входа в парковый ресторанчик. В Гринзинг ездило много людей, желавших побыть наедине, а венские жители свято уважали неприкосновенность личной жизни. Проходя мимо машины, они отворачивались: глазеть на влюбленных считалось неприличным.
— Ты знаешь спутника Беера? — тихо спросила Кэтлин, имея в виду человека, глотнувшего в этот момент холодного вина и что-то проговорившего.
— Мне не очень хорошо видно, но это может быть Гордан, — так же тихо ответил Стах.
— Только не Гордан. Этот совсем молодой. Ему лет тридцать.
Стах слегка отстранил девушку, вынул из кармана сигарету и наклонился к зажигалке на приборной доске:
— Ты права, это не он. — А после того, как она снова положила голову ему на плечо, заметил: — Наверное, это тот третий, которого мы не знаем. Попробуй его сфотографировать.
Он закрыл глаза, зарылся лицом в ее густые волосы и стал думать о событиях двух минувших дней…
В субботу вечером они не дождались Беера. Его номер был пуст, только часа в три утра появились признаки жизни. Невыспавшийся Стах недовольно встал и пододвинул кресло к стене. Устало опустился в него и прижал к стене транзисторный фонендоскоп, но в соседнем номере слышались лишь тихие шаги да шум воды, потом раздался храп Беера.
Только утром, в семь с минутами, Стаху наконец повезло. Умывшись, Беер сел к телефону и набрал какой-то шестизначный номер. Стах засек интервалы и расшифровал первые три цифры — ноль, единица и пятерка, остальные, к сожалению, заглушил шум лифта. По этим трем цифрам было ясно, что Беерзвонил не в Вену, а в зону первого автоматического района, но, конечно, этих сведений было мало, потому что район соединял столицу со всей южной областью. Беермог звонить в Трайскирхен, Мёдлинг, Ваден, Санкт-Пёльтен, Брук и в массу других городов. По разговору тоже не удалось ничего понять: Беер просто заверил абонента, что все в порядке, а потом сообщил, что вечером будет у Курце в Гринзинге.
Потому-то и торчали теперь Стах и Кэтлин перед ресторанчиком и напряженно старались угадать, что за человек сидит с Беером за столиком недалеко от входа.
— Они расплачиваются, — прошептала Кэтлин и снова подняла к глазам миниатюрный фотоаппарат. Щелкнув три раза, она проследила за тем, как мужчина пожал Бееру руку и энергично сбежал к стоянке машин. Через несколько секунд из ряда покинутых машин вырвался открытый «ягуар» и на полной скорости исчез за поворотом. От него осталось лишь облако пыли, а в памяти у Стаха — мюнхенский номер.
— А что, если нам войти в ресторан? — предложила Кэтлин.
Это была хорошая идея, потому что так или иначе они должны были встретиться с Беером. Но Стах покачал головой.
— Что он делает? — спросил он.
— Ерзает, — засмеялась Кэтлин. Некоторое время она задумчиво смотрела вдаль, потом вдруг спросила: — Ты давно в Лондоне?
— Довольно давно, — уклончиво ответил он. — Почему ты спросила?
— Ты когда-нибудь слышал о профессоре Симоре?
Стах почувствовал, как, произнося имя, она впилась ногтями ему в ладонь.
— Конечно, это известный психиатр, — кивнул он. — У него клиника в Кроули.
— Он убил моего отца, — шепнула девушка с такой ненавистью, что Стах удивленно посмотрел на нее.
— Твоего отца? Когда?
— Давно, я была еще маленькая, — ответила она.
— В пятьдесят шестом?
— Да, во время контрреволюции.
Стах нежно прижал ее к себе. Он почувствовал, как Кэтлин прильнула к нему, как бы защищаясь от воспоминаний.
— До сих пор боль не прошла, — сказала она дрожащим голосом.
— Как это случилось?
— Он тоже в этом участвовал, — кивнула девушка в сторону Беера. — Заставил Симора превратить в тюрьму одну из клиник. Туда мятежники бросили и семерых офицеров венгерской госбезопасности, взятых в плен в боях около здания Будапештского горкома партии. Сначала они держали офицеров в качестве заложников, а когда увидели, что терпят поражение, Симор сделал им инъекцию ботулина и убил всех семерых.
— И твой отец был в их числе?
— Да. Мне тогда было двенадцать лет. Я осталась совсем одна.
Стаху хотелось ее утешить, но, не найдя нужных слов, он молча прижал девушку к себе, решил, что это их совместное задание, наверное, для нее тяжелее, чем он думал.
Ник Беер неожиданно поднялся, вышел из ресторанчика и направился к стоянке такси.
— Беер уходит, — хладнокровно предупредила Кэтлин и выскользнула из объятий Стаха. Она оперлась о спинку сиденья, пристально глядя на удаляющуюся фигуру.
Стах молча завел машину. Слегка нажал на педаль газа, чтобы мотор поскорее прогрелся, и включил радио. Прозвучали сигналы точного времени: была половина седьмого. Первая программа Венского радио, как обычно, начала передавать последние известия.
— «Известный чехословацкий онколог, доктор Михал Калах, недавно бежавший из Праги от репрессий и находящийся в настоящее время в Вене, сделал заявление, в котором сожалеет, что когда-то служил коммунистическому режиму, — прочел диктор и продолжал патетическим тоном: — В сделанном им заявлении раскрывается, что его недавние трудности, связанные с насильственным похищением, были вызваны действиями агентов чехословацкой разведки, желавших отомстить ему за то, что он вместе с женой решил жить в свободном мире».
Кэтлин пристально посмотрела на Стаха:
— Ты думаешь, он это действительно написал?
— Наверное, это все-таки правда, но вполне вероятно, что кто-то направлял его руку.
Стах включил зажигание. От тротуара впереди отъехало такси с Беером и на большой скорости помчалось в сторону Вены.
— Почему же тогда… — Кэтлин не успела задать свой вопрос, как Стах ответил:
— Потому что на карту поставлена его жизнь. Ведь он пока еще чехословацкий гражданин. И мы должны узнать, что за всем этим кроется в действительности, и позаботиться о его безопасности.
— Даже после того, как он предал родину? Несмотря на то что он льет столько грязи на свою страну?
— Да, несмотря на это, — серьезным тоном подтвердил Стах.
Справа промелькнул вокзал Франца Иосифа, и такси, повернув у гостиницы «Моцарт», покатило к центру.
— Они едут в «Сахер», — произнес Стах, резко нажимая на тормоза.
Машину занесло, и она оказалась в узкой извилистой улочке, ведущей к Опернрингу. Стах проскочил ее на полной скорости, и через несколько минут их машина остановилась в ряду автомобилей, стоящих перед гостиницей. Такси с Беером там еще не было.
В номере Кэтлин задернула занавески и зажгла настольную лампу. Стах взял фонендоскоп, достал из бумажника миниатюрную батарейку, которая по виду ничем не отличалась от обычной монеты, и вставил в прибор. В это время в коридоре послышались громкие, уверенные шаги, затихшие у двери соседнего номера.
Стах приложил подслушивающий аппарат к стене, а Кэтлин склонилась над ним с блокнотом в руке.
В трубке послышался скрип — это Беер сел в кресло, а затем закачалась стрелка измерителя импульсов — Беер звонил по телефону. Кэтлин записывала набираемый им номер: «Ноль-один-пять-три-три-четыре».
— Видимо, тот же номер, что и утром, — прошептал Стах и нажал кнопку миниатюрного записывающего устройства.
— Поздравляю, — радостно сказал в трубку Беер. — Это была отличная работа. Да, Оуэн был у меня, информировал об этом…
Сделаю, конечно, будьте уверены. Утром он уже может быть здесь, я позвоню ему около десяти. В воскресенье вечером она бывает дома.
Трубка щелкнула, но Беер снова ее поднял и набрал три единицы и четверку.
— Автомат на Лондон. Интересно, кому он звонит? — сказал Стах.
— Что случилось? — спросила Кэтлин, когда он внезапно выключил записывающее устройство.
— Не доверяет гостиничному телефону. Повесил трубку.
— Что теперь делать?
— Переоденься. Пойдем ужинать, — ответил Стах, услышав, что Беер включил воду в ванной.
Девушка скрылась в соседней комнате. Стах снял пиджак и вытянулся на постели, уставившись в потолок, как будто там можно было прочесть ответ на мучившие его вопросы.
Не прошло и получаса, как Кэтлин снова появилась. На ней было вечернее платье с глубоким декольте, с лица исчезли усталость и напряжение, она выглядела отдохнувшей и оживленной.
Девушка с улыбкой присела на постель и посмотрела на спящего Стаха. Ей вдруг захотелось прижаться к нему и никуда не ходить, остаться с ним: в его присутствии она чувствовала себя спокойно и уверенно.
Кэтлин сидела так несколько минут, не отводя взгляда от лица Стаха, потом слегка дотронулась до него. Стах тут же открыл глаза, недоуменно осмотрелся, как бы вспоминая, где находится, потом вскочил.
— Извини, я немного вздремнул, — виновато произнес он, и глаза его расширились, заметив перемену, произошедшую с Кэтлин.
— Я тебе нравлюсь? — спросила она, а когда он машинально кивнул, печально улыбнулась: — Значит, и Бееру понравлюсь. Как ты думаешь?
Стах молча взял пиджак и пошел привести себя в порядок. Кэтлин включила погромче радио. Репортер как раз расспрашивал некую Розу Вольф, ставшую в Каннах абсолютной чемпионкой по игре в покер. В последнем круге, продолжавшемся почти шесть часов, она победила своего пятидесятипятилетнего супруга Сиднея Вольфа, директора клуба «Кроуфорд», одного из самых известных игорных домов в Европе. Она поставила его на колени тем, что составила комбинацию из трех тузов и двух четверок.
— Так вы утверждаете, фрау Вольф, что в игре в покер наряду с математикой большую роль играет психология? — спросил репортер.
— Я верю, что именно психология основа успеха в покере. Когда я сажусь играть, то первые двадцать минут изучаю лица своих противников. После этого мне удается угадать, какие у них карты. Особенно помогает изучение нервных тиков…
Радио работало не столько для того, чтобы слушали передача, сколько для того, чтобы создавался звуковой барьер, мешающий возможному подслушиванию. Но это интервью заинтересовало Кэтлин: ее собственная игра во многом была похожа на покер. По крайней мере, она была такой же рискованной.
— Я считаю, что знаю всю шкалу тиков, встречающихся у людей, — продолжала Роза Вольф. — Плохие, равно как и хорошие, карты вызывают на лицах серию сигналов тревоги, которые можно уловить.
— Но хороший игрок старается подавить подобные тики, — возразил репортер.
— Да, однако до конца быть бесстрастным и делать вид, что плохие карты тебя не расстраивают, а хорошие, напротив, не ободряют, невозможно, это свыше человеческих сил…
В соседней комнате щелкнул замок, послышались удаляющиеся шаги. Девушка подошла к двери и прислушалась. Беер был настолько неосторожен, что бросил несколько слов лифтеру, прежде чем двери лифта закрылись.
— Беер ушел, — сказала Кэтлин Стаху, который как раз появился.
— Куда? Вообще из гостиницы?
— Нет. Он спросил лифтера, занят ли телевизионный салон.
Стах, нахмурившись, мерил шагами комнату. Он не мог решить, спускаться ли им на первый этаж.
— Что-нибудь случилось? — спросила девушка, которая уже научилась по выражению его лица распознавать настроение.
— Беер будет звонить в Лондон, — ответил он. — Я не должен прозевать этот момент.
— А кто сказал, что он будет звонить обязательно из номера?
— Из главного холла он не решится, — возразил Стах.
— Ты должен познакомить меня с ним. А что, если потом я захочу поужинать в венгерском ресторане? — капризно предложила Кэтлин. Она подбоченилась и сделала несколько быстрых танцевальных движений: — Во-первых, я хочу танцевать чардаш, и хочу, чтобы играли цыгане. Во-вторых, я обожаю жареную гусиную печенку с картофелем… В «Сахере» такого блюда не бывает.
— Вкусное? — засмеялся Стах.
— Бееру оно знакомо. А может, закажем жаркое по-цыгански?
— И такое в Вене можно найти?
— Конечно, причем недалеко отсюда, на Шварценбергштрассе. Ресторан называется «Королева чардаша». И у твоей послушной Кэтлин там работает старый друг, который скажет ей, куда звонил Ник.
— Сначала нужно сделать так, чтобы он туда поехал, — возразил с улыбкой Стах, подумав, что вряд ли ему приходилось видеть более капризную женщину, чем та, которую разыгрывала сейчас из себя его спутница.
— Если ты обещаешь мне не устраивать сцен ревности, то он туда приедет.
— Ладно, делай как хочешь. Давай посмотрим по телевизору выпуск новостей. Беер тоже наверняка не хочет его пропустить, поэтому он и спрашивал про телевизионный салон.
Они включили телевизор как раз в тот момент, когда диктор начал читать заявление Калаха.
— Он не сам писал, — прошептал Стах. — Это не его стиль.
Кэтлин рассеянно кивнула, а Стах попытался понять, почему Гордан привязывает к себе Калаха именно таким способом. За этим наверняка кроется что-то большее, чем просто пропаганда, иначе Гордан вряд ли стал бы лично заниматься этим делом. Да и то, что вокруг Калаха крутится столько агентов британской разведки, свидетельствует о чем-то ином. Видимо, случилось что-то непредвиденное, из-за чего Калах стал неугодным. Но что?
Стах сосредоточенно размышлял, но тут диктор произнес имя Курта Майера, назвав его «агентом Праги». Стах рассмеялся.
— Этот репортер работал на вас? — спросила Кэтлин.
— Этот? Всегда только против нас!
— Все это очень странно. Ведь если они предупреждают полицию, что он бежал в сторону границы, то нужно по крайней мере дать описание его примет, сообщить, идет ли он пешком, едет ли на машине, правда?
— Они сообщили бы об этом, если бы Майер действительно бежал. Но он никуда не убегал.
— Не убегал? — повторила она, удивленно глядя на Стаха. — Где же он в таком случае?
— Скорее всего, в руках английской разведки.
Некоторое время они сидели молча, размышляя о происшествии.
— Пошли, — вдруг встал Стах. — Здесь мы ничего не высидим. Завтра нужно будет пролистать все газеты за прошлую неделю.
Спустя пять минут они вошли в телевизионный салон гостиницы, напоминавший гудящий улей. Общество обсуждало судьбу несчастного доктора.
Стах встал перед одним из телевизоров, незаметно огляделся и тут же сжал руку Кэтлин, потому что увидел Ника Беера. Девушка повернулась и стала с покоряющей непосредственностью разглядывать одного за другим присутствующих. Телекомментатор в это время расхваливал удачный угловой удар, который позволил команде «Виенна» одержать победу над «Генуей».
— Отличный гол! — громко произнес Стах, так, чтобы его услышал Беер.
Тот стоял у одного из кресел с толстой сигарой в руке. Услышав знакомый голос, Ник повернулся в его сторону и сделал несколько шагов навстречу Стаху:
— Стах, это вы? Возможно ли это?! — воскликнул он оживленно.
Стах приложил все свое старание, чтобы изобразить веселую улыбку и радостное изумление от встречи с приятелем.
— Ты, Ник? — удивленно проговорил он и протянул Бееру руку. — Что ты делаешь в Вене, дружище? Насколько мне известно, обычно этот малоприятный сезон ты проводишь в теплых краях. Ты не поехал в этом году в Сан-Ремо?
— Коммерция, Стах, коммерция. Ты ж понимаешь!
— Зная тебя, заранее поздравляю. Мне совершенно ясно, что на плохую коммерцию ты бы время не тратил.
— Ты угадал, — умильным голосом произнес Беер, потому что Кэтлин, уловив подходящий момент, бросила на него заинтересованный взгляд. Потом сказала:
— Пошли, Джонни?
— А ты, Стах, в Вене тоже по торговым делам? — спросил Беер, изучая девушку.
— Я в отпуске, Ник.
— У тебя отличный отпуск, — пробормотал Беер.
— Восхитительный! — кивнул Стах с многозначительной улыбкой и обнял Кэтлин за плечи. — Моя венгерская подруга попросила меня немного покатать ее. Хочет проветриться, понимаешь? В Будапеште довольно суровый климат.
— Понимаю, понимаю, — кивнул Беер и поклонился Кэтлин: — Если я правильно понял, в вас тоже течет горячая венгерская кровь?
— Я совершенно забыл, Кэтлин, — повернулся Стах к своей спутнице, — вы же с Ником Беером земляки. Правда, Ник?
— Да, это так. — Беер церемонно поцеловал девушке руку. — Такое событие неплохо бы отметить, как вы думаете? Разрешите вас куда-нибудь пригласить? — предложил он тут же.
— Спасибо, Ник, — поспешил ответить Стах. — Но мы как раз собирались пойти поужинать. Проголодались немного, осматривая красоты Вены, а перед этим были в Гринзинге, а там воздух нагоняет аппетит.
— Вы мне будете рассказывать! — засмеялся Беер. — Я тоже там был, прогуливался по окрестностям.
— Извините нас, пожалуйста, — сказала Кэтлин и взглянула на Стаха: — Пошли, Джонни?
— Я буду весьма польщен, если вы примете мое приглашение. Ведь вы идете вниз, в ресторан? — Беер решил, что нельзя искушать судьбу и упускать такой шанс.
— К сожалению, нет, — улыбнулся Стах. — Кэтлин захотелось в какой-то «Чардаш» или как он там называется?
— «Королева чардаша», — поправила Кэтлин.
— Но это же недалеко отсюда! — воскликнул Беер. — А знаете, мне тоже захотелось чего-нибудь венгерского.
— А Кэтлин уже выбрала себе блюдо, — опять засмеялся Стах, — какую-то печенку с перцем!
— Знаю, — нетерпеливо кивнул Беер. — Жареная гусиная печенка с картофелем, не так ли, фрейлейн?
Кэтлин изумилась:
— Вы еще не забыли?
— Ну, как можно! — отозвался он и вдруг остановился. — Я с удовольствием пошел бы с вами, но со мной здесь один приятель… — нерешительно сказал Беер.
— И он не любит венгерскую кухню? — спросила девушка.
Оглянувшись, она увидела подходившего к ним плотного мужчину, лет пятидесяти, с красным лицом и коротко подстриженными волосами. Он слегка поклонился и сказал заискивающим тоном:
— Как раз наоборот, мадам. Добрый вечер!
— Извините, я еще не представил вам моего друга. — Беер сжал локоть мужчины: — Инженер Достал из Праги.
— Не знал, Ник, что и в Праге у тебя есть друзья, — холодно произнес Стах и неприязненно посмотрел на инженера.
— У нас повсюду друзья, — многозначительно отчеканил Беер. — Ты же по «Эспаниа» знаешь, что в мире бизнеса иначе нельзя. Намек был настолько прозрачным, что Стах сразу понял, к какому роду коммерсантов относится Достал. Он подал инженеру руку и как можно сердечнее произнес:
— Это меняет дело. Твои друзья — наши друзья.
— Значит, нам уже ничто не мешает пойти ужинать? — с досадой в голосе спросила Кэтлин.
Теперь у Стаха осталась секунда на то, чтобы предупредить предложение Беера подвезти их на Шварценбергштрассе: ведь если Беер будет с машиной, то он сможет поехать позвонить в гостиницу. Стах быстро обернулся и жестом подозвал ближайшего официанта:
— Закажите нам, пожалуйста, такси, только быстро, — попросил он и сунул официанту в руку десять шиллингов.
— Мы могли бы поехать на моей машине, — заметил Беер с ноткой неудовольствия в голосе.
— Но не пойдешь же ты потом в гостиницу пешком. Вы же, надеюсь, выпьете с Кэтлин за знакомство, — весело возразил Стах.
— Почту за честь, — расплылся в улыбке Беер. — Что вы предпочитаете, фрейлейн? Разрешите, я угадаю?
— Почему бы и нет?
— «Серого монаха»?
— Вы имеете в виду «бадачоньское»? — искренне удивилась Кэтлин и с легким упреком добавила: — Это отличное вино, но оно хорошо сочетается с жареной форелью.
— Согласен. Тогда белое «бадачоньское»?
— Ну, герр Беер! Это подойдет к омлету с сыром! Вы в самом деле забыли, что полагается к такому жирному и острому блюду, как гусиная печенка с картофелем?
— Палинка «Барацк»! — ударил себя по лбу Беер. — В таком случае вперед, господа!
Не успели они сесть за стол, как появилась бутылка с желто-белой этикеткой. Как и предполагалось, Беер оказался рядом с Кэтлин, а Стах с Досталом уселись напротив.
При входе в зал у Кэтлин случилась маленькая неприятность — проходя мимо стойки бара, она внезапно оглянулась, и, видимо, от этого резкого движения сползла на пол ее черная вязаная таль. Бармен среагировал быстрее, чем сопровождавшие ее мужчины, — подхватил шаль, но она немного запачкалась.
— Сейчас я приведу ее в порядок, мадам, — извиняющимся тоном сказал бармен и скрылся с шалью в комнате за баром.
Кэтлин расстроилась. Не помогли даже комплименты Беера и Достала, с помощью которых они пытались вызвать улыбку на ее лице.
— Пойду посмотрю, что этот парень делает с моей шалью, — поднялась она через некоторое время и направилась к бару.
— Все в порядке? — спросил бармен и растянул шаль.
— Да, в полном порядке, — ответила она согласно паролю.
— Что я могу для вас сделать?
— Один из них будет звонить, скорее всего в Лондон, — шепотом ответила она.
— Понятно, — кивнул бармен.
Кэтлин вернулась к столу как раз в тот момент, когда метрдотель подавал жареную гусиную печенку. Ее острый запах на миг напомнил девушке родину.
— Где вы работали в Будапеште? — спросил Беер, когда они отложили приборы и по бару разнеслись звуки цимбал.
— В «Будве». Вы, наверное, не знаете, это новая организация, занимающаяся экспортом и импортом лекарств.
— Я знаю только фирму «Медов», заключал с ней хорошие сделки, — сдержанно ответил Беер, потому что о «Будве» слышал действительно впервые.
— Мы пока что главным образом импортируем, — улыбнулась Кэтлян. — Занимаемся специальными лекарственными средствами и оборудованием. В большинстве случаев для онкологии.
— Для онкологии? — удивился Достал. — Тогда вы, наверное, знаете доктора Калаха.
Беер предостерегающе посмотрел на Достала, однако уже не смог замять разговор на эту тему.
— Ник, объясни нам, пожалуйста, что за цирк устроили с этим доктором. В Праге об этом тоже много пишут, герр инженер? — обратился Стах к своим спутникам.
— Вы знаете его? — возбужденно спросила Кэтлин. — Мне он представляется романтической сильной личностью, это наверняка крупная индивидуальность, да, Ник?
Беер вначале делал вид, что и слышать не хочет о Калахе, но, когда девушка обратилась непосредственно к нему, не посмел не ответить.
— Ничего себе — немного знаком! — перебил его Достал, который пил больше, чем остальные. — Не скромничай, Ник. Ты всегда говорил, что это твой хороший друг.
— А, что там! — махнул рукой Беер. — От вас мне нечего скрывать. Я действительно знаком с Калахом и даже рекомендовал его Королевскому медицинскому институту. Это отличный онколог, у него были прекрасные результаты. У нас им интересуются все: Хелман из лаборатории Имперского фонда, Поулес из Королевской больницы Мэрсдора, Кеннет Бэшау из Черринг Крое. Институт Холтона хочет пригласить его в Манчестер.
— Вот это рекомендации! — одобрительно кивнул Стах.
— Нужно искать онкологов любыми способами, — ответил Беер. — Я даже не подозревал, что только в Англии и Уэльсе от рака умирает сто тысяч человек в год.
— Но чехи-то должны были бы понять и не преследовать беднягу, — возмущенно заметила Кэтлин.
— Печальнее всего, что его преследуют не из-за вывезенных из Праги результатов секретных исследований, — пробурчал Беер.
— А из-за чего же?
— Из-за политики, дорогая Кэтлин, — с укоризной в голосе пояснил Беер. — Если бы вы только знали агентов пражской разведки, вы поняли бы, что для них самое главное — отомстить. В прошлом году они попали под огонь критики и теперь мстят. Злятся, что сбежал человек, стоявший на платформе реформаторов. К тому же, представьте себе, всю вину пытаются взвалить на нас. Даже меня назвали шпионом.
— Тебя, Ник? — искренне удивился Стах и весело рассмеялся.
Дальнейшую дискуссию прервала мелодия чардаша, зазвучавшая в ресторане.
— Ты позволишь, Стах? — вскочил Беер, словно обрадовавшись возможности прекратить неприятный разговор. — Разрешите вас пригласить, Кэтлин? — поклонился он девушке.
— В чардаше я с тобой конкурировать не могу, — улыбнулся Стах и нехотя кивнул в знак согласия.
Достал и Стах сначала молча наблюдали за танцующей парой, потом инженер нарушил молчание.
— Ник в обществе просто великолепен, — учтиво сказал он. — И прекрасный танцор.
— Очевидно, это вообще предприимчивый человек, — поддержал его Стах.
— Полностью с вами согласен. Я знаю его уже довольно давно.
— Извините, я и не подозревал. Так вы с Ником старые друзья?
— Конечно. Мы знаем друг друга с того момента, как он появился в Праге по торговым делам.
— Значит, вы торговые партнеры?
— Мы познакомились при заключении сделки, но стали личными друзьями, — подчеркнул он, как бы считая это наградой своей особе. — И именно я познакомил его с большинством людей из пражского высшего общества.
— А в Праге разве есть такое? — удивился Стах.
— Чтобы вы правильно поняли, — объяснял словоохотливый инженер, — замечу, что уже в шестьдесят третьем году вокруг него стала собираться такая группа. Журналисты, ведущие ученые, писатели, некоторые многообещающие политические деятели, преподаватели и так далее…
— … которые стали потом интеллектуальной элитой.
— Да, именно это название верно. Но теперь дома нас осталось очень немного.
— Не понял вас, — удивленно посмотрел на него Стах. — Не хотите ли вы сказать, что вернетесь в Прагу?
— Да, у меня остались незаконченные дела в «Инипексе».
— Все мы там оставили что-то в этом роде, господин инженер, — возразил Стах неожиданно резким голосом. — Но раз мы решили жить в свободном мире, то кое-чем пришлось пожертвовать. Ваша позиция меня удивляет.
— Не буду вас затруднять деталями, но уверяю, что я заслужу эту жизнь в свободном мире, — холодно сказал Достал. — Не нужно меня учить. Работа дома тоже очень важна, хотя она скромна и незаметна.
Стах опять удивленно посмотрел на него. Инженер не выдержал его взгляда и отвернулся к танцевальной площадке.
— Видимо, я был не прав, герр инженер. Извините меня. Наверное, во мне заговорила зависть. Я все же люблю Прагу.
— А я с удовольствием откажусь от нее, — ответил инженер. — Придет время, и я перееду в Англию. Главное — чтобы это случилось поскорее.
— Желаю вам исполнения желаний. Но посмотрите, Ник отплясывает, как двадцатилетний!
— Три года назад в Карловых Варах он женился, я у него был на свадьбе свидетелем, — сказал Достал, не отводя глаз от танцующих. — Он женился на женщине, которая моложе его на двадцать лет. Да, смелый парень!
— И с темпераментом, — улыбнулся Стах.
— А лорд Графф? Знаете его? У того темперамента на троих двадцатилетних.
— Вы имеете в виду того Граффа… у которого гостиницы?
— Да, именно его. У него тоже свадьба была в Варах. Женился на чешке, переводчице с завода по производству фарфора. Ему шестьдесят, а ей около двадцати пяти или того меньше. Девушка как картинка.
— Наверное, скоро будет наследницей, — улыбнулся Стах.
Музыка умолкла, пары расходились по местам. Беер вел Кэтлин.
— Ну и задали вы мне жару! — засмеялся он, плюхнувшись на стул. — Ничего не скажешь — в вас действительно венгерская кровь. — Беер вытащил платок и вытер вспотевший лоб.
Стах заметил, что он мельком взглянул на часы.
— Извините меня, я на минутку, — сказала Кэтлин и попросила у Стаха свою сумочку.
Она направилась в туалет, а когда проходила мимо стойки бара, бармен отложил шейкер, вытер руки и откинул занавеску, отделявшую заднюю комнату.
Незадолго до полуночи Беер вдруг поднялся, заявив, что у него заказан телефонный разговор.
— Женщина? — улыбнулась Кэтлин.
— Находясь в вашем обществе, грех звонить женщине, пусть даже собственной жене, — светски ответил Беер. — Лишь ради коммерции можно принести такую жертву.
Как только за ним закрылась дверь телефонной кабины, Стах с Кэтлин пошли танцевать. Аргентинское танго не слишком нравилось здешнему обществу, поэтому танцевало всего шесть или семь пар. Стах немного нервничал и не сразу приспособился к партнерше.
— Он спрашивал меня, когда я буду в Лондоне, — прошептала Кэтлин.
— И что ты ему сказала?
— Что это зависит от тебя: возьмешь ли ты меня с собой.
— А он?
— Сказал, что я должна уговорить тебя немедленно лететь в Англию. Он вылетает в понедельник. Рассказывал, что жена его в Штатах. Видимо, на что-то рассчитывает.
