Она вошла, скользнула по мне тем же, что на кладбище, странным, сухим взглядом и прошла мимо, в спальню. Я перестал расстегивать рубашку и с твердым намерением все выяснить последовал за женой. За те несколько секунд, на которые Марина опередила меня в спальне, она успела вытащить из стенного шкафа чемодан, разложить его на кровати, и теперь она с остервенением набивала его своим тряпьем.
— В чем дело? — угрюмо спросил я мечущуюся между шкафом и чемоданом жену. — Что за сборы? Что случилось?
— Что случилось? — переспросила Марина, не прекращая своих лихорадочных движений. — Ничего особенного. Я ухожу от тебя.
— Куда? — совершенно автоматически задал наиболее соответствующий информации вопрос я, и сразу поправился: — Собственно, как уходишь? Почему?
— Долго пришлось бы рассказывать, — ответила, не сбавляя скорости, Марина. — Не меньше двенадцати лет.
В груди екнуло. Двенадцать лет — это Ива, это связано с ней. Но ведь она умерла?! Внезапно сменив направление в сторону выхода из спальни, Марина обдала меня настолько мощным порывом воздуха, что я невольно последовал за ней, как опавший лист, влекомый осенним ветром.
— Читай, — сказала Марина, подлетая к столу и распахивая крышку ноутбука. — Читай сам, у меня нет сил это пересказывать.
Столь же стремительно она отошла от стола, но ее порыв неожиданно иссяк. Марина упала в кресло, закрыла лицо руками и заплакала. Я кинулся было к ней, но что-то подсказало мне, что это бесполезно и не нужно, и я повернулся к компьютеру. На экране была открыта Маринина почта, а в ней — письмо. Нетрудно было понять, что это письмо от Ивы.
«Здравствуй, Марина! — писала она. — Зачем я пишу тебе это письмо, ты поймешь, только если дочитаешь до конца. Но суть его — в самом начале. То, что когда-то давно, двенадцать лет назад, мы с Арсением были любовниками, тебе и так известно. Но ты уверена, что это давно в прошлом. Так вот: мы оставались любовниками все это время, с небольшим перерывом, который совершенно не меняет сути дела. Тогда мы просто разыграли разрыв, чтобы успокоить тебя, и это сработало. Не веришь?
Следующие месячные у тебя должны прийти через три дня, верно? Откуда я знаю? Да у меня график такой же, как у тебя! Никогда не слышала о том, что у женщин, живущих с одним мужчиной, регулы синхронизируются? Но ладно, это так, экзотика. Я могу рассказать тебе, куда и когда вы с мужем ездили отдыхать за эти годы, и куда ты ездила без него. Я знаю, где и кем ты работаешь, и какие проблемы вам подкидывает ваш сын Кирилл. Это ведь из-за него вы вдвоем мотались на днях в Мариуполь? Кстати, девушку его зовут Лиза, верно? Я знаю, с какой стороны вашей супружеской кровати ты спишь — ведь именно это определяет то, что твой муж так любит трахаться именно на левом боку. Стены в вашей спальне — голубые, в гостиной — зеленые, а плитка в ванной — бежевая. Я была в вашей квартире и совокуплялась с твоим мужем в вашей кровати. А десять дней назад твой муж ездил на выходные ко мне в Турцию. Потребуй у него выписку с его банковской карты за последний месяц, он ею оплачивал эту мою поездку. Обойдусь без подробностей, что мы там вытворяли, цели причинить тебе боль у меня нет.
Какова же моя цель? Чтобы ты знала, с каким козлом и подлецом ты живешь. То есть, все мужики — козлы и подлецы, но по отношению к своим мы — дуры, как правило, питаем какие-то иллюзии.
Зачем я это делаю, зачем сдаю курицу, которая несла золотые яйца, — ведь последние лет шесть, как окончательно задурил мой Аббас, твой Арсений практически нас с дочерью содержал? Не просто потому, что твой муж меня бросил, я бы не стала опускаться до банальной бабской мести.
Да, у нас с ним все кончено, он меня бросил. И сошелся… Нет, не сошелся, это неправильное слово. Как старый кобель снюхивается с молоденькой сучкой, он снюхался с совсем еще девчонкой. Молодой, неопытной, глупой. С моей дочерью Дарьей.
Я пишу это, и плачу. Марина, Мариночка, мы же когда-то были подругами, помнишь? Да, я сука и сволочь, я легла под твоего мужа, но ты не представляешь, как мне было х…ево! Я пыталась тебя это объяснить, но ты не захотела понимать тогда, вряд ли захочешь и сейчас. Но мне и не нужно. Ты просто должна отдать мне должное — да, я трахалась с твоим Арсением, но я никогда не пыталась его у тебя увести. Скорее, наоборот, и кровожадные пацаны из Шатуры, поверь, здесь ни при чем. Если бы он не сделал стойку на Дашку, возможно, ты так никогда и не узнала бы о наших шашнях.
Но она влюблена в него, как кошка, и сдается мне, что твой снова, как когда-то в отношении меня, внушил себе, что любит девчонку. Или хуже, втрескался на самом деле. И тут уже твои интересы могут конкретно пострадать, подруга. Я повлиять, сделать тут ничего не могу, дочь полностью вышла из-под моего влияния. Не в меня она уродилась, в отца, царствие ему небесное, непослушная, упрямая, своевольная. Кстати, сейчас, когда я пишу это письмо, они оба на Украине, вдвоем в одной квартире. Причем это именно она эту квартиру для твоего организовала, это хата одного ее хахаля, с которым она познакомилась в Турции. Веришь, что молоденькая сучка оказывает там твоему супружнику исключительно моральную поддержку? Я — нет, он у тебя еще тот кобель, мимо запаха не пробежит.
Так что, если твой мужик тебе еще нужен — бей в колокола, труби тревогу, свистай всех наверх! Если нет — тогда извини, что пришлось вот так, по живому, открывать тебе на все глаза. Но ведь что для нас на самом деле хорошо, а что плохо, ведает Господь один, нет?
Будь здорова, подруга, прости за все, не поминай лихом. Ива Эскерова, в девичестве Вебер». И — дата, так врезавшаяся мне в память, дата Ивиной смерти.
Я захлопнул крышку ноутбука. Марина вздрогнула, подняла из ладоней лицо, — ее глаза покраснели, но слез в них не было. Скорее, ее вид выражал сейчас огромную, тяжкую усталость.
— Это правда? — спросила она.
— Да, — коротко ответил я.
— Все правда? — подумав, уточнила Марина.
— Да, — снова сказал я и добавил: — Вечером того дня, когда написано это письмо, Ива умерла.
Марина дернулась, в ее взгляде сверкнула какая-то странная надежда. Сверкнула и погасла.
— Это ничего не меняет, — вздохнула она. — Правда ведь?
— Правда, — ответил я. — Это ничего не меняет.
Марина встала, сделала несколько шагов в направлении спальни. Остановилась, взявшись рукою за дверной косяк, повернула ко мне голову.
— Ты на самом деле любишь ее, эту девочку, ее дочь? — спросила она.
— Наверное, да, — неопределенно пожал плечами я. — Скорее да, чем нет. Это очень сложно.
Марина состроила ироничную гримасу, должную означать: «Да, уж, понимаю всю сложность процесса кобеляжа!»
— Она похожа на нее? — спросила она вслух. — Она похожа на мать?
— Совсем не похожа, — покачал головой я. — Если только глазами.
Маринины губы задржали, ироничная мина рссыпалась.
— Но ведь ты говорил, что любишь меня! — сдавленно прошептала она. — Совсем недавно!
Я поднял на Марину глаза и сразу же отвел взгляд — смотреть на нее было больно.
— Недавно — это очень давно, — глухо ответил я. — В совсем другой жизни.
Марина скрылась в спальне, и через пять минут показалась оттуда, с грохотом волоча за собой свой ярко-желтый отпускной чемодан на колесиках. Снова нырнула в спальню, и вывезла второй, огромный, голубой — мой.
— Твой чемодан мне нужен для переезда, — сказала она, набирая чей-то номер на мобильном. — Потом верну. Поднимайся!
Последнее слово адресовалось кому-то, кто ответил на ее звонок. Через минуту дверь открылась, и в прихожую вошел Кирилл.
— Привет, отец, — хмуро поприветствовал он меня.
Я молча кивнул, отметив про себя, что отцом он назвал меня первый раз в жизни.
— Кирилл, бери чемоданы, вытаскивай, грузи в машину, — скомандовала Марина. — На ключи.
Тот вывез чемоданы на лестницу, закрыл за собой дверь. Мы с Мариной остались одни.
— Ну, все, — вздохнув, сказала она. — Пока поживу с Кириллом и Лизой, там посмотрим.
— Угу, — кивнул я. — Там посмотрим — это Кирилл Аркадьевич?
Марина остановилась, словно на что-то налетев, ее щеки вспыхнули.
— Лучшая оборона — это нападение? — усмехнулась она. — Не надо путать причину со следствием, Костренёв. После того раза я каждую секунду ждала, что это произойдет снова. Нет, я была тебе верна, просто стен между интересующимися мной мужчинами и собой, как раньше, не строила. Хотя, собственно, тебя это уже не касается. Счастья тебе с твоей молодой возлюбленной!
— Слушай, давай не будем превращать сцену прощания в балаган! — поморщился я. — Или я тоже должен пожелать тебе счастья с твоим немолодым воздыхателем?
— Не думала я, что у нас с тобой будет вот так, Арсений! — всхлипнула она. — Прощай!
— Прощай, — ответил я, глядя на носки ее медицински-чистых туфель.
Она вышла, тихо притворила за собой дверь, ее каблуки застучали вниз по лестнице, удаляясь — один пролет, второй — все, смолкли. Внезапно меня охватило ощущение, словно у меня отобрали что-то такое, что издавна, так долго, что казалось, что это было всегда, было со мной, и вдруг — р-раз! — не стало. «Как же я буду дальше без… этого?» — беспомощно подумал я, зачем-то оглядываясь по сторонам, словно ища, на что опереться. Полез в карман за телефоном, в бесчисленный раз за последние сутки набрал Дарьин номер. «Номер абонента сейчас недоступен, — затянул свою волынку ненавистно-сочувственный голос. — Попробуйте позвонить позднее». Все, опоры не было, не было ничего.
— Зря ты так, — внезапно раздался в ушах голос Кирилла.
Сын стоял в проеме арки и смотрел на меня с нескрываемым осуждением.
— Как — так? — переспросил я. — Что ты имеешь в виду?
— Ну, матери изменял всю дорогу, — презрительно опустив уголки губ, пояснил отпрыск. — А теперь еще и с малолеткой какой-то связался.
Я смотрел на сына, и чувствовал, как неконтролируемая ярость сжимает меня за горло, не дает дышать, красной пеленой кислородного голодания застилает взгляд. Этот вполне уже сформировавшийся засранец, за свои неполные 23 года успевший причинить матери, мне столько родительских страданий, человек, чью задницу мы с Мариной только что едва-едва смогли отскрести от тюремной скамьи в сопредельном государстве — этот говнюк, по какой-то сатанинской иронии судьбы являющийся моим сыном, он мне выговаривает?! Он меня осуждает!!
— Чесслово, бать, я был о тебе лучшего мнения! — подвел итог своей сыновней критике Кирилл.
Меня накрыло.
— Па-а-шо-о-ол во-о-он!!! — заорал я так, что засаднило в горле.
Кирилла сдуло, как от посвиста Соловья-разбойника, поэтому попавшийся под руку бирюзовый хрустальный земной шар, привезенный мною в кризисном 1998-м из Праги, лишь с гулом рассек воздух в том месте, где только что была его ухмыляющаяся физиономия. Массивный шар смачно врезался в стену коридора и, невредимый, отскочил от нее в зеркало, висящее напротив. Дзынг разбившегося стекла слился с грохотом захлопнувшейся двери, и все стихло. Я в каком-то изнеможении опустился в кресло, откинулся на спинку и закрыл глаза. Момента перехода между бодрствованием и сном я, как водится, даже не заметил.
Мне снился странный сон. Он был бесконечно-тягуч, как остатки шампуня из флакона и непонятен, как записанная наоборот речь. В нем не было ничего, кроме одного — ощущения пустоты. Оно все возрастало, сжимало, душило, метастазами забиралось через горло в легкие, заполняя меня изнутри, и я тоже становился таким же безжизненным, как серая пустота вокруг меня. Не стало и меня, я тоже стал частью этой бесконечной, монотонной, пустой вечности. Одиночества.
