Утром мы с Мариной смеялись, общались, завтракали, целовались, строили планы на будущее и собирали меня в больницу. В Бакулевский нужно было поспеть к полудню, и мы решили, что Марина бросит меня туда на своей машине, и как раз успеет к себе в галерею, где после часа дня у нее была встреча с неким весьма перспективным клиентом. Несмотря на то, что собирали меня не куда-нибудь, а в больницу, все было как-то легко и по-праздничному суматошно и суетливо. И поэтому за пять минут до отъезда, размышляя над нерешаемой задачей, чем я буду в лечебном учреждении бриться — станком или электрическим «Брауном» я даже не заметил, как Маринин телефон заиграл неповторимо раздолбайскую мелодию «Klint Eastwood» мультяшных Gorrilaz, которая я установил ей Кирюхиным рингтоном.
— О, сынок звонит, — радостно бросилась на вызов Марина. — Не забыл, что у мамы день рождения, хороший мальчик!
Последние слова она произносила, уже нажав на «ответ» и поднеся аппарат к уху. Я улыбнулся, и поднял глаза на Марину, чтобы сказать, чтобы передала ребенку привет. И… никогда, пожалуй, я не видел, чтобы выражение радости на лице так быстро сменялось беспросветной тоской. В течение не более нескольких секунд разговора Маринино лицо буквально почернело, трубка заходила ходуном в ее руке.
— Что случилось? — встревоженно спросил я.
Вместо ответа Марина, медленно опускаясь на стул, протянула мне трубку.
— Я ничего не понимаю, — дрожащим шепотом произнесла она, умоляюще глядя на меня. — Он в милиции, его задержали с наркотиками на границе! Ему дали позвонить, сказали — пять минут.
Из ее глаз полились слезы. Я выхватил у нее трубку, вздернул к уху.
— Ало, Кир, ало, это я, — решительной скороговоркой начал я. — Излагай коротко и ясно: где ты и что произошло.
— Пап, да все уже нормально, я уже обо всем договорился, — услышал я в динамике явно пытающийся быть спокойным, но ощутимо дрожащий голос сына. — Я сам тут во всем разберусь, ты не беспокойся. Дай маму, пожалуйста.
На то, чтобы закипеть, мне хватило секунды.
— Нет, это я сам разберусь, нормально там у тебя все, или ненормально! — заорал я так, что засаднило в горле, а Марина подпрыгнула на стуле. — Быстро доложил все по порядку!!
И помянул Марину, мать его, в совершенно непечатной форме. Эта моя способность мгновенно переходить к решительным действиям — от крика до физического воздействия (к сожалению, сейчас кроме голосовых связок я никакими другими инструментами не располагал) часто очень выручала меня в жизни, сработала она и сейчас. Информация потекла из Кирилла, как жетоны из однорукого бандита, когда срывают джек-пот. Выяснилось, что находится отпрыск на территории сопредельной Украины в милицейском управлении города Мариуполя по причине обнаружения при нем при пересечении границы партии наркотиков, количественно оцениваемой как крупная (тридцать граммов гашиша и пять ампул амфетамина). Я мысленно взвыл, но времени для эмоций не было.
— Наркоту подбросили, надо полагать? — не столько спросил, сколько проинструктировал сына я.
— Да нет, пап, все мое, — голосом радующегося солнышку идиота ответил Кирилл. — Я взялся для всего народа на отдых привезти. Они же на самолете, там никак.
Я все-таки завыл. Боже, как же так получилось, что из моих хромосом на свет появилось такое чудище, во всем, абсолютно во всем схожее со мной не более, чем крокодил с канарейкой?!
— Тебя, что, не слышат? — изумился я.
— Слышат, слышат! — успокоил меня отпрыск. — Я по громкой связи разговариваю.
Выпадать в осадок не было времени, а то бы я выпал.
— Ты хотя бы ничего не подписал? — в последней надежде спросил я.
— Пап, да че тут изворачиваться? — тоном поучающего несмышленыша наставника вопросил Кирилл. — Все же ясно. Накосячил — имей мужество сознаться. Но ты не волнуйся, я уже обо всем договорился.
— О чем ты договорился? — чувствуя, что впадаю в ступор, прошипел я.
— Ну, о цене вопроса, — пояснил тот. — Пятьсот тысяч, и никаких проблем.
— У тебя что, есть пятьсот тысяч?! — завопил я.
— Стой, стой, пап! — раздраженно осадил меня Кир. — У меня при себе таких денег, конечно, нет. Но люди здесь здравые, разумные, они готовы подождать.
Хотелось страшно и матерно кричать. Я на секунду отнял телефон от уха, закрыл глаза. Увидев это, Марина сразу же руками, глазами, губами завопрошала: «Ну, что там, что?»
— И долго они готовы подождать? — вернул себя в конструктивное русло я.
— До завтра до десяти часов утра, — гордым тоном переговорщика, только что уломавшего сдаться целую банду террористов, ответил Кирилл. — В одиннадцать они подают наверх рапорт за вчерашний день. Они говорили, что надо сегодня, но я убедил их, что это нереально.
Нереально! Он убедил их, что сегодня нереально! А завтра в десять — реально! Сколько до того Мариуполя? Тысяча километров? Больше?
— Мать, мы едем в Мариуполь, — сказал я Марине, прикрыв трубку. — Выезжаем сейчас, немедленно, собирайся.
— Господи, где это? — вся трясясь, переспросила не дружащая с географией жена.
— На Украине, — коротко пояснил я, снова возвращаясь к разговору.
Ибо мелькнувшая у меня мысль мне очень, очень не понравилась. Насколько я знал своего сына, говоря так легко о пятистах тысячах, он явно имел в виду рубли. Ну, да, кому-то полмиллиона — сумма заоблачная, а нашему ребенку, получившему сравнимый по стоимости подарок к окончанию вуза это — так, побриться. Вот только зачем рубли хохлятским ментам?
— Слушай, а пятьсот тысяч чего? — с замиранием сердца переспросил я. — Не долларов, часом?
— Да нет, ты чё! — великодушно усмехнулся Кир. — Этих, как его? Ну, местных денег, гривен.
У меня похолодело в желудке. Какой там нынче курс гривны к доллару? Семь, семь с половиной? Полмиллиона гривен — это… Это… Это прядка семидесяти тысяч долларов США. И этот говнюк так спокоен?
— У них же тут деньги даже дешевле наших, — с чувством полной уверенности в ереси, которую он нес, продолжал разглагольствовать Кирилл. — Пап, ты нет беспокойся, я все отдам!
— Замолчи, идиот! — заревел я. — Гривна, чтоб ты знал, в четыре раза дороже рубля. И дело даже не в том, как ты отдашь без малого семьдесят тысяч баксов, а в том, что у меня сейчас таких денег нет, и я понятия не имею, где их в такие сроки можно достать!
На том конце провода повисла тишина. Марина, услышав сумму, уронила лицо в ладони, ее лопатки заходили ходуном.
— Семьдесят тысяч долларов? — раздался наконец в динамике совершенно обескураженный голос Кирилла. — Блин, я че-то, видать, обсчитался. Думал, это тысяч пять максимум.
Я молчал. Еще пару дней назад такие деньги я в течение часа забрал бы из банковской ячейки, но внесенный за Самойлыча залог подмел эту всегда лежащую на черный день заначку подчистую. На расчетном счете было миллиона три — этого хватило бы с избытком, но во-первых, превратить безналичные деньги в «нал» — это минимум два-три дня, а во-вторых, встало бы производство, да и выдача зарплаты на носу, так что в любом случае это — не вариант. Дома в сейфе наличных тысяч сто пятьдесят — это пятерка «грина», да на золотой кредитке «Внешторгбанка» доступный остаток пятьсот тысяч — это еще тысяч шестнадцать. Ну, еще по сусекам, на зарплатной карточке Марины, наверное, что-то есть — итого тысяч двадцать пять, нужен еще минимум сороковник. И не в Москве, а в «гарном мисте» Мариуполь на берегу Азовского моря через двадцать три часа. Все вместе это делало задачу не то, чобы нерешаемой, но… Теорему Ферма не могут доказать уже почти четыреста лет, — впрочем, как и то, что она недоказуема.
— Пап, а что же делать? — задрожал в трубке голос Кирилла. — Они говорят, что если по суду, то это на пятерку строгача тянет.
— А ты, бл…дь, думал, когда наркоту пер через границу?! — сорвался в крик я. — Чем ты пользовался в качестве мыслительного органа, размышляя об этом? Жопой? Вот пополируешь этим местом пять лет тюремную скамью, может, научишься делать это головой!
При словах «пять лет» Марина охнула, и начала заваливаться набок. Я подхватил ее одной рукой, но ее глаза закатились, она обмякла, я не удержал ее, и мы вместе повалились на пол.
— Что там у вас так гремит? — обеспокоенно спросил Кирилл.
— Это рушится наша с мамой жизнь, — вполне серьезно объяснил я, вставая на ноги. — Спроси у хозяев, связь держать по этому номеру?
— Да, по этому, — утвердительно ответил он. — Я уже интересовался. Спрашивать Николая Николаевича.
— Ладно, передай Николаю Николаевичу, что деньги будут, — сказал я. — В хохлятскую тюрьму я тебя не отдам, но что не прибью, когда увижу, гарантировать не могу.
— Да ладно те, пап! — легким голосом школяра, чудом избежавшего двойки за ответ по предмету, в котором бы ни в зуб ногой, ответил сын. — Ну, лоханулся, прости. Я деньги отдам…
— Да пошел ты! — совершенно обессиленно ответил я, потому что пропасть непонимания между мной и этой некогда частью меня была куда как глубже Марианской впадины.
— Господи, Арсений, ну, что там? — спросила Марина, открывая глаза.
Я вкратце рассказал.
— И ты знаешь, дело даже не в том, что наш сын, несмотря на все его и твои — в первую очередь твои! заверения о том, что тема наркотиков у него в прошлом, — ярился я, расхаживая по комнате вокруг сидящей с мокрым носовым платком на лбу в кресле Марины. — Даже не в том, что он взял на себя роль «лошадки», наркокурьера, причем, очень похоже, не только добровольно, а и по собственной инициативе. А в том, что затевая такое стремное во всех отношениях дело, он даже не удосужился предположить, что при пересечении границы на поезде может быть шмон, и его с наркотой спалят на раз. Он не знает курса валюты в стране, куда он едет. Может быть, он вообще не знал, что этот сраный Казантип — уже двадцать с лишним лет, как заграница? Вот что у человека, бл…ь, в башке?
Марина то строила несчастные глаза из-под платка, то тихо рыдала. На самом деле я не просто изводил несчастную мать лекцией о том, какой никчемный получился у нее от меня сын, а думал, как и что, сотрясая воздух словесами, как говорится, в фоновом режиме. Получалось, что ехать надо не самолетом и не поездом, а на машине. Марина сначала резко воспротивилась, но пару минут поорав на нее для острастки, я все же объяснил диспозицию с автомобильным маршрутом. Во-первых, весь маршрут можно разговаривать по телефону, в таком деле нельзя оставаться не на связи даже короткое время. Во-вторых, снова-таки нужно быть на связи просто потому, что нужно найти сорок тысяч долларов, В-третьих, деньги, ясно, не повезем наличными через границу, все положим на карты, и с карт же будем все на месте снимать, то есть надо быть мобильными. И в-четвертых: я чувствовал, что если не буду каждую минуту времени чем-то занят, я просто с ума сойду от неопределенности ожидания. Этого третьего аргумента я Марине не сказал, но для самого меня он был едва ли не главным. Марина задумалась, высморкалась в снятый со лба платок и сказала, что — да, пожалуй, ехать на машине будет правильно.
— А если ты будешь засыпать, я тебя подменю, — решительно тряхнула головой она. — Автомобилист я или нет?