Она внимательно посмотрела Стаху в глаза, но была разочарована. Он принял эту информацию как хорошо тренированный профессионал.
— Скажи ему, что я колеблюсь. Сначала, мол, хочу показать тебе Париж. Спроси, как ему позвонить.
Она молча кивнула. До последнего такта они больше ее произнесли ни слова. В это время Беер закончил телефонный разговор.
— Я выпила бы стакан воды — пить хочется, — сказала Кэтлин, когда они вернулись к столику. — Ты не проводишь меня, Джонни?
Тонизирующий напиток освежил и Стаха. Сделав глоток, он почувствовал, что бармен добавил в стакан антикола, и благодарно посмотрел на него. Антикол помогает сжигать алкоголь в крови и иногда становится неоценимым помощником. Кэтлин начала что-то искать в сумочке, а найдя пачку венгерских сигарет, разочарованно бросила ее обратно.
— У вас нет сигарет полегче? — обратилась она к бармену.
Он проворно подбежал и раскрыл перед ней продолговатую коробку. Внутри лежали три длинные дамские сигареты марки «Фемина». У двух был золотой фильтр, у третьей — серебряный. Не задумываясь, она взяла сигарету с серебряным фильтром и старательно ее размяла. На краю сигареты было написано: «Проф. Симор — 01 800 0455».
Кэтлин взглянула на бармена, он наклонился к ней с зажигалкой и с закрытым ртом прошептал:
— Симор прилетает завтра в десять двенадцать в Швехат. Он нужен какому-то Гордану.
Кэтлин затянулась сигаретой и почувствовала, как при имени Симора кровь бросилась ей в голову. Пришлось опереться о стойку бара. Стах заметил перемену в девушке и, взяв ее за локоть, наклонился к ней.
— О чем это вы тут шепчетесь, заговорщики? — раздался у них за спиной голос Беера.
— Да вот, — разочарованно махнул рукой Стах. — Кэтлин почему-то разонравилась Вена и она хочет завтра лететь в Лондон.
— Отличная идея! — возликовал Беер, потирая от удовольствия руки. — Если хотите, я закажу вам номер в «Континентале». Папа Графф — мой приятель… — не теряя времени, предложил он.
— Ты друг, Ник, но, как тебе известно, в Лондоне у меня есть квартира, — остановил его Стах.
— Но ты ведь, кажется, живешь в Хелмсфорде?
— А это что, не Лондон?
— Нет, Хелмсфорд — деревня, восемьдесят миль до центра. Это поездка на целый день…
— Посмотрим, Ник. До среды мы так и так должны остаться в Вене.
— У тебя же отпуск.
— Но такой ювелир, как Миллере, есть только в Швехате. И нигде больше в Европе мне не удастся купить таких красивых обручальных колец, как у него. Мы хотим заказать их.
Это было настолько неожиданно, что даже Кэтлин посмотрела на Стаха с изумлением.
Идея с обручальными кольцами обошлась Стаху в шестнадцать тысяч шиллингов. И хотя это были приличные деньги, он не жалел о них, понимая, что расходы себя оправдают. Не говоря о том, что это давало им возможность свободно передвигаться в Швехате, а это стоило гораздо дороже.
Ювелир Миллере счастливым жениху и невесте уделил действительно большое внимание. Было видно, что он рад возможности похвастать своим товаром перед такой разборчивой покупательницей, как Кэтлин. Только в пятой или шестой коробочке с образцами она нашла два кольца, которые привели ее буквально в восторг.
— Я бы взял их, но мне не очень нравится этот карминовый агат, — сказал Стах, которому непременно нужно было вечер вторника провести в Вене, поскольку он ждал новых инструкций из Праги.
Кэтлин удивленно вскинула на него брови, но, встретившись с ним взглядом, поняла, в чем дело.
— Этот агат мне тоже не нравится, — заявила она. — Я не люблю красный цвет. Хотелось бы что-нибудь более нежное, например желтую яшму.
Миллере в сомнении покачал головой, но, увидев ее умоляющие глаза, пообещал, что достанет камень в течение дня и во вторник кольца будут готовы. Вечером они смогут заехать и посмотреть образцы.
Когда они выходили из магазина, Стах шепотом спросил:
— Как ты сообразила с этой яшмой?
— А ты что, не обратил внимания, что ее не было ни на одном образце? — весело удивилась она. — Знаешь, я здорово проголодалась! Пойдем поедим в аэропорту.
— Ты просто золото, Кэтлин! Я как раз хотел тебе это предложить.
И они отправились в ресторан аэропорта. Стах выбрал столик у окна, откуда весь холл был как на ладони. Не успели они сесть, как появился Ник Беер, одетый в светлое пальто; шляпу он глубоко надвинул на глаза. Как-то неуверенно шел он по мраморному полу, будто тот уходил у него из-под ног. От двери Беер направился к ближайшему киоску, где заказал стакан холодного сока. Залпом выпил его и заказал еще один. Наверное, мучила жажда после вчерашнего вечера…
В репродукторе местного радио раздался треск, потом женский голос сообщил, что только что совершил посадку самолет авиакомпании БЕА, следующий по маршруту Лондон — Вена — Каир. Стах быстро посмотрел на Беера и заметил, что тот идет к выходу для пассажиров. Спустя несколько минут он появился там с элегантным седым мужчиной. На нем был светлый костюм, в руках — маленький чемоданчик из крокодиловой кожи. Очевидно, он не намеревался задержаться в Вене надолго.
Стах нашел под столом руку девушки и сжал ее, показав глазами на мужчин. Она повернулась, на мгновение застыла и потом прошептала:
— Симор.
Некоторое время Кэтлин сидела неподвижно, судорожно сжав кулаки и напряженно глядя вдаль. Это продолжалось секунд десять, но в голове у нее пронеслось все, что она знала об этом элегантном господине, появившемся в зале.
Стах нежно тронул ее за локоть:
— Поедем за ними?
Она рассеянно взглянула на него, молча кивнула и встала. Поесть им так и не удалось.
Стаху тоже не хотелось разговаривать. Он с самого утра ломал себе голову над тем, почему Гордан вызвал на помощь именно Симора. Может, у Калаха после пережитого случилось нервное расстройство? Его могло добить заявление, которое его вынудили написать. Но ведь в Вене достаточно психиатров, которые были способны оказать ему помощь. Почему же Гордану понадобился именно Симор?
В молчании они дошли до своей машины. Стах сунул ключ в стартер и вдруг покачал головой:
— Нет, мы не поедем за ними, Кэтлин. Их уже сопровождают.
У тротуара стоял черный «мерседес», в нем сидели двое. Одного из них Стах узнал: человек, бывший с Беером в загородном ресторане.
Стах включил первую скорость и тронулся с места. Колеса «ровера» мягко зашелестели по асфальту, а далеко впереди исчезал из виду «ягуар».
— Поедем в гостиницу, — решительно сказал Стах.
— Ничего другого нам не остается, — кивнула Кэтлин, когда мимо них промчался «мерседес». — Они осторожны. Даже поменялись машинами.
Номер Беера в гостинице оставался пуст всю вторую половину дня. Кэтлин поинтересовалась у портье человеком, проживающим в сто третьем номере, и получила лаконичный ответ, что господин Беер утром заплатил за номер, но до сих пор не упаковал чемоданы.
В номере Кэтлин расположилась на толстом пушистом ковре, пододвинула к себе пепельницу и сифон с водой и стала изучать расписание самолетов. Стах купил все газеты, вышедшие в понедельник, и теперь листал их.
Газеты расхваливали заявление Калаха, называя его мужественным, бесстрашным поступком. Они не скупились на эпитеты, публикуя сообщения на первой полосе аршинными буквами. Писали и о Курте Майере, но уже не столь громко, как о Калахе. «Фольксблатт» напоминала, что Майер всегда отличался странностями. «Кроненцайтунг» поспешила сделать заявление, что Майер был неисправимым алкоголиком, для которого честь была понятием неизвестным, а демократический порядок в Австрии казался слишком скучным.
Стах тщетно искал новых сведений — газеты лишь перепечатывали воскресное официальное сообщение о бегстве Майера. Однако после того как он внимательно просмотрел «Кроненцайтунг», он обнаружил статью репортера Хорста Кеглера, резко контрастирующую с приглаженным стилем остальных сообщений.
Кеглер попытался выведать кое-какие подробности о машине, похитившей Калаха. К своему удивлению и восторгу любопытных читателей, он выяснил, что машина марки «шкода» с чехословацким номерным знаком принадлежала эмигранту Павлу Подлаге, бывшему жителю Праги, который использовал ее при ограблении ряда магазинов в районе Вены. Машина была конфискована полицией и еще в четверг утром стояла у полицейских гаражей на набережной Франца Иосифа. Кеглер сделал вывод, что Майер, использовав хорошие отношения с полицией, угнал машину прямо на глазах стражей порядка.
Стах рассмеялся и прочел статью Кэтлин.
— Большая радость для официальных властей, — сказала она.
— Наверняка, потому что Кеглер нанес им чувствительный удар ниже пояса. Из этой статьи становится ясно, что не Майер, а полицейские являлись режиссерами представления с похищением.
— Ты думаешь, это дело рук австрийской контрразведки? — засомневалась Кэтлин. — А зачем им это делать?
— Затем, что англичане попросили их об этом.
— Ты хочешь сказать, что Гордану и Бееру нужно было попугать Калаха? Но зачем?
— Если бы я знал, — пожал плечами Стах и встал с кресла.
Он начал медленно ходить по комнате, потом усилил звук радио и сел на ковер рядом с девушкой. — Давай попробуем разобраться вместе, — предложил он, когда она с любопытством на него посмотрела. — Один я ничего не могу придумать.
Кэтлин молча кивнула и отложила расписание самолетов.
— Ну, называй свои аргументы, а я их буду разбивать, — засмеялась она.
— Факт, что Калах эмигрировал из Чехословакии и приехал в Вену. Принимая это решение, он, видимо, был в чем-то уверен. Ведь, судя по тому, что мы о нем знаем, он человек нерешительный и осторожный и никогда не сделал бы этого шага, если бы у него не было предложения от англичан.
— Ты имеешь в виду Беера?
— Он его импрессарио и возлагает на него большие надежды даже после всего случившегося. И еще один факт: Гордан выступает в качестве уполномоченного Королевского медицинского института. С этих позиций он должен был вести переговоры с Калахом.
— Но Гордан ничего не может предложить Калаху. На самом деле у него нет никаких полномочий.
— Вот в том-то и состоит проблема. И еще: зачем Беер поместил Калаховых в Трайскирхен? Ты же сама видела вчера, как он раздает апартаменты. Достаточно было одного слова, и он пошел бы звонить в «Континенталь».
— Ты прав, — засмеялась Кэтлин. — Может, они хотели поприжать Калаха, чтобы он потом больше ценил лондонский комфорт?
— Но ведь ты сама сказала, что никакого места в Лондоне они ему предложить не могли. Я думаю, все ясно: Калах им нужен в Праге.
— Это тебе только сейчас пришло в голову или раньше?
— Раньше. Это одна из версий, с которой я приехал. Я должен был проверить, не хотели ли они оставить Калаха в Праге.
— Это вполне вероятно, поэтому они и не спешили перевозить его в Лондон. Гордан не предлагал ему место, а, наоборот, говорил, что у них для него ничего нет.
— А доктор, допустим, уперся, отказался возвращаться в Прагу и заявил, что сам о себе позаботится.
— Но зачем было устраивать похищение? Если они хотели избавиться от Калаха, то могли это сделать без шума. А так привлекли к нему внимание и возвращение в Прагу стало окончательно невозможным.
— Им нужно было как-то сломить его, поставить на колени.
— А что же Достал? Он ведь собирается вернуться в Прагу.
— Скорее всего, резидент, — ответил Стах. — У него задание создать сеть в Праге.
— Это уверенность или предположение?
— Все это только предположения, но выглядят они вполне достоверно. Калах приезжает в Вену, Гордан уговаривает его вернуться в Прагу. Доктор отказывается, хочет встать на собственные ноги. Но в это время что-то происходит, после чего они уже не настаивают на его возвращении в Чехословакию. Наоборот, теперь им нужно его запугать, и Гордан организует похищение, которое осуществляет австрийская полиция. Потом они заставляют Калаха выступить с заявлением, тем самым окончательно закрывая ему путь к возвращению.
— Да, — кивнула Кэтлин, — Калах вдруг стал неугодным. Видимо, узнал что-то такое, что от него хотели скрыть. Теперь главное — что они с ним сделают?
— Здесь — уже ничего, потому что Гордан перестарался. Он был настолько хитер, что перехитрил самого себя. Поднял вокруг Калаха шумиху, а теперь должен поддержать в общественном мнении версию, что все в порядке. Так что здесь все закончилось. Следующий раунд состоится в другом месте. Думаю, в Лондоне.
— Зачем же тогда Беер вызвал Симора?
— Вероятно, из-за Майера.
— Они его ликвидируют?
— Возможно, но не в Австрии. Майер им заморочил голову и за это поплатится.
— Если он у них, — нерешительно возразила Кэтлин.
— У них.
— Но что они скажут общественности? Что Прага предоставила репортеру Майеру убежище?
— А тебе на их месте пришло бы в голову что-нибудь более умное?
— Ты нрав, не пришло бы. Каков же вывод?
— Ехать в Лондон, — засмеялся Стах. — Ты нашла подходящий рейс?
— В шестнадцать пятнадцать летит «Эйр Индиа», в шестнадцать пятьдесят — «Панам» через Франкфурт, а в семнадцать десять — БЕА.
— Вот этим рейсом и полетим. Пойдем попрощаемся с Ником и посмотрим, кого они отправляют в Англию, ведь нам нужно еще заехать в Швехат к Миллерсу и Ник приглашал помахать ему рукой.
— А это ты видел? — вдруг спросила Кэтлин и подала ему газету. — Пассвега тоже убрали, он едет на стажировку в Скотланд-Ярд.
Стах быстро пробежал статью, полную высокопарных слов о чести, которая оказана одиннадцати полицейским, и с отвращением отбросил газету.
— Разгадка будет в Лондоне, и нам туда нужно попасть любой ценой.
Кэтлин посмотрела на часы и стала подгонять Стаха. Был час дня, самое время обедать.
Когда они немного погодя вышли из гостиницы, то увидели на тротуаре у входа молодого спутника Беера, который что-то говорил человеку в ливрее. Слов его разобрать было нельзя, но Стах услышал, как служащий отеля ответил:
— Можете быть уверены, герр, я лично отправлю багаж на аэродром. Он будет там в пятнадцать часов.
Стах с Кэтлин стали беззаботно болтать о красотах Вены, и этой темы им хватило до того момента, как они уселись за столик в ресторане и заказали обед.
— Разве есть рейс около трех часов? — спросил потом Стах.
— В три двадцать пять, — механически ответила Кэтлин, глядя в окно, выходящее на стоянку машин. — Посмотри незаметно сюда, — прошептала она. — «Ягуар» видишь?
Вокруг машины с мюнхенским номером нервно прохаживался человек в синем спортивном костюме, ежеминутно поглядывая то на часы, то на вход в гостиницу. Он был в очках с дымчатыми стеклами, на голове — легкая соломенная шляпа. Тем не менее Стах его сразу узнал. Это был Ричард Гордан.
Вдруг он махнул кому-то рукой и открыл дверцу машины. Быстро сел за руль, и тут же послышался рокот мощного мотора.
Оуэн даже не успел усесться как следует — машина рванулась с места и замигала правым указателем поворота. Они направлялись к Опернрингу, в противоположную от аэропорта и Швехата сторону.
В половине третьего молодая парочка медленно прогуливалась по балкону аэропорта. Сотрясая воздух, гигантский «боинг» совершал промежуточную посадку на пути из Стамбула в Лондон. Вот он тяжело подпрыгнул на взлетной полосе, воем двигателей заглушая все остальные звуки, и помчался по бетону.
Кэтлин судорожно прижала ладони к вискам и отвернулась к стоянке машин. Там, среди отъезжавших и подъезжавших машин, пробирался квадратный фургон с маркой гостиницы.
Они молча прошли в зал. Аэропорт жил своей бурной жизнью, так похожей на жизнь будапештского или пражского аэровокзала. «По сути, аэропорты везде одинаковы», — подумала Кэтлин. Те же обычные люди, немного взволнованные и озабоченные предстоящим полетом, горстка уверенных в себе путешественников, проводящих в самолетах больше времени, чем на земле, или по крайней мере делающих такой вид, то же нервное ожидание на скамейках и нетерпеливые взгляды, бросаемые на летное поле, беготня детей около таможни, грохот чемоданов, подпрыгивающих на длинных транспортерах, спешащие рассыльные из гостиниц, сотрудницы аэропорта, прекрасные, как с витрин магазинов, взлеты и посадки самолетов, гудки такси, последние рукопожатия и объятия. Все это вдруг остро напомнило Кэтлин будапештский аэропорт и родину.
Она молча потягивала через соломинку лимонад, который ей принес Стах, и время от времени бросала взгляды на рассыльного из гостиницы «Сахер», с трудом дотащившего два объемистых чемодана до переднего салона и теперь нетерпеливо прохаживавшегося возле них и в отчаянии думавшего, что он что-то напутал.
Было уже три часа, а Ник Беер все не появлялся.
Кэтлин наблюдала за входом в аэровокзал и вдруг увидела два «мерседеса», остановившиеся у самой двери. Водитель в ливрее вскочил со своего места, обошел вокруг машин и открыл заднюю дверцу. Оттуда вышел худощавый, небольшого роста мужчина и нерешительно осмотрелся. Кэтлин узнала его — это был доктор Калах.
Водитель открыл багажник, взял два чемодана и вошел в здание аэровокзала. За ним шли Калах и его жена. Едва они сделали несколько шагов, как зашевелились люди, сидевшие во втором «мерседесе». С сиденья рядом с водителем вскочил Ник Беер и вместе с двумя типами, которые своим явно боксерским видом ни у кого не оставляли сомнения в том, какова их миссия, направился вслед за супружеской четой.
Кэтлин не отрываясь смотрела на стеклянную дверь. Вдруг она громко крикнула:
— Хэлло, Ник!
Беер вздрогнул и недовольно оглянулся на голос. Оба полицейских застыли на месте, недоуменно глядя на красотку, быстро направлявшуюся к ним.
Беер изобразил на лице искреннее удивление и заставил себя проговорить радушным тоном:
— Это вы, Кэтлин? Я и представить не мог, что встречу здесь вас. Вы что, летите в Лондон?
Девушка улыбнулась, но ничего не ответила, предоставив инициативу Стаху, который шел следом.
— А я как раз думал, не доверить ли мне ее тебе, — улыбнулся он и заговорщически подмигнул Бееру. — Она просто помешалась на этом Лондоне.
Беер почувствовал иронию в его голосе, усы его недоверчиво ощетинились.
— Что привело вас сюда? — спросил он, испытующе глядя на обоих.
— Мы едем к ювелиру, и по пути я решил показать Кэтлин Швехат, чтобы она знала, откуда мы полетим.
— Скорее бы уж, — кивнул Беер и беспомощно оглянулся на своих спутников, как бы ища у них помощи, чтобы выйти из этого неприятного положения.
— Кольца будут готовы в среду, — поделилась своей радостью Кэтлин. — С огромной яшмой! Если бы вы только могли представить себе, Ник, как они прекрасны… Наверняка у меня будет самое красивое обручальное кольцо в Лондоне! — болтала она с упоением, но вдруг запнулась и повернулась к Стаху: — Ник мог бы сходить вместе с нами к Миллерсу, как ты думаешь? Пойдемте, Ник! Я хочу услышать ваше мнение, наверняка вы со мной согласитесь — яшма действительно великолепный камень, — тараторила она на ходу, так что, пройдя еще несколько шагов, вся группа остановилась рядом с доктором Калахом.
— С удовольствием бы, Кэтлин… но видите… я тут с друзьями и… — Беер не успел докончить фразы, как Кэтлин с любопытством посмотрела на доктора и подала ему руку. — Мои друзья, супруги Калаховы, — сказал Ник, чтобы соблюсти вежливость. — Мы вместе летим в Лондон.
— Рада с вами познакомиться, — щебетала девушка, разглядывая доктора. — До вчерашнего дня я даже не подозревала, что у кого-то может быть столько душевных сил. Это ваше заявление…
— Разрешите представить вам господина Стаха, — прервал ее Беер и повернулся к Калаховым.
Время шло, дорога была каждая минута.
— Вы из Праги? — подняла на Стаха глаза Калахова, как будто только что проснулась.
— Родился там, — кивнул он.
— И возвращаетесь обратно? — спросила она, пристально глядя ему в лицо, и поэтому не заметила взгляда, который бросил на нее Беер, услышав этот вопрос.
— Ну что вы, мадам! — засмеялся Стах, думая при этом, почему Калахова задала ему этот странный вопрос. — С Прагой я распрощался много лет назад.
— Рад был с вами познакомиться, — обратился к нему Калах. — Ник говорил о вас утром.
Из громкоговорителя раздался последний призыв пройти на посадку, и Беер поспешил откланяться. Калаховы прошли через вход первого салона и скрылись внутри.
— На пару слов, Стах, — кивнул Беер от дверей и сделал шаг назад. — Когда вы летите в Лондон?
— В среду вечером. А почему ты спрашиваешь?
— Заказать вам номер в отеле? Не стоит сразу везти Кэтлин в твою дыру.
— В понедельник я выхожу на работу, не будет ли она скучать одна в Лондоне?
— Не будет. И ты, если там останешься, тоже не будешь. Я подготовлю Кларин Графф к твоему визиту. Согласен?
— Опоздаешь на самолет, — поторопил его Стах и подтолкнул в салон.
Они с Кэтлин вышли на балкон и помахали улетающим. Потом еще час гуляли в аэропорту и Стах восторженно рассказывал о Лондоне: опасался, не следят ли за ними и не подслушивают ли их. Только когда они наконец сели в машину, Кэтлин спросила:
— Что хотел Беер?
— Отвести меня на второй путь, — засмеялся он. — Это он неплохо придумал.
— Женщина?
— И какая! — поднял он брови. — Красавица, молода, богата.
— Как ее зовут? — спросила Кэтлин, не сумев до конца подавить раздражение, вызванное этими словами.
— Клара, Кларин Графф.
— Значит, ты будешь жить с ней под одной крышей? — спросила она и отвернулась к боковому окну.
— А почему бы и нет? — весело заявил Стах и резко нажал на педаль газа. Стрелка спидометра прыгнула за сто километров.
Вечером они пошли в Пратер — так хотела Кэтлин.
По дороге у Стаха случилась неприятность: в толкучке в Тунельбане он потерял серебряную зажигалку фирмы «Ронсон», которую очень любил.
Зажигалка проделала длинный путь, побывала во многих руках, пока во вторник утром она не появилась на столе начальника третьего сектора чехословацкой разведки. Полковник Гора осторожно вывернул винт, прикрывавший иглу заправки газом, и вывинтил спичку на кристаллах, способную при неосторожном обращении превратить шифровку в мельчайший пепел. Он отложил ее в сторону и пинцетом вытащил трубочку папиросной бумаги, на которой столбиками были написаны цифры.
Над Лондоном повисли мрачные серые тучи, пропитанные влагой. Они в любой момент грозили обрушить на город потоки дождя. Ослепительная молния расколола небо надвое, раздался оглушительный грохот. Поднялся порывистый ветер, и незакрытое окно на седьмом этаже отеля «Континенталь» распахнулось настежь. Сквозняком подхватило исписанные страницы и смело их с письменного стола на пол.
Доктор Михал Калах отложил ручку и медленно поднялся. Сначала он собрал рукопись своей начатой книги, потом подошел к окну, чтобы закрыть его. Тяжелые капли летнего дождя часто забарабанили по карнизу и растеклись по стеклу. Ливень начался в тот момент, когда из учреждений, страховых контор, банков и различных канцелярий выплеснулись толпы секретарш и машинисток в мини-юбках и мужчин в котелках, с черными зонтиками. Закончился рабочий день, и люди, уже выпившие с девяти часов утра несколько чашек чая, заполнили чайные на Оксфорд-стрит.
Калах остановил взгляд на входе в обширный подземный переход под Марбл-арч, неподалеку от Гайд-парка и Пикадилли, куда спешили толпы пешеходов. Подземный переход под мраморной аркой притягивал его с магической силой, хотя Беер всячески отговаривал от такой прогулки. В сущности, подземный переход под Марбл-арч являлся прибежищем странных существ. Обездоленные жители огромного города создали там собственный изолированный мир. Здесь в удивительном согласии сосуществовали алкоголики, хиппи и пожилые проститутки, грязные волосатики и старые бродяги, наркоманы и драчуны, лица которых были испещрены шрамами. Они жили все вместе, освобожденные от работы, от дома и денег, а также от еды. Эти люди коротали время, потребляя крепкий напиток «мет» и совершенно не задумываясь о том, что многие уже ослепли и та же участь ждет их. А пока они сидели на полу и на ступеньках, тянули дешевое вино и жадно курили только что выклянченные сигареты.
Калах вернулся от окна к письменному столу, но сосредоточиться уже не мог. Мысли его все время возвращались под землю, в эти длинные коридоры. Он хотел собственными глазами увидеть этот своеобразный мир лондонского дна, о котором успел столько услышать за четыре недели пребывания в Англии. Им вдруг овладело навязчивое желание спуститься туда, послушать бродячих певцов, увидеть всех этих гитаристов, каждую ночь устраивающих в подземном переходе волнующее зрелище.
«Может быть, сегодня?» — пришло ему в голову, и он обрадовался своему решению.
Вечером Калах был приглашен в один из самых роскошных лондонских клубов — «Уайте». Он решил воспользоваться тем, что вечером будет возвращаться домой один, и спуститься в подземный переход. Один, без Беера с его вечно предостерегающе поднятым пальцем, без Мирки, которая ни на шаг не отпускала его одного, стерегла каждое его движение.
Потребовалось немало времени, прежде чем она позволила Нику убедить ее в том, что «Уайте» один из последних традиционных клубов, который предоставляет мужчинам убежище от их жен и дает возможность посидеть с друзьями. Теперь, когда Калах мысленно возвращался к разговору Беера с Миркой, он пришел к выводу, что главную роль в том, что Мирка стала уступчивее, сыграла внезапно появившаяся Кларин Графф.
— Да отпусти ты его, — засмеялась она, поняв, о чем идет речь. — Мы тоже развлечемся — не будешь же ты сидеть одна дома. После обеда прогуляемся по Сити, а потом пойдем на большой ежегодный аукцион, который как раз сегодня состоится в Сотби.
— Что?! — воскликнул Беер. — Аукцион сегодня? А я думал, завтра. Как это я так опростоволосился! Господа, вы же не знаете, что такое аукцион в Сотби! Питер Уилсон сделал из него лучший в мире аукцион. Он проходит в форме вечеров, и каких вечеров! Уилсон придал им великосветский характер, все на самом высшем уровне. — Ник еще некоторое время качал головой и сокрушался, что ему приходится идти в клуб «Уайте».
— Там есть все, — подтвердила Кларин. — Впрочем, сама увидишь.
— Неужели? — засомневалась Калахова и посмотрела на Беера, который никак не мог смириться с тем, что не увидит аукциона.
— Знаешь, что тебе нужно? — вдруг оживленно проговорила Графф. — Большое красивое ожерелье из слоновой кости. Оно очень подойдет к тому черному платью, которое Михал купил тебе на Черч-стрит у Биба. — Она взяла Калахову под руку и вывела из комнаты.
Беер подождал, пока за ними закрылась дверь, и достал бумажник. Он положил на стол триста фунтов, а увидев недоуменный взгляд Калаха, спокойно кивнул:
— Это тебе второй аванс от института. Хотел бы я тоже так пожить: пальцем не пошевельнул, а получаешь шестьсот фунтов в месяц. Везет кое-кому.
Доктор сначала произнес что-то вроде того, что лучше работать, чем мучиться от безделья, а потом стал развлекаться тем, что пересчитывая фунты на чешские кроны. Беер тактично вышел из комнаты, оставив его за этим занятием.
«Я еще для них ничего не сделал, а они уже заплатили мне шестьсот фунтов, — размышлял Калах, вспоминая события первой половины сегодняшнего дня. — Я уже здесь месяц. Мы с Миркой обошли все знаменитые магазины в Сити, которые мне дома и не снились. И повсюду мы покупали все, что нам приходило в голову».
Единственное его беспокоило — положение с работой. Переговоры с Королевским медицинским институтом затягивались до бесконечности. Но Калах постепенно смирился с этим, утешая себя мыслью, что таковы уж англичане: привыкли жить в замедленном темпе, им свойственны равнодушие и беззаботность, а там, где ситуация хоть немного позволяет, и бездеятельность.