Очнулся я оттого, что услышал — нет, скорее, почувствовал, что открылась входная дверь, просто легкому сквознячку, внезапно еле слышно прошуршавшему хрусткими листьями завядшего розового букета в вазе на столе, больше неоткуда было взяться. «Марина вернулась, что-то забыла, — автоматически пробежало в голове. — Хотя, скорее, это Кирилл. Наверное, она послала сына, сама не стала бы так тихушничать, в нее глобусом не запускали». Но секунда, вторая, логического подтверждения чьего-то присутствия нет, и я напрягся. Надо бы встать, посмотреть, что там за чертовщина, но не хочется совершенно, сил нет, да и почудился сквознячок скорее всего. Но внезапный хруст раздавленного стекла под чьей-то подошвой мне точно не почудился. Сердце екнуло, мышцы сами подбросили из кресла, и появление в проеме арки темной невысокой человеческой фигуры я встретил уже на ногах. Человек осторожно переставлял ноги, явно стараясь снова не наступить на осколки. Не успел я собраться для какой-нибудь сакраментальной фразы в стиле: «Какого рожна вам здесь нужно?», как гость, пройдя оскольчатое минное поле и не имея больше надобности смотреть под ноги, поднял голову. Полоса света от торшера упала на его лицо, и я невольно вздрогнул от неожиданности. Это был Аббас Эскеров.
Последний раз я видел Аббаса три года назад, и это время оставило на его внешности отпечаток больший, чем можно было бы предположить. Он не то чтобы поправился, а как-то обрюзг, оплыл, став своей и без того приземистой фигурой напоминать эдакий гриб-боровик с маленькой шляпкой и массивной, укрепистой ножкой. Сходства добавляло теплое не по погоде пальто с большими оттопыренными карманами. Лицо Аббаса постарело, еще больше округлилось, проявились подрезанные глубокими косыми морщинами щеки, под глазами набрякли мешки, — очевидно, что все эти последние годы обладатель этого лица крепко водился с алкоголем. Над левой бровью его багровела заживающая, но еще хорошо заметная ссадина, вокруг глаза разливались желто-синие остатки синяка недельной давности. Но самое удручающее впечатление на этом лице производили не морщины и не следы побоев. Раньше Аббас всегда брился начисто, теперь же пространство между его носом и верхней губой занимали пышные полуседые усы, а гораздо более светлый, чем все лицо, кожа подбородка говорила о том, что бороду с него сбрили совсем недавно. Эта двухцветность лица и усы старили Аббаса еще больше, — не знай я точной даты его рождения, ему можно было бы дать сейчас и пятьдесят пять, и больше. А еще усы делали их хозяина удивительно похожим на добродушного повара Джулиуса с упаковок чипсов Принглс, вот только добродушия в насмешливом взгляде Аббаса, нацеленном на меня, не было ни на йоту.
— Ай, как неосмотрительно появляться дома человеку, находящемуся в розыске! — произнес он, и я отметил, что и голос его подстать внешности стал глуше, тусклее, старее. — Обязательно найдется кто-то, кто за вполне умеренную плату сообщит такую новость заинтересованным инстанциям. Да еще и дверь держать незапертой! Верх беззаботности, я бы сказал. Ну, здравствуй, Арсений Андреевич! Вот и свиделись!
Сердце мое немилосердно частило, на вдохе стоял ком, — все-таки не каждый день приходится вот так, лицом к лицу, встретить покойника.
— Здравствуй, здравствуй, Зер Калалуш! — собирая себя в руки, насмешливо ответил я. — С воскресеньицем, так сказать! Хотя почему-то я не удивлен видеть тебя живым и невредимым. Вот только — кого ж ты вместо себя превратил в шесть кило шашлыку-то, а?
— Не понимаю, о чем это вы, — вмиг посерьезнел Аббас, почему-то оглядываясь через правое плечо куда-то вглубь прихожей, и вдруг закричал: — Давайте, заходите быстрее!
Поняв в мгновенье, что Аббас явился сюда отнюдь не для словесной дуэли, я дернулся было к нему, выцеливая на его круглой физиономии поудобнее местечко для удара, но было поздно. На лестнице за дверью послышалось тяжелое топание, и через секунду, хрустко попирая осколки на полу прихожей, в квартиру ввалилась куча народу в бронежилетах поверх мышиной камуфляжной формы, с затянутыми черными балаклавами лицами под штурмовыми касками. В руках у них были короткоствольные «Вихри», девятимиллиметровыми зрачками своими в гипнотически немигающем взгляде дружно уставившимися на меня. Ощущая, как тошнотворный холод затекает под ложечку и вибрируют колени, я инстинктивно сделал «руки в гору», и воцарилась немая сцена. Затем за спинами автоматизированных снова раздался хруст, расстрельная шеренга разомкнулась, и на авансцену вышел еще один в камуфляже, но без балаклавы и автомата. Роста он был не самого высоченного, но ширину в плечах имел неимоверную, и все это вместе создавало впечатление какой-то огромности. Вместо каски на его голове, без каких-либо признаков шеи переходящей в плечи, под немыслимым углом к горизонту сидел черный берет. Его точки-глаза, посверкивающие из-под тяжелых, как наплывы танковой брони, надбровных дуг, мало чем отличались от смотревших на меня дульных срезов «Вихрей». На его плечах из-под воротника куртки гранеными золотыми лучиками выглядывало капитанское созвездие.
— Гражданин Костренев, Арсений Андреевич? — как и положено старшому спецназа, голосом, напоминающим рык смываемого унитаза, произнес он.
— Костренёв, — привычно поправил я его. — Звук «ё» как в слове «катринденёв».
Капитан внимательно посмотрел на меня и, обращаясь к оттесненному в самый угол прихожей Аббасу, пробасил:
— Правильно вы говорили, походу, того он.
И он очень образно покрутил растопыренной пятерней с короткими мощными пальцами около броневых листов у себя на голове, словно нащупывал резьбовые витки упрямо нежелающей закрываться крышки на банке с огурцами.
— Да, капитан, ты же слышал, как он ко мне обращался, — радостно подхватив, откликнулся Аббас, тщетно пытаясь протереться на авансцену между глыбами двух автоматчиков. — Зер Калалушем каким-то называл, про царство мертвых упоминал. Говорил, что я кого-то в шесть кило шашлыку превратил. Совсем катушки слетели.
«Гы-ы!» — раздалось из недр спецназовских грудей, и люстра на потолке задрожала, жалобно позвякивая. Капитан сердито зыркнул на подчиненных, и гыганье затихло.
— Думаю, вольта разыгрывает, — прокомментировал он вполголоса реплику Аббаса. — Там разберутся.
При упоминании о таком неконкретном, и в то же время таком понятном адресе, который капитан обозначил, как «там», температура у меня под ложечкой опустилась еще на десяток градусов.
— Гражданин Костренёв, — снова перешел в официальную тональность он, и я испытал неожиданное глубокое удовлетворение от того, что с глупо-упрямым своим педалированием звука «ё» в моей фамилии я-таки добился результата. — Вы задержаны по подозрению в совершении преступления по статье 105, пункт 2 уголовного кодекса ЭрЭф — убийство при отягчающих обстоятельствах.
И он поднес к моим глазам сине-фиолетовую от подписей и печатей бумагу, крупно озаглавленную «Постановление». Внезапно мне стало все равно, перестали противно дрожать колени, потеплело под ложечкой. Наконец-то не только знал, что творится вокруг меня, но и понял, кто и зачем все это организовал. Нужно было начинать бороться.
— Разрешите опустить руки? — спросил я и, получив в ответ молчаливый кивок, спросил: — А можно поинтересоваться — кого я, собственно говоря, убил, да еще и с этими самыми отягчающими обстоятельствами?
Майор снова внимательно посмотрел на меня, потом — на Аббаса, потом в бумагу в своих руках, и ответил:
— Гражданина Эскерова Аббаса Мерашевича, 1966 года рождения.
Глаза Аббаса смотрели на меня с совершенной, абсолютной, ледяной насмешкой. С неожиданным для себя самого озорством глядя в эти глаза, я расхохотался.
— А это тогда кто, по-вашему? — спросил я капитана, указывая на Аббаса.
На лице командира спецназа промелькнуло смятение — было видно, что сопровождающего отряд гражданского он не знает. Он повернулся к Аббасу и тревожно-вопросительно уставился на него.
— Я предупреждал, что он дурку включит, — спокойно пожал плечами Аббас, доставая из внутреннего кармана паспорт и протягивая его капитану. — Если этого недостаточно, позвони следователю. Уже готов анализ ДНК убитого, это точно Аббас Эскеров, тебе твой коллега подтвердит.
Командир взял бордовую книжицу, развернул, полистал, несколько раз покачав вверх-вниз пристально прищуренными стволиками глаз, сверил фото с оригиналом. Потом, кивнув головой столь решительна, что не будь его берет чем-то прикреплен к голове, он точно слетел бы, капитан закрыл паспорт и вернул его Аббасу.
— Этот гражданин — точно не тот, кого ты ухлопал, без ДНК ясно, — не глядя на меня, презрительно процедил сквозь зубы капитан. — Пакуем его, ребята.
Дружно брякнув чем-то железным, словно кирасиры из Рембрандтовского «Ночного дозора», многоголовая глыба спецназа, двинулась на меня. «Пипец», — обреченно подумал я, закрывая глаза. Налетели, с огромной, непреодолимой силой закрутили назад руки, согнули чуть не до пола. Быстрые пальцы выдернули из карманов документы, кошелек, телефон, ключи. Сейчас протрещат, затягиваясь на запястьях, наручники, и…
— Стой, стой, капитан! — раздался голос Аббаса, и я открыл глаза.
Аббас стоял между облепившими меня кирасирами и капитаном, и широко разведенными руками словно защищал меня. Учитывая разницу в габаритах противостоящих сторон выглядело это несколько комично, напоминая мультяшную сценку «Майти-Маус и локомотив», но сработало — дозор остановился. Правда, остановил его не Майти-Маус, а резко поднятая вверх рука капитана со сжатым кулаком, с раздражением и непониманием смотрящего на Аббаса.
— Ты погоди его паковать, — в ответ на молчаливый вопрос капитана миролюбиво произнес Аббас. — Нам с задержанным потолковать тут немного надо, ладно?
Капитан задумался, было видно, что задержка ему не по душе.
— У меня приказ, — прогудел он, — взять и привезти. Задержки в плане не предусмотрены.
— Это недолго, капитан, — как заправский гипнотизер, склоняя голову к плечу и поднимая ладони вверх, несмотря на категоричный с виду отказ, продолжил Аббас. — Очень нужно. И потом — тебе разве не сообщили о моих полномочиях?
Во взгляде капитана мелькнула нерешительность. Судя по всему, о каких-то особых полномочиях гражданского он слышал в первый раз.
— Мне просто не хотелось бы светить здесь свое служебное удостоверение, — понизив голос, продолжил Аббас, снова запуская руку вовнутрь пальто. — Ну, ты же понимаешь, капитан?
На слове «капитан» Аббас сделал такой сильный акцент, что обладатель звания заколебался. Моментально все мысли его, ясные, как на экране телевизора, пронеслись у него в глазах. «Кто такой, черт его знает! — думал капитан. — Судя по наглости, может быть шишкой. Ну, дам я им перетереть, ни от кого не убудет. От греха, а то еще накляузничает, что не уважил полномочия!» Да уж, по части убеждать Аббас был, несомненно, непревзойденным специалистом! Похоже, капитану давно уже пора было становиться майором.
— Все на лестницу! — скомандовал он и, отряд, совершенно нереальным образом ужавшись до ширины дверного проема, послушно ретировался.
Капитан еще раз с сомнением смерил меня глазами, потом посмотрел на Аббаса, явно сравнивая наши габариты.
— Это может быть опасно, — сказал он. — Может, стреножить его лучше?
— Нет, нет, не надо! — заулыбался Аббас. — Арсений Андреевич обещает быть благоразумным. Правда ведь, Арсений Андреевич? Обещаете?
Мера циничной издевки, выплеснувшаяся с этими словами из глаз Аббаса, была настолько огромной, что мой руки, все еще заведенные за спину, невольно сжались в кулаки. Ох, с каким же наслаждением я бы сейчас врезал бы по этой наглой физиономии! Но делать этого сейчас точно не следовало, и я, как смирная лошадь, кивнул головой:
— Обещаю.
Аббас повернулся к капитану, двумя руками указывая на меня, словно предъявляя свой полный контроль над ситуацией.
— Ну, видишь? Гражданин Костренёв обещает, — совершенно издевательским тоном произнес он. — А он — человек слова, уж я-то знаю. Так что опасаться нечего.
Капитан еще секунду для виду посомневался, потом развернулся, направился к выходу, и уже от двери раздался его гулкий, усиленный резонатором пустого коридора, голос:
— Вы все-таки поосторожнее с ним, а то тут зеркало разбито, плохая примета, к покойнику. Мы тут, рядом.
И бухнул за собой дверью. В коленях моих оставалось сил ровно настолько, чтобы сделать два шага до кресла. Я с невыразимым облегчением опустился в его мягкие объятия, чувствуя, как вибрирует от напряжения каждая клеточка моего тела. Аббас, не снимая пальто, присел на подлокотник дивана напротив меня.