Мы тронулись без четверти двенадцать. Всезнающий интернет сообщил, что расстояние от Москвы до Мариуполя 1133 километра, нормальное время в пути для этого маршрута — 18 часов 33 минуты, но было очевидно — чтобы успеть ко времени, этот график нужно опережать. Полчаса мы потеряли в банке, чтобы сгрузить всю наличность на мою карту, и только мой статус привилегированного, «золотого» клиента позволил сделать это так быстро. Выйдя из банка, мы посмотрели друг другу в глаза, сели в машину, синхронно перекрестились, и я вдавил педаль газа.
Чтобы закончить со всеми московскими делами, позвонил Питкесу и, вкратце рассказав суть проблемы, с извинениями сообщил тому, что меня не будет на работе еще пару-тройку дней. Начал было справляться, в силах ли главный инженер после тюремной камеры «нести вахту», но Самойлыч меня перебил, уверенно сказав, что он в порядке, и чтобы я ни о чем не беспокоился. Потом я набрал маме и, не давая ей времени вдаваться в расспросы, рассказал, что несколько дней буду в отъезде и очень занят, и попросил не обижаться, если вдруг забуду позвонить.
— А разве у Мариночки сегодня не день рождения? — помедлив, переспросила мама. — Так как же ты уезжаешь?
Я чертыхнулся: без объяснений обойтись не вышло. Пришлось что-то с ходу плести, ничего хорошего из этого не вышло, и мама завершила разговор, даже не передав поздравлений имениннице. Последние годы мама бывала до мнительности подозрительной и обидчивой; Марина, начитавшись соответствующей литературы, находила в ее поведении явные признаки старческой депрессии, переходящей в паранойю. Мы ругались по этому поводу, но я не мог не признавать, что в чем-то она права. Вот и сейчас можно было почти наверняка предположить, что мама обиделась, будучи в полной уверенности, что мой экстренный отъезд — уловка, вызванная нежеланием «любимой» невестки связывать празднование своего дня рождения с персоной свекрови. Звонить, переубеждать, уговаривать было бесполезно, — пока мама не «отходила», она просто не брала трубку. Иногда, обеспокоенный ее долгим молчанием, я бросал все, летел в Строгино, и только тогда мама, сменив гнев на милость, роняла свысока: «Ладно, сын, забыли, проехали». Вот только сейчас ехать успокаивать маму не было никакой возможности.
Пока выбирались на Кольцевую, ехали по ней на юг, то и дело толкаясь в пробках, молчали, словно боялись начать разговаривать друг с другом. На самом деле, темы были убийственные: где взять денег, что будет с Кириллом, если денег не достанем, как такое могло произойти и кто виноват в этом и так далее, и так далее, и чем дальше, тем страшнее. Оба понимали, что долго играть в молчанку не получится, и тем не менее оба, не сговариваясь, оттягивали начало разговора.
Когда с МКАДа сворачивали на федеральную автодорогу М2 «Крым», водителям со стажем более известную, как Симферопольская трасса, тишину в машине нарушил звонок Марининого телефона. Ее аппарат, как и мой, через блютус был скоммутирован с системой «хэндсфри» Субару, и голос звонившего заполнил салон. Это была Валя.
— Вы где? — с места в карьер начала наша медицинская знакомая, вполне органично между двумя этими короткими словами вставив развернутое и совершенно непечатное обращение к некоей гражданке, нашей с Мариной общей матери. — Мы во сколько договаривались? Я тут светило для вас держу, на обед не отпускаю, вешаю ему лапшу, что вы уже на подходе, в лифте, в коридоре, а вы где? Нет, можно подумать, что мне это нужно больше, чем вам!
— Валь, успокойся, — ответила Марина, кинув на меня тревожный взгляд. — Извини, мы не подъедем. Тут у нас такое дело…
И она вкратце поведала ей наши горестные утренние новости. Сердобольная Валя во время рассказа ахала и охала, вставляла: «Боже мой!» и «Не может быть!», а после философски заметила:
— Да, дети — такое дело, куда их не целуй, у них везде жопа!
Потом она спросила, когда мы вернемся. Мы переглянулись, и Марина ответила, что по обстановке, но самое раннее — послезавтра.
— Ты за делами младшего своего мужика не забывай, подруга, — наставляла Валя, — что старший твой сидит на мине с запущенным часовым механизмом, и когда она звезданет, только Богу известно. Но если ничего не делать, звезданет точно. Так что я его перезапишу на после-послезавтра, а там посмотрим. А пока пусть пьет все, что я сказала, на пару дней можно и без контроля, ничего страшного. Но если у вас там все затянется, не дай Бог, обязательно мне звони, я скорректирую. Ну, пока, подруга, удачи вам обоим в исполнении вашего родительского долга.
Минут десять снова молчали. Мысли вертелись вокруг суммы 40 тысяч долларов. Все напоминало о ней — знак «40» на обочине, указатель «Крюково — 40 км». Сама по себе сумма проблемой не была, даже Марина вполне могла бы испросить такой заем у своих работодателей — гонконгских владельцев галереи, где она была исполнительным директором. Но и ей, и мне на нахождение денег нужно было минимум пару дней, а главным было то, что нужны были они именно сегодня. В который раз я перебирал в голове список людей, которые могли бы вот так, сразу и быстро, не задавая лишних вопросов, без формальностей ссудить мне 40 тысяч долларов. Вообще, всегда имея ту самую, ушедшую на залог за Самойлыча, заначку, я уже очень давно ни у кого ни на какие нужды не занимал и копейки, поэтому круг людей, к которым можно было бы обратиться с такой специфической просьбой, был крайне неширок. И как назло, на сегодняшний день этот круг был еще уже, чем, например, десять дней назад. Тогда это мог быть Витя Бранк и, пожалуй, Ведецкий, но к Бранку обращаться после того, что было — немыслимо, а как просить денег у адвоката, который оказал совершенно неоценимые услуги и, еще не получив за это ни копейки, сам ссудил денег, недостающих на выкуп Питкеса из лап правосудия? Правда, сейчас в этом списке появилось одно лицо, которого декаду назад там не было — Леонид Игоревич Ещук.
— Чем обязан? — с иронией в голосе вместо приветствия спросил меня майор. — Приняли решение?
— Почти, — коротко ответил я. — Слушай, майор, тут такое дело. Сын у меня в сопредельном государстве по глупости к твоим тамошним коллегам в лапы угодил, еду вызволять его. Деньги мне срочно нужны. Из той сотки, о которой разговор был, нельзя сороковник как-нибудь сегодня вырвать?
На том конце провода воцарилось молчание. Прислушивающаяся к разговору Марина с надеждой воззрилась на динамик.
— Нет, вечером стулья, утром деньги, — ответил, наконец, Ещук. — Приезжай, подписывай все бумаги, завтра получишь расчет.
— Майор, мне сегодня надо! — повысил голос я.
— Ничем не могу помочь, — спокойно возразил майор. — По сыну сочувствую, желаю удачи.
И положил трубку.
— С-сука! — проскрежетал я зубами, но этого моего мнения о себе майор уже, к сожалению, услышать не мог.
Марина посмотрела на меня, ее глаза были красны от слез.
— Арсений, ты ведь говорил, что у тебя в банке всегда заначка на черный день лежит, — осторожно спросила она. — И даже сумму называл — сто тысяч. Говорил, что этой суммы хватит, чтобы отбиться от любого наезда, решить любую проблему. Это ведь, надо полагать, не рубли имелись в виду?
— Нет, конечно, — ответил я. — Только нету заначки, вышла вся.
И я рассказал Марине о Питкесе и о залоге, который пришлось заплатить, чтобы Самойлыч вышел на свободу. Марина внимательно слушала, потом долго молчала, а потом тихо заплакала.
— Ты чего?! — нервно спросил я. — Ну, вышло так, совпало! Откуда я мог знать, что Кир выкинет такой фортель? Конечно, была бы эта заначка, сейчас не было бы проблем…
— Я не об этом, — тихо ответила Марина.
— А о чем? — недоуменно повернул к ней голову я.
— Я о том, Арсений Костренёв, — горько продолжила Марина, — что если бы эти два события — залог за Самойлыча и выкуп за сына, совпали бы по времени, и заначки хватало бы только на что-то одно, кого бы ты спас, а?
Я посмотрел на профиль жены с горестно поджатыми губами, внезапно понимая, что честно ответить самому себе, как я повел бы себя в такой ситуации, я не знал, и только тяжело вздохнул.
— Это заначка не моя, а конторы, — как можно мягче попытался объяснить жене я. — Соответственно, и расходоваться она должна на конторские нужды.
— Беллетристика, — поморщилась Марина. — Контора принадлежит тебе. Значит, и деньги твои.
— Не так, — нахмурился я. — Не совсем так. Да, я могу в любой момент, ни пред кем не отчитываясь, изъять эти деньги. Но у них статус другой, как ты не понимаешь?
— Какая разница, какой у них статус? — возразила Марина. — Деньги есть деньги, и они твои. И ты только что сказал, что случись выбирать, ты спас бы не собственного сына, а чужого человека.
— Марина, ты передергиваешь! — повысил голос я. — Я этого не говорил! И Питкес — не чужой человек!
— Он — не член семьи, — упрямо возразила Марина. — Он — не твой единственный сын! Ты вообще разницу улавливаешь?
Я открыл рот, чтобы что-нибудь резко и зло возразить, но так и не нашелся.
— Я всегда подозревала, что ты как-то странно относишься к нам с Киром, — всхлипнула Марина. — Словно мы чужие.
— Марина! — вскричал я. — Ну, что ты валишь все в одну корзину? Да, я критически отношусь к нашему сыну, потому что он, несмотря на все наши и мои усилия, вырос раздолбаем и мудаком! Но, между прочим, я еду сейчас вместе с тобой спасать его из ситуации, в которую он себя загнал! Сам загнал! Хотя, может быть, с воспитательной точки зрения было бы полезно, чтобы он годик-другой посидел на нарах.
— Господи, что ты такое говоришь? — сдавленно зашептала, снова заливаясь слезами, Марина. — Как можно такое собственному сыну желать?!
Я взорвался.
— Да потому, что он вырос неизвестно кем! И неизвестно, в кого он вырастет дальше! Я даже не говорю о том, что он наркоман — он наглый, самоуверенный, никчемный болван, раздолбай и фанфарон! Если бы он не был моим сыном, я не общался бы с таким человеком ни секунды моего времени! Я бы руки ему не подал! Его нужно был отправить в армию, возможно, там бы его пообтесали. Но ты легла поперек рельсов, и вот результат! Переть наркотики через границу — что у человека должно быть в голове, чтобы задумать такое?! Я понимаю тех, кто работает «лошадкой» за деньги — это риск, но он хорошо оплачивается! Но решиться на такое просто так?! Это выше всяких представлений о человеческом дебилизме! И ты посмотри на кривую его поступков! Она экспоненциально приближается к некоему пределу, к планке, за которой пустота! Если мы его вытащим сейчас, что он вытворит дальше? Может, лучше ему посидеть, чем следующий раз он сунет пальцы в розетку, наивно полагая, что не звезданет, или, чтобы доказать свою крутость, прыгнет с балкона? А если уж разбираться, кто виноват в том, что из него выросло такое чудище лесное, то я бы на твоем месте очень пристально посмотрел на себя, потому что лично я ничему такому его точно не учил!
Мой фонтан иссяк, и я скосил глаза на Марину — кусая костяшки пальцев, она с ужасом смотрела на меня.
— Как же ты ненавидишь нас! — прошептала она. — Ты не просто не любишь, ты ненавидишь нас!
— Господи, Марина, не говори глупостей! — снова воскликнул я. — Тебя я люблю, ты и мама — самые родные мне на свете люди!
— Мама — может быть, но не я, — покачала головой Марина. — И запомни, я и Кир — это одно целое, он мой ребенок, и разделить нас тебе не удастся. Я выносила его, я его рожала, и мне плевать на то, что он не отвечает твоим представлениям о том, каким должен быть твой сын. Либо ты любишь нас обоих, либо обоих ненавидишь. Подумай об этом, пока не поздно остановить машину. Но я в любом случае поеду дальше, с тобой или без тебя.