«Но я заставлю их шевелиться», — самоуверенно подумал он и поднялся с кресла. До встречи оставалось еще три часа. Калах стал медленно ходить по комнате, заглянул в гостиную и спальню, потом опять заперся в кабинете и начал беззаботно разглядывать в окно пешеходов, спешащих под дождем. Ему пришло в голову, что Мирка и Кларин могут сегодня основательно промокнуть. Взглянув в сторону подземного перехода, доктор вдруг ужасно захотел слиться с этой толпой, снующей по лестнице и исчезающей под землей. Он почувствовал себя брошенным, беспомощным и никому не нужным. Но хуже всего было чувство одиночества. Его не могли рассеять ни Мирка, ни Беер. Только Кларин вносила в его внутренний мир немного света. Он радовался каждой минуте, когда видел ее. Всякий раз, переступая порог их номера, Кларин из холодной, самоуверенной дамы превращалась в очаровательную собеседницу. Им нравилось, сидя у окна, говорить обо всем, что приходило в голову, но больше всего — вспоминать о Праге.
При мысли о Праге ему стало не по себе. Калах вдруг почувствовал острую зависть ко всем людям, которые шли там, внизу, по улице. Все они здесь дома, все свои, даже у самого последнего бедняка есть своя родина, свой город. А он Прагу уже никогда не увидит.
Доктор снова встал и начал ходить по кабинету. С волнением подумал о предстоящей встрече. Как-то его примет сэр Роблин? Какую работу предложит? Нужен ли он им вообще?
В голову лезли все новые и новые вопросы, и все тягостные и безрадостные. От встречи с Роблином зависело его будущее — это Калах сознавал особенно четко.
После нескольких минут нервной ходьбы, когда доктор тщетно пытался успокоиться, его взгляд вдруг упал на потрепанный номер журнала «Панч». Он уже не раз его перелистывал, потому что нашел там статью Джорджа Микеша, приехавшего в Лондон в 1938 году в качестве корреспондента нескольких будапештских газет. Он должен был прожить в городе на Темзе две недели, но живет здесь до сих пор. Статья называлась «Как быть иностранцем», одно место из нее Калаху особенно нравилось. Некоторые фразы он даже подчеркнул. И сейчас решил, что перед встречей с вице-президентом Королевского медицинского института нельзя придумать ничего лучшего, чем еще раз внимательно прочесть статью.
— «Одним из характерных признаков населения Британской империи является привычка к лести, — вполголоса начал читать он. Это была студенческая привычка, помогавшая ему в самый последний момент перед экзаменом пополнить еще немного свои знания. — Средний англичанин, разумеется, так же тщеславен, как и средний человек с континента. Однако тщеславие у него выражается иначе, он по-другому его выставляет напоказ, иначе реагирует на лесть и, что важнее всего, гордится большим числом различных вещей, чем обычный и в общем-то более простодушный житель континента. Житель континента может, не имея никакого злого умысла, попытаться польстить англичанину, но, сам того не ведая, его очень обидит, если похвалит что-то такое, что хвалить не следует…»
Калах улыбнулся, прочтя этот абзац, и повторил про себя. Потом перелистал несколько страниц, пока не дошел до главы, которая ему казалась самой важной накануне предстоящей встречи.
— «Светская лесть — это искусство косвенных намеков, — начал он опять читать вполголоса. — Нельзя расхваливать красоту дома, обращаясь к его хозяину, но можно спросить, не проектировал ли дом Иниго Джонс. Нельзя остановиться у картины и сказать: «Черт возьми, это должно стоить целое состояние!» Лучше понимающе кивнуть и спросить, не Рембрандт ли это раннего или позднего периода его творчества. Вы ничего не испортите, если спросите хозяина, какой специалист по кузовам делал его «роллс-ройс». Точно так же уместно спросить, если вы играете в теннис, не принимал ли когда-нибудь ваш партнер участие в матчах на кубок Дэвиса. То есть вы выражаете свое восхищение тем, что замечаете некоторые признаки и даете возможность своему другу или хозяину дома самому поговорить о тех вещах, которыми он гордится. Намекните на свое уважение, но никогда не выражайте его.
Важное лицо в Англии хвастаться будет так же бесстыдно, как и любой человек с континента, но будет для этого использовать тактику ложной скромности. Английское выражение «Это не совсем плохо» означает, что вещь, о которой идет речь, такова, что ее обладателю завидует весь мир.
Один тип хвастовства в Великобритании более распространен, чем на континенте. Если вы хотите польстить среднему англичанину, подчеркните его связи. Дайте ему возможность ими похвастаться. Если вы уверены в том, что он когда-либо встречался с принцессой Маргарет (а вы можете это предполагать, потому что он рассказывал вам об этом не менее двадцати пяти раз), то спросите его, говорил ли он когда-нибудь с принцессой Маргарет. Упомяните о лорде X. и дайте ему возможность подчеркнуть: «А, Лионел… это мой самый лучший друг».
Но если вы действительно хотите угодить англичанину, то старайтесь запомнить его любимые истории. И чем они нуднее, тем лучше их следует помнить и просить собеседника повторить их…»
Калаха оторвал от чтения внезапный стук в дверь. Он быстро закрыл журнал и сунул его под кипу газет. Бросив быстрый взгляд на часы, с ужасом понял, что чуть не опоздал на встречу, и поспешил открыть дверь.
— В чем дело? — ворвался в комнату Ник Беер. — Сэр Роблин ждет в «Уайте-клубе», а ты тут спишь!
Через десять минут они уже спускались в лифте.
Обстановка в клубе ошеломила Калаха. С высокого потолка свисали тяжелые венки хрустальных люстр, бесчисленные лампочки которых заливали светом просторное помещение, а дым от сигар и трубок окрашивал его в синеватые, как бы нереальные тона. Когда человек останавливался в дверях и вслушивался в сдержанный гул голосов, поглощаемый дорогими гобеленами на стенах и толстыми зелеными коврами, когда он замечал толстые поленья сандалового дерева, пылающие в камине, и видел задумчивых мужчин, сидящих в кожаных креслах, ему казалось, что он вдруг очутился в ином мире, весьма далеком от реальной жизни. Здесь, в креслах у камина или за столиками у мозаичных окон, спешка, озабоченность, громкий разговор, вообще обыденность были незнакомыми понятиями.
За одним из столиков в кресле сидел мужчина, пускавший вверх через равные интервалы времени кольца дыма от душистого голландского табака. На первый взгляд он казался моложе, однако толстые стекла очков и морщинистое лицо свидетельствовали, что молодость его давно прошла.
Михал Калах решил, что мужчине около шестидесяти, но не это было его главной ошибкой. Она заключалась в том, что Калах поверил этому господину, когда тот представился как вице-президент Королевского медицинского института.
Фрэнку Роблину и самому не нравился этот фальшивый титул, потому что в действительности он уже шесть лет возглавлял восточный отдел английской разведки. Свою работу он считал исключительно полезной и достойной похвалы, как, впрочем, всю свою деятельность на протяжении тех без малого пятидесяти лет, когда он состоял в британской секретной службе.
Сначала Роблин не намеревался говорить с Калахом. Он был приверженцем старых традиций и любил руководить операцией издалека, время от времени испытывая удовлетворение от того, что его никто не знает, что разведкам социалистических стран известна только фамилия, но не известно, кому она принадлежит. Он строго соблюдал все меры безопасности и неукоснительно следовал правилам конспирации. На виллу в Лаллингтон-Гарте, где был его рабочий кабинет, Роблин ездил по подземному туннелю из здания фирмы «Дикси», находившегося рядом.
Если бы не шум, поднятый вокруг Калаха в Вене, Роблин никогда бы его не принял, не говоря о том, что ему в голову не пришло бы встретиться с ним в «Уайте-клубе». Но, видимо, дело доктора вышло из-под контроля капитана Гордана, поэтому ему и пришлось в последний момент отвести грозящую опасность. Встретиться с Калахом он решил только после того, как получил из Праги многообещающее сообщение, что новый резидент упрочил свое положение.
Сэр Роблин выпустил к потолку очередное кольцо дыма, размышляя о том, как это его угораздило позволить Бееру в шестьдесят третьем году включить Калаха в ту игру, которую они тогда начинали. Это был период, когда эксперты «Чрезвычайной политической акции» разработали обширный и долгосрочный план политического саботажа в Чехословакии. Важная роль в этом плане отводилась «пятой колонне», формируемой агентами британской секретной службы. Доктор Калах был одним из рядовых этой тихой войны. У него не было никакого задания, только звучное имя признанного ученого, в обществе которого любой появлялся с удовольствием. Полковник Роблин уготовил ему роль перспективного сотрудника своей секции, но не спешил знакомить его с предстоящей миссией. Калах не знал, что уже находится на учете в секретной картотеке английской разведки и что в его досье появились первые компрометирующие документы.
«Все вышло из-под контроля», — недовольно покачал головой полковник, словно все еще не веря тому, что Калах ни с того ни с сего появился с женой в Вене. Именно в тот момент, когда он им был нужен в Праге, он собрал чемоданы, воспользовавшись давним предложением Беера. Да вдобавок к тому столкнулся с резидентом, возвращавшимся в Прагу.
«Все зависит от сегодняшнего разговора», — подумал Роблин. Все свидетели австрийских неприятностей уже нейтрализованы. Заговорить может только Калах.
Месяц, предоставленный Калаховым для того, чтобы успокоиться, Роблин считал сроком более чем достаточным. Идиллия кончается. Ведь ежедневно супругов охраняет десять человек, поскольку нет никакой гарантии, что в Лондоне доктор не встретит того, кому захочет полностью довериться. А теперь еще этот проклятый Гордан вылез с идеей, что Калахом заинтересовалась чехословацкая разведка! Ни с того ни с сего стал подозревать Ника Беера в том, что тот ведет двойную игру. Только этого не хватало! У Беера хорошая репутация в британской разведке, зато у капитана иногда появляются фантазии, похожие на бурную, неукротимую реку, грозящую выйти из берегов. «Авантюрист!» — с неприязнью подумал полковник, вспомнив, что утром нашел на своем столе записку Гордана с предложением немедленно ликвидировать Калаха и его супругу.
Роблин возмущенно покачал головой и отвернулся от камина. Именно тогда он и заметил двоих мужчин, входивших в дверь. Беер пропустил вперед своего спутника и махнул рукой в сторону стола, за которым сидел полковник.
— Я поражен вашей точностью, господин доктор, — приветливо сказал Роблин и кивком пригласил пришедших сесть. — Точность я ценю больше всего.
Калах скромно улыбнулся.
«Выглядит он неплохо», — подумал Роблин, испытующе глядя на сидящего перед ним человека. Он казался ему отдохнувшим, уравновешенным, спокойным, совершенно не похожим на того сломленного человека, которого привезли в Лондон. Теперь он вел себя уверенно, по кабинету клуба прошел с достоинством, как будто был его завсегдатаем.
После того как полковник внимательно изучил Калаха, ему не такой уж бессмысленной показалась идея, что именно его могла направить в Лондон Прага. Неуступчивость, с которой доктор настаивал на отъезде в Англию, легкость, с которой он перенес унижения и справился с авантюристическим похищением, — все это теперь казалось Роблину подозрительным.
— Разрешите заказать портвейн? Здесь есть вино тридцать второго года. Это самый лучший в мире портвейн.
— Подвалы «Уайте» известны, — похвалил Беер.
— Не откажусь, — легко кивнул Калах, как будто пришел сюда только для того, чтобы выпить хорошего вина. — Что касается портвейна и бордо, то я знаю, что в здешних подвалах хранятся самые лучшие сорта.
Роблин наклонил голову, давая понять, что вступительная часть закончена и пришло время поговорить о деле. Он откашлялся и посмотрел на доктора:
— Думаю, вы уже обжились в нашей стране. Должен признаться, я возражал господам из нашего института, считавшим каждый день вашей бездеятельности преступлением перед наукой… Вы не поверите, но они готовы были надеть на вас белый халат тут же, на аэродроме. Да-да… Но я считаю, что тот отдых, который мы вам предоставили, был просто необходим. Может, даже лучше было бы вывезти вас куда-нибудь из Лондона, например в Шотландию…
— В Лондоне я чувствую себя превосходно. Море для меня в диковину, — ответил Калах.
— Кроме того, мадам Кларин Графф пригласила господина доктора с супругой на август в Марокко. Ее супруг купил там отель «Эксельсиор», а Медиа-пляж самый прекрасный в мире, — вмешался в разговор Беер.
Роблин нахмурил лоб, глаза его сузились. С его точки зрения, Графф проявляла по отношению с Калаховым слишком большое внимание. Однако он с улыбкой сказал:
— Я вижу, вы завели хорошие знакомства.
— Кларин — редкая женщина, — ответил Калах и засмеялся. — Благодаря ей я лишился первых фунтов, которые… которые еще не заработал.
— Вы чрезмерно скромны, — вежливо сказал полковник и мысленно с удовольствием представил подпись Калаха на векселях британской секретной службы. — К тому же у вас скоро появится возможность включиться в работу. Некоторые мои коллеги считают, что вас должно удручать безделье.
— Это правда, сэр, — кивнул доктор. Его снова охватила тоска по живой работе. — А пляжи Марокко я могу увидеть и через год, — добавил он.
— Да-да, — подтвердил Беер.
— Уже решено, где я буду работать? — спросил Калах, как будто только теперь поняв, зачем они здесь встретились. — У профессора Иссона в радиотерапевтическом отделении больницы Христи или в лабораториях Имперского фонда?
Роблин покачал головой:
— Ни там, ни там.
— Где же тогда? Мне придется переехать в Манчестер? Институт Холтона лично меня устроил бы, но, к сожалению, жена не хочет уезжать из Лондона, — обеспокоенно объяснял доктор.
— Но вам придется уговорить ее совершить еще более далекое путешествие. Я думаю, вам удастся это сделать, если вы скажете ей, что вопрос о вас обсуждался в правительстве.
— В правительстве? Почему? — забеспокоился Калах.
— Министр, сэр Генри, кстати, мой хороший друг, считает, что вы обладаете исключительной научной квалификацией, и поэтому предложил вам представлять Великобританию в совместной англоамериканской группе. Вам что-нибудь говорит имя Мэри Ласкер?
— Мадам Ласкер — почетная председательница Американского общества по борьбе с раком, — кивнул Калах с еще большим беспокойством. — Она якобы собирается внести в конгресс проект закона борьбы с раком…
— Вы верно информированы. Осмелюсь лишь добавить, что завтра я встречаюсь с ее ближайшим сотрудником полковником Люком Квинном, чтобы сообщить им имя английского делегата, который примет участие в совместных исследованиях в только что построенном суперсовременном центре в Анкоридже. Правительство утвердило вашу кандидатуру, остается лишь заручиться вашим согласием. «Вот и все, — подумал Роблин, наблюдая растерянность Калаха. — Исчезнете из Англии, а на Аляске можете кричать что угодно».
— Анкоридж? — Калах судорожно глотнул воздух.
— Отличное предложение, не правда ли?
— Но это же на Аляске!
— Да, климат там немного суров, — кивнул Роблин. — Но именно поэтому исследования были перенесены туда, чтобы они проходили в экстремальных условиях… У вас будет договор всего на два года, а вернетесь вы весьма состоятельным человеком. И не смотрите на Аляску глазами жителя прошлого века. Сегодня Анкоридж современный красивый город с огромной авиабазой, там оживленная светская жизнь, а для вас это неплохой шанс. — Роблин говорил тихим, вкрадчивым голосом, но с лица доктора постепенно сползли все краски.
— Разумеется, — кивнул он машинально, пытаясь представить, что скажет об этом предложении Мирка.
— Сэр Фрэнк, доктор Калах польщен вашим предложением, — поспешил вмешаться Ник Беер и, вытащив из бокового кармана ручку, быстро отвинтил колпачок и сунул ее Калаху.
— Нет! — резко отдернул тот руку.
— Что такое? — удивился Роблин.
— Я… я не поеду! Не могу!
— Что это значит, доктор? Опомнитесь!
— Мне очень жаль, но я не могу принять ваше предложение. Я обрету работу, но потеряю жену. Она отказалась ехать даже в Манчестер. Поймите, я не могу ехать на Аляску!
— Я считал, что главное для вас — работа. А жену вы должны убедить. Беер вам поможет.
— Конечно, — кивнул Беер, но доктор энергично замотал головой:
— Сожалею, но должен просить вас, сэр Фрэнк, извиниться за меня и поблагодарить за доверие. Я действительно не могу!
— Вы пожалеете об этом!
— Может быть. Но мне приходится учитывать и желание жены. Если я приму ваше предложение, она немедленно вернется в Прагу.
— Но вы понимаете, дорогой доктор, в какое трудное положение вы ставите министра, который по моей просьбе отстоял вашу кандидатуру!
— Я извиняюсь перед вами, сэр Фрэнк, и перед министром, — устало выдохнул Калах, машинально вытер ладонью лоб, на котором выступили капли пота, и удивленно посмотрел на свою влажную руку.
— Да-а? — протянул Роблин и иронически улыбнулся. — Вы действительно полагаете, что вашего извинения будет достаточно для господина министра? Вы в самом деле думаете, что он так легко простит вам осложнения, которые возникнут в связи с вашим упрямством? Знаете, господин доктор, откровенно говоря, меня весьма удивляет ваше отношение к чести, которая вам оказана. Ведь вы даже не пробовали уговорить жену, а уже опускаете руки. Я невольно начинаю думать: что-то все-таки было в этой графологической экспертизе.
— Но ведь… это заключение… Ведь это была ошибка? — резко дернул головой Калах и поднял на полковника глаза, полные удивления и ужаса.
— Конечно, — кивнул Роблин. — Но вы вдруг действительно начинаете мне казаться человеком, не способным самостоятельно принять решение. Вы слишком быстро сдались, доктор.
— Я не сдался, — ответил Калах. — Просто я знаю свою жену. И убежден, что потеряю ее, если соглашусь на ваше предложение. Я лучше соглашусь на любую малозначительную работу, но чтобы это было в Лондоне.
Роблин мрачно посмотрел на него. Эта неуступчивость ему совершенно не нравилась. «Действительно ли дело в жене? — вдруг подумал полковник. — Почему он так стремится любой ценой остаться в Лондоне?»
— Но вы же понимаете, — сказал он после некоторого раздумья, — что в данной ситуации я для вас вообще не смогу ничего сделать. Руководство Королевского медицинского института наверняка сочтет оскорблением ваш отказ.
— Дело в том, что в Англии не принято так упрямиться, — поспешил вставить Беер. — И лучше не пытайтесь это делать, Михал. Это может плохо кончится, — строго добавил он, но Калах лишь ниже нагнул голову, как бы не в силах выдержать эту лавину упреков. Руки его нервно дрожали.
— Мирка всего лишь твоя жена и обязана следовать за тобой, — продолжал Беер. — Сколько раз я уже говорил тебе, что ты уделяешь слишком большое внимание своему окружению. Все время колеблешься, все учитываешь, к чему это? Этим сыт не будешь. Даже в Праге за жалкие кроны приходится работать. Ты должен понять, что у тебя есть определенный долг по отношению к сэру Роблину. Ты уже получил шестьсот фунтов, и настало время их отработать.
Полковник снисходительно улыбнулся и махнул рукой:
— Шестьсот фунтов — это мизерная сумма. В случае если вы примете предложение ее величества, мы забудем об этих шестистах фунтах и я уполномочен сразу же выплатить вам еще три тысячи.
Говоря это, Роблин достал толстую чековую книжку, положил на стол и на глазах у Калаха раскрыл ее.
— Я очень вам благодарен, сэр Фрэнк, но не могу принять вашего предложения.
— Это ваше последнее слово? — спросил полковник, а когда Калах лишь молча кивнул, пожал плечами: — Как хотите, господин доктор. Каждый кузнец собственного счастья.
Калах вдруг вскочил и бросился к Роблину. Он схватил его руку и прижал к своей груди.
— Прошу вас, сэр Фрэнк, сделайте что-нибудь для меня! — хрипло выдавил он. — Умоляю вас, не отвергайте меня! Я соглашусь на любое место, только замолвите за меня еще раз слово. Помогите мне, пожалуйста! — клянчил он торопливо. — Любое место, любое…
Роблин высвободил руку и брезгливо вытер ладонь:
— Ничего не могу вам обещать. Извините меня, пожалуйста, мне нужно ехать на аэродром.
Он встал, кивнул Бееру и, не удостоив доктора взглядом, вышел из зала. Прошел через холл и остановился у телефонной будки. Немного подумал, потом вошел в нее. Поднял трубку и набрал номер Гордана:
— Я ничего не добился, капитан.
— Оуэн ждет перед клубом, — бодро ответил голос в трубке, а Роблин почувствовал, как мороз побежал у него по коже.
«Капитан и не рассчитывал, что я добьюсь согласия на свое предложение», — понял он.
— Ник с ним? — спросил голос в трубке и, не дожидаясь ответа, добавил: — Можно начинать, сэр?
— Да, — ответил полковник и повесил трубку. «Судьба Калаха решена», — подумал он.
А в это время Калах допивал свой портвейн и ему даже в голову не приходило, что он уже вычеркнут из жизни.
Часы хрипло пробили полночь, но сон не приходил. Кэтлин уже два часа крутилась на постели, не находя желанного покоя. Она приподнялась, подвинула к себе с пустой постели Стаха обе подушки и зарылась в них головой. Немного полежала так, потом отбросила подушки и одеяло, беспокойно переворачиваясь с боку на бок. Она перепробовала все методы, с помощью которых обычно засыпала, но сегодня уснуть никак не удавалось. Кэтлин встала и прошла к небольшому туалетному столику. Зажгла лампу с красным абажуром и подвинула к себе фотографию Стаха. Долго всматривалась в знакомые черты, пытаясь вспомнить все, что случилось накануне. Взгляд ее скользнул к зеркалу а остановился на четырех открытках, засунутых за раму. Две открытки были из Тираны, одна — из Эльбасана, а последняя, которую она засунула сюда вчера вечером, — из Гонконга. Она смотрела на эти четыре листочка, напоминавшие о его существовании, до тех пор, пока не почувствовала холодных слез, капающих на скрещенные на коленях руки. Тогда с тяжелым вздохом она поставила фотографию на место и щелкнула выключателем. В темноте дошла до кровати и устало скользнула под одеяло. Перед глазами вновь прошли события последнего месяца…
Серебряная зажигалка «Ронсон» с вмонтированным контейнером для пересылки шифрованных сообщений вернулась из Праги к Стаху в Вену вечером следующего дня. Он осторожно вытащил узкую полоску папиросной бумаги, потом открыл путеводитель по Вене на двадцать шестой странице и начал расшифровывать инструкции Центра.
— Знаешь, что нас ждет? — повернулся Стах с улыбкой к Кэтлин после того, как размял в пальцах пепел сожженной шифровки и смыл его в умывальнике. — Мы поедем в Лондон. Прагу волнует судьба Калаха, а ваши интересуются Симором.
— Симором? — переспросила она, будучи не в состоянии сдержать неприязнь при упоминании имени убийцы своего отца.
— Ты должна проверить, действительно ли он проводит опыты над людьми, а также попросить убежища и серьезно подумать о том, чтобы выйти за меня замуж.
— Что ж, — улыбнулась Кэтлин, — замуж-то я хоть сейчас бы вышла, но не знаю, получится ли это у меня.
Стах заговорщически посмотрел на нее:
— Под моим руководством все получится. У тебя есть легенда для Лондона?
Она кивнула.
— Я хотела бы разобрать ее с тобой, — сказала она задумчиво.
— Ваше имя? — неожиданно спросил Стах.
— Кэтлин Халаши.
— Возраст?
— Вам не кажется, что этот вопрос несколько бестактен? — улыбнулась Кэтлин, но ответила: — Мне исполнилось двадцать пять.
— По каким причинам просите политического убежища в Англии?
— Моя мать по происхождению англичанка, она родилась в Бредфорде…
— Ее имя?
— Мэгд Халаши.
— А ее девичья фамилия?
— Мэгд Ирвинг.
— Но это, барышня, личная причина, а не политическая. Вы же хотите получить у нас политическое убежище, не так ли?
— Извините. Конечно, у меня есть и другие причины. Ведь из-за происхождения матери и политической деятельности моего отца, а также потому, что я испытываю симпатию к одному англичанину, в Венгрии меня считают политически неблагонадежной.
— Что вы говорите! И в чем же выражается эта политическая неблагонадежность?
— В чем? — повторила она вопрос и судорожно сжала руки, будто вспомнив что-то страшное. — Когда мне было пятнадцать лет, меня исключили из гимназии.
— Почему?
— Мой отец в пятьдесят шестом году боролся на стороне восставших.
— А сейчас он живет в Венгрии?
— Нет, в октябре погиб на баррикадах.
— Где именно? На каких баррикадах?
— У театра, напротив универмага «Корвин».
— Откуда вам это известно?
— Мать допрашивали в госбезопасности.
— Из-за отца?
— Да. Кто-то нас выдал, сказав, что у нас на квартире спрятано оружие. Отец прятал в подвале двенадцать винтовок.
— Вам известно, кто вас выдал?
— Нет.
— Вас тоже допрашивали в полиции?
— Да, но в другой раз.
— Когда же?
— В позапрошлом году. Я работала бухгалтером в ресторане «Цитадель» и была знакома с одним итальянцем, которого звали Серджи Квадро. Он работал в Венгрии как журналист, но его обвинили в шпионаже и выдворили из страны.
— А сейчас Квадро в Италии?
— Не знаю. Может быть.
— Вы разве не переписываетесь?
— Я отправила ему письмо весной прошлого года, но ответа не получила.
— Когда вас допрашивали, вам дали подписать какой-нибудь протокол?
— Да. Они спрашивали, когда и как я познакомилась с Серджи и какого характера отношения у нас были. Я рассказала им кое-что, но умолчала о его связях с Палом Вандором.
— Палом Вандором? А кто это?
— Теперешний директор предприятия «Будва», где я работала до того, как решила навсегда уехать из Венгрии.
— Вандор передавал Квадро какие-то сведения? Я имею в виду секретные или для служебного пользования.
— Не знаю. Они встречались у него на квартире.
— Где?
— Улица Вигадо, дом два.
— Адрес Серджи Квадро?
Кэтлин запнулась и растерянно посмотрела на Стаха. Конечно, ей следовало бы предположить, что он спросит ее об этом после вопроса о переписке. Теперь она лихорадочно пыталась вспомнить адрес, водя пальцем по губам и с беспокойством глядя на сидевшего напротив мужчину.
— Не можете вспомнить? — спросил он, не выходя из своей роли, и с любопытством посмотрел на нее.
— Серджи Квадро, 00 162 Рим, Виа Ливорно, 45.
— Браво! — искренне похвалил ее Стах. — Надеюсь, что такой человек там действительно проживает.
— Это на самом деле его адрес, — подтвердила Кэтлин.
— А теперь последний вопрос, — весело сказал Стах. — Как зовут того англичанина, который завоевал ваше сердце?
— Его зовут Джонни Стах, он работает переводчиком в американо-испанской фирме «Эспаниа», — отчеканила она и тут же рассмеялась. — И конечно, я не знаю, что эта фирма — «крыша» для ЦРУ, но знаю, что находится она на Кливленд-сквер, а мой друг живет в Хенесфорде, в старой конюшне, которую он перестроил в уютный дом, его телефон… да это, собственно, неважно, но я его очень люблю.
— Держите себя в руках, барышня! — одернул ее Стах, но Кэтлин не могла остановиться, а продолжала, смеясь, повторять:
— Мне кажется, что я в него влюбилась…
Когда в своих воспоминаниях Кэтлин подошла к этому моменту, то несколько раз втянула в себя воздух, стараясь подавить внезапный приступ тоски, сжавшей сердце. Она снова зарылась головой в подушку. Полежав так несколько минут, она услышала, как в прихожей зазвонил телефон. Кэтлин не спеша встала и пошла в темноте к двери.
— Я слушаю.
— Извините, что побеспокоил вас, Кэтлин, дорогая, — послышался в трубке голос Беера.
— Это вы, Ник? — переспросила она, не веря своим ушам.
— Да. Я в Илфорде, это недалеко от вашего дома, и подумал, что, может, вы чувствуете себя одинокой и согласитесь выпить со мной немного джина.
— А не поздно ли? — спросила она. — И что вы, собственно, делаете в Илфорде?
— Скверное дело, — уклончиво ответил он, и Кэтлин живо представила, как он заерзал у аппарата. — Мне пришлось отправить Михала в больницу.
— Калаха? — вырвалось у нее, и она тут же почувствовала недоверие к словам Беера.
— Да-да, Калаха, с ним беда.
— Какая, Ник?
— Он влез в драку в подземном переходе под Марбл-арч, и кто-то раскроил ему голову кастетом.
— Приезжайте! Вы должны рассказать мне, как это случилось, — сказала она, напрягая последние силы, и трубка выскользнула у нее из рук.
Кэтлин машинально вернулась в спальню и опустилась на кровать. Она сидела неподвижно, уставившись в одну точку, терзаемая предчувствием, что, несмотря на все их старания, в судьбе Калаха поставлена точка. «Конечно, Беер замешан в этом», — подумала Кэтлин.
Она с трудом встала и стащила через голову ночную рубашку. Отбросила ее на постель и зажгла свет. Как во сне, прошла в ванную, натянула на себя свитер и длинные домашние брюки, умылась холодной водой, чтобы прийти в себя. Потом присела к туалетному столику и начала расчесывать длинные густые волосы.
Беер обхаживал Кэтлин с того момента, как она приехала в Лондон, и считал, что его шансы возросли, когда Стаху неожиданно пришлось по торговым делам уехать с его американским шефом Роджером Шефердом в Албанию.