— Ну, что, шье-еф? — произнес с усмешкой он. — Как настроение?
Я вспомнил, при каких обстоятельствах много лет назад Аббас, точно так же в издевке ломая губы, коверкал обращение «шеф», и понял, что сейчас он напоминает мне этот разговор.
— Как оно там, внизу? — доставая из кармана сигареты, продолжил он. — Кто из нас теперь огрызок, ничтожество? И кому ладошки надо помыть липкие — не от страха ли? И, кстати, — ничего, если я не спрошу у тебя разрешения закурить в твоем доме?
Он снова полез в карман, достал спички, смачно чиркнул, наполнив воздух острой серной вонью, разжег сигарету и демонстративно бросил огарок на пол. Я смотрел на него и молчал. Постепенно выравнивалось дыхание, переставало леденеть ужасом безысходности тело, выстраивались в ровную линию пляшущие мысли. Хотя ситуация и казалась безвыходной, нужно было что-то делать. И хотя ничего путного в голову пока не приходило, было ясно — надо тянуть время и не обращать внимания на наглые выходки.
— Кстати, а откуда ты знаешь о Зер Калалуше? — спросил, щурясь от дыма, Аббас. — Дурочка Ива о наших семейных штучках растрещала?
Спросил он это, вроде, как-бы между прочим, но мне отчего-то показалось, что почему-то тема эта его не на шутку интересует.
— Эк ты о ней, — с усмешкой покачал головой я. — Вроде бы: о покойнике или хорошо, или ничего, нет? Тем более о жене. Кстати, приношу тебе соболезнования по поводу ее кончины.
— А, ерунда! — махнул рукой Аббас, и пепел с его сигареты осыпался на диван. — Соболезнования нужны тем, кто скорбит. Мне — нет. Тебе может показаться странным, но Ива не была хорошей женой. В начале, когда ей ничего, кроме двух палок каждый вечер, не было нужно, все было нормально, — по молодости мы глупы, и потому достаточно позитивны. А потом она как-то очень быстро выросла над собой, остервилась, и с ней стало тяжело. Пока деньги были, я просто давал ей без счета, но когда начались проблемы, она стала совершенно невозможной. Ей было скучно вести хозяйство, растить дочь, создавать тыл — что называется, тянуть лямку. В общем, в моей Спарте кастинг на роль жены царя Леонида покойница точно не прошла бы. Так что траура по ней я не ношу.
Аббас двумя быстрыми затяжками докупил сигарету почти до фильтра, встал, подошел к столу и опустил окурок в вазу с засохшими розами, где на донышке еще оставалась грязноватая вода. Потом вернулся к креслу и встал сзади, облокотившись на спинку.
— Я так понимаю, в отличие от тебя, шеф, — беспардонно зашептал он мне прямо в ухо, обдав меня зловонием табачного свежака. — Оказывается, вы с покойной супружницей моей много лет не без успеха сооружали у меня на голове чудное ветвистое украшение, в просторечии именуемое рогами, верно?
Он обогнул кресло и снова уселся напротив меня.
— Для меня, конечно, не было секретом, что вы… как это сказать… дружили. Ты помогал ей, когда я сидел, и тогда, пожалуй, это даже было вполне бескорыстно. И после она не скрывала, что вы перезваниваетесь, даже встречаетесь иногда. Я не был против — дела шли хреново, и я считал эти встречи ее жилеткой, отдушиной. Мы и вдвоем часто говорили о тебе, она всегда с воодушевлением подхватывала твою тему. Арсений Андреич то, Арсений Андреич се, Арсений Андреич считает. Короче — Арсений Андреич всем никчемным мужьям — пример. Иногда она так часто упоминала о тебе, что мне казалось, что мы живем втроем.
Аббас наклонился ко мне, сверля мне глаза нехорошим пришуром. Его лицо оказалось настолько близко к моей удобно согнутой на подлокотнике кресла правой руке, что я подумал, что мне бы сейчас ничего не стоило одним стремительным броском кулака в челюсть отправить его в глубокий нокдаун, как когда-то Леху Чебана. Но что потом? На лестнице — «ночной дозор», под окном — четыре этажа, шансов нет.
— Но я и подумать не мог, насколько эта метафора может быть близка к истине, — растянул губы в улыбке он. — Причем на ее счет я особых иллюзий не питал, потому что моя благоверная всегда была неустойчива на «передок», еще со времен Эдуарда — помнишь такого? Но от тебя, Арсений Андреевич, дорогой мой шеф, я этого точно не ожидал! Положим, основания зуб на меня держать у тебя были, но что ты будешь мстить мне таким мерзким, вонючим, таким влагалищно-спирохетным методом!.. Как ты мог, Арсений Андреич?! Как ты мог, шеф?!!
Аббас кричал, брызги его слюны долетали до моего лица. Его ненавидящий взгляд жег мне зрачки, и мне стоило большого труда не отвести глаза. Хорошо, что теперь я точно знал, что двенадцать лет с Ивой не были банальной местью, но это знание не давало ясности в вопросе, что отвечать. Вроде бы, какой смысл отпираться, все ясно, тем более, что «иных уж нет», ничья честь не пострадает. Бросить презрительно: «Да пошел ты, я любил ее, а ты можешь извращать это, как хочешь!» — словно, уходя, громко хлопнуть за собой дверью, и дальше — будь что будет? Или, как в преферансе, не торописться бросать карты — даже если проигрыш очевиден, противник ведь может и ошибиться?
— Я не понимаю тебя, Аббас, — ответил я. — Напрасно ты пытаешься испепелить меня взглядом. Да, твоя жена всегда мне нравилась, с той самой минуты, когда ты у меня в офисе показал мне вашу свадебную фотографию. Но у нас с ней никогда ничего не было.
Лицо Аббаса дернулось, и он отвел взгляд. Снова вынул сигареты, закурил, бросил спичку на пол, даже не удосужившись затушить. Спичка догорела, оставив на лаке черное пятно.
— Ну, что ж, шеф, уважаю, — усмехнулся он. — Золотое правило: «Много скажешь — много дадут, мало скажешь — мало дадут». А ничего не скажешь — ничего не дадут, так? Только у меня, как у того прокурора, доказательство есть неопровержимое, оно твою несознанку бьет, как туз шестерку.
Аббас вынул из кармана телефон, поводил пальцем по экрану и повернул аппарат дисплеем ко мне. На переднем плане довольно смазанной и к тому же повернутой почти по диагонали дисплея фотографии тем не менее была вполне ясно различима Ива с выражением крайнего изумления на лице, широко расставленными руками и коленями попирающая белые простыни некоей кровати. Весь низ фотки занимала свисающая вниз голая Ивина грудь, нерезкий задний же план был посвящен обнаженному мужскому торсу, обрезанному ровно по кадык. Отдельным ярким пятном выделялась попавшая под свет из-за рамки левая рука мужчины, крепко, по-хозяйски облапившая изящную выпуклость Ивиного зада. Не нужно было быть звездой интеллектуальных викторин, чтобы понять, чем занимаются запечатленные на фото персонажи. Однако в отличие от женщины, чью личность можно было считать достоверно установленной, мужчина на фото сохранял инкогнито. Правда, комплекцией мужчина удивительно походил на меня, но мало ли на свете мужчин с неидеальной фигурой? И если бы не одна деталь, точно можно было бы констатировать только, чтонекий Мистер Икс шпарит Иву в позе, Кама-Сутрой определяемой, как «по-собачьи», в русском же языке получившей меткое определение «раком». И лишь эта самая деталь в виде часов Omega Seamaster с синим циферблатом на запястье мужчины, точно таких же, как в эту минуту поблескивали у меня на руке, делала инкогнито Мистера Икс не столь убедительным. Ну, а я — я точно знал, где, когда и при каких обстоятельствах было сделано это фото: десять дней назад, в Турции, в Ивином номере, Дарьей на ее мобильный телефон, причем, очевидно, случайно, в результате нечаянного нажатия на значок камеры на экране. Я посмотрел на Аббаса — он с усмешкой смотрел на ту самую деталь у меня на запястье.
— Не факт, — скорее из принципиального нежелания признавать поражение, чем из готовности и дальше отстаивать свою правоту, помотал головой я. — Иву Эскерову на фото вижу, себя — нет. Котлы похожи, и не более того.
— Ай, молодца! — со смехом шлепнул себя по коленке Аббас. — Уважаю! Несознанка — по всем понятиям фасон правильный. Только мне твоя чистуха без надобности, мне и так все доподлинно известно. Покойная перед смертью сама обо всем просыпалась, с подробностями, с датами. Каялась, прощения просила.
Аббас снова встал, прогулялся к столу — в вазе зашипела вторая сигарета — и обратно.
— И — знаешь что? — спросил он с задумчивым выражением лица. — Я ее не простил.
Я с удивлением поднял глаза на Аббаса — на его лице застыло странное, отсутствующее выражение.
— Так это ты ее? — внутренне содрогнувшись от внезапной догадки, спросил я.
Аббас перевел взгляд на меня, прищурился. Потом протянул руку, взял из кучки вещей из моих карманов, лежащих на диване, мой айфон, разблокировал засветившийся голубым светом экран, потом надавил на кнопку включения — экран погас, телефон выключился.
— А то запишешь еще меня, — осклабился он, — или сфотографируешь. Все злодеи в американских киношках в конце сыплются на чем-нибудь в этом роде. Обвиняемый в убийстве предъявил суду фото живехонькой жертвы! Вот был бы номер, хе-хе!
И он с презрением бросил айфон обратно в кучку моего карманного скарба. Аппаратик звякнул о связку ключей и обиженно забился под черный лопатник с документами. Я посмотрел на его торчащий из-под лопатника треугольный краешек, и мое сердце зачастило от неожиданно пришедшей в голову идеи. А Аббас, поудобнее утверждаясь на заскрипевшем под ним подлокотнике, широко расставил ноги и крепко уперся руками в колени.
— Нет, я ее не убивал, — со снисходительной улыбкой сказал он. — Убийство в исламе — тягчайшее преступление. Небо моей души чисто и безоблачно, и я не хотел бы начинать новую жизнь со смертного греха. Она сама. Она пила коньяк, который привезла тебе, плакала, жаловалась на одиночество. Все бросили ее, даже родная дочь уехала к какому-то Володе. Она умоляла простить, принять ее обратно, соглашалась на все. Но я объяснил, что два раза в одну воду войти невозможно. Я просто рассказал ей, что тебя посадят за мое убийство, а на нее неизбежно падет подозрение в сговоре с тобой. Вы амурничаете много лет, даже фотофиксация имеется. Вот вы и решили избавиться от мужа — мотив стопудово убедительный. Она сказала, что всем поведает, что я жив, на что я ответил, что для нее это, учитывая ее наследственность, прямой путь в Кащенко, потому что я умер, что документально подтверждено генетической экспертизой. Она сама поняла, что у нее нет другого выхода, я просто помог ей принять правильное решение.
— И ты смотрел, как она перелезает через парапет балкона, как соскальзывает ее нога, как она в последней попытке удержаться, ломая ногти, цепляется за перила? — тихо спросил я. — Видел последний, смертный ужас в ее глазах? Видел и не помог?
— Эк ты все красочно описал, шеф! — весело рассмеялся Аббас. — Будто в первом ряду сидел. Нет, всего этого не видел, когда я уходил, она была жива-здорова, только пьяна очень. Но все равно я очень удивился, узнав, что она прыгнула. Нормальный человек на такое не способен, но она и не была нормальной. Собственно, я всегда знал, что она е…анутая, еще с той истории с цыганкой, помнишь? А после того, как ее мамаша отравилась газом, и подавно. Так что все очень удачно — и руки мои чисты, и справедливость восторжествовала.
— Справедливость? — воскликнул я. — Ты называешь смерть жены справедливостью?
— Перед богом она мне давно не жена, — спокойно возразил Аббас. — С тех пор, как изменила с этим Эдуардом. Надо было тогда бросать ее к чертовой матери, жаль, не решился из-за Дашки. А насчет справедливости… Господь распорядился о смерти ее, не я, и значит, это справедливо. Вот насчет тебя, например, он по-другому определил. Честно говоря, я сначала замочить тебя хотел, шеф, как и обещал в одном памятном нашем с тобой разговоре. Потом решил — разорю и посажу. С помощью дурочки Лидии Терентьевны долго сплетал для тебя на Министерстве сеть, но ты выскользнул из нее, деньги почему-то повез этот еврей Питкес. Но ничего, то, что ему досталось, тоже справедливо: отлилось, что он пасть свою на меня раскрывал, козел старый. И в результате Аллах решил, что правильно будет, если остаток жизни ты проведешь в тюрьме за мое убийство, и помог мне осуществить этот в высшей степени непростой запасной сценарий. А ведь ввиду его сложности я сначала на него даже не рассчитывал! Можно ли после всего сомневаться в том, что все, происходящее с нами, справедливо?