Я повернул голову, и долго смотрел на жену. Она уже не плакала, ее профиль с поджатой губой был само упрямство, глаза уверенно смотрели вперед. Я подумал, что зря затеял этот разговор: я и так знал, что не являюсь для своей жены главным мужчиной в жизни, но одно дело — знать, другое — услышать это. В сердце что-то кольнуло — обида? Досада? Ревность? «Мерцательная аритмия», — успокоил себя я, вздохнул и перевел взгляд на дорогу.
Но страсти улеглись, атмосфера в салоне остыла, и мысли снова вернулись в русло главного вопроса: где взять денег? Был уже пятый час вечера, времени для того, чтобы кто-то мог перевести деньги на мою карту, оставалось все меньше. Решили, что будем разговаривать с неведомым нам Николаем Николаевичем, предлагать то, что есть (двадцать пять тысяч долларов — очень немалые деньги, тем более для Украины!), и оставлять в залог машину, или, может быть, отдавать Субару совсем. Схема была кривовата, никакой уверенности в том, что хохлятские менты согласятся на нее, не было, но ничего другого не оставалось. Мы молча неслись вперед, я не отрывал глаз от стелящегося под колеса асфальта, Марина с закрытыми глазами беззвучно шевелила губами — похоже, молилась. Примерно в четверть шестого ввиду населенного пункта Медвежка, что на границе Тульской и Орловской областей, зазвонил Маринин телефон.
— Марина Владимировна! — зазвенел из динамика голос супружниной ассистентки по галерее Ксении. — Константин Аркадьевич хочет переговорить с вами. Я передам ему трубочку?
— Как Константин Аркадьевич? — подскочила в кресле Марина. — Я ведь просила позвонить ему, извиниться и перенести встречу по Ларионову на следующую неделю! Вы что, не позвонили?
— Я все сделала, Марина Владимировна! — зачастила Ксения. — Константин Аркадьевич сам пришел час назад, все смотрел на нашего Ларионова, потом поинтересовался, что за проблемы заставили вас перенести встречу. Я сказала, что не знаю, и тогда он попросил соединить его с вами. Я у вас в кабинете, он ждет в зале, я могу отнести ему трубку.
Марина посмотрела на меня, в ее глазах была паника.
— Что за хрен? — одними губами спросил я.
— Коллекционер один, — так же еле слышно ответила Марина, — Очень богатый, хочет купить у нас раннего Ларионова за полмиллиона евро.
— Марина Владимировна? — с тревогой голосе вновь зазвучала Ксения.
— Да, да, Ксения, я здесь! — откликнулась Марина. — Дайте трубку Константину Аркадьевичу.
Боковым зрением я уловил, как Марина неуловимым, кажется, даже для нее самой жестом поправила волосы на виске, словно собиралась общаться с коллекционером не по телефону, а вживую.
— Марина? — зазвучал в салоне приятный, хорошо поставленный баритон. — Здравствуйте! Очень жаль, что обстоятельства заставили вас отменить встречу. Честно говоря, я рассчитывал уже сегодня достичь договоренности по нашему Ларионову. Не терпится, знаете ли, назвать его моим, увидеть на стене у себя дома. Я уже и транспортировку на завтра заказал… Но, как я понимаю, у вас были более чем веские причины. Когда же теперь возможна наша встреча?
«Пятьдесят пять — шестьдесят, хорошо образован, очень, очень уверен в себе», — возник в моей голове образ Марининого собеседника.
— Я приношу свои извинения, Константин Аркадьевич, — явно очень волнуясь, начала отвечать Марина. — У меня на самом деле возникла срочная и более чем веская причина, не позволившая нам с вами уже сегодня договориться по Ларионову. И более того, я не могу сказать, когда обстоятельства позволят нам встретиться.
— Господи, что же случилось-то у вас? — перебил ее коллекционер, и в его голосе я услышал неподдельное волнение. — Я заинтригован совершеннейшим образом!
«Гуманитарий, — мелькнуло в голове. — Журналист или литературовед по образованию. Может быть, юрист».
— Сын попал в беду, — вздохнув, коротко пояснила Марина. — Да еще на территории другого государства. Нужно срочно решать вопрос, я сейчас в дороге. Все случилось настолько неожиданно, настолько срочно, что я даже не смогла позвонить вам лично, что, безусловно, сделала бы в любом другом случае.
В динамике замолчали.
— Могу я предложить вам какую-либо помощь? — произнес, наконец, Маринин собеседник.
Марина повернула голову ко мне, и ее молчаливый вопрос был понятен, как будто был задан вслух. Я коротко кивнул.
— Если честно, Константин Аркадьевич, да, можете, — решительно произнесла она. — Для радикального решения вопроса мне не хватает сорока тысяч долларов, и до десяти часов утра завтрашнего дня, когда эти деньги нужны, взять их мне негде.
— Я сочту за честь предложить вам эту скромную финансовую помощь, — почти перебил Марину коллекционер. — Наши беседы о Ларионове, о русском авангарде были незабываемы. Ваши познания в предмете и ваше понимание искусства далеко выходят за рамки скромной московской галереи, а ваш шарм и ваше обаяние непередаваемы. Но каким образом лучше передать вам эти средства?
— Их надо перевести на карту, — спокойным тоном ответила Марина, но костяшки ее крепко сжатых пальцев побелели. — Я могу продиктовать номер. Но при всей моей признательности позвольте спросить, Константин Аркадьевич, на каких условиях я их получаю?
— Да на каких хотите! — воскликнул коллекционер. — Отдадите, когда и как вам будет удобно. Или можете считать их первым взносом за Ларионова. Ведь несмотря на то, что наша встреча не состоялась, я верно полагаю, что мы достигли соглашения по продаже?
— Безусловно, — вздохнув, ответила Марина. — Хотя, вы же понимаете, что окончательное решение остается за владельцами галереи.
— Я понимаю это, — согласился коллекционер. — Как и то, что ваши наниматели ничего не понимают в европейском искусстве и еще меньше — в цене на него. Это тот самый случай, когда их окончательное решение совершенно невозможно без вашей рекомендации. Я правильно осведомлен о принципах построения иерархии в вашей компании, Марина Владимировна?
— Абсолютно правильно, — ответила Марина, и я услышал нотки гордости в ее голосе. — Разумеется, я сообщу в Гонконг свое заключение по цене на картину, если я верно поняла суть вашего вопроса.
— Совершенно верно, — елейным тоном отозвался Константин Аркадьевич. — Номер карты удобнее переслать эсэмэской.
— Да, конечно, я немедленно перешлю, — сказала Марина. — Огромное спасибо, Константин Аркадьевич!
— Не стоит благодарности, Марина Владимировна! — расцвел голос коллекционера. — Это я должен вас благодарить. С нетерпением жду нашей встречи.
— Да, конечно, — ответила Марина. — До свидания, Константин Аркадьевич!
— До свидания, Марина Владимировна!
Марина отключила телефон и замерла, глядя в одну точку где-то на горизонте. Было видно, как нелегко ей дался разговор, но на ее губах играла улыбка победительницы.
— Что это было? — усмехнувшись, спросил я.
— Что ты имеешь в виду? — нахмурилась Марина. — По-моему, все ясно: я только что нашла деньги. Давай кредитку.
— Да, это я понял, это ты молодец, — отозвался я, протягивая жене свою «Визу». — Кстати, во сколько это сейчас обошлось твоим работодателям?
— Было так заметно? — вскинула на меня глаза Марина. — Думаю, в результате я уломала бы его тысяч на пятьсот тридцать, он же категорически хотел уложиться в полмиллиона. Ерундовая потеря, учитывая, что этого Ларионова четыре года назад я купила для них за двести.
— Ты ему сейчас согласовала его цену, верно? — не унимался я. — Так о какой встрече он говорил? Он сказал: «С нетерпением жду нашей встречи», и ты ответила: «Да, конечно».
— Ха, Костренёв, да ты никак ревнуешь меня? — воскликнула Марина. — Да, я согласовала ему цену, но бумаги-то подписывать все равно надо встречаться!
— Ну, да, ну, да, — согласился я, искоса поглядывая на сияющую Марину.
Но на самом деле простое, вроде бы, объяснение моего скепсиса по поводу некоторых нюансов разговора, невольным свидетелем которого я только что стал, не убавило. Для подписания люди на таком уровне не встречаются, а передают бумаги друг другу курьером. И мне с очевидностью того, что дважды два — четыре было ясно, что неведомы мне Константин Аркадьевич питает к моей жене чувства, не укладывающиеся исключительно в сферу их делового и профессионального интереса друг к другу. Эти: «Ваш шарм и ваше обаяние», «отдадите когда и как вам будет удобно» и, наконец: «С нетерпением жду встречи» рисовало моему воображению едва ли не только что состоявшуюся договоренность о любовном свидании. В любом случае я был абсолютно уверен, что до мозга костей прагматичный, как все богатые люди, Константин Аркадьевич никому не даст просто так взаймы на неопределенный срок и без процентов сорок тысяч долларов. И то, что он их дал — легко, не задумываясь, на мой взгляд с вероятностью, близкой к ста процентам, говорило о том, что моя жена интересовала его далеко не только как собеседник по теме русского авангарда. И что-то подсказывало мне, что Марине это известно и нравится, хорошо, если только из органически присущего любой женщине кокетства. В эту секунду пикнуло входящее сообщение на моем айфоне. Банк сообщал, что на мой кард-счет зачислено сорок тысяч долларов США. Все мое желание поревновать Марину тут же разбилось в прах о глыбу этого события. Я показал ей сообщение (она сделала кулачком «йес-с-с-с!») и чмокнул в щеку. Ее лицо светилось счастьем.
В шесть вечера въехали в Воронежскую область, в девять — в Курскую. В четверть десятого, когда уже начинало темнеть, снова зазвонил мой айфон. Номер был незнакомый.
— Арсений Андреевич? — спросил молодой мужской голос. — Это старший лейтенант Лазарев Сергей Станиславович из уголовного розыска Московской области вас беспокоит. Я веду дело об убийстве гражданина Эскерова Аббаса Мерашевича, 1966 года рождения. Есть у вас пара минут со мной переговорить?
«Как, убийство Аббаса? — подпрыгнула в кресле Марина, вытаращив на меня глаза-плошки. — Абика убили?» «Как убийство? — синхронно подумал я. — Все-таки смерть от несчастного случая переквалифицировали в убийство?»
— Да, конечно, — ответил я, стараясь не вибрировать связками, хотя внутри меня все противно задрожало. — Слушаю.
— Скажите, а как давно вы встречались с гражданином Эскеровым? — спросил следователь.
— Ох-х, я даже и не вспомню точно, — нахмурился я, перебирая в голове даты. — Давно, очень давно, несколько лет назад.
— То есть на прошлой неделе вы с покойным не встречались? — уточнил старлей.
— Нет, откуда? — удивился вопросу я. — Я же сказал, мы не виделись несколько лет, сколько точно, надо вспоминать.
— Понятно, — резюмировал Лазарев. — А как вы узнали о его смерти?
Я задумался. Не над тем, как я узнал о смерти Аббаса, а о том, что отвечать. Потому что внезапно у меня возникло ощущение, что вокруг моего горла затягивается удавка, шелковая, мягкая, но от того не менее смертоносная. Да еще и громкая связь включена, черт бы ее драл!
— А я о его смерти должен знать? — переспросил я.
— Ну, вы как-то не удивились этому известию, — хмыкнул старлей.
— А должен удивиться? — хмыкнул я. — Ну, убили, и убили, я-то тут при чем? Каждый день кого-то убивают.
— Так вы знали о смерти Эскерова, или нет? — продолжал давить дотошный старлей.
Черт, надо отвечать, наверняка Ива обо всем им рассказала.
— Да, знал, — ответил я.
— А от кого, позвольте спросить? — тут же вставил следующий вопрос следователь.
