Первый раз в живую я увидел Иву на дне рождения Бориса, брата Софы, Аббасова дяди. Это было в середине девяностых, в разгар «качугинского» периода в моей жизни. Росло благосостояние российских nuvoriches и доящих их бандитов. Заколачивающие совершенно нереальные, дурные деньги люди «росли над собой», им требовалось соответствующая доходам инфраструктура. Машины, часы и шмотки уже были, огромные расселенки в престижном центре или новое жилье в уже начавших появляться новых домах «бизнес-класса» купить тоже не было проблемой. Но привести это жилье в пригодное для проживания состояние, сделать так называемый «евроремонт», а потом обставить квартиру мебелью и техникой соответствующего уровня было гораздо сложнее. До того, как начать наслаждаться жизнью в новом просторном обиталище, ее счастливый обладатель должен был пройти несколько кругов «потребительского ада». Сначала нужен был дизайн-проект, а архитекторов нужного уровня в Москве было по пальцам сосчитать. Когда же, заплатив модному дизайнеру небольшое состояние, владелец недвижимости собирался как можно быстрее перейти к претворению красочных перспектив и разверток в штукатурке и гипсокартоне, выяснялось, что нужны согласования, разрешения на перепланировку и прочее, что в забюрокраченой Москве решалось не сколько дорого, сколько ужасно долго. Потом нужно было найти подрядчика, который в состоянии осуществить передовой дизайн-проект не с «совковым» уровнем качества. Потом — заказ и поставка кухни, из-за границы, у нас кухонные гарнитуры на заказ тогда еще не делали совсем. Потом — прочая мебель, техника и т. д. Редко когда «ремонтирант» заселялся в свое новое жилье раньше, чем через год после приобретения. Комплексно и на необходимом уровне слуги такого рода в Москве тогда практически никто не оказывал, а мы не только начали, но и пустили широкую рекламу в прессе и на телевидении. Заказы пошли, потом потекли, потом мы поняли, что не в состоянии справиться с их наплывом. Мы с Сашей вели одновременно по семь-восемь квартир. Это был предел, нужно было расширяться. Нужны были исполнители, на которых мы могли бы переложить непосредственную работу по уже заключенным договорам, освободив себя для работы с перспективными заказчиками. Мы подали объявления в газеты о найме на высокую оплату производителей работ — по-старому, или менеджеров проектов, как мы для пущей важности стали их называть. К нам выстроилась очередь претендентов. В основном это были люди либо с опытом прорабской работы на совковых стройках с соответствующей ментальностью, либо недавно закончившие разнообразные ВУЗы люди без опыта вообще. Первые не годились, потому что на понимали, что им предстоит делать, вторые же, не имея никого производственного опыта, не знали, как это делать. Отсев был существенно выше 90 процентов и приближался к 99 из 100. С огромным трудом из более чем трехсот кандидатов мы отобрали двоих. После соответствующего «буферного» периода мы переложили на них текущие объекты, и тем не менее начались проблемы, на которые у нас уходило немногим меньше времени, чем когда мы вели работы сами. Мы были в отчаянии — на расширении можно было ставить крест. Тогда-то у нас и появился Аббас.
Кто порекомендовал его Саше Качугину, тот потом даже сам не мог вспомнить. Я помню, как компаньон сказал, что сегодня на собеседование ко мне придет кандидат, которого ему очень рекомендовали. Я пропустил информацию о рекомендациях мимо ушей, потому что в нашем деле они мало что значили. Пришедший на собеседование относительно молодой человек сразу же привлек мое внимание двумя вещами: ростом значительно ниже среднего и редким сочетанием совершенно славянской внешности с глубоко нерусскими «ФИО» — Эскеров Аббас Мерашевич. Паспорт давал мало пояснений на этот счет, потому что сообщал, что родился и живет его обладатель в Москве. Я не удержался и спросил, получив в ответ выжимку об иранско-абадзинских корнях последнего. Но, в конце концов, генеалогия претендента интересовала меня гораздо меньше деловых качеств, и я перешел на его профессиональные бумаги. Они свидетельствовали о том, что их обладатель пятью годами позже меня окончил строительный институт, правда — экономический факультет. По распределению попал в одно из Главмосстроевских управлений, где и проработал все последние годы в должности «инженера планового отдела». Я разочарованно закрыл бумаги — из всего набора образовательно-послужных регалий нас более или менее устраивала только специальность по диплому — «инженер-экономист в области строительства». Я уже открыл рот для начала отказной речи, но претендент опередил меня.
— Вы считаете, что я вам не подхожу? — с доброй улыбкой во взгляде сказал Аббас Эскеров. — Но, согласитесь, ведь конкретных оснований для отказа у вас нет. Вы делаете вывод о моей непригодности на основании пары бумажек, дающих обо мне объективного представления не больше, чем технические данные красного глиняного кирпича — о Кремлевской стене. Вам не кажется это не только не совсем объективным ко мне, но и не вполне профессиональным с вашей стороны? Немного от профанации, нет?
Я опешил. Первым желанием было выставить наглеца за дверь, но с очевидностью было ясно, что это будет ход проигравшего, а я не привык проигрывать, да еще на своем поле. Вздохнув с утомленным видом человека, вынужденного день изо дня объяснять не очень сообразительным людям, почему дважды два — это именно четыре, я поведал претенденту причину отказа. Я вкратце рассказал, чем мы занимаемся, и обратил внимание, что наше деятельность находится на слиянии таких граней, как архитектура, дизайн, строительство, менеджмент, художественное восприятие и чувство прекрасного, и даже психология, и из лежащих передо мной бумаг совершенно очевидно следует, что господин Эскеров А.М. не имеет ни малейшего «икспириэнса» ни в одной из этих областей.
— Так что я делаю вывод о вашей профнепригодности для нашей компании не на основании ваших бумаг, а на основании понимания, какими качествами вы никаким образом не можете обладать, — чуть-чуть издевательски глядя в глаза своему визави, сказал я. — А вот для понимания этого мне на самом деле хватило только двух бумаг — вашего диплома и копии трудовой книжки. Третий документ — паспорт, как вы понимаете, поправок в это представление внести также не мог.
Тонкая улыбка на губах господина Эскерова стала чуть менее естественной, однако вовсе не исчезла.
— Ну, что ж, понятно, — после полуминутного раздумья ответил он. — Вынужден признать, что в узкой области ваших профессиональных интересов вы сделали вполне логичные выводы.
— Ну, вот видите! — с облегчением человека, доказавшего-таки упрямцу очевидное, воскликнул я. — Дважды два все-таки оказалось четыре. Чайку на дорожку?
Я потом много раз вспоминал этот момент. Не предложи я тогда ему чай, может, и не было бы всего? Получивший отповедь кандидат просто встал, и ушел бы прочь из моей жизни, и больше никогда бы в ней не появился? Или, предлагая, я рассчитывал на то, что проигравший просто откажется, предпочтя не задерживаться на арене, где он только что потерпел маленькое, но неприятное поражение. Но он не отказался.
— А — давайте! — с энтузиазмом закрутил он в воздухе рукой, сжав при этом растопыренную пятерню в кулак. — Попьем-ка, на самом деле, чайку!
Секретарша Леночка (не Фенечка, другая) принесла чай и вышла из кабинета, вполне профессионально крутя задницей. Аббас Эскеров перехватил мой взгляд, и понимающе улыбнулся.
— А, скажите, Арсений Андреевич, — начал он, помешивая ложечкой сахар в чашке. — Как же вы собираетесь в результате заполнить столь специфическую вакансию? Ведь людей, имеющих, как вы изволили выразиться, «икспириэнс» сразу в стольких областях, вам днем с огнем не сыскать потому, что их просто-напросто не существует. Вы же сами рассказывали, как долго и через какие препоны вы с вашим компаньоном шли к вашему сегодняшнему уровню. Так что вероятность того, что вы в короткий промежуток времени найдете других таких, экспоненциально стремится к нулю, нет?
— Ну-у, — начал я неопределенно, потому что вопрос на самом поставил меня в тупик. — Придется брать кого-то, кто наиболее близко подойдет под имеющиеся критерии, как иначе?
— Ну, да, — задумчиво отозвался мой собеседник. — Как всегда, все сводится к решению оптимизационной задачи.
— Именно, — отозвался я, допивая чай и уже готовый произнести финальное: «Ну-с?!», означающее завершение аудиенции.
— Да, но ведь дело в том, как вы будете решать эту задачу, — поднял на меня глаза Аббас, об уходе явно и не помышлявший. — Именно вы, и именно эту. Ведь вот, например, вам нравится «пятисотый» Мерседес в сто двадцать четвертом кузове. Но он стоит сто пятьдесят тысяч долларов, и столько денег на покупку вы тратить не планировали. И вот вы начинаете оптимизировать. «Пятьсот сороковая» БМВ почти такая же быстрая, и стоит на полтинник дешевле, но у БМВ — имидж «бандитской» марки, и на этом основании она вам не подходит. Тогда, может быть, «девятьсот одиннадцатый» Порше? Он и быстрый, и стоит не дороже БМВ, но слишком маленький, в нем даже вдвоем тесно. И — так далее, и тому подобное. И в результате, так и не сумев решить оптимизационную задачу в приемлемом диапазоне критериев, вы ездите… На чем вы ездите, если не секрет?
— На Ниссане Максима, — признался я неохотно, потому что в это мгновение недавно купленное и нравящееся мне до жути авто показалось мне нижней планкой отстоя.
— А-тличная машина! — дипломатично подкинул ложку меда в мою бочку дегтя Аббас. — Сколько мотор — три? Два? Но ведь шесть цилиндров! Так это еще лучше — меньше расход, ну! Автомат? Ну, конечно, ручка, настоящий мужчина сам знает, когда и какую передачу ему включать!
Я почувствовал, что еще секунда, и я буду вовлечен в беседу на автомобильную тему, в которой мой собеседник, похоже, неплохо разбирался, и которую как же было не поддержать?! Но не тут-то было — тема закруглилась так же неожиданно, как и началась.
— Так вот, Аркадий Андреевич, — внезапно посерьезнев, продолжил Аббас. — Согласитесь, что раз нет возможности достичь идеала, то важно, по каким критериям предмет выбора будет максимально близок к идеалу, так?
Да, в логике и в умении предмет своих логических умопостроений преподнести этому малому было не отказать, и я кивнул.