Родившаяся в моей голове идея уже успела обрести очертания плана, и первым его пунктом значилось, чтобы Аббас снова, как десять минут назад, вышел из себя, потерял самообладание.
— Ну, а тебе-то Господь какое, по-воему, будущее уготовил? — презрительно усмехнувшись, спросил я. — Продолжать прозябать тебе где-нибудь под чужой фамилией, как раньше прозябал под своей? На содержании у какой-нибудь немытой Зубейды, как ты был на содержании у Ивы при жизни?
Стрела попала в цель — на лбу Аббаса вздулись жилы, на скулах заходили желваки.
— Ай-яй, обо всем просыпалась, сука! — сокрушенно замотал головой он. — Ну, ладно, ей уже поделом досталось, и тебе скоро небушко с овчинку покажется. А насчет меня, чтоб ты знал, шье-еф, у всевышнего такие планы. Вот закончу я сейчас с тобой, и останется еще с одним вражиной моим разобраться, с Остачним. Ему я тоже интере-е-есную шутку приготовил, и может быть, в этот момент эта шутка уже шутится. Ну, а потом ждет меня дорожка дальняя, в края дивные. И чтобы не было у меня в тех краях ни в чем ни нужды, ни заботы, открыл мне господь кладовые тайные, запасники волшебные. Так что теперь я богаче многих богатых, богаче вас с Сашей Качугиным со всеми вашими стройками и магазинами. Не веришь, шеф? На, смотри!
И Аббас, опустив руки в карманы пальто, быстро вытащил их наружу, причем в каждой руке у него было зажато по несколько пачек сиреневых ассигнаций, в которых без труда угадывались купюры в пятьсот евро.
— Считать умеешь, шеф? — озорно воскликнул он. — В каждой пачке по пятьдесят тысяч евро. Сколько их тут у меня? Так, в правой руке — три, а в левой? В левой аж четыре! Итого — семь. Семь на пятьдесят будет, если не ошибаюсь — триста пятьдесят! Триста пятьдесят тысяч евро в кармане у того, кому ты только что предсказал будущее бомжа-альфонса. И они у меня в карманах потому, что это — так, карманные расходы. Я могу их выбросить сейчас из окна или подарить первой попавшейся шлюхе, если мне понравится, как она сосет. Помнишь, как в сказках Тысячи и одной ночи: «Берите, у меня много», ха-ха! Откуда? Ты спрашиваешь, откуда? Представляю, как тебе хочется знать, откуда у того, которого вы с этой сукой Ивой низвели в своих представлениях до никчемного, конченного человечишки, ничтожества, писали со счетов, вычеркнули из списков, такие деньжищи? Не узнаешь, не догадаешься, не тужься!
Он бросил деньги на диван, возбужденно подскочил ко мне, уперся руками в подлокотники кресла, его лицо оказалось в сантиметрах от моего.
— Ненавижу тебя, ненавижу! — до неузнаваемости изогнув черты лица в подобие какой-то злой маски, зашипел мне в лицо Аббас. — Только сейчас понимаю, что я всегда тебя ненавидел. Мать говорила — внук человека, из-за которого сгинул твой дед — это твой враг, а я не понимал, почему. Мать умная, смеялась — это на генетическом ровне, это как вендетта, Монтекки и Капулетти, он твой кровник, ты обязан ненавидеть этого человека. Раз уж судьба свела вас, отомстить ему — твой долг. Я не верил, думал, что мне просто хочется доказать тебе, что я лучше, что ты недооценил меня, и поэтому я сделал так, что твой компаньон Саша Качугин тебя подставил и кинул. Мне даже было немного не по себе, я каялся, какая же я, в сущности, сволочь, вот ты — благородный, хоть и дурак. Но ты не стал злоупотреблять благородством, ты уел меня оттуда, откуда я не ожидал. Мать говорила — они, Костренёвы, такие, его дед у твоего деда бабу забрал, и этот твою сучку-жену заберет. Я не верил, а ты трахал ее, и получал от этой мести ни с чем не сравнимое наслаждение. Получал ведь? Получал, я уверен, я знаю!
В прихожей лязгнул замок, гулкий раздался недовольный голос капитана:
— Долго еще? У меня график!
— Пять минут! — через плечо раздраженно закричал Аббас. — Пять минут, капитан, закрой дверь, не мешай!
сильно оттолкнулся руками, выпрямился. Достал сигарету, закурил, нервно зашагал по комнате. Проходя мимо дивана, сбросил на спинку с плеч пальто и молча встал, глядя куда-то в угол. Я смотрел на него, а перед моими глазами стояла та фотография из старого семейного альбома, где молодая мама была так похожа на Иву, какой она была десять-двенадцать лет назад.
— Это не была месть, — хмуро ответил я. — Я любил ее. Честно.
Аббас резко повернулся ко мне, прищурился.
— Ты знаешь, а я тебе верю! — воскликнул он. — Она была самая красивая женщина, которую я встречал в своей жизни, в нее невозможно было не влюбиться! Потом — ну, я сделал тебе козу, ты сделал мне, — своеобразно, правда, но — у каждого свой метод. А насчет вендетты… Ну, подумаешь, восемьдесят лет назад один молодой метростроевец решил отбить у другого бабу, и с этой целью подставил того под 57-ую статью, сбагрил соперника в лагерь, где тот оттарабанил десятку от звонка до звонка. Кстати — вышел, провел на воле три дня и снова загремел в лагерь, представляешь?! Какое счастье, что за эти три дня он успел заделать моей бабке мою мать, а то и меня бы не было, а? Хотя — обычные для того жуткого времечка дела, чего нам-то теперь из-за этого жилы друг ругу мотать, вено? Можно было бы считать, что мы квиты, нет?
У меня екнуло сердце — неужели среды черноты безысходности забрезжила полоска света?
— Квиты? — с издевкой в голосе переспросил я. — Это потому, что мы квиты, ты под видом себя кого-то спалил в машине, и подставляешь под это дело меня? Разливаешь про какую-то вендетту, а на самом деле говняешь просто так, из любви к искусству? Или чтобы доказать, что ты умнее?
Аббас, как ужаленный, снова подскочил к креслу, снова склонился надо мной.
— А ведь знаешь, Арсений Андреевич, я мог бы прямо сейчас исправить эту ситуацию! Вот деньги — триста пятьдесят тысяч евро. Я даю по пятьдесят тысяч каждой из горилл, что ждут за дверью, их там как раз, по-моему, семеро. А, нет, шестеро — ну, ничего, капитану достанется сотка. Как ты думаешь, за сколько лет безупречной ментовской службы он заработает сто тысяч евро? Лет за десять? И прошу их тебя отпустить, а? Как думаешь, согласятся? Согласятся, думаю, согласятся! Еще и за выпивкой с хавчиком метнутся! Что будем пить, шеф? Как когда-то — Хеннеси? А закусим? Черной икоркой? А на службе скажут, что не нашли тебя, не застали дома. Или, если уже доложились, скажут — утёк, выпрыгнул с четвертого этажа и утёк. Нет, не утёк, улетел! Как Бэтмэн, ха-ха! Чё хошь скажут за такие бабки, думаю! Ты недельку где-нибудь покантуешься в бегах, а я, когда буду достаточно далеко, пришлю тебе убедительные доказательства того, я что я жив, и ты восстанавливаешь назад свое доброе имя. Получаешь, так сказать, назад свою жизнь. Что скажешь, шеф? Ты не против такого плана?
Я замер — неужели все это искренне?
— Не против, — сглотнул слюну я.
Аббас растянул губы в широкой, но какой-то непонятной, деланной улыбке.
— А вот я — против, — тихо и внятно сказал он. — Потому что ты не только до жены моей добрался, чтоб ей на том свете покоя не было, суке похотливой. Ты до дочери моей добрался, до Дарьи моей, до морюшка моего. Она — это тоже не месть? Ее ты тоже любишь?
Я взглянул в его горящие глаза и понял: что-то объяснять, доказывать — бесполезно.
— Откуда ты знаешь? — хмуро спросил я.
— Она сама сказала, — ответил Аббас. — Я убеждал ее ехать со мной, говорил, что будем жить безбедно в одной цивилизованной стране. А она ответила, что я — злой Зер Калалуш, а она любит тебя. И ушла. Ты забрал у меня единственное, что оставалось мне дорого в той, прежней моей жизни. В этот момент я понял, что ненавижу тебя всеми фибрами, всем генотипом, всем генеалогическим древом. Поэтому я выполню свой долг. Ты пойдешь на нары, а я уж постараюсь сделать твое пребывание там максимально неприятным. И дни твои будут длинными, а ночи — страшными. И никто тебе не поможет, уж я — точно не помогу. Хрен вот тебе, товарищ Костренёв Арсений Андреевич, дорогой шье-е-е-е-ф!!
И Аббас смачно упер мне прямо в нос фигуру из трех пожелтевших, прокуренных пальцев. Я поморщился и отвернул голову, в то же время замечая, что из-за того, что, будучи левшой, кукиш он изображал левой рукой, которую для этого он отнял от подлокотника, ничего не стоит больше между моей правой рукой и его челюстью. Расстояние было небольшое, но достаточное, чтобы кисть, собранная в кулак, набрала скорость, кинетическую энергию, и вся эта энергия пришлась точнехонько в подбородок. Апперкот получился коротким, но неотразимым: Аббас лязгнул зубами, дернулся вверх, как кукла-марионетка, всеми шарнирами выражающая крайнюю степень удивления, и грузно осел у меня в ногах. Я успел вскочить из кресла и поймать ладонью его затылок, чтобы падающий в бессознаньи не размозжил его о паркет.
Усилие, с которым я вслушивался в наступившую тишину, гигантским комариным роем зазвенело в ушах. Я на цыпочках подошел к двери, прислушался. Вроде, тихо, кирасиры ничего не услышали. Медленно, осторожно, чтобы не дай бог не звякнул металл, я закрыл дверную задвижку. Так, сколько у меня времени? Капитан заглянул минут через двадцать после начала разговора, Аббас обещал ему закончить через пять, которые уже прошли. Ну, понятно, «пять минут» — это общепринятая метафора, никто не воспринимает ее буквально, но, пожалуй, максимум, на что я могу рассчитывать — минут десять. Задвижка простоит еще минут пять — надо торопиться. Я схватил айфон, нажал на кнопку включения и, пока девайс загружался, лихорадочно соображал, кому первому позвонить. Мне срочно нужен был грамотный компьютерный спец, по сути, хакер — не по роду деятельности, а по уровню квалификации. Наш Блэк Уиндоус не годился, его уровень ограничивался переустановкой операционки на фирменном сервере, а других я не знал. Кроме одного, пожалуй. Я начал лихорадочно листать контакты телефона, и через минуту нашел нужную запись. Мысленно перекрестившись, я нажал клавишу вызова. На экране высветилось имя вызываемого: «Копирайт».
— Алло! — через несколько гудков раздался в трубке задорный пацанский дискант.
— Привет, Попирайко! — сказал я. — Это Арсений, друг Ивы Эскеровой. Лет двенадцать назад мы пересекались по поводу одного… инцидента. Помнишь?
В трубке повисла испуганная тишина.
— Да, я помню вас, — ответил, наконец, айтишник. — Хотя мы, по-моему, так и не встречались? Здорово вы тогда мою систему хакнули! Как поживает Ива… э-э… Генриховна?
При упоминании своей хакнутой тогда в отместку системы в его словах просквозило нескрываемое уважение. Ага, он считает, что это я сам тогда отомстил ему его же компьютерными методами! Что ж, не будем его разубеждать. И, чувствовалось, его детско-юношеский менталитет за эти годы не сильно изменился. Что ж, предложим ему экшн в стиле компьютерного квеста.
— Она умерла, — сказал я. — Ее убили, выбросили с балкона. Я ищу убийцу, мне срочно нужна твоя помощь, коллега.
— Боже, какая жесть! — зашелся голос в трубке, но тут же выровнялся: — Что нужно делать?
Так, теперь бы не напортачить, не уронить в его глазах свое реноме знатного хакера!
— Я сейчас веду наблюдение за убийцей, не могу отвлечься ни на секунду, — начал я. — Можешь удаленно организовать видеотрансляцию в сеть с моего айфона?
— Конечно! — с энтузиазмом воскликнул Копирайт. — Куда гнать поток? В Фейсбук, в Твиттер?
— Нет, нет, — замялся я, лихорадочно соображая. — В социальные сети не надо. Мне нужно, чтобы любой чел, даже полный чайник, мог максимально быстро и просто увидеть трансляцию.
— Понял! — радостно воскликнул Копирайт. — Тогда юзаем Юстрим! Поток пойдет прямо на Ю-Эр-Эл Юстрим-Дот-ТиВи, надо только создать на сайте аккаунт бродкастера.
— Ага, гуд, — одобрил я. — Слу, у меня тут движуха началась, забацаешь все сам, окей? Я имею в виду, создашь этот… аккаунт бродкастера?