Поездка застала Стаха врасплох. Он хотел остаться в Лондоне и поэтому нашел себе еще одну постоянную работу: переводил для ЦРУ с чешского сообщения о положении в стране, которые лондонская контора получала через агентов, работавших в «Свободной Европе». Это были обширные доклады идеологов «пражской весны», которые для Стаха представляли большую ценность. Но Шеферд поднял скандал, узнав, что бюро ЦРУ загружает работой его человека, и отругал Стаха.
— Что такое? Они хотят, чтобы вы что-то переводили? — взорвался он, когда Стах намекнул, что вряд ли сможет сопровождать его в Албанию. — Плюньте вы на этих канцелярских крыс, пусть сунут эти свои исследования в компьютер!
Шеферд всем сердцем ненавидел сотрудников центра в Лэнгли, поскольку они, по его мнению, свели всю традиционную разведывательную работу к простой арифметике предпосылок и желаний. Он был приверженцем старой школы, где уважали агентов и восхищались ими, если последним удавалось найти доступ к наиболее тщательно охраняемым тайнам, и не мог смириться с тем, что теперь войной на невидимом фронте в действительности стали руководить группы ученых и аналитиков.
— Я с удовольствием поехал бы с вами, — выдвинул Стах последний козырь, припрятанный для решающего момента. — Я всегда любил ездить с вами, но, видимо, у вас было так много дел, что вы не заметили моего заявления с просьбой разрешить мне жениться. Я уже не так молод и не уверен, что моя невеста согласится ждать меня.
Шеферд махнул рукой:
— Ваше заявление я, разумеется, видел и внимательно изучил. Поэтому я знаю, что ваша невеста — девушка разумная и с пониманием отнесется к вашей работе.
— Мне что, сказать ей, что «Эспаниа» торгует не только аспирином?
— Это не обязательно, — улыбнулся Шеферд. — Она все равно это уже знает. Скажите ей, что разрешение на брак получено, но нужно подождать, да вы и сами найдете отговорку.
— Как угодно, Роджер, — наконец пожал плечами Стах, убедившись в бесполезности дальнейших уговоров.
Шеферда убедить не удалось, и раз уж он это вбил себе в голову, то не было смысла его отговаривать. Стаху оставалось одно: пойти на риск и воспользоваться аварийным каналом связи с Прагой, чтобы информировать Центр о возникшей ситуации. Полученный на другой день ответ удивил его. Центр был согласен на его отъезд и приказывал Кэтлин кроме Калаха заняться профессором Симором, попытаться проникнуть в его окружение.
— Вот уж действительно обрадовал, — глухо произнесла Кэтлин, когда Стах сообщил ей о своем отъезде. Не успела она спросить, надолго ли он уезжает из Англии, как он нанес ей второй удар:
— Главное — профессор Симор будет ликовать. Дело в том, что Центр приказывает тебе проникнуть к нему.
— В Кроули? — спросила она с неприязнью. — Но ведь это же глупость. Там никогда не брали на работу иностранцев.
— Посмотрим, что можно будет сделать. Поскольку послезавтра я уезжаю, то завтра устрою вечеринку, чтобы попрощаться с нашими друзьями. Думаю, если я скажу в их присутствии, что ты скучаешь и хотела бы подыскать себе какую-нибудь подходящую работу, эти слова упадут на благодатную почву. И тогда тебе лишь останется отдать предпочтение Симору перед всеми остальными.
Она удивленно посмотрела на него и пожала плечами:
— Это ты хорошо придумал, но сомневаюсь, чтобы это подействовало. Кроме того, Беер наверняка предложит мне совсем не то место, о котором ты думаешь.
Стах ободряюще улыбнулся:
— Посмотрим.
То, что случилось после его отъезда, превзошло все ожидания. Через неделю раздался телефонный звонок:
— Говорит профессор Симор, добрый вечер. Вы все еще ищите подходящую работу?
— Да, — выдохнула Кэтлин удивленно, а придя в себя, засмеялась: — А вы, профессор, что-нибудь можете мне предложить?
— Насколько мне известно, вы работали в нашей области.
— Да, в «Будве». Экспорт и импорт специальных лекарственных средств.
— Отлично! — воскликнул он по-венгерски. — Я предлагаю вам кое-что получше, чем продавать таблетки. Мне нужна секретарша.
— Секретарша? — удивилась Кэтлин, причем ей удалось передать голосом разочарование по поводу такого предложения.
— Извините, я не так выразился, — поспешил сказать Симор. — Короче, мне нужен человек, который занимался бы административными делами в моем врачебном кабинете на Олд Глочестер-стрит. Моя бывшая сотрудница неожиданно уволилась, так что с первого числа это место свободно.
— Разрешите мне подумать, — нерешительно сказала Кэтлин, поскольку самой большой ошибкой было бы немедленное согласие. — И потом… — засмеялась она, — мне хотелось бы еще побродить по Лондону.
— Я и не говорю, чтобы вы немедленно начали работать. Вам достаточно зайти завтра в одиннадцать ко мне в кабинет и сказать, с какого числа вы хотите приступить к работе, — заключил разговор Симор…
— Вот видишь, прошла всего неделя, а я уже туда попала, — сказала Кэтлин фотографии Стаха и прикоснулась к ней рукой.
Она встала, ссыпала в ящик коробочки с косметикой и погасила люстру. Подошла к окну и выглянула на тихую ночную улицу. Перед домом как раз останавливался большой черный «бентли».
Кэтлин зажгла лампу, излучавшую теплый оранжевый свет, и пошла открыть дверь.
Беервошел в комнату, с любопытством осмотрелся и уселся в большое кресло под лампой.
— Красивая лампа, — похвалил он и с интересом стал рассматривать пестро разрисованный абажур, на котором были изображены диковинные птицы ярких расцветок.
— Подарок из Гонконга, — сказала Кэтлин. — Джин?
— Да, ведь на него-то я и напросился в гости, — ответил Беер, разыгрывая смущение. — Когда вернется Джонни?
— Не знаю, — задумчиво ответила она.
— Извините, — улыбнулся Беер, вытирая платком лоб и мясистый затылок. — Мне что-то не по себе, — объяснил он.
Кэтлин молча налила две солидные порции «бифитера» и подала один стакан Бееру. Он сделал жадный глоток, вытер указательным пальцем губы и откинулся на спинку кресла.
— И почему это все всегда сваливается на меня? — запричитал он через минуту и завертел головой, как бы не понимая, что случилось. — Если бы вы знали, Кэтлин, как я огорчен! А Мирка ведет себя так, будто именно я во всем виноват.
Ну что вы, Ник! — возразила Кэтлин и села на диван напротив. Она скрестила ноги и подтянула колени к подбородку. Под натянувшейся материей вырисовывались изящные линии ее тела. — Лучше расскажите, что случилось.
— Вот именно… что случилось… Это я тоже хотел бы знать. Вы только представьте себе: мы были с Михалом в «Уайте-клубе», а когда уходили оттуда, ему пришло в голову посмотреть, что делается в подземном переходе под Марбл-арч.
— Неужели? — удивилась Кэтлин и покачала головой. — Довольно дикое место.
— И я ему сказал то же самое, — кивнул с удовлетворением Беер. — Но разве Михала можно отговорить от чего-нибудь? Он уперся на своем и все-таки пошел туда. А мне сказал, что если я хочу, то тоже могу пойти с ним, а если нет — чтоб шел своей дорогой.
— Это с его стороны довольно грубо, — возмутилась Кэтлин. — А я думала, что вы друзья.
— Друзья, но лишь до тех пор, пока господин доктор не вобьет себе что-нибудь в голову. Тогда все должно быть так, как он пожелает. Но я не хочу испытывать ваше терпение. Короче, мы пошли в этот проклятый переход. В самом начале нам встретился Эдди, личность известная. У него прозвище Пижон, потому что он постоянно ходит в белой рубашке, во фраке и при галстуке, но при этом из карманов у него торчат горлышки бутылок. К счастью, я его немного знаю…
— У вас и такие знакомые есть, Ник? — спросила Кэтлин и с интересом посмотрела на него. — Никогда бы не подумала.
— Когда-то он был неплохим поваром, но, знаете, алкоголь сделал свое дело. Он торчал там с одним бродягой, который играл на гармонике. Михал бросил им несколько пенни в шляпу, и мы пошли дальше. Некоторое время он разглядывал хиппи с таким интересом, что я уже начал было думать: он попросит их принять его в свою компанию…
— Скажете тоже, Ник! — одернула она его, но Беер махнул рукой и продолжал:
— А потом все это и случилось. Он на что-то засмотрелся, а когда я взглянул в ту сторону, то увидел Мэгги. Это старая, отвратительно размалеванная проститутка. Как раз на нее-то Михал и уставился, как будто первый раз в жизни увидел женщину. Она тоже его приметила, тут же к нему подкатилась и говорит: «Дай закурить, милый». Михал сказал, что не курит, и хотел было уйти, но было поздно. Эта Мэгги — любимица трущоб, вокруг нее всегда болтается несколько головорезов, вот один из них и привязался к Михалу. «Так у тебя для нашей Мэгги не нашлось ничего», — произнес он, и не успел я достать свои сигареты, как он два или три раза ударил Михала.
— Господи боже мой, почему же вы ничего не сделали, Ник?! — взволнованно воскликнула Кэтлин. — Как же вы это допустили?
— А что, скажите пожалуйста, я должен был делать? Михал упал и сразу залился кровью. Я побежал за полицейским и вызвал «скорую». К тому же они сегодня дежурят только в Илфорде.
— Ужас! — выдохнула Кэтлин, стараясь угадать, что скрывается за этим нападением.
Версии Беера, что все дело случая, нельзя верить ни на йоту. Ей пришло в голову, что в этот переход его с Калахом послал Гордан, а может, он пошел туда по своей воле. Может, боялся, что нечто подобное случится.
Кэтлин вдруг вспомнила свой разговор с Кларин Графф. Та не скрывала, что подозревает Беера в сотрудничестве с чехословацкой разведкой. «А если это так, — подумала Кэтлин, — значит, он, видимо, спас Калаху жизнь». Но одновременно она вспомнила фразу, сказанную Енё во время их последней встречи, что за Калахом присматривает один из чехословацких разведчиков.
— А Мирка? — спросила она спустя минуту.
— Грозится пойти в посольство попросить разрешения вернуться домой, — ответил он, откусив со злостью кончик сигары.
— Это неразумно, — сказала вполголоса Кэтлин.
— И я говорю ей то же самое, — кивнул он. — Но мешать им я не буду: если хотят — пусть возвращаются. Наверное, здешний климат им не подходит. Хотя думаю, что после того заявления, которое сделал Михал в Вене, их прямо на аэродроме арестуют и посадят в тюрьму.
— И зачем ему понадобилось идти в этот переход? — спросила она.
— Откуда мне знать! Он уже несколько дней вынашивал эту идею, — ответил Беери опустил голову, не заметив быстрого внимательного взгляда девушки.
«Так вот в чем дело, — подумала Кэтлин. — Калаху хотелось спуститься в переход, я Беер предоставил ему эту возможность с удовольствием… Сегодня среда, в пятницу у меня встреча с Енё в буфете на Пикадилли. Нужно будет как можно подробнее информировать его о нападении на Калаха».
— Что говорят врачи? — спросила Кэтлин с тревогой.
— Он без сознания. У него несколько рваных ран, поэтому пришлось взять его в операционную и зашивать их там. Теперь, наверное, делают рентген.
— Я не хочу выгонять вас, Ник, — нерешительно сказала Кэтлин, — но раз такое дело… не поехать ли вам обратно в Илфорд?
— Я хотел там остаться, но Кларин отправила меня домой. Говорит, что мое присутствие раздражает Калахову. Хочет сама попытаться ее успокоить, может, ей это и удастся. Я вызвал Симора, чтобы он поговорил с врачами и перевез Михала к себе в Кроули.
— В Кроули?! — воскликнула Кэтлин, но тут же взяла себя в руки. — Там за ним по крайней мере будет хороший уход, — добавила она быстро и опять погрузилась в свои мысли.
Если Калаха берут к Симору, то вряд ли для того, чтобы поставить на ноги. Ведь профессор проводит эксперименты с человеческой психикой и работает над программой, цель которой — полная потеря памяти. На языке секретной службы это называется «потеря рационального контроля над собой». Может, поэтому Калах и отделался в этой драке разбитой головой, а не получил нож в спину, как это обычно бывает. Вероятно, англичанам нужен был предлог для передачи его Симору.
— Может, позвоним в Илфорд? — вскочила вдруг Кэтлин и поспешила к телефону.
— Как хотите, но сомневаюсь, что вы что-нибудь узнаете.
Она пожала плечами и стала набирать номер илфордской больницы. Телефон долго звонил, прежде чем на том конце поднял трубку сонный доктор Алингс. Когда Кэтлин представилась и объяснила, в чем дело, он сказал:
— Минутку.
Потом она услышала отдаленный шум спорящих голосов и наконец послышалось звонкое:
— У телефона Симор. Это вы, Кэтлин?
— Да, Дэн. Тут у меня Ник, он рассказал мне о несчастье, случившемся с доктором Калахом. Я просто хотела выяснить, как он себя чувствует, и не подозревала, что застану вас в больнице.
— Долг врача требует, — засмеялся Симор и фыркнул: — Ну и паникер же этот Ник! Он зря вас побеспокоил, ничего особенного не случилось. В этом проклятом переходе подобные сцены происходят каждую ночь. Но все будет в порядке, я уже отправил Калаха в свою клинику.
— Вы обрадовали меня, Дэн. Вы не представляете, как я боялась за Калаха. Он такой милый, застенчивый…
— Он снова будет таким, не тревожьтесь. Если вы завтра в одиннадцать приедете в Кроули, сможете взглянуть на него, а заодно мы решим и наши дела.
— С удовольствием, Дэн, — согласилась Кэтлин и пошутила: — Мадам Графф ревновать не будет?
— Конечно нет. Кроме того, у нее сейчас много забот с Калаховой.
— А что с ней?
— Обычный стресс. Как только Калах пришел в себя, он тут же разболтал ей, что едет работать на Аляску, и она, бедняжка, никак не может это пережить.
— На Аляску? — удивилась Кэтлин.
— А Ник вам не похвастался? Калаха посылает туда Королевский институт медицины. Мадам Калахову это потрясло больше, чем травма мужа.
Кэтлин положила трубку и пристально посмотрела на Беера.
— Симор сказал вам, что Калах едет на Аляску? — спросил он наконец.
Она молча кивнула и неожиданно предложила:
— Давайте выпьем.
— За что, Кэтлин?
— Выпьем за надежду. Чтобы она стала действительностью. И выпьем за правду.
— Прекрасный тост! — с восторгом согласился он и опрокинул стакан.
— Знаете, мне бы хотелось, чтобы у нас не было тайн друг от друга, — заявила Кэтлин. — Жаль, что вы не сказали мне насчет Аляски.
— Но Кэтлин!
— Давайте лучше включим какую-нибудь музыку. Хотя бы «Королеву чардаша» Кальмана.
Она вновь наполнила стаканы и села на диван, а Беерпоудобнее расположился в кресле. Некоторое время они молча слушали пленительную мелодию.
— Расскажите мне о сегодняшнем вечере, — вдруг попросила Кэтлин. — Почему вы предложили Калаху именно Аляску?
Беер заерзал, но говорить ему все-таки пришлось: он не хотел сердить Кэтлин. Не торопясь, фразу за фразой он передавал разговор Калаха с Роблином, состоявшийся в клубе. При этом чувствительные микрофоны улавливали каждое его слово.
Кассету с записью Кэтлин передала в пятницу в четырнадцать часов человеку в поношенной куртке, с аппетитом поглощавшему в грязном кафе-автомате Билла Уокера жареную рыбу. Выглядел он так же, как десятки других рабочих с верфи, приходивших сюда обедать в это время. Никто не заметил, как он взял пачку сигарет, забытую в кафе эксцентричной красоткой.
Анонимное письмо, пришедшее в адрес лондонской редакции газеты «Санди таймс», потрясло капитана Гордана. Загадочный автор обращал внимание газеты на то, что клиника Симора в Кроули не обычное лечебное учреждение, за которое он ее выдает, а экспериментальная лаборатория британской секретной службы. По его указаниям в Кроули постоянно проводятся опыты над беспомощными пациентами, а с 1959 года ведутся исследования в целях воздействия на психику человека. Группа экспериментаторов, состоящих на службе в разведке, проводит в клинике опыты, продолжающие методы нацистских ученых. Их задача — вызывать у неугодных лиц деструкцию мышления и памяти с помощью специальных психотропных препаратов, электрошока, облучения, ультразвука и операций на мозге и нервной системе.
Это утверждение, пусть обоснованное и правдивое, было слишком общим и само по себе не вывело бы Гордана из равновесия. Но его испугали совершенно конкретные обвинения. «В этой лечебнице в настоящее время находится чешский ученый Михал Калах, перевезенный сюда вскоре после того, как по приказу полковника Роблина и капитана Гордана он подвергся нападению и был ранен в драке в подземном переходе под Марбл-арч. Дело в том, что доктор Калах провинился перед шефами британской секретной службы, отказавшись быть послушным, а кроме того, узнал строго охраняемые ими тайны. Поэтому теперь в Кроули с помощью жестоких, бесчеловечных методов его лишают памяти, чтобы он никогда не смог раскрыть эти тайны».
Капитан прочитал этот абзац и почувствовал, как у него по коже побежали мурашки. Он совершенно четко представил себе, что произошло бы, появись такое письмо в печати.
Он еще раз пробежал глазами текст, обратив внимание на угрозу в адрес газеты: если письмо не будет опубликовано, оно будет передано во все редакции других английских газет.
Предупреждение звучало категорично. Гордан понял, что какой-то неизвестный, слишком хорошо информированный человек бросил ему перчатку, которую придется поднять, хочет он того или нет. Он вздрогнул при мысли, что ему придется вступить в борьбу с анонимным лицом, которое, прячась за спинами, внимательно следит за каждым шагом людей, находящихся рядом с Калахом.
«Хорошо еще, что Берилу Хартленду из отдела писем «Санди таймс» пришла в голову счастливая мысль передать это письмо сначала мне», — подумал Гордан и встал из-за стола. Некоторое время он ходил по комнате, ломая голову над тем, как отвести грозящую опасность. Он понимал, что аналогичное письмо не сегодня завтра могут получить и другие редакции. Гордан представил размеры грозящей ему катастрофы: его имя навсегда покроется позором в глазах общественности, руководство обвинит его в том, что из-за личной халатности и легкомыслия он провалил долгосрочную научно-исследовательскую программу.
Немного оправившись после шока, Гордан стал рассуждать более трезво. На первый взгляд ясно было только одно: письмо — дело рук профессионального сотрудника разведки, написавшего его, конечно же, не по своей инициативе, а по приказу Центра.
«Кто бы это мог быть?» — мучительно думал Гордан, подойдя к окну. Некоторое время он смотрел на улицу, заполненную в этот утренний час спешащими пешеходами, и в голове у него роились самые мрачные мысли. Любой из этих неприметных, неизвестных пешеходов мог быть автором письма, которому известно гораздо больше, чем он написал.
— Я должен найти этого агента, — вслух несколько раз повторил Гордан.
Он открыл один из замаскированных ящиков стола и вынул оттуда список сотрудников клиники в Кроули. Но, пробегая глазами фамилии, он все яснее понимал, что этот след — ложный. Все, кто имел дело с клиникой Симора, были тщательно проверены разведывательной службой. Против каждой фамилии было помечено, кто из руководителей поручился за этого человека. У всех, начиная с врачей и кончая уборщицами, был наивысший балл надежности, все они были связаны с британской секретной службой на жизнь и на смерть.
Гордан в задумчивости положил список обратно в ящик и снова заходил по комнате. Чем больше он размышлял, тем больше в нем крепла уверенность, что это письмо целиком на совести чехословацкой разведки. Но ведь в клинике Симора не было ни одного чеха или словака, никого, кто имел бы в Чехословакии родственников или знакомых, ни у одного из сотрудников не было ни малейшей причины работать на Прагу. Он вспомнил, что в Вене наблюдались признаки того, что дело Калаха интересует пражские власти. Но реальных доказательств не было, существовали лишь подозрение, интуиция. «Нужно связаться с Фишером», — подумал Гордан я снял было телефонную трубку, но, услышав голос телефонистки, тут же положил ее: для разговоров и обсуждений времени не оставалось. Нужно было действовать.
Анонимное письмо явно свидетельствовало о том, что в распоряжении автора была информация, скрываемая даже от врачей, работающих в Кроули. У каждого из них было свое задание, о котором запрещалось говорить даже с коллегами, исключался любой обмен опытом. Всю программу знали, кроме нескольких избранных офицеров, только двое: руководитель работ профессор Дэн Симор и… Ник Беер.
Гордан вытер ладонью мокрый лоб. Он вспомнил все, что зная об этих двоих. С раздражением отметил, что к сотрудничеству с англичанами Симора привлек как раз Ник Беер, который с первого дня помогал создавать клинику в Кроули. «Один из них, — мысленно повторял он. — Но кто — Симор или Беер?»
Гордан присел на угол стола и уставился в пустоту. Он вспоминал все случаи, когда чехословацкой разведке удавалось привлечь к работе американских и английских разведчиков. Придется снова проверить Симора и Беера и как следует изучить их связи. Кроме того, придется проверить и другие варианты. Каждый день в клинику машины доставляют продукты, белье из прачечной, приходит масса обслуживающего персонала. И среди этих людей вполне может затесаться агент. В конце концов, в клинику вполне мог проникнуть чужой человек, тем более что за охрану объекта отвечала не разведка, а отдел контрразведки МИ-5. Таким образом, Гордан пришел к выводу, что ничего лучшего, чем всполошить Дика Брумана из отдела МИ-5, он не придумает.
Капитан спрятал все документы, сунул в карман анонимное письмо и уже через минуту шел по Уигмор-стрит.
Дик Бруман потел над этим письмом так же, как Гордан.
— В приличный переплет мы попали, — испуганно сказал он, дочитав последнюю строчку и возвращая письмо капитану. Руки его при этом дрожали.
— Мы? — удивился Гордан. — Скорее ты, не так ли? Охрана объекта — ваше дело. Ты меня в это дело не впутывай.
— Нигде не сказано, что в Кроули проник кто-то чужой, — слабо возразил Бруман, поскольку хорошо знал, как тщательно проверяли каждого, кто имел отношение к клинике.
— Не хочешь ли ты сказать, что письмо написал я?! Или Роблин? Может, Симор? — возмутился Гордан и стукнул кулаком по столу: — Подумай, кого ты собираешься обвинить в этом!
Есть и другие, — ехидно возразил Бруман.
— Их я и называть-то боюсь. Лучше подумай, что нам делать.
Бруман приободрился, поняв, что капитан готов сотрудничать, и, немного подумав, выдал грандиозный план.
— Я создам специальную группу, которая днем и ночью будет следить за всеми передвижениями в Кроули, — предложил он. — Кроме того, я размещу своих людей в фирмах, снабжающих клинику. Нескольких ребят переодену и смешаю со служащими. Все они будут смотреть, слушать, записывать и фотографировать. Если агент не входит в число служащих клиники, то он сюда не попадет.
Гордан удовлетворенно кивнул:
— Но об этих твоих людях никто не должен знать — ни Симор, ни Беер, ни один из сотрудников.
Побывав у Брумана, Гордан успокоился и решил, что повода впадать в панику нет. Контрразведка найдет агента независимо от того, каким путем он проник в клинику.
Довольный, возвращался он на виллу в Лаллингтон-Гарт. Машины из-за бесконечных пробок двигались со скоростью улитки, и кое-кто, рискуя, пытался объехать километровые колонны. Остальные водители грозили им кулаками и бешено гудели.
Гордан пристроился к ярко-красному двухэтажному автобусу и блаженствовал в его тени, окончательно успокоившись и уверив себя, что в течение нескольких дней иностранного агента удастся разоблачить. А потом полковник Роблин даст ему несколько дней отпуска и он сможет воспользоваться приглашением советника Фишера посетить Австрийские Альпы. Тот заверял, что в любое время в его распоряжении прекрасная конспиративная вилла недалеко от Зальцбурга, та самая, где держали журналиста Курта Майера после его безуспешной попытки взять интервью у Калаха.
Стоило Гордану вспомнить Майера, как его охватило беспокойство. Майер оказался твердым орешком. Он угрожал скандалом на весь мир, не учитывая того, что находится в руках австрийской контрразведки, и не понимая, что впутался в деликатную политическую акцию, о которой не следует распространяться. Гордан пустил в ход все свое искусство, чтобы убедить журналиста в том, что англичане являются лучшей гарантией мира и спокойствия в Австрии, а организовав похищение Калаха, они оказали большую услугу контрразведке Фишера.
Майер рассмеялся ему в лицо и заявил, что читателям будет очень интересно узнать, что под видом «красных агентов» скрывается сама австрийская секретная служба, да еще под покровительством британской разведки.
Беседуя таким образом за чашкой кофе, Майер и не ведал, что выпитый им с таким удовольствием ароматный напиток приготовил один из английских агентов, не поскупившийся на снотворное. Потом Симор сделал Майеру укол полмарина и репортер любезно позволил перевезти себя в Лондон.
«Интересно, что бы он сейчас сказал, узнав, что находится в клинике Симора, под одной крышей с Калахом», — подумал Гордан заулыбавшись. Впрочем, по этому поводу беспокоиться нечего. Даже если бы Майер десять раз на дню встречал Калаха, он совершенно не обратил бы на него внимания. После лечения в клинике он не помнил ничего о своем прошлом, поверив, что является моряком рыболовного судна, разбившегося о скалы вблизи берегов Ирландии.
Вдруг улыбка исчезла с лица Гордана и он крепче сжал руль. Внезапно пришедшая мысль заставила его задуматься. А что, если автор анонимного письма следит не за Калахом — доктор мог служить лишь прикрытием, — а за Майером и уже в завтрашних газетах появится сообщение, что последний обитает не в Чехословакии, как это утверждают повсюду, а в Англии, где профессор Симор превратил его в жалкое существо без прошлого, без будущего, без сознания и памяти?
Несмотря на то что капитан сидел в машине, нагретой знойным полуденным солнцем, он ощутил, что его бьет холодная дрожь. Только гудки машин возвратили его к действительности.
Наконец машина Гордана остановилась у входа в фирму «Дикси». Распахнулись ворота, капитан медленно въехал во двор, по крутому виражу спустился в гараж и проехал через короткий соединительный туннель, ведущий к вилле в Лаллингтон-Гарте. Через три минуты капитан уже шагал по длинному коридору третьего этажа, направляясь в кабинет полковника Фрэнка Роблина.
Еще в лифте он решил, что не будет напрасно волновать шефа и промолчит об анонимке. Берясь за ручку двери, он изобразил на своем лице привычную улыбку человека, хорошо отдохнувшего и уравновешенного, которому все удается и который все проблемы решает легко и просто. Войдя в приемную, он, как всегда, сначала бросил изучающий взгляд на секретаршу, помня, что она является великолепным индикатором настроений своего шефа.
Люси Барфорд ахнула от удивления и схватилась за стул. Она смотрела на Гордана так, будто не могла поверить, что видит перед собой именно его.
— Что-нибудь случилось, Люси? — небрежно проговорил капитан, сделав вид, что не заметил ее реакции.
— Наконец-то вы появились, Гордан, — пробормотала девушка, с тревогой осматривая его.
— О-о, кто-то ждет меня с большим нетерпением? — засмеялся он. — Надеюсь, это вы, Люси?
— У вас, кажется, хорошее настроение, капитан, — качнула она головой и одновременно показала глазами на дверь кабинета полковника, — зато у сэра Роблина…
— Полковника опять беспокоит печень? — Гордан заговорщически подмигнул Люси: — Это все из-за портвейна, которого он выпил целое море. Если бы он пил виски, как я…
— Сэр Роблин разыскивает вас с самого утра по всему Лондону, — холодно прервала она его.
— По всему Лондону? — удивился Гордан. — Но ведь утром я был здесь, а потом поехал к Бруману в МИ-5…
— По крайней мере, хоть чашку чаю вам там предложили? — спросила Люси уже более мягко.
— И в голову не пришло. А я с удовольствием выпил бы чашечку: на улице пекло.
— Сейчас, — пообещала Люси, но в этот момент дверь резко распахнулась и на пороге появился Роблин. Он строго посмотрел на секретаршу и раздраженно сказал:
— Надеюсь, вы помните, что я приказал немедленно прислать капитана ко мне, а не накачивать его здесь чаем. — Он отвернулся от девушки, окинул взглядом Гордана и нервно бросил: — Входите!
Гордан сел в кресло, глядя на мерившего шагами кабинет полковника. Он показался ему сегодня еще более высоким и худым, чем обычно. Плечи его были опущены, а сам он слегка наклонился вперед. На узком, изможденном лице резко выделялся острый нос. Прикрытые толстыми стеклами очков глаза ввалились, взгляд был злым. Неожиданно полковник остановился и повернулся:
— Где вы, собственно были?
— Немного задержался на Уигмор-стрит у Дика Брумана, — ответил Гордан, делая вид, что не понимает причин недовольства начальника.