— Вы говорили, что брали на работу людей, который, как я понял, на основании собеседования казались вам гораздо больше соответствующими нужным критериям, чем я, так? — продолжил он, и я снова кивнул.
— Но в результате дело они все равно завалили, и разве не значит, что их опыт в высококачественно отделке квартир, который у них был, не дает им по сравнению со мной, такого опыта совершенно не имеющего, никакого реального преимущества?
Спорить было трудно, и я снова кивнул.
— Правда, на основании вашего согласия с этой последней моей сентенцией человек пристрастный мог бы сделать вывод, что любой, скажем, врач или переводчик с суахили имеет потенциально не меньше шансов продвинуться в вашем ремесле, чем я, верно? — хитро щуря глаза, продолжил излагать Аббас. — Но, согласитесь, просидев пять лет в строительном управлении и даже несколько раз побывав на стройплощадке, я все-таки знаю, чем отличается бетон от арматуры, радиатор от конвектора, и что слово «шпаКлевка» не самом деле пишется через букву «т». На этом основании я, думаю, я являюсь более предпочтительным кандидатом, чем врач или переводчик, верно?
Я почувствовал, что перестаю держать нить разговора в руках. Этот парень как-то незаметно и хитро оплел меня кружевом своих разглагольствований, как паук оплетает ничего не подозревающую бабочку своей клейкой паутиной. Нужно было вернуть инициативу.
— Так, позвольте, милейший, — решительно открыл рот я. — Мне кажется, что мы несколько сошли с пути истинного. Я не возьму на работы ни врача, ни переводчика на простом основании, что у них нет диплома о высшем строительном образовании, каковой у сотрудника организации нашего типа быть обязан. Что же касается вас, то, если я правильно понял, вы хотели сказать, что хотя у вас нет опыта ни в ремонте квартир, ни в отделке, ни в архитектуре, ни в дизайне, ни в менеджменте, но ваш опыт в каких-то других смежных областях может оказаться определяющим, верно?
— Точно так, — с радостью подхватил Аббас, от прилива энтузиазма даже приподнявшись слегка со стула. — Трудно было бы выразить мою мысль точнее.
«Подлиза? — мелькнуло у меня в голове. — Да нет, наоборот — тут еще и издевочка — «МОЮ мысль»! Какой опасный человек!»
— И какие же, это, по-вашему, качества? — серьезно спросил я. -
— Ну, без ложной скромности думаю, что в таких вопросах, как менеджмент и чувство прекрасного со мной трудно тягаться, — кротко потупил взор Аббас Эскеров.
Я аж чуть не поперхнулся собственным языком.
— Вот как?! — воскликнул я. — Да уж, избытком скромности вы точно не страдаете! Где же и когда вы обучались, к примеру, менеджменту, позвольте поинтересоваться?
— Нигде, никогда, — быстро ответил Аббас. — Это врожденное.
Я захохотал, аплодируя, а когда отсмеялся спросил:
— И что, примеры вашего менеджмента привести можете?
— Легко, — отозвался тот. — Если мне не изменяет память, одно из значений английского «to manage» — улаживать. Вы хотели выпроводить меня за дверь полчаса назад, но я все еще здесь, перед вами, улаживаю, так сказать, свои дела. Вот вам пример моего менеджмента. Уверяю, что работая на вас, я сумею не хуже уладить любой вопрос с любым из заказчиков.
Я смотрел на него если не с восхищением, то точно с глубоким интересом.
— Ну, хорошо, а по поводу чувства прекрасного чем докажете?
— Ну, тут совсем все просто, — улыбнулся он. — Вы ведь, разумеется, женаты. Скажите, Арсений Андреевич, ваша супруга — красивая женщина?
— Я считаю, что да, — не чувствуя подвоха, честно ответил я.
— И так ответит любой, у кого жена не Шэрон Стоун и не «Мисс Вселенная» прошлого года, — подхватил Аббас, — то есть, не является официально признанным эталоном женской красоты. Но я предлагаю вам пари.
— Пари? — удивился я. — На такую тему? О чем же?
— Я предлагаю вам пари, что моя жена красивее вашей, — просто ответил Аббас, отхлебывая из чашки давно остывший чай.
Я опешил. Желание выгнать наглеца за дверь снова ущипнуло меня за сердце, но сделать это сейчас было бы еще куда большим поражением, чем полчаса назад. Нужно было переигрывать его в его же игру.
— Позвольте спросить, и кто же будет в битве двух красот арбитром, — поинтересовался я. — Уж не вы ли?
— Конечно, нет, — скромно развел руки Аббас, — Как я могу? Арбитром будет вы.
Я хотел быстро что-то сказать, но так и остался сидеть с открытым ртом, потому что не понимал, как это, и не знал, что по этому поводу спросить.
— Вы хотели спросить, как это? — явно издевательски пришел мне на выручку Аббас, при этом в его голосе не улавливалось ни тени издевки. — Я поясню. Я сейчас кладу на стол фотографию моей жены, и если через минуту вы сами не скажете, что она красивее вашей — заметьте, по вашему мнению! — то я встаю и ухожу. Если же вы признаете первенство моей супруги, то вы признаете, что у меня не только все в порядке с чувством прекрасного, но и что я, не будучи, как вы видите, записным красавцем-сердцеедом, я снова-таки умею с этим прекрасным, так сказать, улаживать дела.
Какое-то время я искал в этом «непристойном предложении» уловку и, не найдя, рассмеялся.
— По рукам! — воскликнул я.
Аббас открыл принесенный с собою тонкий дипломат, и на стол легла фотография. Это был свадебный снимок, запечатлевший его самого и женщину в подвенечном наряде — мои подозрения о том, что на снимке окажется не его жена, а невесть кто, оказались беспочвенными. Аббас и его супруга стояли рядом, она держала его под руку. Все было ясно с первого взгляда — мадам Эскерова была не просто красивой, она была куда эталонистей многих эталонов женской красоты. Единственное, что не позволило бы ей выйти на подиум в любом модном показе — это рост. На фото она была все же выше своего мужа, но поскольку рост последнего не доходил и до ста шестидесяти сантиметров, это не было достижением даже для женщины.
— Ее рост сто семьдесят восемь, — словно прочитав мои мысли, подсказал Аббас, — она почти на двадцать сантиметров выше меня. Мы фотографировались на лестнице, она стояла на ступеньку ниже, из-за длинного платья этого не было заметно.
Да, при том, что Марина была весьма мила, фигуриста и умела себя подать, на одном ринге с этой полубогиней красоты ей делать было нечего. И я почувствовал, что обладателю такой женщины я вполне ощутимо завидую.
— Как зовут вашу супругу? — поинтересовался я, пожимая победителю руку.
— Ее корни из немцев Поволжья, ее отца звали Генрихом — ответил Аббас. — Дочку он назвал библейским именем Ева. Но в возрасте семи лет, перед школой, подумав, что советские дети, когда подрастут, могут из-за небезызвестной Евы Браун начать дразнить ее «фашисткой» или в этом роде, изменил первую букву. Получилось редкое, и вполне русское имя — Ива.
«Ива Генриховна Эскерова, — сообразил я. — Афигеть!»
— Ну, что ж, поздравляю с победой! — сказал я вслух. — Вы выиграли. Что дальше?
— Дальше я хочу сделать вам предложение, от которого вам будет сложно отказаться, — улыбнулся Аббас. — Вы берете меня на работу на испытательный срок полтора месяца. Если за этот срок я не поднаторею достаточно во всех остальных нюансах деятельности вашей фирмы, и вы не захотите меня оставить, то, значит, это время я работал бесплатно. Если же я испытательный срок выдержу, то тогда мы и обсудим условия моей работы.
Думал я недолго. Такие неординарные люди на дороге не валяются. Если же он еще достигнет приемлемого уровня в узкоспециализированном плане, то это будет просто «то, что надо».
— Договорились, — сказал я. — Когда приступаете?
— Завтра, — просто ответил Аббас. — Только у меня одно условие — учить меня будете лично вы. Я буду вашим, так сказать, дублером.
— Договорились! — с удивлением констатируя, что польщен, рассмеялся я.
Так в мою жизнь вошел Аббас Эскеров и его красавица-жена Ива.
Учился Аббас быстро, все схватывая буквально налету. Очень скоро стало ясно, что он, что называется, «потянет», и меньше, чем через месяц, не дожидаясь окончания испытательного срока, мы оформили с ним взаимоотношения. Сначала он вел один объект, быстро смог взять второй, еще через месяц вел пять (я вел семь, Саша Качугин, уже больше переходя к делам торговым, четыре). С технической точки зрения Аббас все делал практически безупречно — точно следовал дизайн-проекту, время от времени внося в него очень правильные изменения, щепетильно соблюдал все тонкости технологий, был бескомпромиссен с работягами в вопросах качества. Квартирки из-под его, так сказать, «пера», выходили — загляденье, заказчики были в восторге, — некоторые даже по собственной инициативе выплачивали компании премиальные, что для этой категории людей было делом неслыханным. Но очень скоро пришлось Аббасу доказывать и свои способности менеджера — «улаживателя». C одним из заказчиков (с которым начинал работать Саша, потом передавший объект Аббасу) не заладилось. «Поднявшийся» на ломбардных делах молодой парень по имени Дима оказался субъектом скандальным и, как ревнивая жена-алкоголичка, помешанным на выяснении отношений, каждое такое выяснение превращая в «разборку» с привлечением «крыш». Другого формата обсуждения проблем он просто не знал, а поскольку ярко выраженной «крыши» у нас не было, специально для Димы пришлось создать эдакую «потемкинскую деревню» — «крышу», состоящую из одного человека по имени Жора. Правда, человеком Жора был очень непростым, двадцать восемь из своих сорока лет он провел по тюрьмам и зонам, заслужив там высокое звание «авторитета» и «погремуху» Скальп. По слухам, предлагали Жоре-Скальпу и «короноваться», но он отказался, чтобы иметь возможность жениться на любимой женщине. Вышедши года три назад по амнистии, не испытывающий никаких материальных затруднений Жора предпочитал жить тихо, радоваться жизни с женой Оксаной. У нас Жора заказал дорогой ремонт, который мы сделали «на ура», и с тех пор задружились. За созданием видимости «крыши» для разборок с неугомонным Димой я обратился к Жоре, и тот со смехом согласился. На первую разборку, на которую Дима притащил целую шоблу какой-то косолицей молодежи из Ростова-на-Дону в черных кожаных куртках, Жора пришел один. Коротко представился: «Скальп» и посмотрел на старшего кожаных — двухметрового детину с особо искривленной физиономией. «Я — Серый, из Ростова», — назвался в ответ громила. Жора с интересом посмотрел на него и спросил: «То есть когда я снова буду в Ростове-папе, мне нужно спросить за Серого, и всем будет ясно, за кого базар?» Серый явно смутился, а Жора повернулся к Диме. «Дима, заказчик, — представился тот, протягивая Жоре руку. Тот недоуменно посмотрел на протянутую руку, как на неожиданно закрывшийся турникет в метро, и лениво сказал: «Ну, Дима-заказчик, кати свою предъяву».