— Далегко! — отозвался тот. — Давайте свой Эпл-Ай-Ди.
Я облегченно вздохнул: что такое Apple ID, я представлял плохо, но, по счастью, еще со времен непростого медового месяца со своим первым айфоном знал, где этот АйДи у меня записан. Я быстро нашел нужную запись и продиктовал ее Копирайту.
— Ага, — сказал тот, — есть. Ну, все, сделаю, сразу свяжусь. Надеюсь, вы не делали джейлбрейк? И посмотрите, в настройках автоматическая загрузка программ включена?
— Обижаешь! — пристыдил хакера я, инстинктивно понимая, что ни «да», ни «нет» я ответить на эти вопросы во избежание неминуемого разоблачения не могу.
— Сорри, — сконфуженно пробормотал он. — Забыл, с кем говорю.
Я отключился и, уповая, что у меня не сделан этот самый джейлбрейк и включена гребаная автозагрузка, набрал следующий номер, числящийся у меня в контактах как «Мент Ещук майор ЛеонИг».
— Да-а, Арсений Андреевич! — радостно пропел в трубку голос Ещука. — Рад вас слышать! Чем обязан на сей раз? Приняли, наконец, решение? То самое, единственно верное?
— Нахожусь непосредственно в стадии его принятия, — ответил я. — Вот только появилось тут, майор, одно препятствие.
— Подполковник, — аккуратно поправил мен Ещук. — Получил очередное, так сказать, воинское звание. Чё за препятствие?
— Поздравляю, — буркнул я. — Препятствие в виде группы захвата из какого-то вашего подразделения, которые стоят у меня за дверью, хотят засадить меня на цугундер за убийство, которое я не совершал. Причем человек, которого я якобы убил, лежит здесь у меня дома…
— Мертвый? — перебил меня Ещук.
— Да нет, живой, — нетерпеливо оборвал его я. — В отключке. Это он меня подставил, а у самого у него в кармане документы на другое имя. Все очень грамотно обтяпано, думаю, не без участия следака, который ведет это дело, и если ты мне не поможешь прямо сейчас, отмываться я буду очень долго. А если я загремлю сейчас на нары, мне будет не до обдумывания твоего любезного предложения, майор. То есть, подполковник.
Я замолчал, не зная, что еще сказать.
— От меня-то ты сейчас что хочешь? — помолчав, спросил Ещук.
— Я хочу, чтобы ты прямо сейчас позвонил следаку, и сказал бы ему, что человек, которого я якобы убил, жив и здоров, и он через пять минут может увидеть его в интернете в прямом эфире. Я хочу, чтобы ты приказал ему сделать это, потому что сам он этого не сделает, а даст команду спецназу ворваться в квартиру и запаковать меня в наручники. Я хочу, чтобы ты тоже увидел это все в интернете в режиме реального времени, и дал команду следаку, чтобы он отозвал громил. А завтра я явлюсь к тебе и подпишу все бумаги. Я никого не убивал, этот человек жив, но мне сейчас нужна твоя помощь, понимаешь?!
— Понимаю, — снова помолчав, ответил Ещук. — Вот только не понимаю, зачем мне это надо?
— В смысле? — опешил я. — Ты не понимаешь, хочешь ли ты мне помочь? Или — хочешь ли ты, чтобы я подписал бумаги по твоему «любезному» предложению? Или — надо ли тебе спасти невинного человека и покарать убийцу?
— Я думаю сейчас над всем комплексом этих вопросов, Арсений Андреевич, — вкрадчивым голосом ответил Ещук. Видишь ли…
— Что? — в отчаянии повысил голос чуть не до крика я. — Что я должен видеть?
— Видишь ли, я в курсе, что тебя обвиняют в убийстве, — спокойно пояснил Ещук. — Я по долгу службы должен быть в курсе всех твоих дел. И с точки зрения небезызвестной тебе задачи, которая передо мной поставлена, твое нынешнее состояние меня вполне устраивает. Будешь ты сидеть под замком, а не шляться где-то на территории сопредельного государства, где тебя контролировать весьма затруднительно. А что до твоего намека, что, дескать, попав в тюрьму, ты бумаги не подпишешь, то это пустое. После максимум пары дней в камере ты подпишешь все, что угодно, будь уверен. Так что не вижу повода менять ситуацию. Не ощущаю стимула, так сказать.
— Ну, ты с-сука, подполковник, — зашелся в бессильной ярости я. — Гнида, падаль и мразь!
— Вот и поговорили, — крякнул в трубку Ещук и отключился.
Я бессильно опустился в кресло. План не сработал. Сейчас очнется Аббас, или начнут ломиться в дверь кирасиры и — все. Хотя, конечно, Копирайту может записать трансляцию и выложить ее на Youtube, но это — путь неблизкий, прямо сейчас мне это не поможет. Навернулись слезы — слезы отчаяния. В этот момент два раза прожужжал айфон, сигнализируя, что пришло сообщение. «Установил на вашем айфоне Ustream, зарегил вас на их сайте. Ник и пасс — Stimul123. URL страницы с вашей трансляцией http://ustream.tv/broadcaster /stimul123. Еще что-то нужно?» «Нет, спасибо, — плохо попадая пальцем по виртуальным клавишам, отбил я, подумал и дописал: — А почему Stimul?» «Так кота моего зовут», — ответил Копирайт, послав мне в конце строчки смайл. «Хм, кот Стимул, — невесело улыбнулся я смайлу. — Бред какой-то!» Аббас дернулся, еще не открывая глаз, завозил ногами. «Стимул, стимул, — вертелось у меня в голове. — Что там Ещук говорил про стимул?» И снова набрал его номер.
— Слушай, подполковник, — начал я, не дожидаясь ответа. — Если я правильно понял тему про стимул, то сто тысяч долларов, которые мне причитаются после добровольного отказа от фирмы, твои. Завтра буду у тебя, и все оформим. Не обману, матерью-покойницей клянусь.
В трубке была тишина, я даже не знал точно, произошло ли соединение. Секунда, вторая, третья. Аббас дернул головой и открыл ничего непонимающие глаза. Я свои закрыл.
— Ну, это меняет дело, — расцвел в трубке Ещук. — Диктуй, где в интернете идет твоя трансляция.
«Йес-с-с-с-с!» — мысленно вскричал я, диктуя Ещуку нужный URL.
— И телефон следака запиши! — закричал в трубку я, чувствуя, что Ещук вот-вот отключится.
— Старший лейтенант Лазарев? — усмехнулся в трубке тот. — У меня есть его телефон.
Аббас оторвал от пола голову, плечи, сел, потянулся руками к воображаемому карману пальто за сигаретой, но, не обнаружив пальто на плечах, закрутил головой в поисках. В его голове явно еще не все встало на места.
Я нажал на иконку программы Ustream, появившейся на экране айфона, ввел в появившейся форме логин и пароль. Экран ожил, превратившись в подобие видоискателя видеокамеры. Я увидел на экране себя, комнату, сидящего на полу Аббаса. Так, а видят ли это другие? Я включил ноутбук, набрал в адресной строке браузера присланный Копирайтом URL, и все, что я видел в видоискателе айфона, отобразилось на экране компьютера. Класс! Я выключил звук и закрыл крышку ноута, потом поставил айфон на ребро на стол, сориентировав так, чтобы Аббас был в фокусе, погасил его экранчик и, как не бывало, снова сел в кресло.
— Зря ты это, шеф, — натужно произнес Аббас, ощупывая подбородок. — И чего ты добился кроме того, что выбил из меня последние остатки сочувствия к тебе? И с какой, собственно, целью? В окошко хотел прыгать, да не решился? Надо было прыгать… Или убить меня? Так убивал бы — я хоть не увидел, что будет дальше. А так сейчас вернутся ребята, и придется мне им на тебя пожаловаться. Думаю, вряд ли они помнят из школьного курса анатомии, сколько у человека ребер, вот они свои знания и обновят. На тебе обновят.
Опираясь руками на пол, он тяжело поднялся, достал-таки из пальто сигареты, закурил, первый раз не бросив спичку на пол, а спрятав ее с нижней стороны коробка. Затянулся и, покачиваясь, повернулся, явно имея желание направиться в коридор.
— Кто же все-таки сгорел в машине, Абик? — окликнул я его. — Поведай приговоренному, утоли последнее желание!
Аббас снова повернулся ко мне, мутным взглядом посмотрел мне в глаза.
— Да, пожалуй — последнее желание нельзя не утолить, — ответил он. — В машине сгорел Азан, не знаю, растрещали тебе мои бабы про такого человека, или нет.
— Растрещали, — кивнул головой я. — Твой дядя из Эльбургана.
— Мой родной брат-близнец из Эльбургана, — с мрачной улыбкой поправил меня Аббас. — У мамы Софы нас было двое. Но брат родился с травмой, перевозить его было немыслимо, все считали, что долго он не протянет. Договорились с Амзой, что она присмотрит за ребенком, и скажет, что это ее сын, чтобы Эскеровым не было позора. Вот присмотр этот и растянулся почти на полвека. А когда в прошлом году Амза умерла, я перевез Азана в Москву, положил в частную клинику. Но он умер накануне того дня, в машине сгорело уже его мертвое тело. Так что Эскеров Аббас Мерашевич умер, да здравствует Киблахов Азан Сабазович, прошу любить и жаловать! День и год рождения те же, так что день, к которому мне открытки «Happy Birthday!» слать, еще помнишь, думаю, а адресок я тебе на зону малявой вышлю. Ну, утолено твое последнее желание, шеф?
— Утолено, утолено! — рассмеялся я, беря со стола айфон и вызывая Ещука.
Аббас внимательно посмотрел на меня, видимо, не понимая причин моей веселости. Но в этот момент дверная ручка повернулась раз, другой, потом забилась в пароксизме, резко остановилась, и в дверь раздались мощные гулкие удары. Казалось, заходил ходуном весь старый дом.
— Алло, да! — прокричал в трубку Ещук. — Что, у тебя там уже дверь ломают? Все в порядке, все всё видели. Я команду Лазареву дал, только что положил трубку, он сейчас должен им звонить. Держись!
Я бросился мимо остолбеневшего Аббаса к двери и повернул защелку. Но дверь открывалась наружу, и кирасиры, не зная, что дверь больше не заперта, продолжали долбить в нее с усердием Боба Дилана, колотящего в Небесные врата. Я прижал руки рупором к вибрирующей обшивке и завопил, что есть мочи: «Открыто, мать вашу!!!» Удары стихли, дверь распахнулась, бряцающая железом громада снова ввалилась в квартиру. Последним бочком протиснулся в дверной проем капитан, держащий у уха трубку мобильника.
— Стойте, стойте! — вскричал я, выставленными перед собой руками пытаясь остановить катящуюся на меня бронированную лавину. — Дайте вашему командиру по телефону поговорить!
Спецназовцы закрутили касками, глядя на капитана, тот моргнул им: «Обождите». С минуту еще слушал, кивая головой и дублируя эти движения осмысленными звуками: «Угу», потом протянул недовольно: «Е-е-есть». Отнял телефон от уха, прогудел:
Отбой, бойцы. Уходим.
Кирасиры опустили стволы, развернулись и, жутко похожие на цепочку огромных норвежских троллей, двинулись к выходу.
— Как уходим? — закричал Аббас. — Почему уходим?!
— Приказ отменен, — бросил через плечо капитан. — Без объяснения причин.
— Вы не можете! — еще громче завопил Аббас. — Вы должны! Арестуйте его!
Капитан остановился, развернулся вокруг оси. На его лице было выражение крайней усталости.
— Хотите, чтобы я запросил инструкции относительно вас? — спросил он Аббаса.
— Нет, — быстро ответил Аббас, отступая от капитана. — Не хочу, спасибо.
Капитан перевел взгляд на меня, на его бугристом лице мелькнуло нечто, напоминающее сожаление.
— Извините, — пробасил он извиняющимся тоном. — Ошибочка вышла.
И вышел сам. Я какое-то время стоял, глядя в его широкую, как русские просторы, спину, хотя физически капитана давно уже не было в квартире. Потом подошел к двери и аккуратно запер ее на все замки. Повернулся к Аббасу.
Он стоял и молча разминал в руках сигарету. Его неподвижный взгляд был устремлен в пол, нижняя губа по-муссолиниевски оттопыривалась. Но курить он не стал, а сунул сигарету обратно в пачку. Потом огляделся, присел на корточки, аккуратно собрал с пола обуглившиеся спички и окурок, поплевал на пальцы, попробовал оттереть с паркета копоть, но только размазал черную грязь.
— Извини за быдлячество, — сказал он. — Не удержался, прорвалось наружу.
Он подошел к дивану, вынул из пальто пачку евро, бросил на стол.
— За паркет и моральный ущерб. Хватит, или накинуть?
Я засмеялся, покачал головой — нет, такого говнюка обыскаться — не сыскать! А еще за быдлячество извинялся!