— Да, — кивнул Роблин, — я говорил с Диком. Он сказал мне, что вы пришли к нему с просьбой…
— С просьбой? — удивленно переспросил капитан.
— Да. Вам якобы нужно, чтобы он присмотрел за сумасшедшим домом этого…
— За санаторием профессора Симора в Кроули, сэр, — укоризненно подсказал Гордан.
— Подумаешь, санаторий или сумасшедший дом — это ведь одно и то же! — зло выпалил полковник и сел за стол. Взял в руки трубку и, чтобы успокоиться, стал набивать ее табаком. — Я не понимаю, Гордан, зачем вы гоните контрразведку в Кроули! И уж совершенно не понимаю, почему вы это делаете через мою голову! Ведь этот врач — ваш старый агент… Или вы перестали ему доверять?
— Симору? Как вы только могли подумать такое! Симора мы крепко держим в узде, как… — Гордан лихорадочно искал подходящее сравнение: полковник любил цветистые выражения и… лошадей. — Симора мы держим в узде, как Боб Делмор вашего чистокровного жеребца, — улыбнулся он, будучи уверен, что сделал приятное полковнику, упомянув о его любимом жокее. — Кстати, поздравляю вас, сэр, — добавил он подобострастно, — вчерашний приз в Ливерпуле опять завоевали вы. Жаль, что я не поставил на вашу лошадь.
— Нужно было поставить. — Полковник чиркнул спичкой. — Боб Делмор талантливый и надежный наездник, а Латан — великолепный жеребец. На него вы всегда можете ставить спокойно. Но вот что касается Симора, — махнул он рукой, и капитан бросил на него быстрый взгляд, — то тут уверенности несколько меньше, не так ли? Что такое с ним происходит?
— У вас есть какие-нибудь конкретные замечания, сэр?
— Не у меня, — медленно произнес полковник, наклонившись над столом, и пристально посмотрел на сидевшего перед ним капитана: — А вот у господина государственного секретаря замечания по вашей работе есть. Я утром был в министерстве.
Капитан вжался в кресло, словно ища защиты от проницательного взгляда полковника:
— В министерстве интересовались нашей работой?
— Нет, министерство получило анонимное письмо, которое взволновало господина государственного секретаря. Он считает, что его автор хорошо проинформированный кем-то человек.
— Профессором Симором? — спросил Гордан, лихорадочно соображая, как себя вести.
— Если бы господин государственный секретарь знал это, Гордан! — воскликнул Роблин и отложил трубку.
Некоторое время он внимательно разглядывал капитана, как бы желая прочесть по лицу последнего, какое впечатление произвело его сообщение, потом нагнулся к одному из ящиков и выдвинул его. Вытащив оттуда большую красную папку, он торжественно раскрыл ее и подал Гордану письмо.
Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что таинственный автор подстраховался. Поэтому капитан сунул руку в карман и достал сложенную копию:
— Если речь идет об этом, то могу вам сообщить: одно такое письмо мне принес утром Берил Хартленд из отдела писем «Санди таймс». Я уже предпринял необходимые шаги.
— Какие именно? — ухмыльнулся полковник. — Не хотите ли вы меня посвятить в свои планы, Гордан? Вы, конечно, понимаете, что господин государственный секретарь спросит меня об этом.
— Господину государственному секретарю не мешало бы относиться с большим пониманием к нашей работе.
— Он делает, что может, и, по-моему, относится с должным пониманием. Признает, что особая служба требует и особых методов. Однако он немало удивился, что из Кроули просочилась такая информация. Это, кстати, и меня удивляет.
— А-а, — махнул рукой Гордан, — это не наше дело. Пусть шевелится контрразведка.
— Вы слишком легкомысленно к этому относитесь, капитан. Хочу вас предупредить, господин государственный секретарь высказал опасение, что анонимное письмо могли получить и левые газеты, а они его опубликуют не задумываясь. Поэтому и он со своей стороны предпринял определенные шаги…
— Очень мило с его стороны, — ухмыльнулся Гордан.
— Нечего иронизировать, в нашем положении не до смеха. Я уже уведомил специальную группу Скотланд-Ярда и просил помочь нам в расследовании. Однако никто не избавит нас от обязанности выявить вероятного преступника и принять все меры для предотвращения возможного скандала. Полагаю, излишне напоминать, какой внешнеполитический резонанс может иметь эта афера.
Гордан заерзал в кресле и нервно потушил сигарету:
— Голову даю на отсечение, что это дело рук Праги. Они наверняка пытаются подсунуть нам кого-то в Кроули, а может, там уже кто-то сидит.
— Судя по характеру информации, не думаю, что письмо дело рук случайного шпика извне. Боюсь, что в Кроули обосновался весьма опытный агент. Вам не кажется, что в последнее время с профессором Симором происходит нечто странное?
— Я не замечал.
Полковник улыбнулся и опять чиркнул спичкой. Потом встал и не спеша подошел к камину. Опершись о полку, стал наблюдать за кольцами дыма, выходящими из его трубки.
— Я не случайно упомянул Симора, — сказал он вдруг так вкрадчиво, что Гордан удивленно на него посмотрел. — До вашего прихода я разговаривал о профессоре с Ником Беером. Он сообщил мне, что застал Дэна Симора в тот момент, когда он пытался выведать у одурманенного Калаха, кого из наших людей он знает.
— Он позволил себе это?
— Беер утверждает, что да.
— Но Беер…
— Хватит! — оборвал Роблин Гордана. — Я не хочу выслушивать ваши безосновательные выпады против Ника. Не знаю, что вы против него имеете, но мне не нравится, что вы его постоянно подозреваете. Обратите свое внимание в другую сторону. Вам известно, что неделю назад Симор перевел значительную часть своего капитала из Английского банка в Буэнос-Айрес?
— Да, он говорил об этом, — вспомнил капитан. — Сказал, что получил какое-то предложение из Аргентины.
— Да?
— Некто Керстнер якобы продает частный санаторий в Кордове.
— То же самое сказал и Беер, — кивнул полковник, не спуская глаз со своего заместителя. — За этого Керстнера Ник мне поручился. Он сказал, что знает его еще с довоенных времен, когда тот на некоторое время эмигрировал из Германии в Чехословакию…
— У Беера вообще интересные связи, — ухмыльнулся Гордан и всерьез задумался над тем, в какую игру на этот раз играет Беер и почему он втягивает в нее Симора. — И потом, сэр… возьмите его отношение к Калаху. Он твердит всем, что не было никакой необходимости в том, чтобы этим чехом занимался Симор. Ранение якобы было несерьезным. А Симор совершенно иного мнения.
— Вы напрасно волнуетесь, Гордан, — сказал Роблин сухо, стараясь сохранять спокойствие. Он опять медленно расхаживал по кабинету, на лице его не было ни тени волнения, которое ожидал увидеть Гордан. — Я полностью согласен с тем, что вы перевезли Калаха в Кроули и организовали его лечение. Вы же не можете допустить, чтобы по Лондону бегал человек, близко знающий нашего резидента в Праге. И уж конечно не можете позволить, чтобы он вернулся в Прагу, как того хочет его дамочка. Этого нельзя допустить ни в коем случае. Иначе нам придется тут же списать нашего резидента.
— Я думаю то же самое, — кивнул Гордан. — А раз ему не нравится Аляска, то единственное средство — лечебные препараты. Симор должен стереть из памяти Калаха все его прошлое. Только тогда мы сможем спать спокойно.
— Вы думаете, он сумеет это сделать?
— Несомненно. К счастью, кроме психотропных средств у него есть и другие методы. Он может произвести операцию на мозге. У Калаха травма головы, поэтому хирургическое вмешательство легко объяснить.
Роблин молча наблюдал за капитаном. Он вдруг понял, как мало значит для Гордана жизнь другого человека.
— Учитывая сложное положение, в которое нас поставил автор анонимного письма, нам придется поспешить с этим, — сказал Роблин, не спуская глаз с капитана. — Но предупреждаю вас, Гордан, будьте осторожны. Я не хочу еще одного скандала и не собираюсь кому бы то ни было объяснять, почему Калах не перенес операции. Будьте любезны, учтите это.
— Понятно, — кивнул Гордан. — Уж как-нибудь справимся, не волнуйтесь, господин полковник. Но… еще одна вещь не дает мне покоя. Я хотел бы просить вашего согласия на проверку Ника Беера.
— Гордан, мне отвратительна ваша подозрительность, слышите? Отвратительна!
— Я и сам не хотел этого делать, — пожал плечами капитан, — но с Ником Беером что-то случилось. Вам это незаметно, а я с ним встречаюсь каждый день, и в Вене мы были вместе. И кое-что мне не нравится.
— Вы вообще понимаете, что говорите? — вяло возразил полковник и, посмотрев на своего заместителя, подумал: «Однажды он всех нас уничтожит».
— Калах Бееру пришелся по сердцу. Ник забывает, что это работа, а не дружба. Именно это мне и не нравится. И потом эта венгерка…
— Гордан, вы же знаете, что у него слабость к землячкам!
— Ладно, как знаете. Но я все же прошу вас дать свое согласие на проверку.
— Будь по-вашему, — сдался полковник. — Лучше всего его как-нибудь вывести из игры. Организуйте, например, ему лечение в Кроули, пусть ляжет туда на месяц, отдохнет. Он уже немолод.
— Но ведет себя как молодой. И этот его роман… — Гордан хрипло рассмеялся и покачал головой: — Он похож на влюбленного медведя.
— Как зовут эту барышню?
— Кэтлин Халаши, — ответил капитан и быстро добавил: — Но с ней я дела иметь не хочу: она невеста Джонни Стаха, и если он случайно узнает, что мы ею заинтересовались, хлопот не оберешься.
— Вы думаете, это новое подкрепление Брауна?
— Наверняка нет. Она считает, что Беер — богатый коммерсант, и, возможно, полагает, что, если поладит с ним, ей не придется работать у Симора секретаршей.
— Что такое?! — взволнованно воскликнул Роблин. — Она в Кроули?!
— Заведует частным кабинетом Симора в центре, не подозревая, что работает в Кроули. Но, полагаю, очень скоро Беер разболтает ей об этом. Он уже начал в ее глазах порочить Стаха: все время намекает, что «Эспаниа» занимается совсем не тем, о чем тот ей рассказывает.
— Нам бы следовало знать содержание этих разговоров, — заметил полковник.
— А, по-вашему, что мы делаем? — ухмыльнулся Гордая.
— Поставили ей в квартиру подслушивающую аппаратуру?
— Разумеется. Причем американскую, чтобы в крайнем случае все можно было свалить на Брауна и его людей.
— Ах, Гордан, Гордан! — вздохнул Роблин. — Мне это совсем не нравится. Но в любом случае боже вас сохрани дать понять Бееру, что вы подозреваете его!
— Конечно, сэр! Я уже проинструктировал Симора, чтобы он присмотрел за Беером. Теперь то же самое прикажу Бееру. Короче, они будут следить друг за другом, а это старый, испытанный способ.
Роблин устало опустился в кресло у камина. Некоторое время он молча смотрел на обгорелые поленья, потом медленно произнес:
— Идите выпейте наконец тот чай, который вам приготовила мисс Барфорд.
Когда за Горданом закрылась дверь, полковник тяжело встал и, наклонившись вперед, как будто под тяжестью непосильного бремени, подошел к окну.
Над Лондоном сгущались тяжелые тучи. Солнце, еще недавно заливавшее город своими лучами, скрылось. «Гроза будет», — подумал полковник и медленно отошел от окна.
— Когда больной пришел в себя, сестра Агата? — спросил профессор Симор, направляясь по больничному коридору к палатам.
— Около восьми, — ответила сестра, подняв на врача бесцветные, невыразительные глаза, — когда я вернулась от заутрени.
— За меня вы, надеюсь, тоже помолились, сестра Агата? — улыбнулся профессор. — Вы же знаете, что я старый грешник. Мне просто необходим человек, который замолвил бы за меня слово перед господом богом.
— Я помолилась за нашего больного, — ответила она строго и склонила голову. — Думаю, ему заступничество нужнее, чем вам.
— Вы правы, — улыбнулся Симор и пристально посмотрел на сестру. — И, конечно, вы уделяете ему все свое внимание.
— Так же, как и другим, — с достоинством произнесла женщина.
— О, сейчас вы сказали неправду, сестра Агата! Вы осквернили себя ложью. Вчера я случайно слышал, как вы с ним говорили.
Агата испуганно посмотрела на шефа и, вновь склонив голову, стала чуть слышно бубнить слова молитвы.
— Я и не знал, что спустя столько лет вы все еще понимаете по-чешски.
— Некоторые вещи забыть невозможно, — проговорила она и вновь предалась молитве.
— О чем вы говорили?
— О мадам Графф, — ответила сестра и бросила быстрый взгляд на профессора. Лицо его оставалось непроницаемым. — Мадам просила меня сказать ей правду о состоянии больного и передать ему привет, что я и сделала.
— Мадам Графф — редкая женщина, — задумчиво произнес Симор. — Пойду осмотрю больного. Вы со мной?
— Меня ждут другие больные, — решительно сказала сестра Агата и удалилась по коридору быстрыми, семенящими шагами.
Симор смотрел на ее сутулую спину, опущенные плечи и полные ноги до тех пор, пока она не скрылась за углом. Потом молча взялся за ручку двери.
Палата, в которой лежал доктор Калах, напоминала тюремную камеру: была узкой и длинной, а расположенное под потолком окно пропускало немного дневного света и было забрано толстой железной решеткой.
— Профессор подошел к кровати и наклонился над пациентом. Калах лежал с воспаленным лицом и сухими, потрескавшимися губами, подрагивавшими время от времени. На лбу выделялось несколько темных шрамов, под глазами чернели синяки — память, оставленная Оуэном, агентом Гордана, стальной кастет которого разбил Калаху голову в подземном переходе под Марбл-арч. Но сам Калах уже не помнил драки.
Лишь время от времени он пробуждался от беспокойного сна, вызванного полмарином. Придя в себя. Калах не осознавал ничего, кроме того, что видел перед собой. Окно было окном, доктор — доктором, все это он знал и мог назвать. Он различал окружающие его предметы: тумбочку, стул, одеяло, подушку… Но тщетно пытался вспомнить свое имя, не мог понять, где находится и как сюда попал. Одним словом, он не помнил ничего из того, что с ним случилось.
Однажды он попытался заговорить, хотя каждое слово отдавалось резкой, жгучей болью, пронизывающей горло. Спросил врача, где находится, но тот лишь похлопал его по плечу и склонился над кроватью со шприцем в руке. Калах ощутил боль, но не сразу понял, что это от укола, а потом решетка на окне — последнее, что он видел, — расплылась в вихревом танце.
Калах чувствовал, что куда-то падает, хотел крикнуть, но из горла вырвался лишь слабый стон, мир исчез в снежной вьюге, потом снег стал темнеть…
Когда он очнулся, то с большим трудом узнал врача, склонившегося над ним и беззвучно шевелившего губами. По их артикуляции Калах догадался, что тот спрашивает у него какие-то фамилии. Молча покачал головой, глотнул и вдруг стал задыхаться. Снова почувствовал укол иглы и опять увидел сереющий снег, пока не провалился в непроницаемую мглу.
Доктор Калах уже вторую неделю спал под действием полмарина, не подозревая, что стал пациентом психиатрической клиники Симора в Кроули и что сам профессор следит за его состоянием днем и ночью. Кроме Симора доступ в палату имели только его первый ассистент, доктор Круз, и монахиня, сестра Агата. Ни один из них не знал ни имени больного, ни его прошлого. Они знали его только как пациента…
Профессор наклонился над подушкой и вдруг заметил, что губы Калаха беззвучно шевелятся. Симор подождал, пока тот не погрузился в глубокий сон, потом выпрямился, поправил одеяло, сбившееся на сторону, и вышел. Быстрым шагом профессор направился в свой кабинет.
Там он сел за стол и склонился над экраном внутреннего телевидения, следившего за каждым движением Калаха.
— Разрешите войти, профессор? — В дверях показалась сестра Агата.
Симор кивнул, указав на стул.
— Что случилось? — спросил он, когда монахиня села.
— Когда утром я пришла к больному, он опять звал Боркина, — произнесла она, как бы избавляясь от тяжкой ноши.
Симор молча кивнул и вновь обратился к экрану. Некоторое время он внимательно следил за дыханием Калаха, потом повернулся к сестре:
— Вы сделали ему укол полмарина?
— Три единицы, как вы приказали, господин профессор.
— И как он спал?
— Как сейчас, — кивнула Агата в сторону экрана. — Беспокойно, потел, временами просыпался.
— Отменим полмарин, — неожиданно сказал Симор, как будто только сейчас решился на этот шаг.
Агата удивленно взглянула на него:
— Но, профессор, вы же приказали…
— Не бойтесь, сестра Агата, у меня еще нет склероза. На сегодня полмарин отменим.
— Но больной находится в критическом состоянии, ночью у него были судороги, он бредил, звал Боркина…
— Вы сказали об этом доктору Крузу?
— Конечно. Он, как всегда, применил копалин.
— Это правильно, — кивнул Симор и впился взглядом в экран, внимательно изучая лицо Калаха, но не увидел ничего настораживающего. — Вы записали все на пленку?
Она молча кивнула и спустя минуту проговорила:
— Запись у вас в сейфе.
— Вы золото, сестра Агата! Каждые три часа делайте больному уколы только копалина-ультра. На ночь и на завтрашний день назначения дам позже.
Когда монахиня вышла из комнаты и растворилась в сумраке Коридора, Симор снял пиджак, повесил его на спинку стула и уселся к монитору.
Пациент зашевелился на кровати, безуспешно пытаясь перевернуться на другой бок. Он с трудом приподнял голову, но долго держать ее не смог. Она бессильно упала на подушку, веки больного задрожали, в глазах появились слезы. Некоторое время он всхлипывал и беззвучно шевелил губами, прежде чем ему удалось заговорить. Это было похоже скорее на громкое рыдание, вырвавшееся из груди.
— Бор-кин… — тяжело простонал он, и в голосе его прозвучали не только боль и бесконечное отчаяние, но и что-то большее — надежда.
Симор бросился к рукоятке громкости и быстро повернул ее. Губы Калаха снова задрожали и с трудом раскрылись.
— Бор-кин? Ты здесь, Боркин?
Голова его бессильно упала, и губы застыли.
Симор еще долго наблюдал за пациентом, потом встал и беспокойно заходил по кабинету. Он понял, что стал свидетелем действия полмарина, который отупляет мозг, но одновременно устраняет и все внутренние преграды. Под влиянием полмарина пациенты говорили о вещах, спрятанных на самом дне памяти, о которых они добровольно никогда бы не упомянули.
Профессор возвратился к монитору и стал думать, что же предпринять. Калах лежал, крепко сжав губы. Он снова погрузился в сон, не подозревая, какие муки уготовил своим лекарям.
«Беер утверждает, что это просто какая-то навязчивая идея», — вспомнил Симор, но тут же отбросил этот вариант: трудно поверить, что Калах никогда не встречался ни с каким Боркиным. Наоборот, судя по всему, этот человек должен был играть в его жизни решающую роль. Другие в его положении, когда силы подходили к концу, звали мать, отца, детей…
Симор встал и быстро подошел к окну. Выглянув на улицу, он вновь стал мучительно думать, кто же этот таинственный Боркин. Может быть, это действительно агент, руководитель Калаха?
Он снова принялся мысленно анализировать поведение пациентов, лежавших в его клинике в течение этих долгих десяти лет, пока он проводил исследования по управлению человеческой психикой. Среди них были разные люди: неугодные сотрудники секретной службы, иностранные агенты, а также наркоманы, алкоголики и заключенные. У профессора был большой опыт разрушения мышления человека и управления центром памяти, но он не мог вспомнить ни одного случая, когда больной вел бы себя так, как сейчас Калах.
«Чтобы работать в разведке, все-таки нужно иметь определенные данные», — успокаивал себя Симор, глядя на аллею, ведущую к клинике, по обеим сторонам которой высились ветвистые старые деревья.
Бросив взгляд на затянутое тучами небо, он отошел от окна и выдвинул ящик стола. Вынул оттуда папку с характеристикой Калаха. Там говорилось, что это человек неуравновешенный, непостоянный, у которого отсутствует способность глубоко анализировать свое поведение. К тому же взбалмошный и нерешительный, склонный излишне критиковать окружающих и упорно отстаивать свои взгляды. «Такого человека не будет держать ни одна разведка», — подумал Симор и положил папку обратно в стол. Вновь не спеша подошел к окну, выглянул на улицу. И как раз вовремя: к клинике приближался черный «бентли» — в гости приехал Ник Беер.
Симор быстро отошел от окна, чтобы тот, выходя из машины, случайно не увидел его, и присел на краешек стола. Приезд Беера взволновал его больше, чем этот таинственный Боркин. Он потянулся через стол к телефону — Люси Барфорд ответила тут же.
— Дайте мне Гордана, только, умоляю, скорее! — торопливо проговорил Симор.
— Что случилось, профессор? Пациент заговорил? — тут же раздался голос капитана.
— Да, но я звоню не поэтому. Приехал Беер… Вы сказали…
— Вы же знаете мои указания. Действуйте соответственно. Жду от вас подробного доклада.
— А что делать, если он захочет пройти к пациенту? Пустить его?
— Конечно. Но внимательно следите за тем, чтобы он что-нибудь не подсунул пациенту.
— Вы имеете в виду негал?
— Откуда мне знать? Просто не спускайте с него глаз. И попробуйте предложить ему отдохнуть у вас пару дней, только осторожно.
Едва Симор успел положить трубку и нажать на клавишу управления монитором, пряча его в крышку стола, как распахнулась дверь и в комнату ворвался Беер.
— Ты знаешь, что случилось?! — воскликнул он прямо от двери, задыхаясь то ли от ярости, то ли от спешки.
— Что такое? Кэтлин дала тебе отставку? — засмеялся профессор и тут же достал бутылку коньяку и наполнил рюмку.
— Это тоже, но дело в другом. Подготовься к самому худшему, приятель. Скоро сюда прибудут Кларии с Калаховой.
— Что?! — воскликнул Симор потрясенно. Его лицо налилось кровью. — Ты, наверное, шутишь?
— Да нет, — ухмыльнулся Беер. — Просто Калахова решила любой ценой увидеть мужа, а Кларин тащит с собой, чтобы та за нее замолвила словечко. Она надеется, что ты разрешишь свидание.
— Ни в коем случае! — покачал головой Симор и решительно встал в дверях, как бы приготовившись помешать женщинам войти.
— Конечно, — улыбнулся Беер и снова напустил на себя неприступный вид. — А ты думаешь, зачем я приехал? Чтобы помочь тебе отбить это вторжение!
— Ник, скажи мне, что, собственно, случилось?
— Неприятности! — фыркнул Беер и махнул рукой. — Утром к Калаховой пришел какой-то тип из Королевского медицинского института и сообщил, что руководство решило переселить их из гостиницы и он приехал показать ей новую квартиру в Мэйдстоуне. Калахова поехала с ним, а когда они прибыли на место, она чуть не упала в обморок.
— Что, квартира не понравилась?
— Какая там квартира! Две комнаты в подвале дома самого худшего типа! С Калаховой случилась истерика, она набросилась на меня как бешеная: мол, она приехала в Лондон не для того, чтобы гнить в подвале.
— Вы не перегнули палку?
— Мы? — резко сказал Беер и в гневе махнул рукой. — Мы даже не подозревали о подобном! Видимо, в институте решили сделать это по собственной инициативе, и вот Калахова опять повисла у нас на шее.
— А где она сейчас?
— У Кларин, где же еще! Та отговаривает эту дуру от ее безумных идей: например, пойти продать драгоценности и на эти деньги купить билеты на самолет до Праги. Ну можно ли придумать большую глупость?
— И ты думаешь, Кларин удастся ее отговорить?
— А кто еще это может сделать, кроме нее? К счастью, Калахова с ней считается. И наконец, Кларин не похожа на тех людей, которые водят дружбу с нами.
— С кем это — с нами? Значит, этот переезд на вашей совести, — добавил профессор и враждебно посмотрел на Беера.
— Это все Гордан, — прервал его тот, чтобы отвести от себя подозрение. — Ты же знаешь, он временами перегибает палку…
— Я не знаю, какие у вас там дела, — пожал плечами Симор и сел в кресло. Закурив сигару, он стал незаметно наблюдать за приятелем.
— Может, ты поговоришь с Калаховой, Дэн? — вдруг попросил Беер, с надеждой глядя на профессора.
— Ты думаешь, она вполне созрела для психиатра? — улыбнулся тот. — По мнению Гордана, это ты должен ее успокоить.
— «Успокоить, успокоить…» — раздраженно повторил Беер и вскочил с кресла. — Тебе и Гордану хорошо говорить, сами вы лезть в это не хотите. И раз уж ты ссылаешься на Гордана, то будь любезен вспомнить, что он тебе приказывал. К пятнадцатому июня Калаха нужно было подготовить так, чтобы он уехал на Аляску с удовольствием. Сегодня уже двадцать третье, а он все еще валяется в постели!
— Ты напрасно волнуешься, Ник. — Симор поднялся, открыл дверцу сейфа, вынул оттуда кассету с магнитофонной лентой, вернулся к столу и, не говоря ни слова, вставил ее в проигрывающее устройство.
— Бор-кин, Бор-кин… — послышался хриплый, усталый голос бредившего Калаха.
Беерпригладил усики и снова с раздражением уселся в кресло.
— Теперь ты понимаешь, почему я не могу стереть у него все из мозга? — резко накинулся на него Симор. — Если я усилю дозу, мы никогда не узнаем, кто такой этот проклятый Боркин! И если через год, два, а может быть, через десять лет Калах снова встретится с Боркиным… И что потом? Если бы я знал, кто такой этот Боркин, то все сделал бы через неделю… — продолжал Симор, но тут Беер опять не выдержал и вскочил с кресла:
— Боркин, Боркин! — Он схватил профессора за воротник рубашки: — Ты думаешь, что я знаю какого-то проклятого Боркина? Ну, признайся же, скажи, что, как и Гордан, подозреваешь меня в том, что я что-то скрываю от вас!
— Ник, держи себя в руках! — прикрикнул на него профессор, с силой отрывая от себя руки Беера. — Никто ничего подобного не говорил…
— Тогда почему же вы неизвестно в какой раз спрашиваете меня, не знаю ли я этого Боркина?! — опять выкрикнул Беер в крайнем раздражении. — Точно так же и я могу спросить тебя об этом!
Симор лишь улыбнулся в ответ. Но фраза, оброненная Беером, была не случайна. Несколько дней назад он договорился с полковником Роблином, что, выбрав удобный момент, спросит об этом профессора: Роблину казался крайне подозрительным внезапный перевод Симором своего капитала в Южную Америку.
— Мне кажется, ты не в лучшей форме, — сказал профессор и быстрым движением взял Беера за запястье. — Ты весь дрожишь, Ник, стал нервным, теряешь контроль над собой. Да, я совершенно отчетливо вижу признаки вегетативной дистонии. Ты очень устал…
— Оставь! — крикнул Беери резко выдернул руку. Он машинально открыл коробку с сигарами и взял одну.
— И часто у тебя дрожат руки? — спросил Симор таким тоном, что Беера опять охватила дрожь. Он хотел возразить, но профессор продолжал идти к цели: — Ты слишком много работаешь, Ник, отсюда эти вспышки раздражительности. У тебя слишком разыгралась фантазия, это рождает подозрительность. И не возражай: я только что сам все прекрасно видел. Тебе нужно было бы на некоторое время выйти из упряжки. Ты ляжешь ко мне на несколько дней, и я подготовлю для тебя освежающий, просто чудодейственный курс лечения.
Хотя Беер был крайне взволнован, он четко воспринимал каждое услышанное слово, и при упоминании об «освежающем курсе лечения» его бросило в жар. Он молча встал и подошел к окну. «Они хотят от меня избавиться, — мрачно подумал он, хотел было снова заспорить, но вовремя сдержался. — Симор прав, — уныло согласился он. — Я просто устал, вот и все. Самая большая ошибка сейчас — это внушить себе, что друзья и сотрудники превратились во врагов, желающих потихоньку устранить меня».
— Ты меня убедил, Дэн, — спокойно сказал Беер, отвернувшись от окна. — Лягу в Кроули, как только избавлюсь от Калаха.
— О нем не беспокойся, я все сделаю.
— С удовольствием поверил бы, но не забывай, что остается еще Калахова, а она без полмарина.
— В крайнем случае я займусь и ею: несколько доз копалина поправят дело.
— Я взглянул бы на твоего пациента, — сказал вдруг Беер и, не дожидаясь согласия, вышел из комнаты.
Симор хотел было догнать его, но потом вернулся к столу. Он сообразил, что Беер не знает о внутреннем телевидении, фиксирующем каждое движение в больничной палате. Он нажал кнопку, и на экране возникла палата. Симор увидел, как Беер осторожно присел на край постели и наклонился над Калахом. Веки последнего судорожно задергались, он открыл глаза и устремил на склонившегося над ним человека неестественно застывший взгляд.
— Михал, ты узнаешь меня? — крикнул Беер.