Он выслушал визгливые Димины требования, сводившиеся к тому, чтобы ему «за бесплатно» сделали работы, в контракт явно не входившие, с тем же скучающим выражением лица. Потом несколько минут молчал, крутя в руках незажженную сигарету. Табак из сигареты падал на пол, и когда вывалился весь, Жора выбросил в угол фильтр, и поднял глаза на Диму. Таких глаз в исполнении всегда добродушного Жоры я не видел никогда, — это были не глаза, а два пистолетных дула. «Ты знаешь, Дима, что на блатной фене значит «антилопа»? — спросил Жора. Дима помотал головой, оглянулся на своих «кожаных» — те тоже не знали. «Антилопа, это человек, которому всегда мало, — пояснил Жора. — Так вот, ты Дима — антилопа. Тебе вечно мало. Тебе мало, что когда «качали тему за расход»[i], ты такую скидку сканючил, как будто тебе лантуха центровые сдали на блат[ii]. После этого ты смекнул, что здесь тебе талый грунт[iii], и ты захотел, чтоб тебе за те же белки замантулили[iv] то, о чем базара вообще не было. Пацанов позвал, втираешь им, что ты в этой теме за терпилу[v], думаешь, за тебя впрягутся. Но бог не фраер и правду не с галерки наблюдает. Вот скажи, Серый, у тебя в хате такой же ништяк (Жора театрально обвел рукой обстановку вокруг)?» Верзила посмотрел на своих «пацанов», и все они угрюмо замотали головами. «Во-от! — многозначительно поднял вверх палец Жора. — А со скидки он в общак гревак[vi] подогнал? И вообще: я в ваши с ним рамсы[vii] не лезу, но не может так быть, что вы не в дыму[viii]? Что он вам не весь свой шахер-махер засветил?» Повисла немая сцена. «Какую скидку? — на истеричной ноте первый нарушил молчание Дима. — Не было никакой скидки!» «Закрой хлеборезку!» — зло рявкнул на подопечного Серый. Потом они с Жорой отошли для переговоров в другую комнату, откуда через пять минут вышли, имея, судя по лицам, полное взаимопонимание. «Поехали!» — скомандовал предводитель своей команде, и все двинулись к выходу. Причем Дима явно из собственной квартиры уходить вместе со всеми не хотел, но его никто не спрашивал, его просто увлекли за собой. Мы остались со Скальпом одни. «Жора, какая скидка? — повторил Димин вопрос я. — Никакой скидки не было!» Жора со смехом в глазах посмотрел на меня: «Конечно, не было. Ты слыхал про такой философский закон — «Бритва Оккама»? Он говорит о том, что не следует придумывать более сложное объяснение чему-то, если есть более простое. Я книжку про это в Соликамске, в «Белом Лебеде», читал, она еще тогда не была крыткой для «пожизненных». Серьезное заведение, как там зеков прессуют, я нигде такого больше не встречал. Даже блатным там тяжело выжить, — ни бухла, ни марафету, я только чтением книжек философских и спасался. Так вот, про сегодняшнее практическое применение философского закона «Бритва Оккама». Я сразу увидел, что эти фраера про меня в курсе, и что связываться со мной им совершенно не с руки. Они прекрасно поняли, что лавэ с тебя им не состричь. Значит, надо было дать им возможность получить их с их же крышуемого, для чего надо облить его парафином, перевести на него стрелки. И вот он уже разбираются не с тобой, Сеня, а с Димой. Думаю, снятие обвинения в крысятничестве обойдется ему не меньше, чем в тридцатник зелени, а то, глядишь, еще и по рогам настучат. Да, великая вещь философия!»
Но Дима-заказчик, как он у нас теперь именовался, оказался очень непрост и еще более злопамятен. Тогда культура составления договоров только формировалась, зачастую контракт, умещавшийся на одной — двух страницах, не содержал никакой конкретики по важным деталям. Дима ловко этим воспользовался. К окончанию работ на его квартире он подготовил целый кондуит из наших нарушений и «несоблюдений». Будь они озвучены в процессе производства работ, их легко было бы исправить, устранить, урегулировать, но к концу пути все это вылилось в ряд исключительно серьезных проблем. И вот накануне намеченного подписания бумаг по завершению работ и получению окончательного расчета (без малого 50 тысяч долларов) у нас в офисе появляется курьер и вручает нам тщательно составленную юридическую претензию от Димы-заказчика на сумму более 100 тысяч долларов. Мы начинаем изучать бумаги и видим, что последний неоднократно предупреждал нас о разнообразных мелких нарушениях и о том, что он будет вынужден обратиться в суд. Письма свои хитрован направлял на наш юридический адрес, указанный в договоре, в то время как до нас, сидящих по совершенно другому, фактическому адресу, эти письма просто не доходили. Но самый финиш был в том, что в разделе «Штрафные санкции» договора раздолбайка-Леночка опечаталась, и вместо «0,1 процента в день» означенные санкции выросли в 100 раз и составили 10,1 процента в день. Леночка напечатала, Саша Качугин, не глядя, завизировал, я — тоже не глядя — подписал. Мы обратились к юристам, и те честно сказали, что наше дело — швах. Ну, сотку баксов штрафа нам, конечно, суд не присудит, но что-то, конечно, заплатить придется. Это сверх тех 50 тысяч, которые Дима-Заказчик на нас сэкономит. Я был в печали, Саша ходил по нашему с ним кабинету и во весь голос матерился. Что мы могли сделать? Уволить рыдающую Леночку? Дима, проиграв в одну игру, переиграл нас в другую. Я позвонил Жоре-Скальпу. «Не, Сень, уволь. С пацанами «стрелу забить», «тему покачать» — это сколько хочешь, ты знаешь, — сказал Жора по телефону. — А «экзамены», «доктора», «дворники», «кивалы» — это не мое, это без меня, не обижайся». Аббас, весь вечер просидевший молча в углу, встал и со словами: «Я знаю, как решить эту проблему», решительно вышел. Через два дня Дима-Заказчик отозвал претензию, подписал все бумаги и полностью рассчитался. Мы с Сашей Качугиным пребывали в полном онемении. Аббас сидел на том же стуле, но не в углу, а посередине кабинета, и светился, как надраенный самовар. Но на все вопросы типа: «Как это?» он только скромно пожимал плечами, и отвечал, что это не только его секрет, и поэтому пока он говорить об этом не может. Единственное, что он сказал — это что на решение проблемы он потратил свои пять тысяч долларов, которые тотчас были ему компенсированы.
После этого случая Аббас, получив у нас с Сашей негласный статус «в доску своего», стал завсегдатаем частых вечерних посиделок в офисе, которые кроме цели «махнуть по рюмке» почти всегда представляли собой своеобразные производственные совещания. На них в узком кругу решались вопросы текущих и перспективных договоров, уровня оплаты тех или иных сотрудников, планирования, рекламы и много чего еще. То есть, Аббас оказался посвящен во многие весьма конфиденциальные дела и, по сути, допущен к управлению компанией. Но прорыв в нашем с ним сближением случился примерно через полгода, в середине мая.
Вечернее производственное совещание в тот день, что бывало нередко, перетекло в «посиделки с устатку». Махнули уже и по рюмочке, и по две, и по четыре. Когда кончилась бутылка пафосного тогда «Юрия Догорукого», Аббас достал из своего объемного саквояжа литруху Hennessy, и со словами: «Я ж так и не прописался!» водрузил ее на стол. Все восприняли это с энтузиазмом, и даже Саша Качугин получил по телефону индульгенцию от своей мегеры Риты. Пили, говорили, смеялись. Когда возник дефицит тостов, выяснилось, что сегодня — день Метрополитена. Мне вспомнилось, что через деда Павла и бабку Анну я имею к этому дню самое непосредственное отношение и поднял тост за метростроевцев. Аббас тост горячо поддержал, оказалось, что его дед по матери, Иван Колосов, тоже в тридцатые строил метро в знаменитой бригаде имени Кагановича. «Да ладно! — не поверил я. — В бригаде Лазаря Кагановича? Гонишь!» «Отвечаю, в натуре! — вскакивая, чиркнул ногтем большого пальца себе по горлу Аббас. — Век Вольво не видать!» Все расхохотались, шумно выпили. Вскоре, выйдя с Аббасом покурить, я рассказал ему краткую историю своих деда и бабки по отцовской линии. Было очень похоже, что они и Аббасов дед Иван работали в одно время и в одной и той же передовой бригаде. Аббас — не знаю уж, спьяну или взаправду — божился, что помнит, как дед рассказывал, что сама красивая девушка в бригаде была Аня Хорошева, да увел, мол, у него ее из-под носа нахальный бригадир. Я мотал головой, не веря, что возможны такие совпадения, мы с Аббасом пили еще, потом на брудершафт, целовались и пили снова. Аббас велел звать его Абиком и говорил, что я ему теперь, как старший брат. Все разъехались, а мы с Абиком напились совершенно, стали звонить по саунам, потом долго что-то плели женам, передавая для пущей достоверности друг другу трубку. Это был первый раз, когда я разговаривал с Ивой Эскеровой, а Аббас — с Мариной. Потом в сауне мы всю ночь трахали по кругу одних и тех же девок, пили, обнимались и обращались друг к другу не иначе, как «брат». На следующий день, придя более-менее в себя, я дома разыскал старую фотографию, сделанную осенью 1934 года. На выцветшем фото — человек двадцать пять — тридцать молодых парней и девчат — строителей метро окружили Кагановича — носатого, усатого, в фуражке. На стене тоннеля — лозунг с высказыванием Сталина. Все улыбаются, глаза воодушевленно горят. Все лица на фото аккуратно пронумерованы, а на обороте — еле видны выписанные пером от руки фамилии и инициалы всех, кто на фото, по номерам. Каганович — № 1. Мой дед П.Костренев шел там под номером 11, рядом с ним, 12-й — А.Хорошева, моя бабка. Номер 28 достался парню, снятому в профиль, причем были видны только ухо и глаз, остальное заслонил затылок человека под номером 29. В списке на обороте 28-м числился И.Колосов — Аббасов дед. Я, собственно, не удивился — с самого начала было очевидно, что рассказ Аббаса вряд ли может быть выдумкой. Но все же, получив такое неоспоримое подтверждение тому, что наши с Абиком деды вместе превращали московское подземелье в самое красивое в мире метро, плечом к плечу сражались с прорывами, плывунами и оползнями добавляло какого-то особого смысла нашему вчерашнему немного мультяшному, густо замешанному на алкоголе и распутстве братанию. Правда, заметил я на этом фото и в записи на обороте две странности. Во-первых: взгляд И.Колосова единственного не был обращен на Кагановича, он был обращен на моего деда, и если бы не ветхость снимка, исказившая лица, можно было бы поклясться, что смотрит Абассов дед на моего как-то не очень дружелюбно. Во-вторых, запись «28. И.Колосов» на обороте фото единственная была зачеркнута двойной линией другого цвета и нажима, чем все остальное написанное. Но в тот момент мой похмельный разум не придал этим странностям никакого значения, и я убрал старое фото в шкаф.