— От Эскеровой Ивы Генриховны, жены Аббаса, — вздохнув, раскололся-таки я. — Она позвонила мне несколько дней назад и сообщила, что ее муж погиб в автомобильной катастрофе.
Марина снова подскочила в кресле, и ее глаза-плошки на сей раз выражали совсем другие чувства.
— Кстати, она сказала, что тело ее мужа полностью сгорело, — скорее в попытке отвлечь внимание Марины от факта своего общения с Ивой, чем на самом деле интересуясь подробностями, продолжил я. — То есть, я так понимаю, что пока даже стопроцентной уверенности в личности погибшего быть не может, а вы уже его убийство как факт изложили. Что-то не сходится, а?
— Да нет, у нас все сходится, — снисходительно усмехнулся Лазарев. — Опознания трупа матерью на данном этапе нам достаточно, а результат генетической экспертизы будут со дня на день. Думаю, он будет положительным. И для предположения, что имело место убийство, у нас достаточно оснований, будьте уверены. Кстати, а в каких вы отношениях с Ивой Эскеровой?
— Да ни в каких! — взорвался я, отвечая скорее на непрекращающийся немой вопрос Марины, чем на явный — следака. — Почему мы должны быть в каких-то отношениях? Когда-то мы общались, давно уже не общаемся совсем. Должно быть, у нее остался мой номер телефона, и она оповестила меня о гибели мужа, как и всех, кто его когда-то знал. А я знал его многие годы, мы работали вместе. Но это давно в прошлом, последнее время мы были с покойным, я бы сказал, в натянутых отношениях.
— Это из-за его жены, Ивы Эскеровой? — продолжал гнуть свою линию следак.
Лицо Марины стало походить на стену, выкрашенную серой краской.
— Слушайте, лейтенант! — повысил голос я. — Что-то у нас разговора не получается. Я вам одно, вы мне другое. Я вам говорю: «белое», вы мне: «а может, все-таки черное?» Это называется нерелевантное общение. Предлагаю на сегодня закончить и продолжить, если вы будете настаивать, в другое время и в другом месте.
— Да, хорошо, — быстро согласился старлей. — Как насчет, чтобы завтра у нас? Попробуем добиться релевантности в общении. Мы сидим у Курского вокзала, Дурасовский переулок, 11. Часиков в десять вас устроит?
— Нет, не устроит, — смачно укоротил я разогнавшегося следака, искренне жалея, что он не видит издевки на моем лице. — Я в отъезде, и через пару часов пересеку границу Российской Федерации. Так что давайте по закону, повесткой по месту жительства. Адрес запишете?
— У меня есть, — коротко отозвался старлей. — До свидания, Арсений Андреевич.
Я всей пятерней ударил по кнопке «отбой» на спице руля, да так, что зацепил сигнал, и Субару рассерженно загудел.
— Что это было? — с усмешкой передразнила меня Марина.
— Не начинай! — поморщился я. — Ты все слышала. По-твоему, она не должна была сообщить мне, что Аббас погиб?
Марина не ответила. Я тоже замолчал, вспоминая подробности последнего моего разговора с пьяной вдрызг Ивой. А если она всеми тогдашними своими умозаключениями по поводу моего проживания на даче после возвращения из Турции, знания мною намерений Аббаса ехать в Эльбурган и близости моей дачи к месту его гибели поделилась с ментами? Или сами они нарыли все это? Как и факт моей поездки в Турцию в то же время и в тот же отель, что и Ива Эскерова? Картинка из этого складывалась определенно небезынтересная, вполне объясняющая вопросы, которые мне сейчас задавал это наглый старлей. Мама дорогая, только этого мне и не хватало!
— Ты и на похоронах был? — неожиданно спросила Марина. — Виделся с нею?
— Не было еще похорон, — отмахнулся я. — Ты же слышала: труп полностью сгорел, генетическая экспертиза и прочее.
— А ты откуда знаешь? — тихо подловила меня жена. — То есть, ты с ней общаешься?
— Марина-а! — закричал я. — Прекрати! У нас проблем мало? Думай о завтрашнем дне и дай мне подумать об этом деле! Ты что, не поняла, что они это убийство как-то со мной связывают? А по поводу похорон мне Софа, Абикова мать звонила. Ты удовлетворена?
— Да, — сдавленно ответила, вся прижавшись от моего рыка к двери, Марина. — Извини.
Поразмышляв недолго над звонком следователя, я набрал Ведецкого. Я знал, что адвокат не любит, когда его беспокоят поздними вечерами, и иногда просто не берет трубку, но на мой звонок он откликнулся сразу. Я объяснил ему суть вопроса, что надо мною (теперь надо мною лично!) повис еще один дамоклов меч, и попросил его по возможности подключиться и к этому делу тоже. Стряпчий, как обычно, внимательно и не перебивая, выслушал меня, посетовал на две ошибки, которые я допустил в разговоре со следователем (не надо было говорить о натянутости отношений с покойным и о том, что я выезжаю из страны), и сказал:
— Конечно, Арсений Андреевич, я подключусь. То есть вы хотите, чтобы я завтра связался с этим старшим лейтенантом Лазаревым и выяснил, что они, упаси Бог, на вас имеют и что, соответственно, от вас хотят, так? Ну, хорошо. Доверенность от вас у меня есть, так что общаться со мной они будут обязаны. И я сразу позвоню. Тогда все?
И мы распрощались. Марину сморило, и она спала, свернувшись калачиком и крепко вцепившись в ремень безопасности. Я несся вперед, то и дело обгоняя идущие впереди машины. За окном была темнота, и только красная подсветка приборной панели отбрасывала по салону резкие, причудливые тени. Я вспомнил, как в детстве, когда я не мог заснуть, я представлял себя капитаном межзвездного суперкорабля «Радуга», могущего в одно мгновение попасть в любую точку пространства и настолько мощно вооруженного, что мог уничтожить, аннигилировать не только любую планету, но и средних размеров звезду. На этом корабле я бороздил межгалактическое пространство, сражаясь с вселенским злом, изредка возвращаясь на родную Землю. Все это было навеяно книгами Ивана Ефремова «Туманность Андромеды» и «Час Быка», которыми я тогда зачитывался. Вот и сейчас я — капитан Рад Шторм (почти Дар Ветер, верно?), сидя в тесном кокпите «Радуги», несся вперед с гиперсветовой скоростью, готовясь нырнуть в нейтринную воронку, чтобы вынырнуть из нее на другом краю Вселенной, у Врат Зла. Я улыбнулся детским воспоминаниям, из глаза выкатилась ностальгическая слеза. Марина проснулась, прищурившись, посмотрела на часы, потом на меня:
— Где мы уже?
— Подъезжаем к границе, — ответил я. — Еще километров двадцать.
На таможенно-пропускном пункте «Нехотеевка-Гоптовка» (по-украински «Гоптiвка») мы были за полчаса до полуночи. Говорят, сейчас, когда отношения между Россией и Украиной больше напоминают войну, чем мир, этот пограничный переход можно пересечь за полчаса; по крайне мере веб-камеры показывают совершенно свободную дорогу и с нашей, и с их стороны. Но в описываемое время хвост машин, чтобы только въехать на территорию таможни, растягивался на несколько километров. Я помолился и рванул по встречке, срезав километра два и занырнув в свой ряд только там, где начиналось ограждение, дисциплинирующее водителей строго в один ряд. Мое нахальство, безусловно, сэкономило нам массу времени, но все равно на прохождение обеих таможен ушло какое-то невообразимое количество времени. Мы постарались потратить его с максимальной пользой, заказав себе номер в лучшей гостинице (лучшей — как как нам показалось — из числа тех, до которых нам удалось в этот ночной час дозвониться), и детально изучив по карте Мариуполя маршрут отель — банк — ментовка.
Когда мы выехали с таможни на украинской стороне, было уже пять утра. От желания спать меня штормило, и Марина села за руль. Я мгновенно вырубился, просыпаясь только под очень уж тряские ямы и еще более редкие подсказки навигатора, да один раз, когда жену поймали за превышение скорости местные ДАИшники. Но триста пятьдесят километров по территории Харьковской и Донецкой областей она умудрилась пролететь за четыре часа, и в девять ноль две мы были у Линейного отдела железнодорожной станции Мариуполь на площади мичмана Павлова.
О том, что мы подъезжаем, Марина заблаговременно позвонила Кириллу, и отпрыск уже ждал нас, прислонившись к росшему у обочины дороги толстенному платану. Увидев «Субару», он вскинул вверх руку и лениво отделился от пятнистого ствола. На нем были стильные джинсовые бермуды, цвета красного грейпфрута тенниска Lacoste, очки Ray Ban и белые кеды. Он имел вид жуира и ловеласа, тормозящего такси где-нибудь на Сансет или Оушен Драйв, а никак не наркокурьера-арестанта накануне посадки. Я опустил стекло.
— Привет! — с интонациями, не менее беззаботными, чем его внешний вид, поприветствовал он нас. — Как добрались?
При ближнем рассмотрении на лице отпрыска обнаружилась трехдневная небритость, а салон машины заполнил характерный «выхлоп» на стадии преобразования «свежака» в «перегар». К тому моменту за рулем снова был я, и только это спасло Кира от того, чтобы я тут же не врезал ему по морде, — Марина угадал мои намерения и, наклонившись, перекрыла мне траекторию удара.
— Господи, почему от тебя так пахнет! — воскликнула она, тонко определив самый уместный, по ее мнению, в этой ситуации вопрос. — Ты что, пил?
— Ага! — ухмыльнулся Кир. — Менты всю ночь поили водкой и жизни учили.
— Научили? — не удержался от сарказма я.
— Частично, — в тон мне отозвался Кир. — По крайне мере теперь я точно знаю, как не попасть в такую ситуацию.
— А мы знаем, за что деньги отдаем, — зло продолжил интермедию я. — За то, что они выполнили недоделанную нами работу по твоему воспитанию. Такое дорогого стоит, не жалко. Кстати: «не попасть в ситуацию» — это означает не возить больше наркотики, или знать, как их спрятать, чтобы не нашли?
Марина повернула ко мне голову с огромными глазами и, безмолвно артикулируя, донесла до меня что-то вроде: «Ну, отец, хватит, что ли!» Я махнул рукой и отвернулся.
— Ну, что дальше? — спросила Марина.
— Так, а что дальше? — переспросил Кир, для которого дальнейшее развитие ситуации явно представлялось несколько туманным. — Вы деньги привезли?
— Да, но у нас все на карте, нам в банк нужно! — привзвизгнула Марина. — Как бы мы поперли наличку через границу? А время-то уже сколько? Мы к десяти никак не успеем!
— Определенно, — уверенно ответил Кир, глядя на часы. — Ладно, я сейчас спрошу.
Он отошел от машины и проскользнул в открытую калитку в голубых металлических воротах в глубине улице, откуда с самого начала за нами внимательно наблюдал, для вида индифферентно покуривая сигарету, какой-то поц в темных, не по погоде брюках и рубашке с коротким рукавом — совершенно типажный мент. Кирилл подошел к поцу и что-то спросил, кивая головой в нашу сторону. Поц зыркнул на нас глазами, поспешно отвернулся, и что-то ответил. Лицо Кира осветилось радостью, словно он неожиданно познал абсолютную истину Бхагават-Гиты, и он снова бросился к нам.
— Это кто, Николай Николаевич? — хмуро спросил я.
— Да нет, ты что?! — махнул рукой Кир. — Николай Николаевич — начальник, а это Слава — так, оперок, шестерка. Он брал меня в поезде, ему велено за мной присматривать.
— А, — ответил я, проникаясь к Славе еще большей неприязнью. — И що вин кажэ?
— Он говорит, все нормально, езжайте в банк, — выпалил Кир, выдохнув в салон очередную волну перегара. — Они убедились, что вы приехали, они подождут, но только до одиннадцати. Им сводку подавать, они хотят до одиннадцати увидеть деньги.
— Черт! — выругался я. — Какого ж хрена мы тут время теряем!