Губы лежащего на кровати человека задрожали, как будто он хотел что-то сказать, но ему мешала неведомая сила.
Беер сделал еще несколько безуспешных попыток привести Калаха в сознание, потом встал, в нерешительности потоптался и, наконец, медленно вышел из палаты.
«Не слишком-то он старался», — насмешливо подумал Симор и хотел уже было отвернуться от монитора, как Беер неожиданно вернулся. Он снова склонился над Калахом — в руке у него был стакан с водой. Больной жадно припал к нему потрескавшимися, спекшимися губами, вода стекала у него по щекам.
«Господи, это еще что?» — ужаснулся профессор, вглядываясь в экран.
Калах застывшим взглядом смотрел на склонившегося над ним человека и по-прежнему не узнавал его.
— Михал, Михал, ну говори же! Ты помнишь меня?
И вдруг в неподвижных глазах что-то чуть приметно дрогнуло.
— Я — Ник Беер, слышишь? Михал, ты знаешь Боркина? Кто это — Боркин? — взволнованно настаивал Беер.
Губы Калаха чуть приоткрылись, изо рта вырвалось хриплое сипение.
— Где Боркин? Кто это? — от волнения Беер почти кричал.
Калах выдохнул:
— Капитан Боркин… где он?.. — Некоторое время он собирался с силами и вдруг судорожно приподнялся и совершенно отчетливо позвал: — Капитан Боркин! Боркин! — Потом он упал на подушку, прерывисто дыша, затем дыхание его стало успокаиваться и, наконец, он заснул.
Симор, не веря своим глазам, таращился на дрожащее изображение. Что это значит? Калах в Беере узнал Боркина? Почему он называл его капитаном? Он не мог пошевелиться, хотя видел, что Беер, взяв стакан, из которого поил пациента, собрался уходить. В дверях он остановился, в последний раз посмотрел на мертвенно-бледное лицо, потом закрыл дверь и исчез из поля зрения камеры.
Прошло, наверное, несколько секунд, прежде чем профессор опомнился и выбежал в коридор. Необходимо было любой ценой добыть стакан: он не сомневался, что экспертиза обнаружит в нем следы негала.
— Доктор, пациенту не давали полмарин, — раздался поблизости недовольный голос Беера.
— Но так распорядился профессор, — услышал Симор ответ доктора Круза.
— Что это значит?! — крикнул Беер, и его голос от возмущения сорвался на противный фальцет.
Симор не торопясь свернул в коридор, который вел в палату Калаха, и тут Беер заметил его и бросился навстречу:
— Пациенту не давали полмарин!
— Не давали, — спокойно кивнул профессор, — но это, Ник, не твое дело.
Беер кинул на него ненавидящий взгляд, шумно вздохнул, но потом махнул рукой и, не сказав ни слова, повернулся и пошел прочь. Через минуту послышался шум мотора отъезжавшей машины.
— Дайте ему снова полмарин, — хрипло сказал Симор и посмотрел на своего ассистента.
Доктор Круз недоуменно покачал головой:
— Но ведь этим мы его…
— Делайте так, как я сказал! — прикрикнул на него профессор, а сам бегом вернулся в кабинет и бросился к телефону.
Бутылочного цвета «воксхолл» слегка покачивался на неровной асфальтовой дороге, колеса его монотонно шуршали, разбрызгивая грязь. Через открытое окно в машину врывался свежий воздух английской деревни, небо после короткого грозового дождя опять прояснилось. Все вокруг было умыто и сияло яркими красками, а трава вдоль дороги зеленела как-то по-особенному.
Машина медленно двигалась по длинным аллеям из вековых деревьев, за которыми время от времени сверкала белизной штукатурка деревенских домиков; овцы беззаботно паслись у самой дороги, а на склонах холмов рычали трактора. Все дышало спокойствием.
Двое мужчин, сидевшие на заднем сиденье, в молчании курили толстые сигары и рассеянно поглядывали вокруг.
— Мне нужно было бы стать фермером, — произнес вдруг один из них и тоскливо улыбнулся. — Что может быть прекраснее работы на земле! При этом человек испытывает какую-то особую уверенность, чувствует свое родство с землей, вы понимаете меня, инспектор?
— Да, наверное, мы с вами сделали не лучший выбор, — ответил тот, к кому обращались, и внимательно посмотрел на Гордана, словно видел его впервые.
— Жаль, человек всегда делает не то, что действительно должен делать.
Машина повернула направо. Асфальт сменился пыльной дорогой, извивавшейся вдоль старой, запущенной аллеи, в конце которой виднелись массивные стены какого-то строения.
— Вы знаете свою задачу, инспектор? — вполголоса спросил Гордан — тот кивнул.
Машина проехала еще несколько метров и остановилась у главного входа. Шофер вскочил со своего места, обошел сзади машину и открыл дверцу. Гордан вышел и сделал знак своему спутнику. Они поднялись по ступенькам, прошли между колонн, поддерживающих старый балкон с кованой решеткой вместо перил, и открыли массивную дубовую дверь. На них пахнуло резким запахом больницы. Они молча дошли до кабинета Симора, Гордан рывком открыл дверь и вошел.
— Инспектор Пассвег, — кивнул он на человека позади себя, когда профессор, вскочив из-за стола, вытаращил на капитана глаза: в ту минуту он ждал кого угодно, только не его. — Мы приехали взглянуть на репортера Майера, — небрежно бросил Гордан и сел. — Как дела у этого парня?
— Подает большие надежды, — улыбнулся профессор, понемногу приходя в себя. — Думаю, господину инспектору ни за что на свете не удастся убедить его в том, что он не Олаф Енсен.
— Кто? — не понял инспектор и с удивлением посмотрел на Гордана, но тот только пожал плечами.
— Чтобы вы поняли, — усмехнулся профессор, — Майер вбил себе в голову, что он моряк из Киля, а его корабль потерпел крушение у берегов Ирландии: Он преспокойно покажет вам ожоги на спине от горевшей нефти, а ведь бедняга никогда не бывал на море, и если и видел корабли, то это были пароходы на Дунае.
— Вы нам его покажете?
— Пожалуйста, пойдемте.
Они долго шли по длинным коридорам, пока профессор не остановился у одной из дверей:
— Прошу вас.
Пассвег вошел в палату, быстро огляделся и подошел к одной из кроватей. На подушке лежала забинтованная голова, глаза человека были открыты. Пассвег заглянул в них и почувствовал, как у него сжалось сердце. Таких пустых, погасших глаз инспектор еще не видел.
— Как вас зовут? — спросил Симор и грубо затряс лежавшего в постели человека.
— Ен-сен, О-лаф Ен-сен, — выдохнул тот и отвел глаза от инспектора. — Я был на корабле. Го-рел. У меня спина со-со-со… — У него вдруг сорвался голос, и он зарыдал.
— Я позову Круза, пусть сделает ему успокаивающий укол, — сказал Симор, заметив вопросительный взгляд инспектора, и быстро вышел в коридор.
Пассвег медленно, почти машинально приблизился к постели, рывком сбросил одеяло, на глазах у удивленного Гордана повернул репортера на бок и задрал ему пижамную куртку. И тут же вскрикнул от ужаса и отвернулся.
Он только на какое-то мгновение увидел на спине несчастного репортера страшное черное пятно спекшейся кожи, но этого было достаточно, чтобы никогда не забыть. У него так дрожали руки, что он не смог даже прикрыть рану.
— Не обязательно вам было на это смотреть, — глухо сказал Гордан. Он перевернул больного на спину и прикрыл его одеялом. — Правда, не надо было, инспектор, — упрекнул капитан и вышел из палаты.
Пассвег, пошатываясь, поплелся за ним и бессильно прислонился к стене коридора.
— Как же это, господи… — в ужасе прошептал он.
— Надеюсь, вы не думаете, что его жгли на самом деле? Это только такой трюк, и могу вас заверить, вполне безболезненный. Через несколько дней его подготовят к пластической операции, и все будет в порядке.
— Зачем вы меня сюда привезли? Чтобы запугать вашими методами?
— Я хотел удостовериться.
— В чем?
— Что Майер перестал быть Майером.
— Считайте, что вы удостоверились, — кивнул инспектор и сжал руки в кулаки.
— Идите погуляйте по саду. На воздухе вы придете в себя, — предложил капитан, а сам направился к кабинету Симора.
— Вы довольны, профессор? — спросил Гордан с явной иронией, сев в кресло и сделав глоток виски. — Только Калах — это не Майер, Симор. Майера никто официально не ищет, контрразведка Фишера похоронила его в Чехии. Он жил один, без жены, родители умерли, настоящих друзей нет. А у Калаха есть тыл: не только жена, но и немало людей на родине, которые будут за него драться. И потом… не забывайте, что он врач и, разумеется, знает о существовании средств, вызывающих именно то состояние, в котором он теперь находится.
Симор напряженно всматривался в лицо капитана.
— Должен вам по секрету сказать, что существуют причины, по которым следует закончить акцию как можно скорее, — добавил Гордан, наблюдая за всплесками виски в стакане. На лице Симора он не заметил никаких признаков, что тот знает об анонимном письме. — Нельзя ли радикально увеличить дозу психотропных средств, чтобы раз и навсегда вывести его из строя?
— Можно, — кивнул Симор, которому очень нравилось, когда с ним советовались офицеры секретной службы. Это укрепляло в нем чувство собственной значимости. — Конечно, можно. Если хотите, то через двадцать четыре часа я превращу его в примитив, которому придется снова учить таблицу умножения, но он никогда не поймет ее.
— Тогда за дело, — сказал Гордан, и в голосе его было столько леденящего холода, что Симор невольно содрогнулся.
— Но есть одно препятствие: мы уже никогда не узнаем, кто такой Боркин, которого все время зовет Калах, — мрачно произнес Симор и посмотрел на капитана, чтобы понять его отношение к этому сообщению. — Я бы еще раз использовал гипноз, Гордан. Это единственный шанс, — добавил он и откинулся в кресле, чтобы выслушать решение капитана.
— Но это затянет лечение. Ничего другого у вас в запасе нет?
— Только операция.
— Могу я узнать, почему вы отменили полмарин? — внезапно спросил Гордан, не глядя на Симора.
— Я… я считал… — забормотал профессор, сразу же поняв, что все это время капитан разыгрывал с ним комедию. — Я должен был это сделать, — выпалил он, — иначе мне не удастся вытянуть из него, кто такой Боркин!
— Вы думаете, вам это все-таки удастся? Мне кажется, профессор, что на этот раз дело у вас идет туго.
Симор уже набрал в грудь побольше воздуха для ответа, как вдруг послышался стук женских каблучков в коридоре и решительный голос:
— Нет, сестра Агата, я войду независимо от того, нравится вам это или нет.
— Кларин Графф, — облегченно вздохнул Симор, предчувствуя освобождение от дальнейших расспросов.
Дверь распахнулась, и в кабинет энергичным шагом вошла изящная блондинка. Голубое трикотажное платье плотно облегало ее красивую фигуру, на руке висела сумочка из крокодиловой кожи. Шею украшал кулон с бриллиантом.
— Хелло, Дэн! — зазвенел ее голос, а на губах появилась многообещающая улыбка. Но, увидев в кабинете незнакомого человека, она смолкла, и ее сердечность мгновенно превратилась в холодную сдержанность. — Я не помешала, дорогой? — спросила она тоном, заранее исключавшим нежелательный ответ.
— Разве вы можете помешать, Кларин? — выдохнул Симор, с неудовольствием заметив, что она пристально посмотрела на Гордана, который встал и сделал шаг ей навстречу.
— И все-таки я не буду тебя задерживать, Дэн, извини, — холодно произнесла она.
— Не спеши, дорогая, — попросил он. — Разреши представить тебе доктора Гордана, моего друга и сотрудника.
Гордан изысканно поклонился и как можно теплее произнес:
— Очень приятно, мадам.
— Я не люблю мешать врачам, погруженным в научные размышления, — пояснила Кларин и стала стягивать тонкие перчатки. Бросив их на спинку кресла, она улыбнулась Гордану: — Я пришла из-за Мирки Калаховой. Право, не знаю, господин доктор, не будет ли вам скучно это слушать.
— Напротив, — возразил капитан, подумав, что уже давно никто не пытался так элегантно и непринужденно выпроводить его вон.
— Доктор Гордан осведомлен о состоянии нашего пациента, — поспешил заверить Симор. — Я только что консультировался с ним насчет некоторых деталей.
Кларин наградила капитана еще одной милой улыбкой и заявила:
— В таком случае и вы мне поможете, господин доктор. Замолвите за меня словечко, не правда ли?
— Но каким образом, мадам?
— Ах, если б вы знали, в каком отчаянии мадам Калахова! Она хочет видеть Михала. Ты не устроишь это как-нибудь, Дэн?
— Я понимаю, что ей тяжело, — пробормотал профессор и бросил быстрый взгляд на Гордана, но у того вид был самый безучастный. — Положение Калаха не так уж серьезно, Кларин, однако во время драки голова его все-таки пострадала. Конечно же, все будет в порядке, но пока что я никого не могу к нему пустить.
— Но если я попрошу тебя… — улыбнулась кокетливо Кларин и погладила его по руке.
— С радостью позволил бы, но любое волнение вредно для Калаха… Между нами, Калахова тоже не совсем здорова. Ей бы нужно лечь в больницу, как и мужу, но я не осмеливаюсь предложить ей это. Тебе не остается ничего другого, как уделять ей побольше внимания и объяснить, что через несколько дней все будет в порядке. Ты должна ее успокоить.
— Мы с Ником все время пытаемся это делать, — ответила Кларин, — но у нас ничего не получается. Представьте, она вбила себе в голову, что вы здесь специально держите ее мужа и производите над ним какие-то опыты. Глупости, правда? Но она об этом уже написала и матери в Прагу, и даже в посольство.
— Какая ерунда! — пренебрежительно бросил Гордан.
— Конечно, я тоже говорю ей об этом. Но она упорно твердит свое. Знаешь, Дэн, я думаю, что, если бы она могла хоть на минутку увидеться с Михалом…
— Это исключено! Ты должна отговорить ее от этого, Кларин.
— Я не очень рассчитываю на свое красноречие, — глубоко вздохнула она, подчеркивая этим тщетность своих попыток.
— Я согласен с профессором, — поспешил добавить Гордан. — Это свидание, безусловно, успокоившее бы мадам Калахову, повредит пациенту. Мы не можем подвергать его такому риску, тем более что как раз сейчас он стал чувствовать себя лучше. Думаю, хорошо бы вам вывезти мадам Калахову на это время куда-нибудь из Лондона.
— Я уже думала об этом, — проговорила Кларин и с восхищением посмотрела на Гордана. — Вы просто читаете мои мысли, господин доктор. Хотела отвезти ее к нам в деревню, но что там делать? Две одинокие печальные женщины… вряд ли мне удалось бы ее там успокоить. Ей нужно общество. Может быть, тебе, Дэн, стоит поговорить с ней с глазу на глаз…
— Ну, это-то можно, — засмеялся Гордан и подмигнул Симору, который выглядел растерянным.
— Может, пригласишь нас к себе в Кент, Дэн? — Кларин улыбнулась: — Папаша Графф опять собрал в Глазго директорат, поэтому я на несколько дней как бы осталась вдовой.
— Я бы с большим удовольствием, — пролепетал Симор огорченно, — но, к сожалению, мне нужно быть в Лондоне. Может, отправитесь к Нику Бееру в Уотфорд? А я бы выкроил пару часиков и заскочил к вам.
— А почему бы и нет? — откликнулся Гордан с поразительной готовностью. — Там, профессор, вы смогли бы в спокойной обстановке убедить мадам Калахову, что пока она ни в коем случае не должна видеться с мужем.
Симор молча кивнул, хотя не питал особых иллюзий насчет переговоров с Калаховой. Однако тон Гордана исключал любые дискуссии.
— Это великолепно! — обрадовалась Кларин и стала натягивать перчатки. Гордан обратил внимание на ее длинные, изящные пальцы. — Но ты непременно должен приехать, Дэн. Я тебя буду очень ждать.
Симор кивнул и взялся за телефон:
— Сейчас я позвоню Нику и сообщу, какой мы придумали план.
— Не звони, — остановила его Кларин, — я сама с ним договорюсь и приглашу Мирку. Лучше всего было бы ей внушить, что это ее идея.
— Тогда по крайней мере передай Нику, что я даю выходной своей секретарше, чтобы она могла поехать вместе с ним. Он без ума от нее, — засмеялся профессор и заговорщически подмигнул Кларин.
Как только за ней закрылась дверь, Симор повернулся к Гордану с невинной улыбкой:
— Милое создание, не правда ли? Выпьете со мной еще стаканчик?
— Это никогда не повредит, — ответил капитан и встал с кресла. У него вдруг поднялось настроение.
Высокие напольные часы звонким боем возвестили шесть часов. В небе кое-где уже сверкали молнии, в кронах деревьев завывал ветер, и над дорогой поднимались тучи пыли. Не верилось, что утро обещало солнечный уик-энд. В доме тоже царило удрученное настроение, словно под стать плохой погоде.
— Во сколько обещал приехать профессор? — взволнованно обратилась Калахова к Нику Бееру, который расположился в кресле и листал страницы юбилейного доклада фирмы «Дикси».
— Что? — вздрогнул он, услышав ее голос, и машинально посмотрел на часы: — В час.
— Ну вот, пожалуйста, а уже шесть, — недоуменно покачала головой Калахова. — Что это значит, Ник, ты не можешь объяснить?
— А что объяснять? — спокойно спросил Беер, продолжая перелистывать доклад.
— Почему он не приехал?
— Я что, ясновидец? Не приехал и не приехал.
— Но ты же обещал, что он приедет, — настаивала Калахова, подходя к нему.
— Ну и что, что обещал? — развел руками Беер. — Мало ли что могло случиться! Например…
Его прервал телефонный звонок. Он быстро встал и подошел к аппарату, повернувшись к Калаховой спиной.
— Алло! — сказал он в трубку.
— Это Симор. Ник, извинись от моего имени перед дамами, скажи, что я приеду около девяти.
— Что случилось?
— По телефону не могу объяснить — неприятности. Придумай что-нибудь, скажи, что у меня срочная операция.
Беер с удовольствием расспросил бы его поподробнее, но, спиной чувствуя тяжелый взгляд Калаховой, проговорил:
— Приезжай обязательно, у нас лосось с ананасом — твое любимое блюдо.
— Приеду, как только меня отпустит Роблин.
Беер повесил трубку и уныло посмотрел на телефон. Он подумал, что в Лондоне, наверное, случилось что-то чрезвычайно серьезное, если сэр Роблин сидит в субботу вечером в своем кабинете. Обычно он уезжал на уик-энд уже в пятницу после обеда, а каждому было известно, как не любил он менять свои привычки.
— Это профессор звонил? — вывел его из задумчивости голос Мирки.
— Да, он.
— И извинялся, говорил, что занят на работе, да? — рассмеялась она язвительно.
Он внимательно посмотрел на нее, а потом с кислой миной сказал:
— У него срочная операция, какая-то травма головы. Ты же понимаешь, что он не может все бросить и приехать. Будет часа через два.
— Ты думаешь? — с сомнением спросила она и с горечью в голосе добавила: — Я это чувствовала.
— Конечно, ты все время что-то чувствуешь! Удивляюсь, что ты, жена врача, не хочешь ничего понимать. И уж ума не приложу, почему ты профессору не веришь.
— Ты не обидишься, Ник, если я скажу, что в первую очередь я не верю тебе?
— А зачем мне, по-твоему, врать? — со злостью спросил он.
— Не знаю, но у меня такое чувство…
— Ах, чувство! — насмешливо передразнил он. — Опять у тебя чувство!
— Да, у меня такое чувство, что вы ввязались во что-то. Ты и Михал, — сказала она и быстро наклонила голову, чтобы он не заметил слез, невольно брызнувших у нее из глаз.
— Что за чушь ты опять несешь?
Она вытерла тыльной стороной ладони глаза и подняла к нему лицо.
— Я могу только гадать, — печально произнесла Калахова. — Но скажу тебе прямо… Я боюсь… — У нее в глазах опять показались слезы.
— Но чего, Мирка? Чего? — успокаивал он ее.
— Хотя бы этого господина Гордана. Я видела много врачей, Ник, поэтому я уверена, что Гордан не врач.
— А кто же он? — спросил Беер, следя за тем, чтобы в его голосе не было и тени волнения.
— Кто? — повторила она, но тут на террасе послышался стук дамских каблучков. — Потом, Ник. Я потом скажу тебе. — И она быстро вытерла глаза, чтобы Кэтлин и Кларин не заметили ее слез.
Кэтлин первой вбежала в комнату, смеясь, схватила Ника Беера за руки и закружилась с ним по комнате. Но, как только глаза ее встретились с влажными глазами Мирки, она резко оттолкнула его:
— Почему она плачет? Что ты ей сделал?
— Ничего, — печально улыбнулась Калахова и отвернулась от них.
— Она плачет из-за профессора. Он позвонил и сказал, что приедет через два часа, и Мирка расстроилась, — объяснил Беер и улыбнулся довольный, что ему удалось избежать дальнейших расспросов.
— Правда? — засмеялась появившаяся в дверях Кларин и, подойдя к Калаховой, села рядом с ней на диван и, желая успокоить, обняла ее за плечи: — Да ты что, глупышка! Тогда мне бы пришлось плакать из-за профессора не переставая. Ты знаешь, что он сделал на прошлой неделе? Мы должны были ужинать вместе в «Хилтоне». Я, естественно, торчала там с восьми до половины одиннадцатого, а наш милый Симор позвонил только на следующий день. Заявил, что у него было много работы и он не смог прийти. И при этом он уже три года клянется мне в любви.
Кэтлин рассмеялась и села в кресло напротив дивана.
— А вы слышали, как он во вторник обошелся с шейхом? — весело спросила она, а когда Калахова с любопытством повернулась к ней, наклонилась и сообщила шепотом, как большую тайну: — Представьте себе, Симор пригласил в кабинет на Олд Глочестер-стрит одного шейха, который у себя дома сидит на нефти, а когда приезжает в Лондон, то развлекается тем, что дарит драгоценности разным дамам. И это настолько изнурило его, что он обратился к Симору с просьбой назначить ему укрепляющие средства. Позвонил в приемную и высокомерно сообщил, что для консультации у профессора у него всего десять минут. После сложных переговоров с Кроули, а потом опять с этим задавакой я назначила ему встречу на десять двадцать. И знаете, чем это кончилось?
— Дэн пришел в двенадцать, — засмеялась Кларин.
— Если бы в двенадцать, — махнула рукой Кэтлин. — В это время шейх все еще сидел в приемной. Представьте себе, Симор позвонил только в шесть вечера и попросил меня извиниться перед сиятельным пациентом. Сказал, что у него неожиданно возникли дела. Ну скажите пожалуйста, разве такое допустимо?
В обществе подруг Калахова немного повеселела, казалось, депрессия у нее прошла. Но когда сели ужинать в богато обставленной столовой, настроение у нее снова испортилось.
Симор поднялся из неудобного, жесткого кресла в приемной Роблина и отвернул рукав. Он печально вздохнул, увидев, что стрелки на часах приблизились к семи. Лучше всего сейчас было бы прислониться ухом к обитой двери, но ему мешало это сделать присутствие в приемной здоровенного молчаливого парня, неподвижно сидевшего на стуле и время от времени бросавшего на него унылые взгляды.
— Вы думаете, я им действительно понадоблюсь? — спросил он громилу, но тот даже глаз на него не поднял, застыв у входа в кабинет как истукан.
А по ту сторону обитой двери царила атмосфера подавленности. Полковник Фрэнк Роблин с трубкой в зубах расхаживал по кабинету, время от времени бросая недовольный взгляд на капитана Гордана, который, весь взмокший, сидел в кресле. Роблин только что сказал, что считает капитана виновным во всех свалившихся на него неприятностях.
Дело в том, что анонимщик выполнил свою угрозу. Когда в половине седьмого утра полковник вышел на террасу своей дачи в Хитчине, то с большим неудовольствием увидел черную полицейскую машину, стоявшую у входа. Из нее вышел инспектор Крикс из Скотланд-Ярда и взбежал на террасу. Не утруждая себя формальностями, он сообщил полковнику, что полиции стало известно о решении левой газеты «Стар» опубликовать анонимное письмо, обращающее внимание на эксперименты в Кроули.
Конфисковать тираж уже поздно — это сэру Роблину стало сразу же понятно. Правда, «Стар» поступала в продажу только в понедельник, но печаталась в пятницу ночью, поэтому утром в субботу ее уже держали в руках сотни людей. Не оставалось ничего другого, как возвращаться в Лондон и начинать действовать.
— У нас есть еще тридцать шесть часов до того момента, как этот бульварный листок появится на улицах, — почти шепотом сказал Гордан.
Роблин сделал вид, что не расслышал. Ссутулившись, он продолжал ходить по кабинету, и на его пепельно-сером, нездоровом лице прочесть что-либо было невозможно.
— Я думаю, профессору нужно прооперировать пациента, — снова так же тихо произнес капитан.
— Прооперировать? — с удивлением повторил Роблин и остановился. — Вы это серьезно, капитан?
— Абсолютно серьезно. Дело в том, что я уговорил профессора Кларка публично заявить, что его пригласили на консультацию и что операция была единственным выходом.
— Да? — удивился полковник. — Это неплохой шаг, Гордан. Профессор Кларк известен как серьезный ученый, у него есть имя.
Капитан махнул рукой и с ехидством проговорил:
— Главное, у него есть некая балеринка из кабаре на Шелс-Сити. А поскольку его жена приходится двоюродной сестрой принцу Филиппу, скандал для него был бы нежелателен. Будьте уверены, что те фотографии, которые я приказал сделать, в случае публикации вызвали бы настоящее землетрясение.
Роблин поставил на столик два приземистых стакана из прозрачного стекла и наполнил их коньяком.
— Фотографии спрячьте в сейф, Гордан, — мрачно произнес он. — Мне думается, заявление Кларка выглядело бы неуместным, а главное — недостаточно весомым. Лучше мы газете «Стар» объявим шах.
— Объявим шах? — удивился в свою очередь Гордан.
— Вот именно, — уверенно повторил Роблин. — Выведем их из игры с помощью их же собственных аргументов. Представьте себе, Гордан, такую картину: газета будет утверждать, что Калаха мучают в Кроули, мы же дадим возможность журналистам на месте убедиться в том, что это — явная ложь. Калаха в Кроули просто-напросто уже не будет.
— А где же он будет? — спросил Гордан, все еще ничего не понимая.
— У своей жены. Живой и здоровый, в окружении прекрасных дам. Это самый лучший козырь из всех возможных.
— Вы считаете… — неуверенно проговорил Гордан, глядя удивленными глазами на полковника.
— Да, Гордан, я думаю именно так. Мы отпустим Калаха, а остальное газеты сделают сами, без нашего участия. После такого скандала «Стар» вылетит в трубу.
— Это, конечно, выход, спору нет. Только мне немного не нравится, что приходится идти на такой риск из-за паршивой газетенки. Если подумать, мы опять пришли к тому же, от чего ушли… — развел руками капитан. — Ведь Калахова способна посадить мужа в первый же самолет на Прагу, как только мы его привезем.
— Способна, это правда. А что, если этот номер у нее не пройдет? — откинулся в кресле полковник. — Калах может не захотеть возвратиться в Прагу.
— Он? Этот недотепа, который пляшет под дудку своей дурехи? — взорвался Гордан. — Чтобы это произошло, должно случиться чудо.
— Да-а, — медленно протянул полковник. — Так совершим же это чудо, Гордан… Поговорите с Калахом начистоту. Он знает резидента? Знает. И может поставить его под угрозу. Он выступал с заявлением против Праги? Выступал. Брал деньги у нашей секретной службы? Брал. Таким образом, дайте ему понять, что он с нами связан и если вдруг захочет перебежать нам дорогу здесь, в Лондоне, или в Праге, мы тут же предоставим чехословацким органам дополнительные компрометирующие его материалы. Намекните ему, что мы способны подготовить такие материалы. Откройте ему карты. Если вы будете действовать подобным образом, он, несомненно, поймет, что в Праге его ждет только тюрьма. Да, предупредите, чтобы жене ничего не говорил!
— Вы думаете, он пойдет на это? — засомневался трезво настроенный капитан.
— Пойдет. Пообещайте ему что-нибудь. Ведь он не только жалкий трус, но и доверчивый дурак. В конце концов, у Симора есть психотропные средства, которые могут воздействовать на пациента и на свободе.
— Вы имеет в виду копалин?
— Хотя бы его, — кивнул полковник. — Вспомните, ведь после приема этого лекарства ему понравилось в Вене. Симор конечно же сможет сделать так, чтобы ему понравилась и Аляска. А потом решим, что с ним делать.
— Профессор Симор ждет в приемной, — напомнил Гордан.
— Я не собираюсь терять время на разговоры с подобными людьми, — махнул рукой полковник, словно отгоняя назойливую муху. — Вы сами с ним все обсудите… И не забудьте, что мы до сих пор ничего не знаем о Боркине. Может, Симору попробовать еще раз?
— Я бы очень не хотел этого, сэр… Дело в том, что тут есть одно обстоятельство… Я не хотел вас, правда, волновать, но… — Гордан испытующе взглянул на Роблина, как бы раздумывая, говорить ли о том, что случилось.