Скоро Аббас стал совершенно незаменимой, органической, неотъемлемой частью нашей компании. Мы с ним поделили стройку, а Саша смог полностью сосредоточиться на торговых делах. Отношения между нами, и так бывшие отличными, после выяснения истории с дедами-метростроевцами и последовавшим братанием стали еще ближе. На людях мы друг другу «выкали», — он звал меня «шефом», я его — Аббас Мерашевич. Но наедине он становился Абиком, а он меня звал — Арсением или тоже «шефом», но уже на «ты». Вполне естественным развитием отношений было бы начало «дружбы семьями», которого, кстати, у нас с Сашей Качугиным так и не произошло — Рита и Марина невзлюбили друг друга при первом же знакомстве. А первое приглашение в семью Эскеровых мы с женой получили летом того же года, на празднование дня рождения Абикова родного дяди Бориса. Праздненство должно было состояться на даче недалеко от Шараповой Охоты, где Эскеровы-старшие уже много-много лет снимали небольшой домик с участком земли на живописном берегу Нары. Марина восприняла приглашение с энтузиазмом, активно готовилась к поездке, но захворал Кир, и я поехал один.
Не успел я выйти из машины, как увидел спешащего ко мне Аббаса. Мы обнялись (как положено братьям), хозяин принял у меня сумки, и по узкой галечниковой тропинке повел к дому. А от дома уже спешила нам навстречу высокая белокурая женщина с чернявой девочкой на руках. «Ну вот, Ивушка, — произнес Аббас, когда мы встретились на середине тропинки. — Наконец-то я могу представить тебе Арсения Андреевича, моего шефа и друга». «Ива, — представилась Аббасова супруга, протягивая мне руку. — Абик так много мне рассказывал про вас, что у меня нет ощущения, что я вижу вас в первый раз! А это Даша, наша дочка, ей полтора годика. Дашуня, скажи: «Привет!» дяде Арсению!» «Пивет!» — охотно откликнулась девочка и ткнула меня пальцем в щеку, вызвав всеобщий смех. В жизни Ива Эскерова была еще красивей, чем на фотографии, и даже послеродовая полнота ее не портила. Одета она была совершенно по-домашнему — в белую майку, под которой совершенно недвусмысленно угадывалось отсутствие лифчика, розовые спортивные штаны типа «шальвары» и резиновые шлепки на босу ногу. Но этот простой наряд и неуложенные волосы, с застрявшей в них зеленой стрелкой тимофеевки, только подчеркивал ее красоту. «Пойдемте за мной, все уже собрались, — сказала Ива. — Мы накрыли стол на берегу. Абик отнесет сумки в дом и придет». Она повернулась и пошла по тропинке мимо дома к реке. Ее обтянутые розовым ягодицы выписывали в такт шагам хозяйки такие замысловатые вензеля, что я был рад, что никто не может перехватить мой взгляд, намертво прикованный к этому танцу совершенной женской плоти. Только маленькая Дашуня через плечо матери хитро сверкала на меня глазами-маслинками, засунув в зубастый рот не очень чистый палец.
На берегу меня перезнакомили со всеми присутствовавшими, в том числе, разумеется, и с матерью Аббаса. «Софья Иванна, — сама представилась очень русского вида невысокая полноватая женщина, протягивая мне руку. — Но близкие люди зовут меня Софа. Ну, Арсений Андреич, будем знакомы!» И она затрясла мою руку, для верности накрыв ее ладонью второй руки. Ее рукопожатие оказалось настолько крепким, что разорвать его, не прибегая к видимым усилиям, не было никакой возможности. Секунд десять она трясла мою руку, пристально глядя мне в глаза цепким взглядом своих очень светлых глаз. Я выдержал неожиданное испытание с улыбкой, хотя мне было немного не по себе. «Мама немножко ведьма, — разряжая ситуацию, подмигнул мне Аббас. — Ну, что, ма, все увидела про Арсения Андреича?» «Ой, да ну, ты скажешь! — отпуская меня, замахала руками явно польщенная Софа. — Еще подумает твой шеф про нас незнамо что!»
За столом Ива оказались моей визави. Мы непринужденно общались на разные темы, и было очевидно, что она умна, пожалуй, в не меньшей степени, чем красива. Я удивлялся, как может Аббас, даже в свете недавно случившейся истории с цыганкой, выманившей у Ивы все деньги, называть ее «е…анутой». Подумаешь, цыганка окрутила! Да если бы моя жена была хоть вполовину так же красива!.. Я старался не смотреть на ее грудь под тонкой майкой, но чувствовал, что получается это плохо. Апофеоз этих моих подглядок случился, когда Иву толкнули под локоть, и она вылила на себя почти целый стакан воды. Те несколько секунд, пока она вскакивала и выбиралась из-за стола, чтобы уйти переодеться, был, по сути, первым разом, когда я видел Иву голую. И еще я мог бы поклясться, что Софа перехватила мой взгляд, как радар безошибочно определяет курс летящей ракеты, не оставляя той ни единого шанса попасть в цель.
Много ели, пили, смеялись. Я набрался, и с определенного момента все помню урывками. Рядом со мной садились гости, я пил с ними, и проваливался в пьяный сон, а когда всплывал, рядом уже сидел и протягивал мне рюмку кто-то другой. Последний, кого я помню в тот вечер, снова была Ива. Солнце уже село, похолодало. На ней уже была куртка от розового спортивного костюма, а ко мне она подошла, чтобы накинуть мне на плечи теплый плед. «Спасибо, Ива! — сказал я. — А где в-ваш супруг?» «О, он давно, так сказать, баиньки, — засмеялась Ива. — С водки его иногда сносит, а сегодня он выпил немало». Почему-то я почувствовал удовлетворение от того, что Ивин муж не сможет сейчас подойти, и сесть на скамейку между нами. «У вас очень красивое имя и сами вы… очень красивая, — сказал ей я. — А еще вы потрясающе умеете выливать воду себе на грудь». Я с трудом подбирал слова, комплимент вышел в высшей степени двусмысленным, но Ива от души расхохоталась. «А у вас очень сексуальный голос, — ответила она. — Я еще по телефону заметила, когда Абик давал вам трубку, помните? А в жизни еще больше». Помню, что я улыбнулся, хотел поцеловать Абиковой жене руку, и… больше ничего не помню. Когда поздним утром следующего дня я пришел в себя, Ивы уже не было, ночью Дашуня захворала, и ее с матерью увезли в Москву. Не знаю, конечно, что я буду вспоминать на смертном одре, но в шорт-листе точно будет выписывающая страстные иероглифы туго обтянутая розовым Ивина задница и просвечивающая через мокрую маечку ее божественная грудь.
Дела у нас шли великолепно, и совершенно очевидно было, что качественный скачок произошел с приходом в компанию Аббаса. Я долго думал над этим обстоятельством в разрезе справедливого вознаграждения ему за это. Как менеджер проектов, ведущий одновременно полтора десятка объектов-квартир, Аббас получал в месяц до пяти-шести тысяч долларов, но это было несравнимо с прибылью, которую он приносил организации — то есть, нам с Сашей. Всю ее мы с Качугиным вкладывали в торговлю итальянской сантехникой, аксессуарами и кухонной мебелью, избегая таким образом необходимости кредитоваться под бешенные проценты. Где-то на рубеже девяносто пятого и шестого годов мы заказали комплексный аудит, аналитику и перспективный план нашего бизнеса, который показал, что при неизменных темпах роста к концу девяносто восьмого года только торговый оборот только достигнет 30 миллионов баксов, общий со строительством — 50-и, а мы с Сашей, как совладельцы такого бизнеса, сами будем «стоить» по несколько миллионов долларов. В отдельном, секретном разделе исследования речь шла о том, что такой по размеру бизнес просто необходимо выводить из-под крокодильского российского налогообложения в офшорную зону — на Кипр, в Гонконг или BVI. Сделать это было легко, стоило — копейки, перспективы были самые радужные. Именно после изучения этого обширного доклада, учитывая, какую роль в этих перспективах сыграл приход в компанию Аббаса, я предложил Саше Качугину сделать того компаньоном, впрочем, младшим, с 20 % процентами участия. Саша даже не удосужился выслушать аргументы в пользу моего предложения, а отказал сразу и бесповоротно. Я спросил о причинах, но Саша от прямого ответа уклонился. Я сказал, что намерен настаивать, и тогда Саша «просыпался», что Аббас не нравится Рите, и что Рита никогда не согласится, чтобы тот был ее компаньоном. Я спросил, почему, — и Саша ответил, что у Риты это физиономистическое. Я не стал говорить, что это какой-то бред собачий, вместо этого осторожно намекнув, что, вообще-то, Рита нашим с ним компаньоном не является. Саша долго жевал, но потом сказал, что уже является — де-факто и скоро станет де-юре. Ведь он, Саша, волен делать со своей долей все, что захочет, верно? «Разумеется», — сказал я, и разговор на этом закончился. Я еще не знал, чему предвестником будет это разговор.