Я с проворотом колес дал с места, безжалостно обдав щеголя с ног до головы жаркой августовской пылью. В банке мы были через десять минут. Там все прошло без эксцессов, если не считать того, что в связи с тем, что местный банк не был корреспондентом моего, комиссия за снятие наличных с карты оказалась аж три процента. И хотя в Москве по телефону банковская девочка меня уверяла, что комиссия составит всего один процент, спорить было не о чем, а возмущаться некогда, потому что часовая стрелка неумолимо приближалась к одиннадцати. Уповая на Господа, чтобы в этот утренний час в банке не случилось нехватки наличных, или какой другой эпидерсии, мы не дыша наблюдали через стекло за действиями операционистки, и выдохнули только, когда пересчитав на машинке все пятьсот тысяч гривен, она упаковала их в подаренный нам по такому случаю брезентовый мешок и передала мне в руки.
— Все? — на всякий случай спросил я.
— Та, усе! — с мягким малоросским выговорком ответила операционистка, вдобавок к сумке подарив нам очаровательную белозубую улыбку.
Не чуя ног, мы бросились к машине, потому что было без двенадцати минут одиннадцать. Назад к площади мичмана Павлова я несся, не разбирая светофоров, и если бы меня вздумал бы сейчас остановить какой-нибудь бдительный местный ДАИшник, шансы у него на это были бы нулевые. Когда, вздымая клубы пыли, «Субару» остановился у приметного платана, на моих часах было без трех минут. Кир и Слава на пару курили у калиточки и оба очевидно нервничали. Я снова опустил стекло, и Марина подняла с пола на обозрение мешок с деньгами. Кир облегченно затянулся, а мент, напротив, выбросил сигарету и поспешил вовнутрь — докладывать. Через пару минут он снова вышел и что-то сказал Киру, который сразу же двинулся к нам.
— Они говорят, что надо поехать с ними на машине, — почему-то шепотом проговорил он в открытое стекло. — И чтобы ехала мама.
Мне эта идея не понравилась, я принялся было бурно возражать, но Марина не стала меня слушать.
— Я поеду, — сказала она тоном, не терпящим возражений. — Думаю, они сами боятся, поэтому и хотят иметь дело со мной. Возражать им сейчас — не самый лучший путь, еще сорвется все в последний момент. Ты же не думаешь на самом деле, что мне что-то будет угрожать?
Я так не думал, да и возражать было бессмысленно. Марина вышла из машины, крепко прижимая к себе мешок с деньгами, Кир сразу же шмыгнул на ее место. Почти сразу же сзади ко мне прижалась белая вазовская «пятерка», к ней двинулся Слава, открыл заднюю дверь и жестом показал Марине садиться. Марина кинула на меня быстрый взгляд, и решительно двинулась к «пятерке». Слава сел в салон вслед за нею, и закрыл за собой дверь. Но машина не спешила уезжать, явно кого-то дожидаясь. Через пять минут из калиточки показался респектабельный дядечка лет сорока, в пиджаке, хорошо постриженный и с усами. Щурясь на ярком солнце, он осмотрел площадь, зацепился взглядом за «Субару», потом застегнул пиджак и направился к «пятерке», обошел ее слИваи сел на заднее сиденье, так что Марина оказалась между ним и Славой. «Пятерка» сразу тронулась, я попытался что-нибудь рассмотреть в салоне, но стекла машины были непроницаемо-черны. Набирая ход, «пятерка» умчалась, притормозила у перекрестка, повернула налево к выезду из города и скрылась из вида.
— Пап, я туда пойду? — спросил Кир, кивая на голубые ворота. — Не спал всю ночь, вырубаюсь буквально, а мне там шконку выделили. Посплю, пока мамы нет, ладно?
Спрашивая это, он почему-то поглядывал на мои руки, лежащие на руле, и явно не горел желанием оставаться со мной наедине. Я подумал, что говорить с ним в таком состоянии все равно бесполезно, да и не знал я, о чем говорить. Все было настолько ясно и понятно, что обсуждать тут, на мой взгляд, было нечего. Если что-то в этом роде сотворил бы чужой человек, с которым я до того общался, то он был бы немедленно вычеркнут изо всех моих возможных списков раз и навсегда. С сыном так — к счастью или несчастью — не поступишь, но говорить все равно было не о чем. Разве что на самом деле пару плюх по мордасам отвесить? Да нет, раньше надо было, не зря в Домострое учили: «Любя сына своего, увеличивай ему раны, и потом не нахвалишься им», а теперь поздно. Не глядя на отпрыска, я кивнул. Кир не без труда вылез из машины и, отчетливо пошатываясь, направился к ментовке. Я чертыхнулся: даже время ожидания решения «пан-пропал» ему будет потом вспоминаться не мучительными замираниями сердца приговоренного перед казнью, а через алкогольные пары — смутно и нестрашно.
Головой за Марину по здравому рассуждению я не переживал, но на душе все равно скребло. Хотя то, что на передачу денег должна ехать она, было определено ментами и, вроде как, являлось форс-мажором, совесть не давала покоя. Ты ведь мог возразить: «Нет, поеду я, это дело не женское!», но почему-то не возразил. Ну, да, понимал, что поездка эта, к счастью, не бросок на вражеский танк, но все равно вышло как-то кривовато. А если бы танк? Вызвался другой, и слава Богу, пронесло? Ну, да, глупо же всем помирать там, где достаточно всего одной жертвы. Но вот что, если эта необходимая жертва — твоя жена? Я помотал головой: эдак самобичевание вообще до абсурда доведет! Будет танк — будем думать. Только вот Марина никогда не тратила время на принятие решения: танк, не танк, если речь шла о близких, она бросалась навстречу опасности, не раздумывая. Скорее всего, это было у нее неосознанно, на уровне инстинктов, как у рыси, защищая детенышей, бросающейся на медведя, против которого шансов у нее нет. Пожалуй, только сейчас я вдруг с отточенной ясностью представил, что все почти четверть века нашего с Мариной супружества я жил с ней, как у Христа за пазухой, как за каменной стеной. Да, да, именно — я у нее, а не она у меня! Нет, я, конечно, обязанности добытчика и защитника выполнял тоже вполне добросовестно, достигнув, что называется, «степеней известных». Но, во-первых, на фоне достижений иных товарищей это были высоты отнюдь не Эверестовы, а, во-вторых, быть нормальным мужиком — вообще не достижение, а норма, предписанная природой. А вот Марина свои обязанности по поддержанию домашнего очага обычными женскими «родить-накормить-убраться-постирать» никогда не ограничивала. Настолько, что это ее «расширенное» толкование своей роли в семье иногда приводило нас к непониманию и даже конфликтам.
Первый раз сомнение в том, что жизнь с женщиной, которую я решил сделать своей супругой, будет безоблачной, посетило меня накануне бракосочетания, когда мы выбирали мне свадебный наряд. Да, именно мне, потому что платье Марине мы купили просто и быстро: пришли в салон, прошли по представленным моделям (это был совок, по сравнению с сегодняшним днем выбор был более чем скромным, но все же не безальтернативным), я спросил ее, указав на одно: «Не нравится?», и она, пожав плечами, кивнула. Со мной оказалось сложнее. С костюмом проблема заключалась в том, что мне нужен был не самый маленький размер при не самом ходовом росте и, конечно же, не первая попавшаяся модель. Речь шла не о цене (денег у меня тогда было столько, что я даже стеснялся обсуждать эту тему со своей пассией, комсомолкой, не будучи уверен в правильности ее реакции), просто шла эпоха тотального дефицита. Импортные сигареты и пиво уже были не в диковинку, и даже шмотки модные попадались, но найти хороший костюм еще было большой проблемой. В конце концов мы наткнулись на потрясающий бельгийский серебристый костюм-двойку, до сих пор не расхватанный исключительно из-за безумной цены в 190 рэ. Коршуном кинувшаяся к нему было Марина увидела ценник и сникла, а я, соврав про премию, небрежно вытащил искомую сумму, и вопрос был исчерпан. Осталось купить обувь, и вот с этим заколдобило. По моему тогдашнему представлению о сочетаемости предметов одежды туфли к такому костюму нужны были серые, что многократно сужало и так небогатый выбор. И когда мы уже отчаялись найти что-нибудь путное, у Марины на работе кто-то принес не подошедшую пару моего размера. Сияющая, она притащила их на очередное наше свидание, посвященное предсвадебному шопингу. Я открыл коробку, и мое лицо вытянулось. Единственное, что делало пару убогих опорок в коробке похожими на туфли моей мечты, был цвет, да и тот можно было назвать серым весьма условно. Я закрыл крышку, но Марина настояла, чтобы я примерил обувку на ногу. Размер подходил, и Марина заявила, что не видит причин пару не взять и не закончить на этом порядком измотавшие всех поиски. Я заявил, что скорее пойду под венец в армейских кирзачах, чем в этом убожестве. Марина взвилась, и заявила, что моя позиция по меньшей мере неразумна, и что наше бракосочетание перестает казаться ей удачной идеей. Я, тоже распалившись, ответил, что если отказ от свадьбы — единственный вариант, при котором ЭТО не окажется на моих ногах, то он меня устраивает. В общем, поругались, не разговаривали два дня, причем Марина явно совершенно искренне не понимала, что мне нужно. Это уже потом, много времени спустя, я понял, что будучи по восточному календарю Огненной Лошадью, Марина в свойственном этому знаку неконтролируемом упрямстве иногда способна «закусить удила», и тогда с ней становится нелегко справиться. Слава Всевышнему, что Тигр (а именно к такому знаку по году рождения отношусь я) способен совладать с любой, самой пылающей лошадью, и через какое-то время Марина, кажется, это поняла. После того раза за все время мы всерьез ругались раза три-четыре, причем не из-за чего-то глобального, а из-за такой же фигни типа серых «свадьбишных» туфель. Даже единственный за время нашего супружества по-настоящему серьезный инцидент — с моим признанием в чувствах к Иве — прошел у нас без какого-либо накала, свойственного моментам, когда Марину (ну, скорее, меня и ее) переклинивало на чем-то третьестепенном.