— Что такое, Гордан? Вы что-то от меня скрываете?
— Понимаете… Симор постоянно утверждал, что полмарин не очень действует на пациента, а Беерво время одного из посещений выяснил, что Калаху полмарин не давали.
— Что это значит?
— Подождите, это еще не все. Во время этого посещения Беер дал пациенту какое-то питье, а стакан унес с собой. Симор убежден, что это был негал. Сестра Агата сегодня тоже призналась, что дала пациенту обезболивающий наркотик… И это тоже, наверное, был негал…
Полковник несколько секунд сидел с застывшим взором, а когда поднял глаза на заместителя, взгляд его стал холодным и злым:
— Выбирайтесь из этого положения сами, Гордан. Рискуете вы.
— Понятно, — тихо ответил капитан.
Выйдя из кабинета полковника, Гордан тщательно прикрыл за собой обитую кожей дверь. И тут же встретился с беспокойным, испуганным взглядом профессора Симора. Молча кивнул ему и вышел в коридор.
Там он быстро направился к лифту, вошел в кабину и, прислонившись к стенке, закрыл глаза.
В полутемную, мрачную комнату через зарешеченное окно проник яркий луч дневного света. Солнечный зайчик весело запрыгал по стене.
Михал Калах спал спокойным, исцеляющим сном. Впервые после ряда долгих, изнурительных для него дней, когда он ощущал себя на краю пропасти, заснул спокойно, без чувства отупляющей беспомощности, которое охватывало его после каждого укола.
Во сне он глубоко дышал, не подозревая о той схватке, в которой столкнулись два мира. Не слышно было звона оружия, не сверкали клинки, не пахло порохом, потому что это была схватка на больничной койке. Две разведслужбы боролись за одного человека. Одна — для того, чтобы усыпить его и таким образом обеспечить его молчание, другая — чтобы вернуть к жизни и заставить дать показания.
Веки его задрожали, и он открыл глаза. Воспаленным взором некоторое время смотрел в потолок, потом взгляд его скользнул к лучу света на противоположной стене.
«Солнце! — обрадовался Калах. — Солнце означает жизнь. Раз я вижу солнце, значит, я еще жив, — рассуждал он, постепенно успокаиваясь и пристально глядя на светлый прямоугольник на противоположной стене. А что, собственно, со мной произошло? — подумал вдруг он. — Почему еще позавчера я не мог радоваться солнцу, почему я его не видел? Почему солнце светит через решетку? И вообще, почему я здесь лежу?»
Он вынул руку из-под одеяла и медленно, испытывая радость, что рука подчиняется ему, разжал ладонь. Пластмассовый пенальчик, зажатый в ней, был влажным от пота, но он знал, что это чудодейственный сосуд. Достаточно было положить голубоватое круглое драже, содержащееся в нем, на язык и подождать, пока оно растает, как тревога, беспомощность, бессилие и усталость улетучивались неизвестно куда. При этом лекарство не уводило в нереальный мир снов и безудержной фантазии, после него он мог назвать все предметы, которые видел, помнил, как его зовут и что у него есть жена. Постепенно он начал понимать, где находится, сумел припомнить и то, как сюда попал.
Таблетки появились на столике три дня назад, причем на этикетке было указано, что принимать их следует не более десяти в день. Калах взял в руки пластмассовый пенальчик. Он сделал это по какому-то внутреннему побуждению: ему вдруг очень захотелось иметь что-то свое, только ему принадлежащее. Сестра Агата улыбнулась в ответ и ласково сказала, что это подарок от профессора и что это его успокоит. С тех пор он крепко сжимал пенальчик в потной ладони.
Калах снова спрятал руку под одеяло, отвернулся к стене и закрыл глаза. Через несколько минут он опять спокойно спал.
Солнце уже ушло из палаты, когда открылась дверь и внутрь заглянули двое. Один из них подошел к кровати и положил пациенту на лоб холодную ладонь.
— Спит. — Он отнял руку и повернулся к своему спутнику.
— А негала здесь нет? — спросил тот и подошел к столику, на котором лежали лекарства.
— Сами видите, Гордан, — ответил профессор и слегка подтолкнул посетителя к двери.
— А где эта монахиня? — спросил Гордан в коридоре.
— У себя в комнате, — показал Симор на дверь, над которой висел крест.
Когда профессор, предварительно постучав, вошел, сестра Агата сидела за столом и читала Библию. Слегка вздрогнув, она отложила книгу и любезно предложила сесть.
— Я хотел бы вас кое о чем спросить, — начал Симор, усаживаясь на стул. — Вы говорили кому-нибудь, кто такой больной из палаты номер семь?
Капитан Гордан между тем подошел к окну и выглянул на улицу, делая вид, что этот разговор его совершенно не интересует.
— Вы имеете в виду господина Майера? — уточнила женщина и приветливо улыбнулась. — Да, господин профессор, я еще помню его имя. Он выкрикивал его в первые дни, пока не поверил, что его зовут Олаф Енсен.
— Я спрашиваю, вы говорили кому-нибудь о том, что его в действительности зовут Майер? — настойчиво повторил профессор.
— А для чего? — удивилась она. — Ведь и так все это знали.
Симор съежился под взглядом Гордана, которым тот наградил его, и задал новый вопрос:
— Какие лекарства вы даете пациенту из палаты номер три?
— Только те, которые вы назначаете и которые готовил господин ассистент, — ответила она и удивленно посмотрела в сторону человека, стоявшего у окна. — А что случилось? — До нее вдруг дошла необычность ситуации.
— Ничего не случилось, — без причины повысил голос Симор. — Я только интересуюсь, откуда у Калаха взялись лекарства, которые я не назначал?
— Возможно, их назначил господин ассистент, — ответила она, и во взгляде ее читалась не только приветливость, но и упорство.
— Вы давали больному какие-нибудь голубоватые таблетки? — обратился к ней Гордан, и женщина недоуменно кивнула:
— Да, давала, я еще удивилась, что на пенальчике нет наклейки с указанием изготовителя.
— На каком пенальчике?! — вскрикнул Гордан, сделав шаг в ее сторону.
— На пенальчике с лекарством. Там было только написано, что принимать нужно по мере необходимости, но не более десяти таблеток в день. Я считала, что это успокоительное средство.
— А где этот пенальчик? — спросил Гордан и заметил, что Симор побледнел.
— А где ему быть? — раздраженно передернула плечами сестра Агата и непонимающе посмотрела на Гордана. — На подносе с лекарствами, которые готовятся для каждого пациента.
Капитан снова выглянул в окно на аллею, терявшую очертания в густеющих сумерках:
— И откуда он там взялся, вы, конечно, не знаете?
— Конечно знаю, — ответила монахиня, и с лица ее совершенно исчезло выражение беззащитной покорности. — Профессор его туда положил, — сказала она, опустив глаза, как бы вынуждая себя говорить правду.
— Что вы несете?! — крикнул Симор и встал напротив нее. — Как вам только в голову пришла подобная глупость?!
— Когда я брала поднос с лекарствами, эти таблетки там уже лежали, — упрямо повторила сестра и добавила: — Я спросила доктора Круза, что это за лекарство, а он ответил, что это вы положили его, а остальное — не мое дело.
— Что?! — вскрикнул Симор и беспомощно забегал глазами по комнате, а встретившись с суровым взглядом Гордана, завопил: — Где доктор Круз?! Где он?!
— Перестаньте, Симор! — вмешался капитан. — Все можно выяснить спокойно.
— Неужели вы этому верите?
— Все разъяснится, — повторил Гордан и посмотрел на профессора. — Поехали? — спросил он холодно.
— Куда? — испугался Симор. — Куда вы хотите ехать?
— А вы что, забыли? В Уотфорд, вас же ждут.
Высокие напольные часы, украшенные тонкой резьбой с изображением охотничьих сцен, пробили полночь.
Калахова молча сосчитала удары и выразительно посмотрела на Беера, мрачно вертевшего в руках рюмку с высокой ножкой.
— Боже, неужели полночь? — недоверчиво проговорила Кларин Графф и взглянула на свои часы. — Да, двенадцать.
— Где же он может быть? — сказал Беер и поставил рюмку на стол. — Может, что-то случилось?
— Вряд ли, — задумчиво заметила Калахова. — Не кажется ли тебе, Ник, что этих неприятных случайностей слишком много?
— Ради бога, не начинайте все сначала, — улыбнулась Кларин, поднимаясь из своего удобного кресла. — Вам что, непременно нужно весь вечер ругаться?
— Простите, — обиженно произнесла Калахова. — Я, пожалуй, пойду спать.
— Не уходи, — попросила Кэтлин, сидевшая рядом с проигрывателем, откуда неслась какая-то тоскливая мелодия. — Побудь еще немного с нами.
— Да-да! — захлопала в ладоши Кларин и беспечно предложила: — Пойдемте посидим на террасе, сегодня действительно прекрасная ночь. — Она с веселым видом подошла к широкой белой двери на террасу и распахнула ее настежь — занавеска, поднятая сквозняком, обвила ее фигуру.
— Ты похожа на фею, — засмеялся Беер, — занавеска — твое покрывало. Правда, для феи ты излишне одета.
— Ник, а ты когда-нибудь думаешь о чем-нибудь, кроме секса? — холодно оборвала его Кларин, даже не повернувшись в его сторону. — Не знаю, почему ты считаешь, что у феи самое прекрасное — тело под прозрачным покрывалом. Не забывай, самое прекрасное у нее — душа, чистая и тонкая.
— Это я на Востоке пропитался их пропагандой, — рассмеялся Беер и удовлетворенно ударил себя по колену. — С определенного времени я стал материалистом и душе предпочитаю тело.
— И часто ты говорил это своей жене? — засмеялась Кэтлин, садясь рядом с Калаховой на диван.
— Подождите, — вдруг прервала их Кларин и резко отбросила занавеску. — Слышите?
Беер что-то шептал Кэтлин на ухо, и оба громко засмеялись.
— Тихо! — властно приказала Кларин. — Слышите? Сюда кто-то едет.
— Что такое? — удивился Беер.
— Слышишь? — повернулась к нему Кларин, и Беер кивнул:
— Машина. Может, Симор?
— Кэтлин, включи погромче проигрыватель, — попросила Кларин. — Пусть он не думает, что у нас плохое настроение.
Беер вышел на террасу, оперся о перила и внимательно всмотрелся в дорогу. Через несколько секунд на ней показались круги света от фар. Они быстро приближались и наконец погасли у террасы.
Беер различил в темноте фигуры двух мужчин, выходящих из низкой спортивной машины.
— Вы все еще ждете нас, Ник? — послышался знакомый голос, в котором Беер узнал Гордана.
«А ему что здесь нужно?» — подумал Беер и с мрачным видом вернулся в гостиную.
Гордан первым стремительно ворвался в комнату и сразу оценил ситуацию. Победительно улыбаясь, он громогласно заявил:
— Прошу внимания, дамы! Я привез вам профессора Симора, но главное — отличную новость. Госпожа Калахова, мне приятно сообщить вам, что в понедельник утром вашего мужа выписывают из клиники и он будет опять с вами.
Глаза у всех расширились от удивления, а Калахова нервно переступила с ноги на ногу и с трудом выдавила:
— Правда?
Присутствующие наконец засмеялись, послышались радостные возгласы. Калахова растерянно смотрела на всех, как будто не понимая, почему они смеются, но тут же рассмеялась сама.
— Посмотрите-ка на нее! — выкрикивал Беер между приступами смеха. — Она даже хорошим вестям не верит!
— Холодный ужин ждет вас, господа, — возвестила Кэтлин, взявшая на себя роль хозяйки, и сделала приглашающий жест. — Наш вечер только начинается!
— Пусть Михал приезжает сюда, — говорил Беер, вытирая платком лоб, вспотевший от бурного смеха. — Я резервирую за собой право первым приветствовать его в нашем обществе.
— Прекрасное предложение! — кивнул Гордан, с облегчением подумав, что это ему на руку.
Калахова же радовалась, что они с мужем наконец будут вместе, что она снова сможет взять его под свою защиту, окружить заботой. Сейчас Гордан уже не казался ей таким опасным и загадочным. Да и Ник Беер стал прежним прекрасным человеком, словно не было взаимного непонимания и подозрительности.
Гордану хотелось поговорить с Кларин Графф, но та у стоики бара вполголоса беседовала с Кэтлин. Только когда из проигрывателя раздалась вихревая мелодия чардаша и Беер склонился перед Кэтлин, а та, поставив свой стакан, положила руки ему на плечи, Гордан подошел к оставшейся в одиночестве Кларин.
— Еще коктейль, мадам? — спросил он учтиво, а когда она кивнула, наполнил ее и свой стакан.
Они молча выпили, и Кларин указала ему на Калахову, сидевшую рядом с Симором на диване, — тот что-то настойчиво внушал ей, и она послушно кивала ему в ответ.
— Обратите внимание, господин Гордан, как сразу расцвела госпожа Калахова.
— Она, конечно, опасалась за мужа.
— Она живет для него, — кивнула Кларин, и на ее лице промелькнула грусть. — Я ей немного завидую. Хотелось бы пожелать, чтобы в Англии они нашли свое счастье.
— Мы все им этого желаем. — Голос Гордана прозвучал так искренне, что Кларин внимательно взглянула на него.
— Знаете, чего я не могу понять, господин доктор? Калах — известный во всем мире онколог, так почему же он не может найти себе в Лондоне приличную работу? Я хотела бы помочь ему, но не знаю, как это сделать. Собираюсь поговорить с мужем, чтобы он на время доверил Калаху врачебный кабинет в гостинице.
— Вы действительно хотите ему помочь?
— Конечно, — кивнула она, — очень хочу. Вы думаете, мне в самом деле следует поговорить с мужем?
— Вы сама можете ему помочь, — ответил вдруг Гордан глухим, мрачным голосом. — У меня есть одно предложение.
— Да? — удивилась Кларин и окинула его внимательным взглядом.
Гордан вытащил пачку сигарет «Уинстон» и предложил ей. Но прежде чем поднести зажигалку, многозначительным тоном произнес:
— Можете пообещать мне, мадам, что все, что я сейчас скажу вам, останется между нами?
— Раз это вам так важно, то почему бы и нет? — улыбнулась Кларин.
Гордан прислонился к стойке бара и встал таким образом, чтобы видеть всех присутствующих.
— Сначала небольшое вступление, мадам Графф, — ледяным тоном начал он. — Есть серьезное подозрение, что душевный недуг доктора Калаха вызван тем, что он, хотя, возможно, против своей воли, был привлечен к сотрудничеству с чехословацкой разведкой.
— Да вы что… — вырвалось у Кларин. Она потрясенно смотрела на него. — Это невозможно, господин Гордан!
— Возможно, — убежденно ответил он. — Это не только возможно, но и весьма вероятно. В Лондон он приехал не по собственной инициативе, его сюда послали.
Кларин покачала головой и решительно заявила:
— Я не могу этому поверить. Вы меня пугаете.
— Но-но! — засмеялся капитан и наклонился к ее уху. — Только не пугайтесь, Кларин. Можно мне называть вас Кларин, как в свое время это делал Браун?
Она судорожно схватилась за стойку, как будто ей стало вдруг плохо. Несколько мгновений она стояла с закрытыми глазами, потом перевела дыхание и посмотрела на капитана широко открытыми, полными ужаса глазами.
— Я думала… вы врач, — прошептала она дрожащим голосом и отвернула от него лицо.
— Теперь вам ясно, что я не врач, — сухо произнес Гордан и, дав ей время опомниться, добавил беззаботным тоном: — По крайней мере, теперь вы знаете, как со мной разговаривать, если господин Браун — мой приятель.
Она с жадностью отпила из стакана, чтобы смочить пересохшее горло. Слова Гордана доходили до ее сознания отрывками.
— Браун часто вас вспоминает. И жалеет, что ему не представилась возможность лично поблагодарить вас за сведения, собранные вами для него.
— Это был просто счастливый случай, — произнесла она машинально.
— Вы проделали все очень ловко, мадам. Чешская полиция до сих пор не подозревает, что вы сотрудничали с Брауном, — вкрадчиво улыбнулся Гордан и накрыл своей ладонью ее руку.
Она повернулась к нему и сказала твердым голосом:
— Ничего подобного я никогда больше делать не буду. И если вы от меня ждете чего-то в этом роде, то должна вас разочаровать: на меня не рассчитывайте.
— Да мне и во сне не пришло бы в голову злоупотреблять вашей красотой и сообразительностью и втягивать в какую-нибудь опасную авантюру, — сказал он вполголоса и сжал ее руку. — Речь идет лишь о небольшой услуге. Этим вы бы сделали доброе и Калаховым.
— Калаховым? Им я помогу с удовольствием.
— Я знал, что мы поймем друг друга. — И он поцеловал ей руку.
— Знаете, что меня приводит в ужас, Гордан? — спросила она, будто вспомнив что-то. — Я никак не могу смириться с мыслью, что Михал Калах — шпион. Вам это, наверное, покажется странным, но я просто не могу себе представить его в этой роли.
— А я и не утверждаю, что он работает против нас. Однако ряд признаков свидетельствует о том, что за ним кто-то стоит и руководит его поступками.
— Но могу этому поверить, — упрямо покачала головой Кларин. — Мне все это кажется фантастическим сном.
— Я понимаю, что для тех, кто знает доктора, это действительно кажется невероятным. Но мы, если позволите, во всей этой истории кое-что обнаружили. Поверьте, я не стал бы терять время и затруднять вас, если бы это была фикция. А потом… меня совершенно не радует мысль, что в один прекрасный день придется ликвидировать Калаха как иностранного агента. А это может случиться. И вот именно вы можете воспрепятствовать этому.
— Я?
— Да, вы. На несколько дней вам придется остаться здесь, в Уотфорде, в роли предупредительной и внимательной опекунши Калаха и во время бесед с ним попытаться выяснить, кто такой Боркин.
— Как, простите?
— Боркин. Он должен играть в жизни Калаха какую-то важную роль, — серьезно пояснил Гордан.
Женщина непонимающе смотрела на него.
— Калах скрывает, что такой человек существует на самом деле, и делает вид, что не знает его, но ведь он есть! Возможно, вам удастся выяснить что-то конкретное.
Музыка вдруг стихла, смолкли и голоса вокруг, остановились танцующие пары. Тишина ударила Кларин в уши, она подняла руки и судорожно прижала их к вискам. Потом скользнула взглядом к человеку, стоявшему перед ней, и поняла, что он; ждет ответа.
— Мне очень жаль, но я только что поняла, что не смогу вам помочь, — медленно произнесла она, и было заметно, что ей об этом неприятно говорить. — Мне ведь нужно ехать в Марокко. Муж купил отель на побережье и хочет, чтобы я провела там лето. Поймите, я не могу испортить ему радость.
— Когда вы уезжаете? — вполголоса спросил Гордан и сам удивился, что еще о чем-то спрашивает. Ведь все уже было ясно.
— Десятого июля меня ждет персонал в отеле. Могу задержаться дня на четыре, не больше.
— Жаль, — пожал плечами Гордан, стараясь не показать, как ему неприятно, что его план сорвался.
— Извините, но вам придется найти кого-нибудь другого.
Гордан молча кивнул, а потом вдруг сказал:
— Вот что мне пришло в голову, мадам. Ник рассказывал, что вы пригласили Калаховых в Марокко на август. А что, если они поедут с вами теперь же?
— Отличная мысль! — воскликнула Кларин.
— Вы думаете, это реально? — спросил Гордан, а когда она кивнула, почувствовал, что у него гора упала с плеч.
Кларин сияла от радости.
— Не сообщить ли нам об этом всем? — выпалила она и, не ожидая его согласия, подбежала к роялю, стоявшему в углу гостиной, вскочила на вращающийся табурет и, хлопнув в ладоши, радушно пригласила всех присутствующих на отдых в Марокко.
— А ты что, не поедешь с нами, Кэтлин? — спросила она, заметив печальное лицо девушки, так контрастировавшее с радостными лицами Калаховой и Беера, которые тут же приняли приглашение.
— Я бы с удовольствием, — ответила Кэтлин, — ведь я никогда не была в Марокко и вряд ли сама туда выберусь. Но я должна сопровождать профессора на конгресс во Франкфурт, — с досадой объяснила она.
— Вы мне действительно будете там очень нужны, дорогая Кэтлин, — смущенно заметил Симор, бегая глазами по комнате. Ему достаточно было лишь раз взглянуть на Гордана, чтобы понять, откуда исходит идея этого соблазнительного приглашения. Поэтому он быстро добавил: — Но не вешайте голову. Конгресс закончится двадцатого, а насколько мне известно, рейс из Франкфурта в Рабат все еще действует. Конечно, это будет отпуск по блату, ну да ладно!
Кэтлин шаловливо воскликнула:
— Я должна вас за это наградить! Идите скорее сюда, я вас поцелую!
Наклоняясь к лицу Симора, она думала об одном: как сообщить об этом в кафе-автомат. Встреча с Енё состоялась в прошлую пятницу, так что теперь связи не будет целых две недели.
Человек, лежавший на больничной койке, слегка пошевелился. Это было настолько слабое движение, что его трудно было заметить, просто легкое движение мышц, пробуждавшихся к жизни.
Калах вздохнул и, спасаясь от слепящего дневного света, отвел взгляд к стене. Когда глаза немного привыкли, он откинул одеяло и поднес к лицу сжатую в кулак ладонь, в которой находился все тот же пластмассовый пенальчик. Последняя голубоватая таблетка выскользнула в ладонь. Проглотив ее, он понял, что эти таблетки остались его последней надеждой.
В коридоре послышались уверенные шаги, они приближались. Калах с тревогой посмотрел на дверь, потом на свою руку. Не успел он засунуть пенальчик под подушку, как дверь скрипнула. В палату вошла сестра Агата в длинной, ниспадающей мягкими складками одежде, превращавшей ее фигуру в бесформенный куль.
— Как вы себя чувствуете? — улыбнулась она и закрыла дверь.
— Мне легче, — тихо ответил он и отвернулся к стене.
— Как вы думаете, хватит у вас сил для небольшой прогулки? — спросила она, склонившись над постелью, и слегка дотронулась до его плеча.
— Прогулки? — Он повернулся к ней и недоверчиво посмотрел в ее серые глаза: — Какой прогулки?
— Доктор Круз назначил вам прогулку, сказал, для подкрепления, — улыбнулась сестра. — Давайте я помогу вам. Посмотрим, не разучились ли вы ходить. Ведь столько времени пролежали в постели!
Медленно и неуклюже Калах высунул ноги из-под одеяла и коснулся ступнями пола. Сестра помогла ему встать:
— Ну как, сможете?
Он осторожно сделал шаг, опираясь на сестру, потом еще и еще. Сестра открыла дверь и помогла ему переступить через порог.
— А теперь попробуйте пройти самостоятельно, — предложила она и отошла в сторону.
Калах недоверчиво посмотрел на нее, потом взглянул на свои ноги, на лежащий перед ним длинный коридор и сделал первый самостоятельный шаг. Сестра Агата шла за ним следом, готовая в случае необходимости прийти на помощь. Они миновали одну за другой двери палат и медленно приближались к концу коридора, где он поворачивал к лестнице.
Никогда ранее Калах не испытывал такого восторга от движения, никогда так ясно не ощущал, какая гармония необходима для того, чтобы отдельные мышцы подчинялись приказам мысли, заставляя ноги передвигаться. Калаха опьяняло совершенство его тела, он машинально сжимал кулаки и вертел головой только для того, чтобы еще и еще раз ощутить радость движения.
Когда он дошел почти до самого угла коридора, вдруг резко распахнулась одна из дверей и оттуда выехала коляска на высоких колесах. Из-под натянутого одеяла выглядывало бледное лицо, искаженное болезненной судорогой, а глаза с отсутствующим выражением уставились в пустоту.
Калах остановился, окинул взглядом это жалкое существо и почувствовал, как кровь ударила ему в голову. Хотя лицо человека, полулежавшего в коляске, страдание изменило до неузнаваемости, он понял, кто это. На секунду в памяти всплыл весенний день, улица, купающаяся в ярком солнце, и репортер Майер, смотрящий вверх, на окна виллы над баденской колоннадой. Вспомнил он и поднявшуюся от притормозившей вдруг машины пыль, а потом пустую, безлюдную улицу.
Калах отвел взгляд от коляски и коснулся рукой виска.
— Что-нибудь случилось? — спросила монахиня, и Калах испуганно завертел головой. — Ничего, это бывает, — утешила она его и поддержала за локоть, словно поняв, что он не может двинуться с места.
На следующий день у входа в большое серое здание остановился «воксхолл» бутылочного цвета. Из него вышел капитан Гордан. Он остановился около машины, достал из кармана сигареты и одну сунул в рот.
В конце аллеи показалась санитарная машина, громыхавшая по неровной дороге. Гордан пошел ей навстречу. Санитарная машина затормозила в шаге от него, и из нее вышли двое мужчин в белых халатах.
— Носилки не нужны, — предупредил их Гордан, когда они хотели открыть заднюю дверцу. — Пациент уже ходит. Сюда, пожалуйста. — И он пошел к лестнице.
Процессия остановилась у кабинета профессора Симора. Капитан попросил санитаров немного подождать и открыл дверь.
Профессор сидел за столом, на лице его сияла улыбка, он размахивал сигарой и что-то рассказывал доктору Калаху. Заметив в дверях гостя, Симор встал из-за стола и воскликнул:
— Приветствую вас, господин Гордан!
От внимания капитана не ускользнуло, что Калах вздрогнул. Поэтому он ободряюще улыбнулся, подошел и подал ему руку:
— Как вы себя чувствуете?
Калах молча пожал плечами.
— Вы полагаете, профессор, что пациента можно перевезти? — веселым тоном спросил Гордан у Симора.
— Перевезти? — испугался Калах.
— А почему бы и нет? — с улыбкой спросил капитан. — Или вы не хотите переселиться в Уотфорд? Ваша жена ждет вас с большим нетерпением.
— Вы хотите меня… — забормотал Калах, и глаза у него широко раскрылись от удивления. — Я поеду к жене?
— А вы что, не хотите? — Гордан уселся на стул профессора.
— Чтобы вы поняли, в чем дело, — поспешил объяснить Симор, — скажу вам, что мы решили переселить вас в деревню к Нику Бееру, Ваше состояние настолько улучшилось, что достаточно будет ухода вашей жены, чтобы вы снова обрели равновесие.
— Меня… меня освободят? — судорожно выдавил из себя Калах, все еще недоверчиво глядя на Гордана.
— Ваше состояние вполне позволяет это сделать, — подтвердил профессор.
Калах завертел головой, все еще не понимая, что происходит.
— Так я здоров… здоров… — повторял он трясущимися губами.
— Конечно, — кивнул Гордан. — Теперь немного отдохнете, а потом приметесь за работу.
— Да… — кивнул доктор и, немного помолчав, спросил: — За какую работу?
— Ах да, извините, я забыл вам сказать, что у меня есть для вас контракт.
— Контракт?
— Ну, не удивляйтесь так. Не думали же вы, что мы позволим вам бездельничать. Вот он, — сказал капитан и подал доктору лист бумаги, вынув его из продолговатого конверта с золотым орнаментом.
Дрожащей рукой Калах коснулся бумаги, поднял ее к глазам и почувствовал, что весь мир вокруг него закружился: он увидел бланк Королевского медицинского института.
Когда он размашисто расписался под контрактом, капитан, мысленно потирая руки, небрежно заметил:
— У вас есть какие-нибудь претензии к врачебному персоналу в Кроули? Может быть, замечания относительно методов лечения, жалобы на питание и тому подобное?
Калах вздрогнул, в глазах его промелькнул испуг, но, встретившись с жестким взглядом капитана, он поспешил отрицательно качнуть головой.
— Отлично, — похвалил его Гордан и выложил на стол еще один лист бумаги: — Тогда подпишите вот это, и поехали, чтобы вашей жене не пришлось долго ждать. — Он пододвинул к нему текст заявления.
Калах быстро скользнул взглядом по строчкам, прыгавшим у него перед глазами: «… больничное лечение в соответствии с принятыми методами… профессор Симор уделял мне большое внимание… мне ничего не известно относительно того, что со мной проводили какие-либо опыты…» Не понимая смысла написанного и не задумываясь над ним, он взял ручку и подписал. Когда перо оторвалось от бумаги, Гордан не выдержал и облегченно вздохнул. Теперь ни у кого не будет оснований принимать всерьез сообщения газеты «Стар» и верить анонимному письму.
Руки у Гордана были развязаны. Для всего. Никто уже не будет интересоваться судьбой какого-то доктора Калаха.
Полковник Гора разложил веером документы, которые держал в руке, и задумчиво посмотрел на них. Это были сообщения из Лондона. Снимки были уже проявлены и отпечатаны, звукозапись переписана с магнитофонной ленты. Все эти документы относились к экспериментам Симора в Кроули.
Полковник покачал головой, как бы отгоняя мрачные мысли. С утра он снова и снова изучал все эти материалы. Чем ближе стрелки часов подползали к десяти, тем сильнее полковника охватывало знакомое чувство волнения. Оно появлялось всегда, когда наступал момент принятия трудного, ответственного решения.