Ощущая перед Аббасом определенное чувство вины за то, мне не удалось сделать его партнером, я единоличным решением поднял ему зарплату. Аббас, разумеется, поблагодарил, но было видно, что он несколько удивлен.
— Не подумай, что я ищу добра от добра, Арсений, — осторожно начал он со мной разговор, когда мы как-то после работы вдвоем отправились поужинать в один уютный ресторанчик. — Или, упаси Бог, собираюсь поставить под сомнение твое решение о поднятии мне оклада. Но, честно говоря, я люблю понимать, откуда у любого события, касающегося меня, что называется, ноги растут. Без обид, шеф! Прозит!
— Какие обиды! — отмахнулся я, чокаясь. — Просто…
Что сказать дальше, я не знал: врать категорически не хотелось, а объясниться, не говоря правды, оказалось непросто.
— Просто надо было мне сказать, что ты хочешь предложить мне партнерство, шеф, — неожиданно с досадой в голосе продолжил мою фразу Аббас. — Лично мне совершенно очевидно, что Рита скорее себя за клитор укусит, чем разрешит Качугину ввести меня в «семью». Мы бы заранее обо всем поговорили, и нашли бы способ обойти Ритин блок. Еще раз «прозит!»
И Аббас со смачным размахом влил себе рюмку в широко раскрытый рот. Впечатление от мелькнувшей перед глазами Риты, впившейся зубами себе в междуножье, несколько снизила мою степень удивления, что Аббас знает то, чего знать он, вроде, никаким образом не должен, но все равно я был сильно удивлен. Я открыл рот, чтобы это удивление высказать, но Аббас меня опередил.
— Как я узнал? — спросил меня он, со стуком ставя литую рюмку на стол. — Очень просто — сам Качугин мне об этом и рассказал.
Я закрыл рот. Мне было грустно, потому что тот неудавшийся разговор с Сашей об Абиковом партнерстве я совершенно автоматически завершил просьбой о том, чтобы все это осталось для последнего тайной, и вроде как Саша утвердительно кивнул. Но даже если не кивал — зачем он рассказал обо всем Абику? С какой целью? Уму непостижимо! Очевидно только, что последнее время между нами с Качугиным начала образовываться трещина непонимания, прежде немыслимая.
— Не думаю, что если бы я заранее обсудил это с тобой, это изменило бы результат наших с Сашей терок, — задумчиво прокомментировал я заявление Абика. — Хотя бы потому, во-первых, что лично я и понятия не имел, что Рита «дышит к тебе негативом»…
— Я — знал! — перебил меня Аббас. — Praemonitus praemunitus, кто предупрежден, тот вооружен. Конечно, шеф: раз ты не был предупрежден, то, соответственно, и не вооружился.
— И когда же между вами черная кошка пробежала? — поинтересовался я, наливая по второй, и в очередной раз поражаясь Аббасовой логике.
— Тут, конечно, я сам дурак, — с досадой зачесал в затылке Абик. — Помнишь, шеф, пару месяцев назад была задержка в поставке мебели для Пирогова? Он очень сильно нервничал, ругался: квартира готова, а жить нельзя, мебели нет! Я, соответственно, названивал по этому вопросу Рите, и в конце концов она перестала на мои звонки отвечать. Надо было мне слить этот вопрос тебе, шеф, чтобы вы разобрались по-свойски, по-семейному! Но я считал, что это мой вопрос, и поперся к Рите лично. Клянусь, я был предельно корректен, я прекрасно понимаю, что Рита — жена совладельца бизнеса. Но она поперла на меня буром, что я ее задолбал, и чтобы я передал «моему» Пирогову, что когда, мол, будет мебель, тогда и будет. Я ответил, что если я дословно передам Пирогову ее слова, то у нашей компании могут быть проблемы, что называется, несовместимые с жизнью, и что так относиться к заказчикам — по меньшей мере безответственно. На это Рита вскочила с места и в совершенно непечатных выражениях меня выставила. Ну, вот рассуди, шеф — я что-то неправильно сказал? Мне не следовало открывать ответственному сотруднику фирмы глаза на то, какие последствия могут иметь ее действия?
Да нет, все было абсолютно правильно. Пирогов, будучи видным сановником (чуть ли не представителем президента в Совете Федерации), обладал огромным влиянием. Аббас был прав: такой человек мог при желании закрыть нас если не на «раз», то уж на «раз-два» — легко. Рита была дура, раз нет понимала этого, — собственно, она дура и была.
— Больше ни на что ты ей глаза не открывал? — с усмешкой спросил я, булькая по рюмкам очередную дозу.
— Н-нет, — нетвердо ответил Абик. — Ей — нет. Только когда вышел за дверь, сказал, что, что не всякого, у кого получалось обвешивать покупателей на рынке, способен руководить высокоинтеллектуальным торговым бизнесом.
— И что, это кто-то слышал? — напрягся я.
— Н-нет, — снова запнулся Абик, — никто. Ну, кроме Беаты (это Ритина секретарша), пожалуй.
Ритино прошлое, в котором она торговала зеленью на рынке (где, собственно, Саша с ней и познакомился) секретом в компании ни для кого не было, но вот о том, что, не будучи на руку чище большинства своих товарок-торгашек, она как-то на излете советской власти попала под контрольную закупку и полтора года провела в колонии, знали только мы с Сашей.
— Ха! — подскочил я. — Да больше шансов, что Рита не услышит что-то, сказанное ей прямо в ухо, чем то, что ты сказал при Беате, та не донесет своей шефине! Теперь понятно, почему она на против тебя так ощетинилась. А про обвешивание ты так, наугад ляпнул? Или в курсе Ритиных прошлых дел?
— В курсе, — помедлив, ответил Аббас. — Твоя Марина просыпалась Иве.
Черт! Ну, бабьё! Им бы метлы к языкам привязать, на улицах была бы стерильная чистота! Сама Рита как-то в глубоком подпитии рассказала об этом эпизоде из своего прошлого Марине (ну, вот — зачем?!); та, хотя к тому времени мы встречались с четой Эскеровых от силы раз, уже успела растрепать это Иве. Воистину: для женщины «горячая» новость, как раскаленный уголек — во рту не удержит!
— Ну, и каков мог бы быть, по-твоему, план по взлому такой глубокоэшелонированной неприязни Риты к тебе? — поинтересовался я.
— Не знаю, шеф, — честно ответил Аббас, поднимая четвертую рюмку (или пятую?) — Сейчас — не знаю. Сейчас — другие обстоятельства, другие знания. Вот ведь как в преферансе? При розыгрыше в «темную» или в открытую при тех же картах тактика может быть совершенно разной, верно?
Я кивнул головой — почувствовав, что кивок получился уже пьяненьким. Аббас налил по следующей, и с рюмкой в руке перегнулся ко мне через стол.
— Вот хочешь знать, шеф, как я решил вопрос с Димой-Заказчиком? — заговорщицки прошептал он.
— Хочу, — ответил я, проблема эта мне давно не давала покоя.
И Аббас рассказал. Выиграть у Димы в его игру на тот момент не представлялось возможным, все козыри были у того на руках. Единственным способом было заставить Диму отказаться от игры. Аббас решил, что самый простой путь для этого — напугать, да не просто — до смерти.
Абиков дядя Борис был заядлым охотником. Будучи человеком небедным, он содержал целую коллекцию охотничьего оружия, в том числе был у него и Тигр — охотничий карабин на базе СВД — снайперской винтовки Драгунова. Стреляющий стандартным патроном от «трехлинейки» — винтовки Мосина и снабженный оптическим прицелом, это было, по сути, столь же высокоточное оружие, что и его знаменитый прототип. Аббас пристал к родственнику с просьбой научить стрелять из Тигра и канючил до тех пор, пока тот не согласился. Несколько часов, проведенных в тире, сделали из Аббаса «уверенного пользователя». Но как заполучить оружие в свои руки? Купить оружие без лицензии в столь короткое время не представлялось возможным. Единственный выход был — воспользоваться уже имеющимся «стволом». Но Борис — ответственный человек, он ни за что не выпустит оружие из-под присмотра. Аббас пригласил Бориса пострелять «на воле». Тот охотно согласился, и в ближайшие выходные они совместили выезд на дачу в Шарапову Охоту с «пострелялками» в тамошнем глухом лесу. После «пострелялок» последовало обильное возлияние, на котором у Аббаса было две цели — не выпить ни рюмки самому и упоить Бориса. Для последнего пришлось прибегнуть к проверенному еще в студенческих общагах средству — димедролу. Полбутылки «Смеси № 3» быстро уложили Бориса в беспробудный сон, а Аббас, прихватив карабин, на своем «Жигуленке» рванул в Москву.
К тому времени Дима-Заказчик уже жил в отремонтированной квартире, а свой новенький «Гран Чероки» ставил на охраняемую стоянку недалеко от дома. Позицию для стрельбы на крыше трансформаторной будки метрах в ста от стоянки Аббас подобрал заранее. Фонари рядом с будкой не горели, и ярко освещенная парковка была как на ладони, а одетый в черное Аббас на фоне рубероидной крыши был ночью невидим, как бриллиант в глицерине. Он произвел один единственный выстрел по окну водительской двери «Гран Чероки». Пуля прошила оба стекла насквозь, при этом затонированные бронирующей пленкой, они не разлетелись вдребезги, на них лишь остались две аккуратных дырочки. Аббас рванул обратно на дачу, и успел как раз ко времени, когда Бирис, жалуясь на страшную головную боль от «мерзкой паленки», пытался встать с кровати. Утром Дима подошел к машине и увидел пулевое отверстие точно напротив виска водителя, если бы тот был внутри. Судя по тому, что на следующий день он подписал нам все бумаги, «безумством храбрых» Дима-Заказчик не страдал.
— Ну, в общем, вот так, шеф, — сказал Аббас, закончив рассказ, по своей привычке шумно через зубы втягивая сигаретный дым. — Как тебе сюжет?
Я смотрел на Аббаса со смешанным чувством восхищения, изумления, страха и отвращения. Догадаться, что нужно сделать именно так; решиться на то, чтобы сделать; все организовать и, наконец, сделать, и сделать не чьими-нибудь, а своими собственными руками, преодолевая тошнотворные замирания сердца при проезде мимо постов ГАИ и противный липкий тремор потных пальцев на спусковом крючке. На такое мог решиться только очень, очень незаурядный человек. И — очень, очень опасный. Но в тот момент жесткий когнитивный диссонанс у меня в голове и душе решился в пользу восхищения, и я протянул ему руку.