Во всем прочем Марина была идеальной спутницей жизни, надежной, как скальное основание небоскребов Манхэттена. Когда в начале 90-х просел мой тогдашний бизнес, Марина — дипломированный искусствовед — не погнушалась грязной работы, да еще и сына рядом с собой в садик пристроила. Когда в два года Кирилл заболел какой-то нестандартной болячкой, она, еще не будучи водителем, носилась с ним по всем Московским клиникам, пока не нашла адекватного врача, поставившего Кира на ноги. Когда заболела по женской линии уже она сама, и ей понадобилась операция, она, ничего мне не говоря, легла в больницу, подгадав под мою командировку, так что к моему приезду она уже была дома, — узнав об этом, я просто лишился дара речи от такого ненужного, глупого, но такого трогательного самопожертвования. А в дефолтном 98-м, когда практически обвалился второй в моей жизни бизнес, именно Маринины галерейные доходы позволили нам пережить трудности, не уезжая с уровнем жизни совсем уж за линию горизонта. И даже мое знакомство с Князиным, с которого начался подъем теперешнего этапа моего бизнеса, тоже было ее заслугой! Но это все из области высшей мозговой деятельности, так сказать, а об ее инстинктивной рысьей отваге говорит такой эпизод. Как-то она, уже будучи довольно уверенным водителем, забирала меня с деловой пьянки где-то далеко в области. Я дремал на переднем сиденье, и не видел, что сзади какой-то дикий драйвер моргает фарами с требованием уступить полосу. Марина, не будучи искушенной в неписанных шоферских правилах и искренне не понимая, к чему ее на практически пустой дороге призывают, требование проигнорировала. Моргавший обогнал нас справа и злобно подрезал, вынудив перепугавшуюся Марину остановиться чуть не поперек проезжей части. Визг колодок и инерция торможения, до боли натянувшая ремень безопасности, пробудили меня ото сна. Подрезавшая нас машина тоже остановилась, из нее вылезли двое представителей национальностей, отличающихся очень черной нижней частью лица, и с угрожающим видом направились к нам. Я быстро понял ситуацию: надо было бы валить, но Марина от испуга была явно не в состоянии управлять машиной. В любом случае даже для того, чтобы пересесть за руль, пришлось бы выходить, и я вышел. Увидев не маленького мужчину, абреки сбавили было шаг, но гордость не позволила им отступить, и они, насупившись, двинулись на меня. Я собирался разрешить конфликт мирным путем, но тут в руке одного я заметил баллонный ключ. Мне не то что переклинило, просто я совершенно точно понял, что эту ситуацию словами решить не удастся. Поэтому, улыбаясь горцам и широко разводя руки в жесте: «Да полно вам, братаны, из-за такой ерунды понтовать!» я подпустил их поближе и резко бросил правую руку сбоку и вниз на скулу того, кто был с монтировкой. Будь я трезвый, этого хватило бы ему, чтобы минут пять покимарить на асфальте, а второй, возможно, остерегся бы лезть. Но я был сильно «выпимши» и промахнулся, удар пришелся вскользь. Второй сразу встал в стойку и начал очень высоко махать ногами в стиле бразильской капоэйры. Хорошо, что было скользко, у него поехала опорная нога, и он грохнулся оземь, но остался в сознании. Я тем временем подставил руку под удар баллонника, чуть не ослеп от боли и левой наугад ткнул нападавшему пятерней в лицо. Получилось кривенько, но эффективно: абрек выпустил монтировку, завопил и бросился, зажимая лицо, к обочине — вероятно, я попал ему пальцем в глаз. Тут поднялся капоэйрист и снова принялся махать ногами, не давая мне поднять баллонник. Неизвестно, как все это закончилось, потому что ногами тот махал лихо, да и второй, думаю, недолго был бы вне игры. И тут сзади меня взревел мотор, взвизгнули покрышки и Марина, обогнув меня практически в миллиметре, направила машину на разошедшегося адепта борьбы бразильских рабов. Если бы она врезалась в него на всем ходу, думаю, ему был бы конкретный каюк, но она — намеренно или случайно — остановилась в десяти сантиметрах от ногастого, так что машина лишь по инерции ударила его ребром капота. Но разницы в весе машины и человека хватило, чтобы последний отлетел метра на три и, проделав в воздухе дугу, снова приложился об асфальт, на сей раз неподвижно замерев бесформенной массой.
— Садись в машину! — страшно закричала мне в окошко Марина.
Я счел ее призыв вполне разумным, но прежде я дошел до вражеской машины, вынул ключи из замка и зашвырнул их далеко в кювет. Минут пятнадцать Марина гнала, двумя руками сжимая руль, и глядя в стекло огромными глазами.
— Остановись, передохни, — сказал я ей, и она послушно съехала на обочину.
— Я убила его? — по-деловому спросила Марина.
— Да нет, что ты! — рассмеялся я. — У этих детей гор черепные коробки крепкие!
— А второй? Я не заметила, куда он делся. Ты не слишком сильно его приложил?
— Да ладно! — отозвался я. — Попал пальцем в глаз, думаю, поцарапал конъюнктиву. Больно, но не смертельно.
— Ну, и слава Богу, — серьезно ответила жена. — Не хотелось бы из-за двух таких мерзавцев грех на душу брать. Ты зачем из машины вылез? Я только собиралась их таранить.
Я удивленно посмотрел на Марину.
— Мне показалось, что ты в шоке от испуга, хотел пересесть за руль, вышел, заметил, что у одного монтировка, ну, дальше и понеслось.
— Ни в каком я была не в шоке! — сердито ответила Марина. — Я сразу увидела железяку у одного в руке и ближе их подпускала, чтобы сшибить наверняка, а тут ты выскочил и все усложнил.
Я посмотрел на Марину, как в первый раз, не узнавая ее, и ничего не сказал. Жена завела машину, и больше до самого дома мы не проронили ни слова. В общем, всю нашу совместную жизнь с женой (с того самого момента, когда она поняла, что мое мнение по поводу цвета и фасона обуви может сильно отличаться от ее, smile) мне с женой было хорошо, то есть надежно, прочно и комфортно.
Люблю ли я ее, или, вернее: любил ли я ее хотя бы когда-нибудь? Сложный вопрос. Если ставить во главу угла максиму, что если трахаешься на стороне, значит, не любишь, то — нет и никогда, потому что первый раз я изменил ей еще до свадьбы, а с учетом жриц древнейшей профессии количество женщин, с которыми я попрал супружеский долг, измеряется сотнями. И то, что последние двенадцать лет мое сердце было занято отнюдь не Мариной — тоже, к сожалению, факт. Но тогда что такое почти четверть века совместной счастливой жизни, если не любовь? По истечении этих лет я могу сказать, что ценю и уважаю свою жену, мы спим в одной постели и даже иногда занимаемся сексом, а то, что у меня не подпрыгивает, как у тинэйджера, при виде ее наготы, ни о чем не говорит. Не без основания полагаю, что организм любого (ну, или почти любого) самца детородного возраста реагирует соответствующим образом при виде любой молодой красивой (по его мнению) самки, и я — не исключение. Но на меня подобного рода мотивация действует ровно до того момента, когда перестает подпирать гормональный фон — надеюсь, вы меня понимаете. Я бы в гробу видал просыпаться с ней в одной постели, завтракать за одним столом, о чем-то говорит вечерами — думаю, было бы просто не о чем. А еще мне не хотелось бы чистить ей сапоги, массировать ей спину или прижигать йодом прыщик на самом интересном месте, — более того, мне это было бы неприятно. А вот Марине я все это делаю с удовольствием, и не уверен, что с таким же удовольствием делал бы эти вещи для Ивы. Так кого я люблю? А-а, вы говорите, что это привычка? То есть я привык, просыпаясь и видя рядом мирно посапывающую жену, проникаться к ней такой нежностью, что на глаза наворачиваются слезы? А, это так, сантименты к самому себе, что вот я какой хороший и порядочный, исполняю свой долг по отношении к женщине, которую не люблю? Да как же вы можете разобраться в том, где любовь, а где нет?! Есть люди с абсолютным слухом, или с обостренным видением красок, но людей, абсолютно различающих чувства, нет и быть не может! Почему? Потому что это МОИ чувства и эмоции, и если уж я сам не могу в них разобраться, то уж кому-то другому это и подавно не дано с гандикапом в миллион очков. Если этот кто-то не господь Бог, конечно, но Всевышнему, к счастью, не до таких мелочей.
Любит ли жена меня? Или, вернее, так: всегда ли она меня любила и любит ли сейчас? Этот вопрос элементарен и сложен одновременно. С той же самой «абсолютной» точки зрения — конечно, да: она не только никогда и ни с кем мне не изменяла, но и нашла в себе силы простить мне тот эпизод с Ивой, — что могло быть катализатором такой «реакции прощения», если не любовь? То, что она любила меня до истории с Ивой, вообще не вызывает ни малейшего сомнения, это — данность. Как и то, что после все стало не так однозначно. Да, Марина простила, но не забыла, тот эпизод нет-нет, да и всплывал в нашем общении. Разумеется, не серьезно, в виде шуточного намека, подначки, но мне всегда ясно было, что в этом вопросе Марина четко блюдет ту, вторую, гораздо реже упоминаемую часть поговорки про «кто старое помянет…» Могу точно сказать, что когда-то она просто не смогла бы не знать доподлинно, где я и что со мной, как несколько дней назад, и не сходить с ума, найти в себе силы столько времени не звонить.
Вторым камнем преткновения, безусловно, не усилившим Маринины ко мне чувства, был Кирилл. Образец женской преданности венчаному мужу, суженому, жены декабристов, пойдя за супругами в Нерчинскую каторгу, потеряли не только титулы и богатство. Вместе со всей прежней жизнью они потеряли и детей, ведь взять их с собою в Сибирь им не было дозволено. Не это ли — истинная любовь женщины к мужу, мужчине своему, любовь без оглядки, без завета, без оговорок? Любила ли когда-нибудь и — паче чаяния — любит ли до сих пор меня моя жена с точки зрения столь высокой планки? Не знаю, не уверен. Наши внутрисемейные отношения с сыном были очень сложными. Марина внешне правильно и бурно реагировала на все его фокусы, но они ни на йоту не меняли ее по-матерински всепрощающего отношения к нему. Я же с того момента, как стало ясно, что Кириллова манера выкидывать фортели — это устойчивая и восходящая тенденция, моя отцовская любовь к сыну пошла по нисходящей. Марина это знала, видела, понимала, что ничего с этим поделать не может, и страдала. И чью сторону она заняла бы, если бы пришлось, как декабристским женам, выбирать, я не знаю. Но не жестоко ли требовать от женщины, совмещающей звания жены и матери, выбора между предметами своей любви? Думаю, жестоко, да и нужды такой, слава Богу, нет. Да и вправе был бы я, требуя такого от женщины, чье отношение к себе самому, кроме как безупречным, назвать нельзя? Особенно учитывая свой собственный «послужной список»? Думаю, тоже — нет. В общем, любит, не любит, — сложно это все, неоднозначно, а кто в этом точно разобрался, и все в деталях про это знает — извольте катиться к чертовой матери!
Знакомая «пятерка» показалась в моем зеркале заднего вида в ту самую секунду, когда я начал не на шутку волноваться долгим, больше полутора часов, ее отсутствием. Я напрягся, но сразу облегченно вздохнул, потому что из машины выпорхнула Марина, приветливо, как старой подружке, помахала кому-то в салоне, и чуть не бегом направилась к «Субару». Я предупредительно открыл ей дверь, и Марина с размаху плюхнулась на сиденье, ее лицо светилось счастьем.
— Все, сделка заключена! — воскликнула она. — Они взяли деньги, при мне порвали протоколы с Кировой подписью, и Николай Николаевич позвонил, чтобы составляли новые, по другой статье.
— Что значит новые? — нахмурился я. — Я так себе понимал, что протоколы должны были порвать и все, файл клоусд. Разве не так?
— Немножечко не так, — сделала нырок головой Марина, видимо, показывая, какой сложный путь предстоит делу, прежде чем быть окончательно закрытым. — Поехали в гостиницу, я по дороге все расскажу.
— А Кир? Он что, не с нами? — встревожился я. — Так они его отпустили, или нет?
— Отпустили, успокойся, — махнула рукой Марина. — Ему сейчас оформляют подписку о невыезде, потом он встречает Лизу поездом из Казантипа, и они оба приедут в гостиницу. Поехали.
По дороге Марина, нервно смеясь, рассказала, как менты, видимо, опасаясь подставы с микрофоном, перетрясли в машине ее сумочку, вынули аккумулятор из мобильника, и потом повезли куда-то за город. На прямом, хорошо просматриваемом участке дороги у километрового столба «пятерка» притормозила, и сидевший с краю мент выбросил мешок с деньгами в заросший кустами кювет. Сразу же поехали дальше, и через четверть часа привезли Марину к местной достопримечательности времен палеолита под названием Каменные могилы. Младший состав остался в машине, а Николай Николаевич полчаса водил Марину по заповеднику, показывал ей древние каменные глыбы, рассказывал о своем тернистом жизненном пути, давал ценные советы по воспитанию трудной современной молодежи, все это время будучи явно нервно-напряженным. Потом ему позвонили, он сразу оттаял, заулыбался, свернул экскурсию и Марину повезли назад.
— Ждал, пока подельники, которые приняли в кювете мешок с деньгами, считали и проверяли наличку, — прокомментировал я. — Профессионально шифруются, гады!