— Слушай, как тебя там — Азам? Аббас? Авас? Об вас? — прищурился на него я, чувствуя, как чешутся в месте приложения к его небритому подбородку костяшки на правой руке. — Если не хочешь снова схлопотать по е…алу, убрал свои сраные деньги по-быстрому!
Аббас с неожиданным интересом быстро вскинул на меня глаза, потом пожал плечами и спрятал пачку в карман. Как-то растерянно улыбнулся:
— Шеф, а как ты это сделал?
Я подошел к столу, открыл крышку ноутбука. Картинки не было, но я вынул айфон из кармана, навел камеру на Аббаса, и на экране появилась его удивленная физиономия на фоне интерьера моей гостиной. Аббас минуту смотрел на себя, потом сокрушенно усмехнулся:
— Вот бл…дь! Получается, это я сам тебе планчик, как себя обставить, состряпал? Ну, что ж, поделом мне. Одного фраера жадность губит, другого — понты, гордыня. Ну на х…я, спрашивается, мне нужно было этот спектакль разыгрывать?! Сейчас трясся бы ты в бобике на заднем боковом сиденье на пути на нары, а я бы в «мерине» S-класса в Шереметьево! Нет, надо было это представление устроить, бисер перед свиньями пометать! Это называется: отобрать мяч, пройти все поле и забить в свои ворота! Идиот! Кретин! Дебил!
И Аббас со всей силы вмазал себе открытой ладонью по лбу, но сразу, застонав, снова схватился за подбородок.
— Очень самокритично! — усмехнулся я. — И, главное, достоверно. У вас, батенька, талант! Браво, цветы! На бис слабо?
Аббас нехорошо прищурился на меня.
— Зря ты так, Арсений Андреич, — укоризненно покачал головой он. — Тебе бы сейчас на коленях стоять, поклоны в пол бить, бога да заступников своих благодарить, а не ерничать в мой адрес. Мой план был безупречен, отшлифован до сияния, отточен до кварка. Тебя чудо спасло, случайность, мое желание напоследок воочию насладиться своим триумфом. Ты бы никогда в жизни не смог бы понять, что откуда взялось, откуда плюха прилетела. Я всегда был умнее тебя, шеф, и остаюсь умнее сейчас, лучше и умнее. Тебе просто повезло.
Я уже открыл было рот для отповеди, но задребезжал мой айфон. Это был Ещук.
— Ничего не говори, просто слушай, — заговорил он тревожным голосом. — Если этот фрукт еще там у тебя, скажи: «Плохо слышно».
— Плохо слышно, — повторил я.
— Понятно. Слушай внимательно. Сорок минут назад стреляли в некоего Николая Остачнего, родственника одного очень важного человека. Он остался жив, но в реанимации, выберется или нет, неизвестно. Стрелка взяли — некий Олег Лазарев. При задержании его ранили, припугнули, что в больничку не будут торопиться отправлять, он зассал и слил, что заказчик — наш фрукт, и под контролем послал тому эсэмэску, что все прошло гладко. К тому же он оказался родным братом стершего лейтенанта Лазарева, твоего следака. Без его участия мнимое убийство так быстро и так плотно на тебя не удалось бы повесить. За ним уже поехали, но главарь шайки сейчас у тебя в квартире. Группу захвата сразу развернули, но они умудрились попасть в стоячую пробку из-за аварии где-то на Рязанке. Другой группе до тебя минут двадцать пять. Твоя задача — держи его, не дай уйти. Сам ни в коем случае не лезь, он опасен и начеку, второй раз не проканает. Если понял и согласен, скажи: «Да, хорошо, Марина».
— Да, хорошо, Марина, — максимально равнодушно сказал я в трубку и дал отбой.
Краем глаза я заметил, что Аббас, все время разговора внимательно вслушивавшийся в разговор, явно потерял к нему интерес. Я спрятал айфон в карман, а Аббас взял свое даже по виду очень тяжелое пальто в руки и, почему-то отвернувшись, надел его. Постоял, о чем-то думая, пожевал губами.
— Ты извини, шеф, но просить прощения у тебя я не буду, — наконец, сформулировал мысль он. — А на прощанье скажу тебе вот что. Ничья у нас с тобой, вроде как, получилась. С учетом того, что через Дашку мы с тобой теперь чуть не родственники, действия против тебя я прекращаю, но зуб на тебя я не стер, предупреждаю. Так что на узкой дорожке ты мне, Арсений Андреич, лучше не попадайся. Хотя, учитывая отдаленность мест, куда я направляюсь, это в высшей степени маловероятно. Дашку найди, она после смерти матери в шоке, у нас ней разговор тоже тяжелый получился, ее телефон сутки уже не отвечает, мне некогда уже. Не кидай ее, не будь гадом, она в тебя, старого козла, по уши. Это она внешне и мозгами в меня, психика у нее материнская, неустойчивая, глупостей наделать может. Все, пока, пора мне. Здоровья не желаю, и ты мне доброго пути не желай.
И он двинулся к выходу.
— Что ж, Аббас Мерашевич, так и уйдешь, не рассказав мне ничего? — окликнул я его, сжимая в кармане ключи от запертой мною десять минут назад двери.
— Про что, например? — остановил шаг Аббас.
— Ну, про разное, про многое, — пожал плечами я. — Например, как на пистолете, который ты — я даже знаю, когда, — мне подбросил, отпечатки мои появились? Или как тебе удалось обмануть тест ДНК? Ведь судя по всему, вы с Азамом близнецы разнояйцевые, и перепутать вас даже наши российские умельцы-криминалисты не могли. И как тебе удалось мильонщиком таким за столь короткий срок стать, дома без дела сидючи?
В ответ Аббас весело рассмеялся:
— Ха-ха, и зачем же это я буду тебе все свои секреты рассказывать? Чтобы ты снова меня потом этим и уел, с телефонной трансляцией этой? Да не пошел бы ты, Арсений Андреевич, лесом! Хитрости твои у тебя на лбу написаны красной Ивиной помадой. Сам посиди, подумай, подогадывайся, если извилин хватит. А потом пришлешь мне ответы, а я уж, так и быть, скажу чистосердечно, верные они, или нет.
Я украдкой бросил взгляд на часы — из обозначенных Ещуком двадцати пяти минут прошла только половина, нужно было еще тянуть время. Или просто сказать: мол, ключики вота, не выпущу, пока обо всем не расколешься? Грубо, ничего рассказывать не будет, только напряжется, поймет, что я умышленно затягиваю. Тогда — драка в открытую? Но то, что мне во второй раз удастся сразу его нокаутировать — «сильно не факт». Тогда он ничего не подозревал, и среагировать шансов у него не было. Но вообще-то Аббас — парень резкий, даром, что ниже меня ростом и весом легче, зато верткий и моложе. Чего-то мне в честный бой на кулачках с ним вступать не хочется. Да и с какой стати? За ментов впрягаться? Я свой вопрос сам решил, причем весьма небесплатно, они пусть свой решают сами, не за счет сохранности моей парсуны. Но вот еще попудрить мозги самовлюбленному наглецу — это можно.
— А если я прямо сейчас угадаю, расскажешь? — хитро прищурился я на Аббаса.
Ветер противоречивых эмоций пронесся по бровям Аббаса, взволновав его лоб глубокими складками. На его лице все читалось, как в открытой книге — он не доверял мне, но в то же время ему было страшно любопытно. И — главное — он хотел оставить последнее слово за собой, он хотел выиграть.
— Делайте ставки, господа! — стараясь не выдать внутреннего напряжения, весело подмигнул я ему. — Только смелым сопутствует удача!
Еще секунду Аббас пристально смотрел в мои смеющиеся глаза, потом лоб его разгладился.
— Хм, валяй! — ответил он и, доставая сигареты, виновато улыбнулся: — Разреши, закурю, шеф?
— И мне дай, — великодушно разрешил я. — Вообще я дома не курю, но за компанию, говорят, и крещеный обрезался.
— А, да, крещеный обрезался — это смешно! — оценил Аббас, протягивая мне сигарету. — Ну, давай, шеф, излагай свои версии.
— А как я узнаю, что моя версия правильная, если ты решишь нечестно играть? — спросил я, с наслаждением затягиваясь дымом. — Скажешь — нет, ответ неверный, и — все.
— Клянусь всем святым, что у меня есть, жизнью матери, здоровьем дочери, что буду играть честно! — с пафосом воскликнул Аббас, прижимая руку к сердцу. — Ну, падла буду!
— Ладно, слушай, — начал я, все еще посмеиваясь над шуткой из незабвенного «Мимино». — Отпечатки мои ты перенес на пистолет с помощью фотопринтера и фотополимера, мне попадалась в сети статья, как это делается. Угадал?
— Угадал, — кивнул Аббас. — Мне в тюряге один умелец дал наколку, как это делается. Один-ноль.
— Сложнее понять, где ты взял мои четкие отпечатки, — задумчиво продолжил я. — Здесь точно не угадаешь, но, думаю, наиболее вероятный источник — уборщица в офисе и кружка, из которой я постоянно пью чай. С месяц назад мне стали наливать чай в новую, я сразу заметил, спросил у секретарши, она ответила, что старую уборщица грохнула. Скажешь, нет?
— Потрясающе! — воскликнул Аббас. — Молдованка — уборщица и кружка из офиса! Обошлась мне в двести долларов, между прочим. Два-ноль! Дальше! Про ДНК.
— Про анализ ДНК могу предположить, что если бы сверили твою ДНК и ДНК трупа, подмена, разумеется, сразу же раскрылась бы. Но поскольку никто, кроме тебя и Софы не знал, что у тебя есть брат-близнец, то и необходимость такого анализа никому не пришла в голову. Сверили ДНК трупа и Софы и, понятно, результат показал, что в машине сгорел ее сын. Quod erat demonstrandum, что и требовалось доказать. Думаю — три-ноль?
— Супер! — зашелся веселым смехом Аббас. — И, наконец: какова природа моих, как ты сказал, миллионов? Где он, мой остров Монте-Кристо?
«Ха, да ты же снова мне подсказываешь! — смекнул я. — Похоже, богатства твои, как и у героя Дюма, не заработаны тобой, а что называется, достались!»
— Думаю, что-о-о…, - изображая тяжелейший мыслительный процесс, начал я. — Что поскольку заработать деньги ты точно не мог, потому что не работал, остается два варианта. Первый — выиграл, второй — что-то типа наследства. Да, я помню, ты любил играть, но, точно знаю, что выигрывал не так много, как рассказывал об этом. Во-вторых, сейчас казино закрыты, играть негде. Штуки типа Форекса или бинарных опционов в расчет тоже не беру, поскольку как ты был в компьютерном смысле неотесан, так, судя по всему, и остался. Остается наследство. Учитывая, что твой интерес к Эльбургану некоторое время назад случился с виду совершенно спонтанно, думаю, что истоки — там. А исходя из примерно в то же время возникшего у тебя, прагматика-материалиста, интереса к исламу, думаю, что это также имеет отношение к наследству. Откуда в нищем кавказском ауле давно, при советах могли взяться сколько бы то ни было значимые деньги — непонятно, но думаю, что это как-то может быть связано с эмиграцией твоих предков из Ирана в 1946-м. Все, больше никаких версий нет. Далеко от истины?
Аббас стоял, сдвинув брови, и нервно пожевывал кончик уса.
— Ты еще не спросил, как я узнал, что ты вернулся в Москву и живешь на даче, — задумчиво произнес он. — Хотя — ты прав — чего тут неясного? Я просто установил слежку за всеми местами твоего возможного пребывания, и все. Две штуки баксов затрат. Но со всем остальным… Создается впечатление, что ты просто все знал. А абсолютная уверенность в том, что знать ты этого не можешь, внушает мне глубочайшее уважение к твоим аналитическим способностям. Я, наверное, просто забыл, какой ты умный, шеф. Хотя пообщаешься столько времени с идиотами, забудешь, что на свете есть другие умные люди. Зря я, наверное, эту войнушку против тебя задумал, хорошо бы самому ноги унести. Говорила мама, не считай себя самым-самым, обжигаться больно будет.
— Может, перейдем к делу? — мягко намекнул я Аббасу на его обещания, и снова скосил взгляд на часы.
Оставалось пять минут.