— А пуля? — с трудом ворочая языком, спросил я после того, как мы махнули по очередной. — По пуле вычисляется ствол и его владелец. Это прокол. Ты мог подставить Бориса.
Аббас объяснил, что пуля застряла в подушке, предусмотрительно оставленной на пассажирском сиденье машины, стоявшей в ряду следующей за Диминым джипом.
— А машина эта случайно оказалась «москвичом» Олега Лазарева, моего прораба. Олег забрал ее со стоянки рано утром и, таким образом, увез пулю с собой. Вот она, сохранил на память.
И Аббас вынул из кошелька практически не деформировавшуюся пулю калибра 7,62. Я осторожно двумя пальцами взял теплый кусочек металла стоимостью больше 50 тысяч долларов. Да, я уже давно перестал удивляться Аббасу, вот только он не переставал меня удивлять.
— А звук выстрела? — подхватился я. — Винтовка же без глушителя? Это же гром в ночи! Как ты решил эту проблему?
— Ай, да шеф! — со смехом хлопнул себя по ляжке Аббас. — Ничего-то от тебя не утаишь! Верно, возникла такая проблемка. Если бы не мотоциклист с пробитым глушителем, заехавший во двор в полчетвертого ночи, даже не знаю, что бы я делал!
Его глаза смеялись.
— Тоже Олег — прораб? — догадался я.
— Ага, — утвердительно кивнул Аббас.
— Не сдаст? — нахмурился я.
— Нет, — категорически помотал головой Аббас. — Олег верен мне, то есть, я хотел сказать, нам, фирме. К тому же, пять тысяч долларов — хороший стимул, чтобы держать язык за зубами.
Я снова протянул Аббасу руку.
— Но все равно я против, чтобы проблемы с Сашей Качугиным решались подобным образом, — сказал я, стискивая его пальцы.
— Да ты чего, шеф?! — воскликнул Аббас, морщась от боли. — Это же я просто так, для примера того, какие альтернативные пути могут быть для решения любой проблемы!
— Да шутю я, шутю! — засмеялся я, отпустил его пальцы и через стол сгреб Аббаса в пьяные объятия.
В этот вечер мы нажрались, как свиньи, глубокой ночью оказавшись у него дома на проезде Шокальского. Вызвали девок, но из приехавшего на смотрины «веера» выбрали одну, по имени Катя, чем-то напоминающую Абикову жену, и с энтузиазмом одну на двоих до утра «разлиновывали» ее в супружеской постели Эскеровых. В редкие минуты, когда я всплывал из алкогольного полузабытья на поверхность реальности, мне казалось, что никакая это не Катя, а Абикова жена Ива, стоя надо мной на коленях, смотрит на меня похотливым взглядом, сотрясаемая сзади мощными ударами мужниных бедер.
Не то, чтобы наши отношения с Сашей Качугиным начали как-то портиться — нет, такого не было. Мы с Аббасом «стройку строили», они с Ритой — торговали. Прибыль от обеих форм деятельности мы сваливали в общий котел, и брали из него «для сэбэ» строго поровну. Но — былого безоблачного и безветренного взаимопонимания больше не было. Тем более, что торговая «голова» нашего двухголового бизнеса все чаще и чаще не помогала «голове» строительной, а мешала. С расширением торгового оборота задержки в поставках становились все более и более обычным делом, а это неизбежно самым негативным образом сказывалось на ведении дел у заказчиков ремонтных контрактов. Выяснения отношений с «торгашами» становилось обычным делом, и поскольку Аббас этим ввиду отсутствия отношений с Ритой заниматься не мог, вся эта склока легла на меня. Я пытался решать вопросы с Сашей, но он резонно отвечал, что он занимается финансами, и отправлял меня к Рите. С Ритой же говорить было бесполезно, она не могла и, главное, не хотела влиять на ситуацию. В конце концов мы с Ритой очень крупно поругались, и в нашей «торгашеской вотчине», магазине «Арми-Сан» я появляться перестал. Когда я рассказывал Аббасу результаты очередных бесплодных переговоров, тот, нервно заглатывая дым бесконечных сигарет, как бешеная муха носился по кабинету, зомбируя меня предсказаниями о грядущих проблемах то с одним, то с другим заказчиком. Как правило, заканчивались эти нервные разговоры прогнозами, что если мы с Сашей не разделим торговую и строительную ветвь нашего бизнеса, то «будут проблемы». «Будет мокрота, квас потечет!» — вспоминалось мне предсказание мадам Токарчук из незабвенной «Интервенции», и мне становилось плохо.
По принципу «в другом месте прибудет столько, сколько в одном убыло» охлаждение, вернее — некое иссушение наших с Сашей делах сопровождалось расцветом моих отношений с Аббасом. Как сокамерники, узкими стенами прижатые друг к другу, мы с ним были экстремально сближены обстоятельствами, совместной работой, общими интересами и проблемами, и количество общения не могло не перейти в качество. В 96-м году мы отправили наших жен с детьми вместе отдыхать на Канары, после чего отношения Марины и Ивы из приятельских стали дружескими. Стали — нечасто, но бывать друг у друга в гостях.
Особенно мне запомнился наш с Мариной визит к Эскеровым осенью 97-го года по случаю дня рождении Ивы. Восьмилетний Кир уже вполне мог быть дома один, и мы пошли без него. Зная восточную любовь Аббаса к шумным многолюдным посиделкам, я ожидал, что будет и Софа, и Борис с женой, и возможно, кто-то еще, но приглашены оказались мы одни. Вокруг нас одних кружилась хозяйка, заливающаяся счастливым румянцем всякий раз, когда я или Марина хвалили ее — неважно, за что: за сообразительность хлопающей своими глазками-бусинками пятилетней Дашуни, или чудесно приготовленного судака на пару с картофельным пюре. Когда в горло уже ничего не лезло, женщины уселись в кресла посудачить, а мы с Аббасом отправились на кухню курить. «Спор о добре и зле», как называли его потом в воспоминаниях его участники, разгорелся спонтанно, но стремительно и ярко. На основе случая с Димой-Заказчиком мы заспорили, где проходит граница между допустимым и недопустимым, что в конце концов перешло во вполне себе Фаустовско-Мефистофелевскую дискуссию. Я защищал сторону добра, Аббас утверждал, что глупо гнушаться зла, если оно приносит выгоду. Уложив Дашку, присоединились к курящим жены. Скоро и они были вовлечены в спор, причем Ива была полностью на моей стороне, Марина же находила частицы рационального в аргументации Аббаса. Потом на кухне появилась недопитая за столом бутылка водки, и спор закончился признанием ничьей и очередным пьяным братанием. Но что-то осталось в моей душе после того спора, какой-то колкий, очень нехороший осадок. Уж слишком утилитарную позицию защищал, дискутируя, Аббас, слишком мало в его логике было морали и слишком много — материи. «Где спать легла, там и родина», иначе не скажешь.
Примерно в это время Аббас «подсел» на казино. У меня к игорным заведениям отношение было в высшей степени неоднозначное. С одной стороны, мне всегда нравилось это ни к чему не обязывающее, бесшабашное полупьяное времяпрепровождение, нравилось лениво качать туда-сюда какие-нибудь ничего не значащие пятьсот или тысячу долларов. Просто находиться там нравилось мне гораздо больше, чем собственно игра, и в игре я никогда крупно не проигрывал, время от времени на пике фарта выигрывая пять-шесть тысяч «зеленых». Но с другой стороны, я никогда не мог забыть, что именно в казино я был 22 января 91-го года, вместо того, чтобы делом заниматься, играя, время проводя — неважно. В общем, трезвый я в казино не ходил, но по пьяни нас с Абиком как-то раз занесло-таки в недавно открывшийся на Таганке «Кристалл». На него атмосфера казино произвела впечатление, аналогичное тому, какое возымело шампанское на молоденькую учительницу из «Похождений бравого солдата Швейка». Не зная даже вкуса алкоголя, на каком-то вечере та попробовала шампанское: напиток ей так понравился, что она выпила сразу бутылку и умерла на месте. Аббас тоже умер — в переносном смысле, конечно, «подсев» на казиношную «иглу» сразу и навсегда. Вместе с Аббасом снова стал бывать в казино и я, но ему компания для того, чтобы предаваться азарту, была не нужна. После ночи напролет в «Кристалле» или «Голдэн Пэлэсе» он начал позволять себе не появляться на утренний «развод на работы»; Марина регулярно рассказывала, что звонила Ива и, вся в слезах, делилась, как глубокой ночью или ранним утром вызволяла проигравшегося в «пух» невменяемого мужа из лап казиношных охранников. Я как мог серьезно говорил с ним, но Аббас отгораживался от меня стандартной фразой: «Все под контролем. Я отвечаю, шеф!»
Примерно тогда же я, не ставя в известность Качугина, сделал Аббаса своим «дольщиком». То есть, кроме зарплаты, теперь он получал 40 процентов от моей доли прибыли, приходящейся на строительную ветвь нашего с Сашей бизнеса. По прикидкам, это должно было давать Аббасу не меньше десяти тысяч долларов в месяц дополнительно, — учитывая, что средства можно было спокойно разместить в ведущих банках под 80–90 процентов годовых, это были огромные деньги. Аббас поблагодарил, но как-то сухо, и впечатления, что он доволен, у меня не возникло.
А вскоре наши отношения с Аббасом начали портиться. Началось все с того, как Аббас, обхаживающий нового крупного заказчика (тому надо было полностью отремонтировать, начинить и меблировать дом на Рублевке, общая стоимость контракта ожидалась под миллион долларов) категорически заявил, что если поставки мебели и оборудования будут из «Арми-Сана», то он, Аббас, вести этот контракт отказывается. Все равно, мол, Рита поставки сорвет, а отдуваться за нее он не хочет.
— Шеф, выбирай: или мы с тобой зарабатываем на стройке, которую веду я, и я гарантирую отсутствие проблем, или ты зарабатываешь на поставках, но без меня. Извини, но — решай!
Это означало, что «Арми-Сан» не получит заказов на сантехнику, оборудование и мебель на полмиллиона долларов. Я пришел с этой проблемой к Качугину.