В десять часов предстояло определить, что делать с доктором Калахом. «Если бы он хоть не подписывал этого заявления!» — думал Гора, машинально скользя взглядом по вырезкам из английских газет, опубликовавших заявление доктора Калаха, в котором он обвинял газету «Стар»; будто она напечатала клевету, порочащую профессора Симора, в жизни не проводившего над людьми никаких опытов и, вообще, содержавшего клинику в образцовом порядке.
«И здесь приложил руку Гордан. — Полковник медленно, слово за словом читал текст за подписью Калаха в конце. — За всем стоит он», — утвердился в своем мнении Гора, прочитав, что Калах подписал контракт с Королевским медицинским институтом, предложившим ему место ассистента в научно-исследовательском институте атомной терапии. На самом деле контракт был фальшивым, недействительным и подавал Калаху совершенно несбыточную надежду.
«Что, интересно, они с ним собираются делать?» — размышлял полковник, вспомнив, что Калаховы десятого июля собираются отбыть в Марокко. До отъезда оставался всего один день.
Раздался звонок, Гора наклонился и нажал клавишу.
— Товарищ полковник, я жду вас, — послышался спокойный приятный голос. — И захватите с собой документы. Я хотел бы посмотреть, как поживает наш Тринадцатый.
— Понятно, — ответил Гора, взял со стола материалы, положил их в папку и вышел в коридор.
«Через несколько минут судьба Калаха решится», — подумал он, берясь за ручку двери кабинета генерала.
Из-за стола поднялся статный мужчина с коротко остриженными седыми волосами. Он был в одной рубашке, пиджак висел на стуле.
— Есть проблемы? — улыбнулся он и пожал руку Горе. — Садитесь и рассказывайте.
— У меня такое чувство, что мы выносим приговор, товарищ генерал, — с мрачным видом ответил полковник.
— Ну, это вы зря. Мы изо всех сил помогали ему, не бросим мы его и теперь.
— Помогали, — огорченно повторил Гора. — А посмотрите, как он отблагодарил нас за это. — И он подал генералу перевод заявления Калаха.
— Это плохо… Он не знает, что предложение занять место ассистента было фальшивым?
— Не знает, но, скорее всего, все равно в это не поверил бы, — решительно ответил полковник.
— Значит, до первого сентября, когда он якобы должен приступить к работе в институте, Гордан с ним что-то должен сделать, — задумался генерал.
— Должен. И, судя по всему, сделает. Нам же не останется ничего другого, как смириться с этим.
— Смириться с убийством? Ну уж нет!
— Нигде не сказано, что он зайдет так далеко, — возразил полковник.
— Если мы будем выжидать, то можем опоздать. Нам уже сейчас нужно что-то делать.
— Но Калаховы завтра уезжают в Марокко, в Сале. Удивляюсь, что у него появилось желание отправиться в отпуск, когда речь идет о его жизни. Он едет с Графф и Беером.
— Сале… — улыбнулся генерал и весело посмотрел на полковника. — В семнадцатом веке Сале являлся центром морских разбойников и пиратов, потом стал столицей легендарных корсаров, которые проникали отсюда на своих легких и быстрых челнах даже в провансальские, а иногда и английские воды. Ты этих лекций по истории уже не помнишь?
— Да помню, но при чем здесь история? — удивился полковник и недоуменно посмотрел на генерала, который встал из-за стола и начал задумчиво ходить по кабинету.
— Наша работа иногда тоже требует определенной дозы фантазии, — сказал он, остановившись посреди комнаты, и хитро улыбнулся: — А что, если и нам использовать Сале для нападения на Гордана?
— Для какого нападения? Вы же знаете, сколько времени потребовалось Тринадцатому, чтобы обжиться, начать работать, знаете, какие трудности нам пришлось преодолеть, чтобы дать ему доступ к источнику информации. Стоит ли этого Калах? — спросил полковник. — Столько хлопот с ним! И не только нам, но и его жене, друзьям, родственникам. Я теперь был бы рад, если б он отправился на Аляску, чтобы наконец развеялись его иллюзии о богатой, великодушной Англии.
— Я тоже, но сейчас, мне кажется, речь идет о большем. Иначе мне непонятно, почему Гордан дал Бееру инструкции в случае неожиданных обстоятельств прибегнуть к помощи капитана Атая, резидента британской разведки в Рабате. Мне кажется, и сам Гордан ожидает появления каких-то трудностей.
— Может, он подозревает Тринадцатого, который подсунул Калах у негал? Доктор уже привык к действию лекарства, стал сам его искать, и в результате его здоровье значительно улучшилось.
— Гордан — хитрая лиса, — хмуро произнес генерал и вернулся к столу. — Таких, ни перед чем не останавливающихся людей, как он, мало. Есть что-нибудь новое насчет Боркина?
— С Боркиным все выяснилось, — неожиданно засмеялся полковник, взял в руки несколько листков бумаги, приложенных к документам, и с выражением прочитал: — «На аэродроме царило хмурое утро. Где-то вдали тонко посвистывала какая-то птица. Одинокая фигура высокого, слегка сутулого мужчины медленно двигалась по бесконечному пространству. Длинная бледная тень делала ее erne более живописной и одинокой. Это был космонавт капитан Боркин.
Полгода назад телеэкраны всего мира были заполнены его изображением. Он являлся командиром самой крупной в истории космической экспедиции, которая после почти семилетнего полета снова возвратилась на Землю…» — Полковник отложил листки и добавил: — Фантастический роман «Восстание землян». Михал Калах… Мы совсем забыли о том, что доктор писал романы…
— Фантастический роман, — повторил генерал и вдруг снова весело рассмеялся: — Вот это номер! А мы уже месяц разыскиваем этого Боркина.
— А каким ударом это будет для Гордана! Он еще ничего не знает.
— Хотя только благодаря этому своему герою Калах и остался жив. Как только Гордан поймет, что никакого Боркина нет и не было, он тут же ликвидирует доктора.
— Может случиться и так, — согласился полковник.
— Мне кое-что пришло в голову, — сказал наконец генерал и разложил на столе карту Северной Африки. Несколько минут он внимательно ее рассматривал, а потом плавным кольцом соединил три города: Медиа-пляж, Кенитра, Рабат.
За последние годы в Марокко многое изменилось, и там было на что посмотреть. Кларин Графф вместе с Миркой Калаховой каждый день совершали прогулки в громадном «роллс-ройсе», уделяя одинаковое внимание как современным кварталам Рабата с его великолепными отелями и административными зданиями, так и древним памятникам двенадцатого века, когда в городе правил Якуб эль Мансур.
Двадцатого июля шины «роллс-ройса» зашелестели по асфальту около девяти часов утра. Серебристая машина проскользнула по узким улочкам старого города, проехала мимо Касбы, старой мечети Хасана и минарета и остановилась у входа на рынок. Обе женщины вышли. Кларин раздала нищим детям горсть монет, а потом поманила местного жителя и дала ему возможность подзаработать. Широко расставив ноги, он встал у их машины и стал отгонять назойливых прохожих, желавших поближе познакомиться с дорогим автомобилем.
— Пойдем, Мирка, — позвала Кларин и взяла подругу под руку.
С замиранием сердца вступили они в лабиринт узких кривых улочек. Здесь царил приятный полумрак. От жаркого солнца прохожих защищали сверху тростниковые циновки. Улочки были переполнены людьми, им не мешал гул рынка, шелест шагов и шум приглушенных голосов. Калаховой казалось, что она попала в какой-то нереальный мир, в мир мечты и сказки. Она сразу забыла обо всем, что ее угнетало и мучило, отбросила прочь все свои заботы. Она была благодарна Кларин, что та привезла ее сюда, дав возможность хотя бы ненадолго вырваться из обстановки постоянного нервного напряжения.
Мирке совершенно не нравился Михал. С первой же минуты после возвращения из клиники профессора Симора она стала его убеждать, что нужно вернуться в Чехословакию, но он был как помешанный и даже слышать об этом не хотел. Она давала ему читать письма из дому: знакомые и родственники умоляли его вернуться, уверяли, что бояться не следует: работу в институте он не потерял. В ответ Михал только презрительно усмехался и шел к Бееру советоваться относительно своих планов. Калах с увлечением говорил о новом проекте исследований, а Беер, как некогда в Праге, внимательно слушал и расточал доктору комплименты. Он опять запел старую песню о научно-исследовательском институте, который упадет с неба, о вилле в Найтсбридже, о клинике, которую откроет сэр Роблин. Калахова не верила ни одному его слову и чувствовала себя несчастной.
Но сейчас ее захватил поток людей, который то подталкивал обеих женщин к лавчонкам, то относил к крошечным кафе. Они остановились у одного из бесчисленных магазинчиков, где продавались изделия из кожи. Повсюду, насколько хватало глаз, висели я стояли сумки всех видов, цветов и форм — большие, маленькие, квадратные, овальные, инкрустированные, сшитые из разноцветной кожи, со вставками из кожи антилопы с шерстью, вышитые с большим вкусом и необычайным чувством гармонии и красоты. Их объединяло одно — тонкая, совершенная работа.
По стенам магазинчика были развешаны большие плоские кожи, которые марокканцы используют вместо портфелей и носят через плечо на шерстяном шнуре под верхней одеждой. Были здесь и прекрасные кожаные пуфы всех цветов, и всевозможные предметы, предназначенные для туристов из Европы, — целые горы бумажников, кожаных портсигаров, футляров для визитных карточек, бюваров.
— Выбери себе, что хочешь, Мирка, — предложила Кларин, рассматривая сумки. — Это будет на память от меня, как воспоминание о Рабате, — добавила она, но Калахова медлила: ей было стыдно, что она опять без денег и что у нее — в который уж раз! — осталось всего несколько фунтов и она целиком зависит от оказываемого ей Кларин гостеприимства.
Кларин, угадав причину ее сдержанности, выбрала великолепную сумку и сразу же по неписаным законам рынка стала торговаться.
— Триста драхм, — сказал человек в феске, на непроницаемом лице которого не обнаруживалось ни малейшего признака заинтересованности.
— Двести, — покачала головой Кларин.
— Триста, — повторил продавец.
Мгновенно из полутьмы появился посредник — обязательный персонаж любого рынка, задача которого состоит в том, чтобы встать между покупающим и продающим, уговаривать торговца уступить, а покупателя-быть менее скупым и в результате получить комиссионные от обеих сторон. В результате сумку Кларин купила за двести пятьдесят драхм, так что смогла еще выбрать бумажник для Калаха.
Рядом с лавками торговцев кожей разложили свой товар продавцы текстиля. Здесь было все, начиная от хлопка и шелка и кончая тяжелой парчой. Повсюду были развешаны тканые бедуинские плащи. Случайно приподняв один из них, Калахова вдруг увидела совсем рядом окруженный прохожими их «роллс-ройс».
— Значит, мы уже пришли? — разочарованно спросила Мирка, но Кларин покачала головой, и они вновь вернулись в лабиринт кривых улочек.
Теперь женщины медленно шли мимо лавок гончаров, где внимание Кларин привлекли искусно обожженные сосуды с черным орнаментом, задержались перед магазинчиками с прекрасными люстрами и лампами, выкованными из латуни и украшенными тонкими узорами.
Поток спешащих людей вынес их к торговцам, перед которыми возвышались горы миндаля, оливок и орехов. Они захватывали свой товар черпаками на длинной ручке, не утруждая себя вставанием, чтобы обслужить покупателей. В толпе местных хозяек женщины вышли в ряды мясников, где летали тучи мух, потолкались в лавочках с запахами благовоний и дешевого одеколона, который так любят марокканцы. Миновали рынок древесного угля и хны, которой местные жители красят не только волосы, но и руки и ноги, мастерские жестянщиков и сапожников, миновали толпу попрошайничающих детей, слепых и калек.
В отель «Эксельсиор» женщины вернулись только к вечеру.
Калахова, полная впечатлений от увиденного, восторженно обратилась к мужу, который сидел в столовой вместе с Ником Беером:
— Михал, поедем с нами завтра в Рабат! Ты должен увидеть это великолепие!
— Да что туда ездить! — махнул рукой Беер. — Жара, вонь, толпы нищих — вот и все, что можно увидеть на восточном базаре, так очаровавшем Мирку.
— А где Кларин? — спросил Калах у жены.
— Она пошла позвонить, если ты не возражаешь, — ответила та с легкой иронией в голосе.
— Кому? Лорду Граффу?
— Вряд ли, — ухмыльнулся Беер. — Пойдем, Михал, обсудим еще раз твой проект.
— Какой проект? — удивилась Калахова.
— Видишь ли, если бы работа мужа тебя интересовала по крайней мере так же, как ничтожная барахолка, то ты бы знала, что мы готовим с Михалом, — ухмыльнулся Беер.
— Не забывай, что через несколько недель я выхожу на работу, — поспешно сказал Калах. — Я хотел бы продолжить свои исследования.
— Ах да, контракт! — язвительно усмехнулась Мирка. — Надеешься, что на этот раз не помешает графологическая экспертиза?
— Мирка! — Михал вскочил из-за стола. — Не начинай все сначала!
— Оставь ее, — снисходительно улыбнулся Беер. — Тебе бы давно следовало смириться с тем, что твоей жене, чтобы хорошо себя чувствовать, нужно поругаться хотя бы раз в день.
Прежде чем она успела ответить, что наверняка привело бы к новому скандалу, открылась дверь и в столовую вошла Кларин Графф. Ей достаточно было одного взгляда, чтобы оценить ситуацию и мгновенно найти верное решение.
— У меня для вас новости, дорогие мои, — весело сказала Кларин, ее лицо сияло. Она присела на край стола, продемонстрировав свои длинные красивые ноги. — Завтра приезжает Дэн Симор.
— Симор? — ахнул Калах и посмотрел расширившимися глазами на Беера.
— А почему бы нет? — развел руками тот. — Может, он по ком-то соскучился. Не правда ли, Кларин?
Она кокетливо улыбнулась и пожала плечами.
— И для тебя у меня есть новость, Ник. Но, к сожалению, грустная, — засмеялась она и многозначительно добавила: — Дорогая Кэтлин, увы, не прилетит. Тебе она предпочла Париж.
Беер помрачнел и спешно вышел из столовой. Калах нерешительно посмотрел на обеих женщин и выбежал за ним.
— Я разговаривала с Горданом, — быстро прошептала Кларин, когда закрылась дверь.
— С Горданом? — удивилась Мирка. — Каким образом?
— Когда я звонила Дэну, он был там. Даже соизволил подойти к телефону и пожелать мне всего самого лучшего по случаю моего завтрашнего дня рождения.
— А тебе не кажется странным, что Гордан тоже во Франкфурте? Да к тому же с Симором?
— Кажется, — кивнула Кларин, неслышно подошла к своей собеседнице, испытующе посмотрела на нее и вдруг тихо спросила: — Мирка, ты хочешь рискнуть? Дело в том, что у нас слишком мало времени…
Михал Калах догнал расстроенного Ника Беера на самой террасе и молча присел рядом с ним на холодный мрамор перил. Приятно было освежиться на вечернем ветерке, дувшем со стороны беспокойного океана. Почувствовав на своем лице пристальный взгляд, Калах повернулся и строго спросил Беера:
— Ник, зачем, собственно, этот Симор едет сюда?
— Откуда я знаю! — отрезал Беер и раздраженно кивнул в сторону столовой: — Ее спроси, она лучше знает.
— А ты действительно ничего не знаешь? Мне это что-то не нравится, ведь Симор ни словом не обмолвился, что тоже собирается сюда приехать.
— Надеюсь, наивный человек, ты не думаешь, что он тащится сюда ради тебя? Соскучился по Кларин, поэтому и решил приехать. Внешне он, конечно, будет делать вид, что его интересует твое состояние, но сомневаюсь, что он сделает что-нибудь кроме того, как напичкать тебя разными таблетками.
— Симор на этот раз до меня не дотронется! — решительно заявил Калах. — Я сделал ошибку, поддался уговорам Гордана и подписал его бумагу. В Кроули меня лечили очень странно.
— Не начинай все заново, прошу тебя, — поморщился Беер. — Стоит кому-нибудь упомянуть о Симоре, как ты превращаешься в испорченный граммофон и начинаешь повторять свои бессмыслицы. Ты же хорошо знаешь, что с тобой случилось. И Симор лечил тебя отлично.
— Он не лечил меня, а медленно убивал! Я вырвался буквально из могилы, выйдя из этого санатория! — раздраженно крикнул доктор Калах.
— Это уж слишком, Михал, — прервал его Беер. — Тебе следовало бы думать, прежде чем говорить.
— Может, это и сильно сказано, но это правда, Ник. Дело в том, что я видел этого журналиста — Майера. Не хотел бы я, чтобы со мной случилось то же самое… — Проговорив это, Калах посмотрел искоса на Беера и, встретившись с его взглядом, мгновенно понял, что эту тайну ему следовало сохранить для себя. Но было уже поздно, слишком поздно.
Кларин Графф встала рано и, натянув купальник, выбежала на пляж.
На небе уже вовсю сияло утреннее африканское солнце. Влажный ветерок доносил к марокканским берегам густой запах океана и тропического лета.
Кларин медленно брела вдоль кромки воды, наблюдая за тем, как волны играют с ее ногами, потом разбежалась и бросилась в воду. Она заплыла далеко в океан, как бы желая убежать от чего-то, потом решительно повернула и сильными гребками стала возвращаться к берегу. Выйдя из воды, она села на краю пляжа и, набрав в ладони песок, принялась троить причудливый, фантастический замок, наблюдая за тем, как в его защитные валы вгрызаются маленькие волны и разрушают их. Постепенно волны становились все выше, все нетерпеливее лизали они отдельные части замка, жадно проглатывали их, унося крупицы песка в океан. Так, медленно, один за другим дворцы рушились, пока не прокатилась последняя волна и от замка осталась лишь размытая кучка песка.
«Как мало от нас останется», — подумала Кларин. Она встала и пошла к отелю. Ей вдруг стало невыразимо тоскливо. Нечто поддерживавшее ее в течение длительного времени теперь сломалось, треснуло и исчезло, и она осталась наедине со своими страхами.
Уже подойдя к террасе отеля, она свернула к гаражу. В мокром купальнике, полном песка, она села за руль «роллс-ройса» и медленно выехала из гаража. Машина плавно въехала в тень развесистой пальмы.
Когда, приняв душ и одевшись, Кларин Графф вошла в столовую, Калаховы заканчивали завтрак. Ник Беер еще спал, хотя вечером собирался ехать на аэродром встречать Дэна Симора.
— Пойду разбужу его, — предложил Калах, но Кларин покачала головой:
— Мы не успеем: времени осталось только на то, чтобы пройтись по базару и добраться до аэродрома.
— Но ведь Ник хотел… — возразил было Михал, но Мирка только махнула рукой:
— Хотел, пока не начал пить. А потом стал кричать, что ему неинтересно смотреть на эту восточную свалку. Пусть себе спит.
— Поехали! — Кларин решительно поднялась. Выходя, она обернулась и окинула долгим взглядом роскошно обставленную столовую.
Они быстро подошли к машине. Калаховы сели сзади. Мотор заработал, и машина медленно двинулась с места. Когда они проезжали мимо отеля, в дверях показался Беер, недоуменно протиравший глаза.
— Остановитесь, Ник уже проснулся! — закричал Калах.
— Опоздал, — покачала головой Кларин и нажала на педаль газа.
Машина рванулась вперед, из выхлопной трубы вырвалось облачко синеватого дыма и растаяло, не угнавшись за растущей скоростью. Кларин увидела, как Беер побежал к гаражу, но потом сосредоточилась только на дороге и стрелке спидометра, которая зашла далеко за «100». Дорога на Рабат утром была пустынной, поэтому «роллс-ройс» вырулил на середину и помчался вперед с бешеной скоростью.
— Кларин, что подумает о нас Ник? Давайте вернемся! — Калах посмотрел через заднее стекло назад, туда, куда убегала черная лента асфальта.
Кларии тоже бросила быстрый взгляд в зеркало и обрадовалась: сзади не было видно никакой машины. Все равно у Беера не было шансов догнать.
— Мы могли бы не ходить на этот рынок, — заныл доктор. — Нужно было хотя бы сказать ему, что мы уезжаем.
— Ты великолепен, Михал! Ник напивается, а мы должны о нем заботиться! Просто он опоздал на поезд, — засмеялась Кларин и надавила на педаль газа до отказа.
— Но ведь мы ему обещали! — запричитал Калах так, что сразу стал ей противен.
— Як Нику заходила, — резко сказала она. — Я свое слово сдержала.
— Почему же ты его не разбудила?
— Его невозможно было разбудить: полмарин действительно хороший препарат, — отрезала она и слегка улыбнулась.
Калах обиженно смолк, сочтя это оскорбительным намеком в свой адрес. Потом опять прилип к заднему стеклу.
— Все время этот твой Ник, Ник! — выкрикнула Мирка. — Вспомни, что он тебе наобещал! Только подумай, сколько лет он кормил тебя своими обещаниями. Ты всегда ему верил, а что исполнилось?
Колеса взвизгнули, когда Кларин на полном ходу свернула к аэродрому.
— Вы ведете себя так, будто мы убегаем! — вскрикнул Калах злобно.
— А ты возражал бы? — спросила Мирка.
— Я? Что за шуточки?! Куда вы меня везете? — закричал он, увидев здание аэропорта, перед которым машина остановилась, в последний раз простонав измученными шинами.
Кларин оторвалась от руля, посмотрела на Михала и молча подала ему бумажник.
Когда он, ничего не понимая, раскрыл его, то увидел паспорт со своей фотографией.
— Что это значит? — захлопнул он обложку документа, как будто испугавшись.
— Ты действительно не понимаешь, Михал? — укоризненно спросила его жена. — Мы возвращаемся домой!
— Домой? — изумленно повторил он и вдруг рассмеялся: — Ты сошла с ума. Симор был прав, когда хотел засадить тебя в свой санаторий.
— Михал! — выдохнула она, голос ее сорвался, из глаз брызнули слезы.
— Никуда я не вернусь, поняли?! — выкрикивал он как помешанный. — Никуда, ни в какую Прагу, ни в какую тюрьму! Мое место в Лондоне! Я получил предложение…
— Фальшивое, — холодно улыбнулась Кларин. — Но теперь это действительно неважно, потому что сегодня вечером или завтра утром волны выбросят на берег твой труп. Ты должен умереть. Мне это стало известно.
— Боже мой! — захлебнулся он от ужаса. — Что все это значит?
— Твой конец, Михал, — сухо подтвердила Графф.
— Что вы хотите со мной сделать? — Он резко затряс Кларин за плечо: — Кто ты, собственно, такая?
— Близкая знакомая профессора Симора, — ответила она, глядя вперед, — поэтому мне известно, что профессор убивал центры твоей памяти полмарином согласно приказу капитана британской секретной службы Гордана. И не думай, Михал, что теперь Симор едет сюда ради меня… У тебя только два пути — или ты выйдешь с нами и сядешь в самолет — это путешествие для тебя означает жизнь, — или останешься и еще сегодня вечером умрешь.
Собственные слова подстегнули и Кларин: она резко распахнула дверцу машины и выскочила из нее.
— Скорее! — крикнула она Калаховой — та подхватила все еще упиравшегося, не успевшего опомниться мужа и потащила его за собой в здание аэропорта.
Они пробежали мимо носильщиков и таксистов, пробрались сквозь очереди пассажиров, окружавших окошки авиакомпаний, и по террасе направились к залу регистрации. Когда Кларин бросила взгляд на стоянку у здания аэропорта, где стоял ее серебристый «роллс-ройс», то заметила желтую спортивную машину марки «опель», которая резко тормозила. Из нее выскочил Ник Беер и изо всех сил помчался к зданию аэропорта.
Кларин схватила Калаха за руку и побежала по летному полю к небольшому самолету, от которого уже отсоединили шланги заправочных машин, а водитель сел за руль трапа.
— Подождите! Подождите! — крикнула Кларин и отчаянно замахала стюардессе в голубой форме, собиравшейся захлопнуть дверцу самолета. — Подождите… — все еще шептала она, ступив на первую ступеньку трапа.
— Мадам Графф?! — к удивлению всех, воскликнула девушка в форме. — Скорее, скорее! — нетерпеливо подогнала их по-чешски стюардесса.
— Мы успели, успели! — повторяла Мирка Калахова, вытирая текущие по лицу слезы.
— Дамы и господа! Приветствую вас на борту чехословацкого самолета, выполняющего рейс по маршруту Рабат — Прага… — раздалось в громкоговорителе, и у Кларин вдруг заложило уши. Все звуки исчезли, остался лишь стук ее собственного сердца.
Турбины взревели, самолет дернулся и медленно покатился по взлетной полосе. Кларин несколько раз глубоко вдохнула в себя воздух и, чтобы успокоиться, повернулась к окну. Она увидела мужчину, суматошно метавшегося по бетону аэродрома. Полный достоинства марокканский полицейский решительно оттолкнул его от себя, когда он попытался схватить марокканца за рукав.
В тот момент, когда колеса оторвались от земли, фигура Ника Беера слилась с серым бетоном и он растворился в жарком дыхании турбин, как тяжкое воспоминание.
— Что вы желаете? — услышала Кларин над собой, а когда повернулась на голос, то увидела милую, дружескую улыбку. Она принадлежала стюардессе, а предназначалась потрясенному, красному как рак Калаху, который именно в эту минуту понял, что наконец дождался первого привета с родины.
Когда они проходили через таможенный зал аэропорта в Рузине, Кларин стала нерешительно озираться, будто пытаясь нащупать глазами точку, которая помогла бы ей окончательно обрести равновесие. И вдруг услышала тихий голос:
— Кларка!
Она сразу узнала его, хотя не слышала более пяти лет. Нетерпеливо обернулась и увидела раскрытые объятия, сияющие глаза и улыбающиеся губы. Она бросилась в эти объятия и смогла лишь произнести:
— Пять лет! Боже мой, пять лет!
— Да, именно столько времени мы не виделись, Кларка, — подтвердил голос.
— Но все это время я была с вами, — горячо шептала она в воротник пиджака этого человека. — Все это время я чувствовала ваше присутствие и жила сознанием, что вы меня никогда не забудете.
— Ну как же я мог, Кларка! — сказал полковник Гора и еще раз радостно сжал ее в объятиях. — Мы все о тебе думали!
Потом они сидели в ресторане и смотрели на летное поле, и Гора напомнил ей, как она боялась, что не справится с работой в Лондоне. Кларин рассмеялась:
— Вы мне тогда такие комплименты делали! Что раз уж я справилась с господином Брауном, то наверняка справлюсь и с остальными!
— Это был вовсе не комплимент, — быстро возразил полковник. — Я верил тебе, как самому себе. За все эти пять лет я ни на минуту не усомнился в том, что ты справишься.
Она кивнула:
— Вы не представляете, как меня поддерживала эта вера. И сколько раз она была единственным, что у меня оставалось!
Полковник хотел было еще что-то сказать, но только покачал головой, взял ее за руку и, слегка сжав ее тонкие пальцы, показал через стеклянную стену на улицу:
— Посмотри!
Кларин увидела Калаховых, которые как раз садились в машину.
— Я бы могла еще кое-что сделать в Лондоне, — тихо сказала она.
— У нас и дома для тебя достаточно работы, — напомнил полковник с улыбкой. — Послезавтра вас ждет пресс-конференция, тебе придется рассказать, что они сделали с этим австрийским журналистом.
— Я могу показать даже его фотографии в инвалидной коляске. После операции на мозге у него парализованы ноги.
— Посмотрим, что на это ответит Запад.
— Главное, меня интересует Гордан, — засмеялась она. — Хотела бы я видеть, как он будет объяснять полковнику Роблину, что, собственно, случилось. Скорее всего, свалит все на несуществующего капитана Боркина.
— Боркина, конечно, не существует, зато имеется кое-кто другой, — сказал полковник. — Кое-кто, от кого мы узнали о разговоре в «Уайте-клубе», о драке под Марбл-арч и об Аляске.
— Я рада, что кто-то сможет завершить то, чего не успела я, — задумчиво кивнула Кларин и вдруг нетерпеливо попросила: — Отвезите меня в Градчаны: я хочу поздороваться с Прагой…
А в это время в одном из многочисленных парижских бистро сидела Кэтлин. Потягивая коктейль, она любовалась Эйфелевой башней, залитой лучами солнца, время от времени вынимала из сумочки открытку и перечитывала строчки, написанные рукой Стаха. Открытка пришла из Гонолулу, на ней было начертано: «До свидания через неделю в Лондоне».
Доктор Михал Калах и его жена по возвращении в Чехословакию включились в привычную жизнь. Оба живут и работают в Праге и редко вспоминают свою ужасную авантюру. Но их дело для чехословацкой секции британской секретной службы стало подлинным стихийным бедствием. Сэру Роблину пришлось подать в отставку, капитан Гордан уехал из Лондона, а профессор Симор так и не попал в Кордову, где собирался купить санаторий. Не менее печально сложилась и судьба Беера.
Ярмил Стах в 1972 году погиб в автомобильной катастрофе в одном из городков Северной Италии. Кэтлин Халаши была убита у себя дома в июне 1973 года. Убийце удалось скрыться…