Николай Николаевич с Мариной был уже как старый друг, и в деталях рассказал, как теперь будут развиваться события. Просто порвать протоколы не получится, потому что сам факт задержания пассажира с наркотиками был «засвечен» еще вчера. Но раньше Киру «светила» 307-я статья местного У-Ка за приобретение и перевозку наркоты с целью сбыта (от трех до восьми, а с учетом количества изъятого — и до десяти), то теперь обвинение перепишут на 309-ю, «без цели сбыта», и не будут упоминать в протоколе ампулы с «метом» — это «всего» до трех лет, а по сложившейся судебной практике — полтора-два года условно. Из-по стражи его выпускают под «подписку», максимум через неделю будет суд, и после вынесения условного приговора Кир физически свободен, как муха в стратосфере. Особо Николай Николаевич предупредил, чтобы мы не пытались вывезти сына из страны до вынесения судебного решения. Нет, на границе проблем не возникнет, потому что в розыске он не числится. Но при неявке подсудимого судья однозначно вынесет не условное, а безусловное наказание, а между Россией и Украиной действует соглашение о выдаче беглых преступников. Оно вам надо — до истечения срока давности жить под страхом, что в один прекрасный миг сына сгребут и выдадут сопредельному государству для отсидки?
— Вот так обстоят дела, — закончила изложение диспозиции Марина. — По-моему, нормально, нет?
— Насколько эту ситуацию вообще можно назвать нормальной, — пробурчал я. — Наилучший выход из наихудших.
— Да и хрен с ним! — дернула бровью Марина. — Главное, что Кирилл на свободе!
Я скосил на нее глаза: Маринино усталое лицо светилось, и разобраться в том, было ли это утилитарное счастье выполненного материнского долга, или какое более сложное чувство, не представлялось никакой возможности.
В отеле мы пообедали, и Марина улетела забирать с вокзала Кирилла с Лизой. Она настояла, чтобы на этом этапе я не принимал участия в воспитательных переговорах с молодыми людьми, — я не возражал. Я поднялся в номер, врубил на полную мощность кондиционер и повалился на кровать. В тяжелой полудреме, борясь с генерирующимися перевозбужденным мозгом видениями, я проворочался почти три часа. Из этого липкого состояния меня вырвал телефонный звонок. Звонил Ведецкий, и я рванул трубку к уху.
— Самое главное, Арсений Андреевич, — даже не поздоровавшись, с места в карьер начал обычно всегда предельно вежливый адвокат. — Вы еще за границей, или, не дай Бог, уже вернулись на территорию родной отчизны?
— Нет, еще не успел… не успели, — ошеломленный таким началом, немного замешкался с ответом я. — Завтра собирались возвращаться, может быть, послезавтра.
— Настоятельно советую вам с возвращением повременить, — с серьезностью Сфинкса сказал Ведецкий. — Я только что вышел от следователя, информация самая неутешительная. Выписан ордер на ваш арест, вы подозреваетесь в убийстве гражданина Эскерова Аббаса Мерашевича.
Мое сердце ухнуло в пятки, по пути так ослабив колени, что я опустился на кровать.
— Господи, что за бред? — совершенно риторически спросил я, безуспешно борясь с противными вибрациями голоса. — На каком основании они меня подозревают?
— Ну, к сожалению, основания у них есть, — сухо ответил адвокат. — При повторном осмотре места преступления они обнаружили пулю калибра 7,62 миллиметра от пистолета ТТ. Они сопоставили эту пулю с показаниями гражданки Эскеровой Ивы Генриховны о том, что она долгое время состояла с вами в любовной связи, а также о том, что вы от нее знали, что ее муж собирался ехать на машине в населенный пункт Эльбурган. Генетическая экспертиза подтвердила, что погибший — Аббас Эскеров. С этим они пошли к прокурору с запросом ордера на обыск вашей дачи, где по показаниям той же гражданки Эскеровой вы жили последние несколько дней, поссорившись с женой. Но, думаю, прокурор вряд ли дал бы ордер по таким хилым уликам, но решающим явился факт, что вы выехали за пределы страны, что подтвердили на таможне. Еще раз вынужден вам попенять, Арсений Андреевич: ни в коем случае не следовало говорить об этом следователю. Но сделанного не воротишь, и прокурор ордер на обыск дал. Не догадываетесь, что было обнаружено в процессе обыска?
— Господи, неужели пистолет? — осененный страшной догадкой, простонал я.
— Не просто пистолет, а пистолет ТТ со спиленными номерами, с одной отсутствующей пулей в обойме, из которого недавно стреляли, — прокомментировал мою догадку Ведецкий. — И — самое главное — с отпечатками пальцев человека, чьи отпечатки также были найдены повсюду, то есть, предположительно, хозяина дачи. С вашими отпечатками, Арсений Андреевич. Следствие полагает, что баллистическая экспертиза подтвердит соответствие пули с места преступления, и найденного у вас пистолета.
— Этого не может быть! — почти беззвучно выдавил сквозь голосовые связки я.
— Чего не может быть? — уточнил адвокат. — Чего конкретно? Пистолета у вас на даче? Ваших отпечатков пальцев на нем? Того, что из этого пистолета убили человека?
— Ничего не может быть! — слабо закричал я. — У меня никогда не было никакого пистолета, я не держал его в руках и не стрелял из него в Аббаса Эскерова. Это бред, сон, какая-то фантастическая мистификация!
Ведецкий молчал, несколько секунд я слышал только тишину на другом конце провода.
— Но алиби у вас, надо полагать, нет, — мрачно не то спросил, не то констатировал адвокат.
— Нет, — подтвердил я. — Вечером накануне убийства мы с женой повздорили, и я под ночь уехал на дачу. Никакой охраны или дежурного у нас там нет. Так что, полагаю, никто меня не видел, и что я приехал и не выезжал, удостоверить не сможет. Что я всю ночь провел в своей постели, подтвердить тоже, к сожалению, некому.
В ответ адвокат выдал новую порцию молчания.
— Я верю вам, — наконец, откликнулся он. — Мне обязательно нужно было услышать все это от вас, потому что, исходя из улик, обвинения против вас более чем серьезны. И если бы я не знал вас столько лет, мне было бы тяжело с ними не согласиться. К счастью, я хорошо вас знаю, поэтому будем исходить из того, что вас мастерски подставили. Пистолет вам подбросили, предварительно перенеся на него ваши отпечатки. Нет предположений, кто мог бы иметь на вас такой зуб, чтобы это все придумать, организовать и выполнить? Машину во дворе никому не царапали? Громко музыку по ночам не слушаете?
При всей катастрофичности ситуации я не выдержал и нервно засмеялся.
— Вроде, нет. Так что кто бы это мог быть, даже не представляю.
— Подумайте, — посоветовал Ведецкий, — подумайте хорошенько. Дыма без огня не бывает, кому-то вы сильно наступили на хвост. Не думаю, что возможных вариантов может быть много.
— Может быть, мне лучше все-таки вернуться? — спросил я Ведецкого. — Ну, потихоньку, без афиши, разумеется. Думаю, в Москве у меня было бы больше возможностей…
— Не вздумайте! — перебил меня адвокат. — Уверен, вас уже объявили в федеральный розыск, это сейчас быстро делается. Это означает, что вы будет в базе данных на любой таможне, самолетом ли вы полетите, поедете ли поездом или на машине. Вас арестуют сразу же по пересечении границы. Разве что, как Владимир Ильич, пешком по льду Финского залива. Но не сезон нынче, лед тонкий.
— А здесь они меня не достанут, часом? — ощущая нехороший холодок в груди, спросил я Ведецкого. — Международный розыск, Интерпол и прочее?
— Так быстро — нет, — успокоил меня адвокат. — Процедура объявления подозреваемого в международный розыск, к счастью, гораздо сложнее, чем в случае с розыском внутрироссийским, и требует гораздо больше времени. Так что на какое-то время там, где вы сейчас, вы в безопасности.
Условившись, что Ведецкий будет «держать руку на пульсе» моего дела и немедленно обо всем меня информировать, распрощались, договорившись в любом случае созвониться в понедельник. Закончив разговор, я так и остался сидеть на кровати, безвольно опустив руки между коленями. Нужно было думать, откуда на меня в добавку ко всем прочим свалилась еще и эта огромная, неподъемная проблема, но мыслей не было совсем. В голове бесконечной заезженной пластинкой крутилась одна-единственная фраза из глупого старого анекдота: «Все, Петька, приплыли!» Не знаю, сколько времени я просидел бы в состоянии гроги, но, к счастью, вернулась в номер Марина. Не просто вернулась, а ворвалась, как ураган.
— Ты чего сидишь? — закричала она с порога. — Давай, собирайся, поехали!
Я поднял на жену голову, совершенно не понимая, куда надо ехать? Да еще так срочно?
— Домой, поехали домой! — разъяснила, поняв мой немой вопрос Марина. — Кир с Лизой ждут внизу.
Маринино разъяснение понимания ситуации мне не прибавило. Вроде бы, был разговор, что Кириллу необходимо остаться здесь, дождаться суда, получить свои законные полтора года условно, после чего со спокойной совестью поехать домой. Поэтому Маринино заявление об отъезде представилось мне более чем странным.
— Неужели ты думаешь, что я оставлю ребенка на растерзание какому-то непонятному жрецу местной фемиды? — в ответ на высказанное мной изумление с пафосом воскликнула Марина. — А если что-то сорвется, и Киру впаяют не условно, а неусловно? Как говорится, заключат под стражу прямо в зале суда? Что тогда?
— Но Николай Николаевич, вроде, гарантировал? — в замешательстве возразил я. — Ты же сама говорила?
— Да, я говорила! — уперев руки в боки, воскликнула Марина. — Пока не раскинула мозгами. Скажи, ты заявлениям Николая Николаевича веришь? Я — нет. Вот ты можешь, как честный человек, поручиться, что уверен в обещанном исходе, основываясь на слове продажного хохлятского мента?
— Н-нет, — честно ответил я.
— Ну вот и я н-нет, — передразнила меня Марина. — Что делать, если что? Требовать возврата денег? Так ведь самое интересное, что не отдадут ведь, козлы!
— Да, чертовски было бы обидно! — не без черного юморка согласился я. — Но представь, что Украина отправит-таки запрос на экстрадицию, а наша сторона решит его удовлетворить? И поедет Кир через год или два отсиживать свою полтораху. Это не обидно будет?
— Фигня все! — махнула рукой Марина. — Договор между нами и Хохляндией есть, но он практически не выполняется, убийц и грабителей по три года мурыжат, не выдают. Кому там будет нужен Кир со своим «приобретением наркотических средств с целью личного употребления»? Константин Аркадьевич твердо сказал, что при существующей практике опасности практически нет.
— Константин Аркадьевич? — недоуменно уставился на жену я. — Он-то тут при чем? Он-то откуда знает?
— Знает, надо полагать, — уверенно заявила Марина. — Особенно учитывая, что когда мы посылали ему каталоги, адрес доставки был «Большая Дмитровка, 15а».
— А чего там у нас? — наморщил лоб я, вызывая перед глазами карту Москвы.
— Генпрокуратура там у нас, — состроила ехидную мину Марина. — Такие адреса надо знать на память. Так что давай, поехали отсюда. Сейчас стартанем, утром будем дома.
Я посмотрел на Марину, уже успевшую по плечи погрузиться в нутро нашей дорожной сумки. Одной из отличительных черт ее характера было то, что иногда она начинала свято верить во что угодно, в любую несуразицу, если таковая каким-то образом угнездилась в ее голове и, паче чаяния, была прилюдно ею произнесена. В этом случае требовалось нечто большее, чем просто мой авторитет главы семьи, чтобы разубедить благоверную в ее заблуждении. И сейчас явно был такой случай. В Марининой голове все сложилось, источники информации заслуживали, по ее мнению, полного доверия, и остановить ее было невозможно. Я не стал и пытаться.
— Ты абсолютно уверена? — для очистки совести переспросил я. — Наверняка?
— Да! — глухо донесся из недр сумки ее голос. — Не теряй времени, собирайся!
— Я не поеду с вами, — сказал я. — Я не могу ехать.
Марина вынырнула из сумки и недоуменно посмотрела на меня.
— В каком смысле? Как не можешь? Почему?
Я вздохнул и рассказал. Марина слушала меня, зажав рот рукой, потом бессильно опустилась на стул. Минуту она сидела, молча глядя в пространство, потом подняла на меня глаза. В них была странная смесь страдания и непреклонной решимости.