— Сеня, да о чем ты говоришь, ё! — встретил тему в штыки Саша. — Чё ты всех собак на Риту валишь?! Сроки поставки, сборка мебели — у нас все на уровне, не хуже, чем у любых наших конкурентов по Москве! Я сам уже полгода занимаюсь логистикой — конкретно тебе говорю, у нас все пучком!
— Но наших — заметь, наших с тобою строительных заказчиков — этот «пучок» не устраивает! — гнул свое я. — В других фирмах им предлагают и цены ниже, и поставку быстрее!
— Да не может такого быть! — заводился Саша. — Сроки изготовления у всех одинаковые, везут тоже все одними и теми же транспортными компаниями, «растамаживают» плечо к плечу на одних терминалах. И за последние четыре месяца мы не сорвали ни одну поставку, ни ад-ну!
— Да ни фига! — ярился я, вытаскивая из портфеля копию нашего контракта с одним заказчиком, где русским по белому был обозначен срок поставки оборудования и мебели 60 дней. — Срок поставки — завтра, а Рита говорит, что завтра даже машина в Италии не встанет под загрузку. Ну, и где этот твой «пучок»?!
Саша взял у меня из рук контракт, полистал, вернул мне.
— Слушай, Сень, мы не могли обещать срок 60 дней, — твердо сказал он. — Мы что, самоубийцы, что ли? 60 дней — стандартный срок изготовления, в Москве мебель не может в этот срок появиться ни при каких обстоятельствах. Ты же не считаешь нас полными идиотами? Конечно, возможна ошибка…
— Ваша ошибка обойдется нам с тобой очень дорого, — сухо сказал я, пряча бумаги в портфель. — Правильно говорит Аббас — с нашей торговлей стройку не построишь.
И я рассказал Саше о заказчике с Рублевки и о нежелании Аббаса вести этот контракт при условии осуществления поставок нашей же компанией.
— Аббас, говоришь? — задумчиво произнес Саша, выслушав меня. — Слушай, старик, Жору-Скальпа помнишь? Помнишь его «Бритву Оккама»? А что, если посмотреть на ситуацию с точки зрения этого замечательного закона. Смотри: Аббас громко кричит про срыв поставок. Вроде бы, его мотивация ясна и понятна — это приводит к проблемам со строительными заказчиками. Но не кажется тебе, что его горячность несколько наиграна? Это нам с тобой надо париться, мы — владельцы бизнеса, и потери понесем мы. Ему-то что — он на зарплате. А если его интерес в другом? А, старик?
— В чем же? — напряженно и недружелюбно спросил я.
— Да элементарно же, Ватсон! — развеселился Саша. — Аббас ничего не имеет с поставок мебели, сантехники и прочего, потому что с долей мы его прокатили. Тогда он, обиженный, раздувает компанию против торгашей, срывающих поставки. Но цель его не в том, чтобы наладились поставки, а в том, чтобы заказчики заказывали все у наших конкурентов, например, в «Хоумлюксе». «Хоумлюкс» платит ему как минимум процентов пять за то, что привел покупателя. А если Аббас снимает с заказчика «головняк» по контактам с поставщиком, то тому это обходится еще процентов в семь — опять же Аббасу. Сборка мебели — еще пять-семь процентов. Ты прикинь, сколько ему принесет этот заказчик с Рублевки, если заказ на поллимона грина он разместит в «Хоумлюксе», или «Хаус-Вилле», а не в «Арми-Сане»? У меня получилось семьдесят пять тысяч баксов, и это только с одного объекта. С такого ракурса ты не хочешь на вопли Аббаса посмотреть, а?
Мне стало нехорошо, земля как будто куда-то поплыла под ногами, захотелось нюхнут нашатырю.
— Такого не может быть, — сказал я, сглатывая комок. — Потому что не может быть в принципе.
— Ну, ну! — засмеялся Саша. — Вспомнил армейскую политинформацию про то, что учение Маркса всесильно, потому что верно? Диалектик ты наш! А знаешь, сколько стоит «Ролекс» с брюликами на его запястье? Минимум двадцать пять косарей! Вот у тебя, совладельца бизнеса, есть часы за двадцать пять тысяч долларов?
— Это подделка, — облегченно выдохнул я, — Аббас сам рассказывал. Бриллианты — стекляшки, цена «котлам» — сто баксов, ингуши на Тверском бульваре толкают.
— Ну, да, если не можешь объяснить, откуда деньги на Моне или Кандинского, скажи, что купил копию, — саркастически заметил Саша. — На бульваре торгуют тем, что сейчас на пике моды — «Патеками», «Нарденами» да «Хублотами», я обращал внимание. Таких часиков, как у Аббаса, там нет, да и понтует он ими как настоящими, рукав постоянно поддергивает, не замечал? Интересно, что он тебе скажет, когда ему нужно будет объяснить покупку крутой тачки, например?
— Ну, он в казино играет, — пробормотал я, словно уже объясняя за Аббаса такое возможное приобретение. — Там можно крупные суммы выиграть…
— Или проиграть! — со смехом подхватил Саша. — Ты спроси у Прокопича, сколько раз он его из «Кристалла» извлекал, пьяного в лом и без копейки денег, когда за ним его Ива отказывалась приезжать? Прокопич говорит, что охранники, когда его видят, смеются: «Снова нашего «суперлузера» эвакуировать приехал?»
После этого разговора я не спал ночь, встал совершенно разбитый физически и морально, но утром мое состояние только ухудшилось. Позвонил Саша и рассказал, что он сам перетряс девок в магазине и выяснил, что тот договор, который я ему показывал, готовила Беата. Так вот она клянется, что в окончательном варианте, который она отправила Аббасу, чтобы подписать у заказчика, было 90 дней. Договор был Сашей подписан и пропечатан, но не на каждой странице, и наиболее вероятно, что кто-то подменил страницу со сроками. Я выслушал, позвонил Аббасу и к полудню вызвал его к себе.
Аббас опоздал на полтора часа, ворвался в кабинет, как комета, и с порога начал рассказывать, с каких важных переговоров он сейчас был вынужден по моему зову сорваться. Если бы было времени еще полчаса, клиент точно был бы у нас в кармане, а так «недопитие» какое-то получилось, придется с человеком еще встречаться и, может быть, не раз. Что за срочность такая, шеф? Неужели нельзя было подождать до вечера, все равно видимся каждый день?
Он говорил это, нервно жестикулируя, то и дело поддергивая рукава модного с отливом пиджака. «Ролекс» на его запястье в свете люстры переливался всеми цветами радуги. Я положил перед ним на стол злополучный контракт, открытый на странице, где красной ручкой я обвел слова: «Срок поставки — 60 дней».
— Беата уверяет… — начал я, но Аббас не дал мне договорить.
— Ну, да, это сделал я, — спокойно признался он. — Заменил страницу в контракте. Не хочешь знать, почему?
Он был натянут, но говорил совершенно спокойно и уверенно.
— Вообще-то хотелось бы, — передернул плечами я. — Потому что без внятных объяснений, боюсь…
— Не продолжай, шеф, — снова перебил меня он. — А то скажешь что-нибудь непоправимое.
Его глаза были нервно прищурены, но в них пульсировала насмешка. Как тогда, на первом собеседовании, мне жутко захотелось сгробастать наглеца за лацканы отливного пиджака и вышвырнуть из кабинета, но я снова не сделал этого. Вместо этого максимально сухим тоном я сказал:
— Излагай.
И Аббас изложил. Когда с заказчиком, о котором шла речь, велись переговоры, он готов был взять у нас и сантехфаянс, и кухню, и еще кучу мебели, всего тысяч на полтораста баксов, но категорически не соглашался на срок поставки 90 дней — не больше 60-и, и баста. Тогда Аббас решил схитрить и, не будучи уверен, что может меня убедить, самостоятельно подменил страницу в контракте.
— В результате имеем, — подвел черту Аббас. — Если торгаши сорвут срок не больше, чем на тридцать дней, то при штрафных санкциях в ноль-одну процента в день это составит аж три процента, или четыре с половиной тысячи долларов. На другую чашу весов падает сто пятьдесят тысяч долларов оборотки, в которой сидит минимум пятнадцать процентов чистой прибыли — двадцать две с половиной тысячи. Так благо или вред я принес организации?
Я не знал, что сказать. В очередной раз я пасовал перед совершенно неординарным алгоритмом мышления этого человека. Я сгреб бумаги со стола, порвал напополам и выбросил в корзину.
— Объяснения приняты, — хмуро сказал я. — Вопрос закрыт.
Я не глядел на него, но кожей чувствовал, как его ироничная жжет мне висок. Аббас встал, молча направился к выходу, но уже в дверях остановился.
— То есть, принеся организации прибыль, которой в противном случае не было бы, ты не считаешь, что я прав, шеф? — задумчиво спросил он.
— Нет, — честно ответил я. — Не считаю. Деньги — это хорошо, но не всяким путем.
— Что ж, в следующий раз я буду осмотрительнее в выборе путей, — иронично сказал Аббас и вышел из кабинета.
Я с досадой посмотрел на закрывшуюся за ним дверь и хрустко сломал в руке карандаш. Я злился и не мог определить, на кого больше — на Аббаса, или на себя. Ну, чего меня не устроило в простом и изящном способе, которым Аббас решил с виду нерешаемую проблему? Чего я пустился в досужее морализаторство? Было ли это твердым моим убеждением, что не всякие пути хороши, или просто я завидовал Аббасу, в очередной раз доказавшему, что моей собственной игре он может быть лучше меня? Я не знал, а, может быть, просто не хотел дать себе честный ответ на этот вопрос.
«Жирный» заказчик с Рублевки в результате заказал все у нас, и Аббас, у которого после вскрытия его маленькой аферы козырей против «торгашей» стало существенно меньше, вопрос «ребром» о работе с этим заказчиком больше не ставил. Напряжение в наших с ним отношениях внешне никак не проявлялось: все так же были веселы вечерние «посиделки» в конторе с непременным его участием, Марина и Ива с детьми снова вместе поехали летом в теплые страны. Но что-то грозовое витало в воздухе, я хорошо помню это время и это ощущение приближающейся беды. И — грянуло. Август 1998 года, дефолт.