И Аббас рассказал. Что с 41-го по 46-й год сунниты, сотрудничавшие с советскими войсками, при их поддержке были в оккупированных регионах Северного Ирана практически полновластными хозяевами. В числе прочего, в старой заброшенной шахте они в большой тайне добывали изумруды. Руководил добычей прадед Аббаса Джавид Аскер. Половину добытых камней уходило в Советский Союз, но и та половина, что оставалась — это было огромное богатство. Вот закончится война, и род Джавида Аскера будет богат, очень богат! Но воспользоваться своим богатством на родине рудокопам было не суждено. Одновременно с тем, что русские уходят, стало очевидно, что житья суннитам в Иране не будет. Начались обвинения в коллаборационизме, к ним присовокупилась вечная вражда с превосходящим шиитским окружением. Стало очевидно, что придется уходить вместе с русскими. Накануне ухода осенью 46-го камни тщательно взвесили — оказалось больше двухсот килограммов, миллион каратов! Конечно, это были неграненые камни, в серьги, кулоны и кольца из этого количества могло бы пойти вряд ли больше пяти процентов, но Джавид Аскер прекрасно понимал, что все равно это — огромное богатство. С пропускными документами от советского командования эмигранты свободно пересекли границу СССР, да и не было никому особого дела до грязно-зеленых булыжников в арбах, где ехали старики, женщины и дети, и в переметных сумах лошадей всадников. В двух переходах от Черкесска Джавид Аскер нашел место, которое ему понравилось. Вместе со своими людьми он отделился от основной колонны и возле абазинского села Эльбурган основал хутор, который местные стали называть Кешвар, что на фарси означает «страна». Изумруды спрятали до лучших времен в тайник в горах, место которого знали только Джавид и еще трое его самых близких родственников из рода Аскеров, которые по советским правилам стал писаться Эскеровыми. После смерти тех, кто делал тайник, хранителями тайны клада становились прямые потомки Джавида: сначала его сын Фируз, потом внук Мераш. Но Мераш не захотел оставаться в Эльбургане и уехал в Москву. Поэтому где находится клад, его отец Фируз так ему и не открыл, а временными хранителями были назначены его двоюродные браться Шахрат и Парвиз. Но о кладе Мераш знал, и незадолго перед смертью рассказал о нем Аббасу.
— Отец сказал, что я имею прямые права на то, чтобы стать хранителем, и что хранитель может распоряжаться кладом единолично при условии, что это пойдет на благо рода. Просто для того, чтобы вступить в права наследования, нужно быть верующим, читать Коран, жить в Эльбургане или в Кешваре, и так далее. Пока дела шли нормально, я считал это скорее сказкой, чем реальностью, но когда все посыпалось, тем более, когда я по дурости загремел на нары, я изменил свое мнение. Ты прав, мой внезапный интерес к исламу — из-за этого. Потом я первый раз съездил в Эльбурган, познакомился с Шахратом и Парвизом, уже стариками, смог им понравиться. Когда после смерти Амзы я был там второй раз, я убедил стариков, чтобы они показали мне тайник сейчас, а не потом, потому что они в любой момент могли сыграть в ящик. Они настаивали, чтобы я остался в Эльбургане, но я прикрылся тем, что надо везти в Москву Азана, они и купились. Полгода назад они оба умерли, один за одним — от старости, я тут ни при чем. Никто в селе больше не знал о кладе, это давно считалось эпосом, легендой. Разумеется, я сразу вывез камни. Они очень высокого качества, темно-зеленые, очень прозрачные, сейчас таких не добывают нигде в мире. По нынешним ценам это несколько десятков миллионов долларов, и у меня есть покупатель из Швейцарии на все оптом. Вот он, мой остров Монте-Кристо!
И Аббас вынул из внутреннего кармана пальто полиэтиленовый пакетик, внутри которого цветом еловой хвои зеленел, тускло посверкивая, овальный камень размером с перепелиное яйцо. Аббас осторожно вынул его, взял в пальцы, поднял на свет. Камень вспыхнул фантастическим, ни с чем не сравнимым зеленым огнем.
— В нем почти 50 каратов, и стоит он триста тысяч долларов, — мечтательно произнес Аббас, заворожено глядя на камень. — Из моего клада можно сделать сотни таких камней. Но покупатель говорит, что не будет делать этого сразу, а то можно обрушить рынок. Представляешь, шеф — обрушить мировой рынок! На, посмотри, какое оно — мое счастье, мое будущее, моя свобода!
И Аббас протянул камень мне. Я уже почти дотронулся до него пальцами, но в последний момент отдернул руку. Я подумал, что, коснувшись этого камня, я тоже стану причастен к этому беспардонному ограблению целого маленького народа, о котором только что без зазрения совести рассказал этот монстр, этот Лепрекон, этот Зер Калалуш. А час назад по его злой воле я должен был оказаться в тюрьме, а десятью минутами позже только чудом не отправился на тот свет человек по фамилии Остачний. А три дня назад он хладнокровно перекинул через перила балкона свою жену Иву, я теперь был уверен в этом. А неделей раньше он спалил в машине тело своего единоутробного брата, и совершенно не факт, что уже неживого. И внезапно я четко решил, что, пожалуй, я этого человека из квартиры не выпущу, хоть спецназ и опаздывает.
— Знаешь что, Абик, я тебе скажу? — сказал я голосом, который сам не узнал. — Пошел-ка ты со своими изумрудами на х…й!
Аббас вскинул на меня изумленные глаза, молча пожил камень в пакетик, убрал в карман. Сказал: «Ну, я пошел», и направился к двери. Я услышал, как он открывает задвижку, поворачивает барашек нижнего замка. Нажимает на ручку, раз, два, еще — дверь не открывается. Через секунду его хмурая черная фигура снова появилась в проеме арки.
— Дай ключи, шеф, — тихо произнес он, не глядя на меня. — Не шути, открой дверь, мы же обо всем договорились.
— Не дам, — твердо ответил я. — Покушение на Остачнего не удалось, он жив. Олега-прораба взяли, он тебя сдал, его сообщение, что все окей — ментовская наживка. Спецназ будет здесь через пять минут.
Аббас вскинул на меня глаза. Боже, что было в этих глазах! Непонимание, ненависть, страх, боль, отчаяние, безысходность — такого сочетания чувств я не видел в человеческих глазах никогда.
— Я не пойду в тюрьму, — сказал он, снимая пальто. — Последний раз прошу, шеф, отдай ключи!
Я покачал головой:
— Нет.
Аббас взял снятое пальто за воротник, внезапно махнул им в мою сторону, как тореро мулетой. Не долетев до меня полметра, пальто тяжело упало на пол. А в руке Аббаса откуда ни возьмись, как лебедь из рукава Василисы Премудрой, появился длинный и острый кинжал, тот самый, который я видел в квартире Эскеровых в Митино.
— Судя по тому, сколько времени прошло после твоего разговора с понтом Мариной, спецназ должен был быть уже давно. Но его нет, и неизвестно, когда он будет. Ты же знаешь, у нас все еще совок, срочные службы умудряются приезжать, когда или все сгорело, или все остыли. Потом, дверь заперта, и даже начни они ломиться прямо сейчас, минут на десять она их задержит. Это кинжал моего прадеда Джавида, единственное, что я должен забрать отсюда. Это дамасская сталь, он очень, очень острый, предупреждаю. Думаю, пока в этой комнате окажется спецназ, я успею убить тебя несколько раз. Последний раз прошу — отдай ключи.
Он произнес это таким тоном, что стало предельно ясно — он не шутит. Холодок пополз у меня между лопатками, и я с трудом заставил себя вдругорядь ответить: «Нет». Эхо этого слова еще висело в комнате, а Аббас уже кинулся на меня.
От того, чтобы уже после первого же выпада Аббаса не быть нанизанным на кинжал, как бабочка на иголку энтомолога, или как кусок сочного шашлыка на шампур, меня спасло то, что в свое время при выборе, полированную или матовую плитку класть на пол в прихожей, я предпочел первую. Подошва Аббасова ботинка на толчковой ноге проскользнула, и его бросок не получился таким стремительным, как мог бы. Я успел отскочить, но Аббас махнул кинжалом в мою сторону и все равно достал мое правое предплечье. Рубашка и кожа лопнули одновременно, как под бритвой. Заалела кровь, но было ясно, что разрез неглубокий. Аббас развернулся в мою сторону и снова бросился вперед.
Я забежал за кресло и толкнул его навстречу нападавшему, — тот споткнулся об него, с грохотом перевернул и полетел кувырком. Наверное, в этот момент надо было нападать, прыгать, обрушиваться на противника все массой тела, но в хаотичном падении было непонятно, где оружие, и рисковать получить удар с неотразимой дистанции я не стал. И правильно, потому что Аббас контролировал ситуацию. В тот момент, когда я, обегая его по дуге, на секунду повернулся к нему боком, Аббас, еще стоя после падения на четвереньках, внезапно вытянулся в струнку и самым острием достал мою левую ногу чуть выше коленного сгиба. В прямом смысле как ужаленный, я огромным скачком переместился на безопасное расстояние и осмотрел рану — укол получился, вроде бы, неглубокий, но на штанине сразу начало расплываться бурое пятно. Аббас выбрался из-под кресла и встал напротив меня с кинжалом наперевес. Его перекошенное лицо удивительно напоминало сейчас маску Зер Калалуша из трипа — налитые глаза, раздутые ноздри, хищно-алые губы — а нацеленный на меня кинжал размером был немногим меньше катаны. Я осмотрел себя — прошло не больше минуты боя, а я был уже дважды ранен. Похоже, шансов у меня было немного. C громким криком «А-а-а-а!!!» Аббас кинулся на меня.
Дальше все было, как в замедленном кино, или как во сне. Мне даже увернуться было некуда, слева стоял стол, справа — перевернутое кресло. Аббас с кинжалом наперевес несся на меня, как бык на тореадора. В последнюю секунду перед тем, как быть насаженным на его кинжал, я сунул руку в карман и кистевым броском швырнул ключи ему в лицо. Увернуться он не успел, и связка попала ему в переносицу. Голова Аббаса дернулась, ключи, звеня, подпрыгнули вверх. Его рука с кинжалом, нацеленным мне в грудь, продолжала стремительно двигаться вперед, но глазами нападающий следил уже не за моими передвижениями, а за парящей воздухе связкой ключей. Я увернулся от смертоносного острия и двумя руками схватил запястье Аббаса в ту же секунду, когда другой рукой он поймал ключи. Дальше все было просто до инстинктивности: я разворачиваюсь вокруг своей оси на сто восемьдесят градусов, закручивая кисть Аббаса с зажатым в ней кинжалом за собой. Аббас, уже понимая, что сейчас произойдет, бьет меня правой рукой по затылку. Удар колоколом ухает в моей голове, но сознания я не теряю. Поворот еще на девяносто градусов — Аббас бьет мне кулаком в левый висок — в кулаке зажаты ключи, и попади он по тонкой височной кости, думаю, была бы амба. Но он промахивается, и кольцом от ключей только рассаживает мне бровь. Я заканчиваю движение, доворачивая левую кисть Аббаса, и кинжал, по касательной разрезав мне рубашку, вонзается Аббасу точно под нижнее ребро. Но Аббас сопротивляется, и острие входит неглубоко, на сантиметр или два. Это не смертельно, но тут, не устояв против центровращательной силы, мы падаем на пол. Я падаю сверху, всей массой своего тела наваливаясь на рукоятку кинжала. Лезвие с отвратительным скрипом входит в тело Аббаса, пронзает насквозь и, выйдя у него из спины, глухо втыкается в паркет в то мгновение, когда наши с ним тела тоже достигают пола. Я успеваю подумать, что по правилам дзю-до за такой бросок точно дали бы «вазари» — полпобеды, а с учетом того, что соперник намертво пригвозжен к паркету пятьюдесятью сантиметрами дамасской стали, это — «иппон», чистая победа. Не снимая усилия с рукояти кинжала, я посмотрел Аббасу в глаза. Они смеялись.
— Думаю, ты мог бы слезть с меня, шеф, — сказал Аббас, как ни в чем не бывало, растягивая губы в улыбке. — Сдается мне, я уже никуда не денусь.
Я испытал чувство нереального, фантасмагорического страха — пронзенный насквозь человек смеялся, разговаривал — хоть бы что! Да человек ли это? Может, в испепеляющем напалмовом огне сгорел все-таки не холодный труп несчастного Азана, а сам Аббас? И, сгорев, воскрес из пепла, как мифическая Саламандра, переродился, и теперь это — Он, Сам, воплощение вселенского зла, исчадие ада, властелин тьмы и князь всех пороков, великий и ужасный — Зер Ка-ла-лу-у-ш?! Но в опровержение моих мрачных домыслов на обтягивающей торс Аббаса темной ткани, через которую в его плоть вошел кинжал, расплылось, заливая весь его правый бок, сочное чернильное пятно. «Это кровь, — облегченно подумал я. — У князя тьмы крови нету». И тут же кровь тонким лезвием блеснула между его улыбающихся губ, на его горле заходил кадык, налились глаза, и вместе с хриплым, лающим кашлем темная густая жижа хлынула из его рта, обожгла мне руки, ужасными ошметками шлепнулась мне на рубашку. Я отпрянул, вскочил, инстинктивно отряхиваясь.
— Что, попало на тебя, шеф? — издевательски скривил окровавленные губы Аббас. — Ну, извини, сам виноват. Человеков убивать — от крови их отмываться.
— Я, я виноват? — воскликнул я, содрогаясь от истерических привизгов в собственном голосе. — Это ты, ты сам!