— Арсюш, мы все-таки поедем, — сказала она. — Внизу висит железнодорожное расписание, я случайно посмотрела — через час поезд на Москву, мы успеем. Все равно я тут тебе чем помогу? А этих одних отправлять нельзя, ты знаешь. Если такая ситуация, сиди уж лучше тут, чем в Москве под арестом. А я подключу Константина Аркадьевича, думаю, он мне не откажет.
Я посмотрел на Марину, на ее тонкую талию и крутые бедра, на небольшую, но высокую грудь, на потрясающе породистый нос и очень интеллигентный взгляд, и подумал, что Константин Аркадьевич точно не откажет.
— А что, одни они не доберутся? — хмуро спросил я.
— Как ты себе это представляешь? — с искренним недоумением всплеснула руками Марина. — А если что-нибудь?
— Что ты имеешь в виду под «что-нибудь?» — еле сдерживая раздражение, переспросил я. — Что он снова наркотики, теперь обратно в Россию, потащит?
— Ну, зачем ты так? — с обидой в голосе ответила Марина. — Мало ли чего может произойти?
— А здесь со мной ничего не может произойти? — гнул свое я, злясь на себя, что мне обидно, что я вот так убеждаю жену остаться, вместо того, чтобы легко махнув рукой, отпустить мать ехать с сыном.
— Арсюшенька, ну что тут с тобой может случиться? — с искренним непониманием заглянула мне в глаза Марина.
Продолжать дискуссию не имело смысла.
— Да, на самом деле? — усмехнулся я, но весь сарказм этих слов разбился впустую, — Марина мыслями уже была не здесь.
— Так, а что у нас с деньгами? — озабоченно спросила она.
С деньгами была амба. Вывернули карманы, набралось четыреста гривен с мелочью, вряд ли хватило бы даже на билеты.
— Оставь это себе, а я займу у Кира с Лизой, — подняла палец вверх Марина. — До дома как-нибудь доберемся. А ты позвонишь в Москву, тебе кинут денег на карту, верно?
— Верно, — кивнул я. — Все, езжайте, а то опоздаете на поезд.
Марина повернулась ко мне, обвила шею руками, прижалась к груди.
— Арсюш, мне так… неудобно уезжать, — зашептала она. — Неловко, нехорошо, неправильно, я понимаю. Но ты же видишь, как все повернулось?
Марина подняла на меня умоляющие глаза.
— Я вижу, — кивнул я, разжимая за запястья ее объятия. — Иди, опоздаешь.
— Не обижайся! — попросила она. — И не считай, что я предпочла сына тебе. И — я очень благодарна тебе за то, как ты повел себя в этой ситуации.
— С ума сошла? — нахмурился я. — Это ты сейчас в каком качестве выступаешь? И в каком качестве меня благодаришь?
Марина отвела глаза.
— Все сложно, я понимаю, — тихо сказала она и повторила: — Не обижайся!
— Не обижаюсь, — ответил я, протягивая ей сумку. — Все, иди, с Богом.
— Ты не проводишь нас? — спросила Марина от двери.
— Нет, не хочу его видеть, — помотал головой я. — Извини.
Марина опустила голову и вышла из номера, дверь тихо закрылась за ней. Я чувствовал себя наименее ценным членом экипажа, которому не хватило средств спасения. Он горд тем, что все остальные выживут, но самому ему горько и безысходно. «Ну, вот, декабристка, ты и сделала свой выбор», — подумал я, одновременно проникаясь гадливостью к самому себе. Пытаясь разогнать минор, вышел на балкон. На высоте десяти этажей внизу стояли две одиноких фигуры — Кирилл и Лиза. Марина вылетела из вестибюля гостиницы, как лавина, подхватила их, и все втроем помчались к проспекту Металлургов. На вскинутую Мариной руку тотчас, завизжал тормозами светлый «жигуль», троица погрузилась в него и уехала. Я еще долго смотрел вслед удаляющимся огням, потом вернулся в номер.
Было уже почти совсем темно, но включать свет не хотелось. «Выпить, что ли?» — подумал я, но мысль, что глупо шиковать на последние четыреста гривен остановила меня. Чтобы нормально жить в чужом городе, нужны были деньги, и немалые, а на денежную посылку из Москвы можно было ожидать в лучшем случае в понедельник. Гостиница была оплачена до завтрашнего полудня, и был выбор — заплатить еще за одни сутки за проживание, или сходить в ресторан поесть и выпить. Да, ситуация была аховая. От безысходности я уже хотел было включить телевизор, но тут загудел мой айфон, сигнализируя, что пришла эсэмэска. Я подумал, что это Марина эсэмэсила, что сели на поезд, но ошибся — это была Ива. «Позв?» — гласило лаконичное сообщение от нее. Полагая наши отношения закончившимися еще до рассказа Ведецкого, что Ива сдала ментам всю подноготную о наших отношениях, я долго раздумывал, звонить или нет, но в конце концов все-таки набрал знакомый номер.
— Привет! — услышал я в трубке ее голос, и сердце екнуло. — Ты сильно на меня обиделся за ту мою выходку в кафе?
— С чем сравнивать, — уклончиво ответил я.
— Понимаю, — сказала Ива. — Но все же у меня есть шанс? Ведь иначе ты не перезвонил бы, верно?
Ее голос обволакивал, манил, очаровывал. Сбрасывая наваждение, я тряхнул головой.
— Я позвонил по делу, — резко ответил я. — Твоя пьяная болтовня в кафе — ерунда по сравнению с тем, что ты наплела ментам в морге. Зачем, не спрашиваю, думаю, они профессионально вытащили из женщины, находящейся в шоковом состоянии, все, что им было нужно. Но у этого случились весьма неприятные для меня последствия.
— Я… я ничего такого им не говорила! — воскликнула Ива, ее голос был полон ужаса. — Разве что… Но ведь это… Какое это имеет отношение?!
— Меня на самом деле обвиняют в убийстве Аббаса, — сердито перебил я ее невнятные бормотания. — Объявили в розыск. Несмотря на твои позавчерашние, так сказать, умозаключения, надеюсь, трезвым рассудком ты понимаешь, что я этого не делал?
— Ну конечно! — дрожащим голосом отозвалась Ива. — Не понимаю, как я могла сморозить такую чушь?! Господи, что же я натворила?! И где ты сейчас? Я могу чем-нибудь помочь?
Захотелось сказать что-нибудь обидное, вроде: «Ты уже помогла!», бросить трубку, но все же я неохотно рассказал Иве о своей ситуации.
— Так ты на Украине?! — воодушевилась Ива. — Не может быть! А где? В Мариуполе?.. Та-ак… Помнишь, у Дашки в Турции был бойфренд Володя с Украины? Они теперь не-разлей-вода, каждый вечер созваниваются, Дашка просится отпустить ее к нему в гости. Он из Запорожья, это ведь где-то рядом?
— Вроде, — пожал плечами я. — Точно не другой конец страны. Только непонятно, в чем ты здесь видишь пользу в моей ситуации?
— Польза в том, что Володя оказался мальчик не простой, родители у него — весьма небедные люди, — зачастила Ива. — У него квартира в Запорожье, в которой он бывает наездами, потому что учится в Киеве. Кстати, он тебя помнит и всегда через Дашку передает приветы. Денег, я уверена, он с тебя не возьмет, а учитывая, что непонятно, на сколько времени тебе домой заказано, это может быть очень существенная экономия. Надо только, чтобы Дашка его попросила. Ну, что, звоню я ей?
В голове мелькнули картинки голой Дарьи — в Турции, у меня на даче, в отключке распростертой на мохнатом ковре. Но была в Ивиной идее и одна вполне рациональная составляющая: гораздо безопаснее жить в частном секторе, чем в гостинице, ведь во втором случае установить место моего пребывания господам вроде Ещука или Лазарева при желании не составит труда.
— Звони, — решительно ответил я, и Ива сразу же отключилась.
Она перезвонила буквально через пять минут, и сразу перешла к делу.
— Дашка поговорила с Володей. Он сейчас дома, в Запорожье, но в основном тусуется по друзьям и дома практически не бывает. То есть, квартира пустует, а скоро он вообще уедет в Киев на семестр. Володя очень обрадовался, что может оказать тебе услугу, и сказал, чтобы ты бросал этот тошный Мариуполь и сейчас же ехал к нему. И что ты можешь жить там, сколько хочешь. Адрес — улица Победы, дом 7, квартира 16, второй подъезд, третий этаж. Ключ у консьержки, она отдаст его тому, кто назовется Арсением. Вроде, все.
— Спасибо, — несколько ошарашенный таким стремительным решением такой сложной проблемы, сказал я. — Спасибо, Ива.
— Не за что, — тихо ответила Ива, и я буквально увидел, как она улыбается краешками своих неповторимых губ. — Рада была помочь. Звони, не пропадай. Целую.
В другое время я непременно бы ответил «Целую», потому что для меня это был ритуал, код, волшебное слово, означавшее, что в наших отношениях все хорошо. Не уверен, понимала ли этот код Ива, но она могла, закончив обычный, вроде бы, разговор, не сказать этого волшебного слова, или не ответить им. Я — никогда. И вот сейчас я положил трубку, этого слова не сказав. Хотя, безусловно, я был сейчас очень благодарен Иве за помощь, но — только благодарен. И вообще — Иве ли? Я оглядел комнату — убого, казенно, пусто. Все уехали, стало быть, и мне пора. Я взял айфон, включил программу навигации, забил в адресной строке «Запорожье, Победы, 7». «237 км, время в пути 4 часа», — ответил электронный штурман. «Доеду за три», — подумал я, подхватил оставленную мне Мариной маленькую сумку с моими пожитками и вышел из номера.
Всю дорогу я пытался размышлять, кто же это мог так злостно и, главное, так тонко и целенаправленно меня подставить. Вообще детальном исследовании всей истории моих взаимоотношений с самым широким кругом лиц за последние десять-пятнадцать лет выходило, что кандидатур на роль моего злого гения всего три. Причем один из них, выражаясь словами Шерлока Холмса, покоился на дне Рейхенбахского водопада, проще говоря, сам являлся жертвой этой подставы, и посему ее автором вряд ли мог быть. Оставался Саша Качугин (вернее, его зловредная жена Рита) и майор Ещук. Более вероятным с точки зрения технических возможностей «замутить» такое непростое дело выглядела, конечно, кандидатура Ещука. Но возникал большой ряд логических вопросов. Например, зачем майору такая сложная, многоходовая, затратная, рискованная схема по моему стимулированию, если ничего похожего на «нет» в ответ на его «любезное» предложение я не говорил? Совершенно конкретный пример стрельбы из пушки по воробьям. Или, вернее, с соблюдением необходимой степени образности, это был бы запуск межконтинентальной ракеты с целью уничтожения надоедливого комара. Не вяжется, однако. Вариант Качугиных с точки зрения уничтожения сразу двух врагов — меня и Аббаса — был более предпочтительным, но огромный вопрос был в способности даже совокупного интеллекта Саши и Риты придумать и организовать столь сложную эскападу. Да и зачем сейчас, когда страсти по нашему с Сашей «разводу» давно утихли, столь активно махать руками? Нет, и здесь явно что-то не то. Дальше мысли мои начинали ходить по замкнутому кругу, и ввиду явной бесперспективности дальнейшего «жевания» этой темы я постарался выкинуть ее из головы.
Дорога прошла без приключений, и еще до наступления полуночи я прибыл по указанному адресу. Пухлощекая улыбчивая консьержка без проблем отдала мне ключ, я поднялся на третий этаж и открыл тяжелую дверь. Даже по прихожей было видно, что квартира, что называется, «богатая». Но я был настолько вымотан, что даже осмотр помещения отложил на утро и, даже не приняв душ, инстинктивно верно определил направление в спальню, сбросил на пол одежду, упал на кровать и мгновенно заснул мертвецким сном.