— Не-ет, не сам, — тяжело поднимая руку из натекшей лужи крови, покачал перед собой пальцем Аббас. — Это ты меня убил, шеф. Да, я хотел тебя грохнуть, но вышло-то все наоборот. Ты моей рукой управлял. Так бы мне дорога в ад, но теперь я — жертва, а ты — палач, и гореть в адском пламене тебе, а не мне, кха-кха!
Волна колючего холода потекла у меня по спине, ощущение нереальности происходящего замутило голову. Желудок подскочил к нижней челюсти, меня согнуло пополам и вырвало прямо на пол. Брызги розовой блевотины, перемешавшись с черно-красными кровяными метастазами, образовали на паркете жуткую, отвратительную в своем сюрреализме картину. Наверное, меня вырвало бы снова, но спасительным криком петуха зазвонил мой айфон. Я был уверен, что это Ещук, но на экране высветилось «Дарья». Я лихорадочно сдвинул зеленую полоску вызова, прижал аппарат к уху.
— Даша, Даша, где ты? — закричал я в микрофон. — Что случилось, почему ты так долго не отвечала?
Но в динамике была только тишина.
— Алло, Даша, где ты? — снова закричал я, чуть не лязгая зубами об алюминиевую окантовку аппарата. — Где ты, куда мне ехать?
Но в трубке было все так же тихо. Я лихорадочно перезвонил — гудки долгими каплями падали в тишину, пока система не дала отбой. Еще раз — то же; снова — то же самое. Но, по крайней мере, ее телефон больше не был вне зоны доступа и, значит, была надежда, что в конце концов Дарья ответит — проявилась же она сейчас?
— Она позволяет называть себя Дашей? — хрипло засмеялся Аббас. — Это любовь, это точно любовь!
«Да, пожалуй,» — подумал я, ощущая, как бешено в тревоге за человека на том конце провода колотится моей сердце, и перевел взгляд на Аббаса. За ту минуту, что я не смотрел на него, его лицо стало серо-белым, кровь на губах и подбородке запеклась, а поблескивающая отражением лампочек в прихожей черная лужа на полу стала гораздо, гораздо больше.
— Я вызову скорую, — хмуро сказал я.
— Не надо! — дернул головой Аббас. — Нет смысла. Пробита печень, поэтому так много крови. Я жив только потому, что кинжал все еще в ране. Но из меня вытекло уже литра два, скоро конец, помощь не успеет.
Но я уже набрал «ноль три».
— Колото-резаная рана, большая потеря крови, — коротко сказал я ответившей дежурной. — Абельмановская улица, десять дробь два, корпус три, квартира восемь, первый подъезд, четвертый этаж. Приезжайте быстрее, он долго не протянет.
— Спасибо, но — бесполезно, — попытался улыбнуться Аббас. — Мои часики уже дотикивают. Ставлю сотку евро против этого засохшего букета в вазе, что мне осталось не больше пяти минут. Черт, зря я затеял все это, зря! Говорила мама, что ты тоже кармическая личность, как и я, вот твоя карма мою и перекар…
— Где Дарья? — угрюмо перебил его я. — Где она может быть?
— Я не знаю, — слабо пожал плечами Аббас. — Мы очень плохо поговорили. Когда она уходила, в ее голове все было… кувырком. Она вообще была… какая-то странная. Словно пьяная, но не пьяная…
— Что это значит? — нервно переспросил я.
— Не знаю, — ответил Аббас слабеющим голосом. — Я спросил ее, почему она такая, она ответила, что когда умирает мать, а отец воскресает из мертвых, человек не может не казаться странным. Умненькая девочка, правда?
— Да, — кивнул я. — Вся в тебя. А больше она ничего не говорила?
— Нет, — помотал головой Аббас. — Разве — что-то про бабочек…
— Про бабочек? — воскликнул я. — Что она говорила про бабочек?
— А, какую-то ерунду, — дернул щекой Аббас. — Что над моей головой нет бабочек, и это значит, это я убил ее мать.
Аббас хотел засмеяться, но снова захрипел, из уголка его рта вытекла ярко-красная струйка.
— Она была под кайфом, — понял я. — Она видит бабочек, когда в ней наркота.
Казалось, застывшее предсмертной маской лицо Аббаса уже не могло ничего выражать, но при этих моих словах оно разочарованно вытянулось.
— Дашка? — шепотом переспросил он. — Не может быть! Вот сука!
И он обессиленно закрыл глаза.
— Зачем ты так? — нахмурился я. — Просто несчастный, глупый ребенок.
— Не она, — с трудом открывая глаза, пояснил Аббас. — Танька — сука, Ивина подружка и любовница. Она наркоманка, если кто подсадил Дашку, то она.
И он снова закрыл глаза. Человек умирал, и ничто в этом мире не могло его спасти. Из отведенных им самим себе пяти минут оставалась максимум одна.
— Подойди поближе, — внезапно еле слышно позвал Аббас. — Уважь умирающего.
Сделать это, не вступив ногой в лужу Аббасовой крови, было невозможно, и я с содроганием поставил ногу на эту начавшую загустевать зеркальную поверхность и, умудрившись найти кусочек сухого паркета, опустился над умирающим на колено.
— Они могут быть в Танькином гараже в Останкино, — зашептал Аббас. — Если все так, как ты говоришь, они могут быть там, у нее там блат-хата, притон.
— Адрес, какой адрес? — чуть не выкрикнул я.
— Не знаю, — простонал Аббас. — Был один раз пьяный, помню только, что где-то прямо под телебашней.
Я хрустнул коленом, поднимаясь.
— Стой, не уходи, — умоляюще посмотрел на меня Аббас. — Страшно умирать. Возьми меня за руку.
Я взял в руку совершенно ледяные Аббасовы пальцы, крепко сжал.
— Спаси ее, — еле слышно произнес Аббас. — Она сказала, что беременна. Я так понимаю, что ты имеешь к этом вполне определенное отношение, нет?
У меня заныло сердце. «Я рожу тебе дочку, — зашелестел в ушах Дарьин голос. — Маленькую, красивую, и она будет тебя очень любить».
— У нас это было всего несколько дней назад, — почему-то краснея, пробормотал я. — Разве можно так рано определить?
— Когда она сказала, что любит тебя больше жизни, я ответил, что она дура, не разбирающаяся ни в любви, ни в жизни, — криво усмехаясь, прошептал Аббас. — А она показала мне фак и какую-то штуку типа электронного термометра. Сказала, что это ультрасовременный тест на беременность, и он показывает, что во всем этом она уже разбирается. Так что, шеф… то есть, зятек, иди спасай мою дочку и внука.
— Внучку, — поправил я, но Аббас уже меня не слышал.
Его глаза так и остались открытыми, и в них застыло странное умиротворенное выражение, какого при жизни я никогда в них не видел. Я протянул руку закрыть ему веки, но в последний момент передумал.
Все, мой когда-то друг, потом враг, потом муж моей любовницы, потом отец моей любовницы… нет, возлюбленной Аббас Эскеров умер. У нас с ним были долгие, непростые отношения, но, оказывается, одной ниточкой нас связали еще наши деды без малого сто лет назад. Странно, но я не испытывал ничего напоминающего триумф Монтекки над телом поверженного кровника Капулетти. Может быть, потому, что о существовании этой старой вражды я до последнего момента просто не знал?
Но, как бы то ни было, жизнь продолжалась, и первое, что нужно было сделать — привести себя в порядок. Я был свесь в крови, своей и чужой, и если бы нас сейчас положили с покойником рядом, думаю, трудно было бы определить, кто из нас мертвее. Я встал, перекрестился над телом и сделал шаг по направлении ванной. Левая нога с отвратительным чавканьем отлепилась от приобретшей консистенцию сиропа лужи Аббасовой крови. Меня снова замутило, повело в сторону и, не устояв на правой ноге, я снова наступил левой на пол, оставив на паркете жуткий кровавый отпечаток. И еще в левом мокасине смачно захлюпало. «Халтура китайская! — зло подумал я, ковыляя к двери ванной. — Протекло, как в майский ливень!»
Я взглянул на себя в зеркало — ничего, я думал, будет хуже. На неестественно бледном лице ссадина и всего несколько капель крови. Правда, ниже — хуже. От пореза на предплечье рубашка в крови до запястья, на груди полузасохшие ошметки, как будто туда пришелся выстрел из дробовика. Так, рубашку на выброс. Дальше джинсы. Я расстегнул ремень, сковырнул с пяток мокасины. Левый упал со стопы вверх подошвой, и их него с явным плеском на мохнатый цвета кофе с молоком коврик вылилось не меньше полстакана крови. Но из лужи столько в мокасин протечь не могло! Я стянул с бедер джинсы, заметив, как тяжела и неподатлива левая штанина. Неудивительно: вся она пропиталась кровью, в самом низу, на подшивке загустевала большая темная капля. Я бросил джинсы в ванную, вывернулся, чтобы осмотреть рану, которую нанес мне Аббас в своем втором акробатическом прыжке. Разрез был небольшой, сантиметра два с половиной-три, но из него тонкой струйкой, пульсируя, лилась ярко-красная кровь. Черт, полстакана в ботинке, сколько-то натекло из первого разреза (больше он, к счастью, не кровоточит), а сколько нужно было, чтобы вот так пропитать штанину, даже подумать страшно. Ну, ничего, сейчас приедет скорая, и окажет мне помощь.
«Спаси, спаси меня!» — вдруг оформилась в Дарьин голос тишина, которую я слышал в трубке во время последнего ее звонка. Какая, на хрен, скорая?! Когда ее черт принесет? Вон, славный спецназ, в рот ему ноги, уже минут сорок едет. Я снял трусы, носки (левый в крови — хоть выжимай), залез в ванную, под струей из душа быстр смыл с себя кровь. Посмотрел — из раны на ноге продолжает течь и, что еще хуже, снова засочился порез на предплечье. Зараза, что ж она так течет-то?! Я быстро вытерся — белое махровое полотенце сразу же расцветкой стало напоминать польский флаг. Подумал, что дома есть для того, чтобы закрыть раны? Бинт — нету. Марля — нету. Бактерицидные полосочки Band-Aid — слишком малы. Еще есть просто пластырь в рулоне, но не будешь же мотать им так, по голой коже? Я покрутил головой в поисках чего-нибудь подходящего — взгляд упал на Маринины гигиенические прокладки — то, что надо! Спасибо, дорогая, ты всегда умела быть рядом вовремя! Я выхватил из пачки одну, приложил к руке — прокладка по контуру приклеилась к коже, словно там и была! Вторая — на ногу, но сначала промокнуть полотенцем неутихающую кровь. Так, одну мало, надо две или три и — срочно замотать. Так, где пластырь? Должен быть здесь, в шкафчике у зеркала. Года два назад я точно встречал его тут, и если только никакая «б» (вернее, «ж») не переместила его куда-нибудь, то… Да, вот он! Никогда еще находка вещи на своем месте не приносила мне большей радости! Я обложил рану прокладками и крепко замотал бедро пластырем, потом примерно то же самое, но в меньших объемах, проделал с рукой. Посмотрел на себя — вроде, не течет, правда, лицо стало еще бледнее. «Надо съесть что-нибудь сладкое, — подумал я. — В холодильнике есть батончик «Баунти».
Поглощая кокосово-шоколадную глюкозу, быстро оделся в чистое и вернулся в гостиную. Набрал Дарью — все то же, гудки шли, но ответа не было. Хотел набрать Ещуку — где там вашего спецназа? — но подумал, что в имеющейся ситуации его опоздание — благо. Осторожно, пытаясь не вляпаться в кровь, подошел к телу, носовым платком вытер отполированное до блеска шарообразное навершие рукояти, где кинжала могли коснуться мои пальцы. Подумал, вытащил из мокнущего в луже крови пальто одну пачку евро (за паркет и моральный ущерб), засунул в задний карман джинсов. Не удержался, заглянул покойнику в глаза. Аббас все так же безмятежно смотрел в пространство, только радужка уже начинала мутнеть. Подумалось, что покойный хотел бы мне сказать, если бы был жив? Прямо сейчас, в эту секунду? «А помнишь Катю, шеф?» — совершенно явственно прозвучал в ушах голос Аббаса, и показалось даже, что окровавленные губы его дернулись в иронической усмешке. Скидывая наваждение, я помотал головой и вышел из комнаты. Перетянутая левая нога при ходьбе подбрасывала, как подпружиненная, захрустели осколки зеркала в коридоре. «Вот уж воистину: зеркало бьется — к покойнику», — вспомнил я пророчество спецназовца, и вышел вон. Со скорой я разминулся в воротах, когда выезжал из нашего двора. Похвалил себя, что кодовую дверь в подъезд оставил открытой, подложив под створку камень, и — вздохнул: Аббасу это уже не могло помочь. Ладно, газ в пол, и — «крепче за баранку держись, баран!»