Курс доллара полетел вверх по траектории стартующей ракеты. Чтобы скинуть стремительно дешевеющие рубли, мы с Сашей решили оплатить в Италию все наши долги поставщикам, даже те, время по которым еще не пришло. Но в банках и на валютной бирже уже творилось черт-те-что, и наш платеж, который мы подписали 19 августа по курсу меньше 7 рублей за доллар, ушел «за бугор» в знаменательный день 9 сентября, когда курс был без копеек 21. Наш платеж уменьшился втрое, мы потеряли сазу больше 700 тысяч долларов. Посыпалась вся экономика страны. Банки не выдавали деньги с расчетных счетов, соответственно, не выплачивалась зарплата. Покупать сантехнику и заказывать новую мебель стало неактуально, продавщицы без дела слонялись по совершенно пустым залам магазина. «Просело» и большинство наших строительных заказчиков. Олигарх с рублевки приостановил работы и потребовал назад остаток аванса — 400 тысяч долларов. Кто-то, у кого работы были закончены, не мог заплатить по счетам и только молча разводил руками. Один прямо сказал: «Какой ремонт, какая мебель? Пока были ГКО (государственные казначейские облигации) я был богатый человек, а теперь я — нищий!» К ноябрю все работы на строительных объектах остановились.
Еще хуже обстояло дело с личными финансами, по крайней мере, у меня. Тысяч пятьдесят долларов я держал на картах «Столичного» и «Инкомбанка», основные же деньги — около полумиллиона — у меня лежали, раскиданные по депозитам. Выдачу по ним прекратили еще 17 или 18 августа, через пару-тройку дней стало невозможно снять деньги через банкоматы. Но за границей карты, вроде бы, еще действовали, и мы рванули, кто куда. Саша с Ритой, у которых была открыта американская виза, полетели в Нью-Йорк, я — в тогда еще безвизовую Прагу. Тридцать пять тысяч удалось снять «живыми деньгами», на остаток я купил билеты «Люфтганзы» первого класса с открытой датой вылета, которые, по теории, можно было сдать в любое время, получив назад наличные. Дома, где все цены были еще почти прежними, а за один доллар можно было выручить в два с половиной раза больше рублей, на такие деньги можно было безбедно прожить год. Но были такие нужды, на которые денег не найти было немыслимо, а кроме привезенного из Праги других поступлений не было. Через месяц в домашнем сейфе осталась тонюсенькая пачечка «зелени», которую даже резинкой было не перетянуть, тысячи полторы-две. Я отдал эти деньги Марине на хозяйство, наказав мне из их не давать ни под каким видом ни копейки.
То, что между нами с Сашей пролегла трещина, стало ясно, когда в ноябре я пришел к нему разговаривать о совершенно «горящих» долгах. Я знал, что за две недели до дефолта он закрыл все свои депозиты, потому что собирался покупать дом на Рублевке, в Горках-Х, но оформить сделку не успел. Деньги это были лично Сашины, к нашему общему бизнесу отношения не имеющие, но они были единственные, и их вполне хватало, чтобы, погасив самые срочные долги, пересидеть, переждать, перебиться. Вопрос был непростой, но я был абсолютно уверен, что Саша пойдет мне навстречу. Каково же было мое разочарование, когда оказалось, что дом Саша таки купил — неделю назад. «Понимаешь, старик, владелец упал в цене на тридцать процентов и согласился взять рублями! — с огнем в глазах рассказывал мне Саша. — Представляешь, как получилось выгодно?!» Я представлял — тысяч двести у Качугина должно было еще остаться. И — полный магазин итальянской сантехники. И несколько машин всякой интересной хрени, которую наши зарубежные поставщики, получив от нас платеж, решили дать нам на реализацию — так сказать, для поддержания штанов. Половина этого была моя, точно так же половина всех долгов по стройке была Сашина, и я напомнил об этом ему. Саша долго молчал, ходил по комнате, чего-то жевал, а потом сказал, что Рита денег на стройку не даст. «При чем здесь Рита? — опешил я. — Рита не владелец бизнеса!» «Да, но Рита — генеральный директор «Арми-Сана», — возразил Саша. — Деньгами распоряжается она». Я открыл было рот, но сразу его закрыл. Мы с Сашей, как совладельцы, назначили Риту «генеральным» своим решением, вдвоем только мы могли ее и снять. И — ясен пень — Саша смещать Риту не собирался. Перспективы судебного разбирательства с компаньоном в моей ситуации представлялись туманными и, главное, очень, очень долгими. Я встал и направился к выходу. «Рита готова обсуждать отступные в размере сто пятьдесят тысяч долларов, если ты выйдешь из бизнеса», — хмуро сказал мне в затылок Саша. Это было процентов десять от реального размера моей доли, но выхода не было. «Я согласен», — сказал я, не оборачиваясь. Через неделю в обмен на полиэтиленовый пакет с деньгами я подписал отказные бумаги. Так закончились мои отношения с моим бывшим командиром и вторым в жизни компаньоном Сашей Качугиным.
Деньги эти помогли хоть как-то стабилизировать ситуацию с выплатой долгов, а мне, возможно, физически выжить, потому что пара заказчиков, не желая сами тратить нервы, натравили на меня своих «крышеванов». Сильно выручил меня тогда Жора-Скальп, на одной ну очень горячей стрелке просто поручившись за меня, но без этих денег даже он не помог бы. С Аббасом все это время мы пересекались нечасто — я был занят разборками, он доводил немногие оставшиеся объекты. Встречаясь, обменивались репликами типа: «Как дела?» — «Могло быть хуже!» и мрачно расходились в разные стороны. В начале декабря, когда все срочные дела были доделаны и стройка, по сути, впала в анабиоз, он как-то позвонил мне и сказал, что дней десять его не будет. «Надо кое-куда смотаться по личным делам», — туманно объяснил он, и мне и в голову не пришло задумываться, по каким делам и куда.
Всяко-разных дел было, что называется, «за кадык», и об Аббасе я вспомнил только недели через три, уже под Новый год. Трубку долго не снимали, потом все же Аббас ответил. Я сразу уловил что-то новое, незнакомое в его голосе, в интонациях — самоуверенное, надменное и панибратское одновременно. «Ничего не хочешь мне сказать?» — мрачно поинтересовался я. «Да, пожалуй, хочу», — ответил он. Встречу он назначил в пафосном ресторане «Зурбаган» на Таганке. Поднимаясь по ступенькам заведения, я услышал приближающийся рык мощного авто, и когда я взялся за дверную ручку, прямо за спиной истошно застрекотала по заснеженному асфальту АБС. Не обернуться было невозможно. Из двери приземистой БМВ с хищно раздутыми ноздрями, на переднем крыле которой, скромно сообщая о немыслимой мощи пятилитрового турбомотора, красовался шильдик «650», вышел (вернее — вылез) Аббас. Сильно толкнула мне в руку дверь, открываемая изнутри, и на крыльцо выскочил улыбающийся халдей. «Аббас Мерашевич! — закозлил ресторанный лакей подобострастным голоском, не обращая на меня никакого внимания. — С приездом! Давненько к нам не заглядывали!» Аббас взлетел по ступенькам, почему-то нахмурившись, протянул мне руку. «Да занят был, — то ли отвечая лакею, то ли объясняя что-то мне, пробурчал он. — Ну, шеф, пошли?» Услышав из уст явно сильно уважаемого тут посетителя слово «шеф» в мой адрес, халдей подобострастно прогнулся, пропуская меня вовнутрь.
Внутри заведения было темно, тяжелые лиловые шторы с золотыми кистями навевали мысли о гареме. Густо пахло кальяном и мангалом. Сменивший лакея не менее подобострастный метрдотель проводил нас вглубь ресторанной темноты, в отдельный кабинет и исчез, задернув за собой штору.
— Из салатиков рекомендую взять коктейль из королевских креветок с авокадо, — тоном знатока произнес Аббас, протягивая мне меню в кожаном переплете толщиной с том Дюма. — А на горячее — каре ягненка. А пить будем что — водочку?
На запястье Аббасовой руки, протягивавшей мне меню, тускло посверкивал злосчастный «Ролекс», на безымянном пальце появился перстень с крупным прозрачным квадратным камнем — надо полагать, бриллиантом. Я почувствовал, что если сейчас приму из рук Аббаса меню, то только для того, чтобы швырнуть его ему в лицо. Аббас держал кожаный гроссбух на весу до тех пор, пока не задрожала рука, потом со стуком опустил фолиант на скатерть.
— Нет, а что ты хотел, шеф? — видимо, поняв, что я не настроен на прелюдию, начал он. — Ты занят разборками с Сашей Качугиным, мне ничего не говоришь, не объясняешь. Какие перспективы, куда плывем? Прорабы, работяги ходят с вопросами ко мне, я им вешаю лапшу на уши, что все хорошо, что не тонем, а погружаемся строго по плану, и скоро начнем всплывать. Но эту туфту надо подкреплять деньгами, а где деньги? Зарплаты нет уже три месяца, бонусов тоже. Я должен как-то крутиться, жить, в конце концов. Вот, взял объект, делаю, цена смешная, но позволяет перебиваться и кое-какие долги гасить. Между прочим, не мои долги, а ваши с Сашей.
— Бриллиант у тебя на пальце — карата на четыре, — ответил я. — Если достаточно чистый, то цена ему тысяч тридцать. Это называется — перебиваться? Перебиваться — это как я сейчас на заправке — думать, сколько залить в машину бензина — тридцать литров, или двадцать пять. И какого бензина — девяносто пятого или подешевле, девяносто второго.
— Не лей девяносто второй, — состроил озабоченную гримасу Аббас. — Движок запорешь, вообще ездить будет не на чем. А перстень — стекляшка, шеф! Фальшивка. Еду с переговоров с пафосными людьми, надел для понту, да снять забыл.
— Все-то у тебя фальшивое, Аббас, Мерашевич, — усмехнулся я. — Часы, перстенек вот. «Бумер» у входа — тоже подделка? Муляж? Или в прокат взял? Для понту, на переговоры съездить?
— Нет, «бумер» — настоящий, — ответил Аббас, почему-то убирая руки со скатерти под стол. — Выиграл в казино, недавно совсем. Вот, думаю, поезжу недельку, потом продам, деньги будут на производство.
Я глядел на человека, который был мне так близок, которого я называл «братом», и не узнавал его. Тот, кто сидел напротив, без зазрения совести лгал мне в лицо и ясно было, что это — далеко не самый тяжкий из проступков, который я мог бы предъявить ему как работнику и компаньону, как другу, наконец. Говорить — я хорошо чувствовал это — было не о чем. Как с Сашей в нашу последнюю встречу. Я начал подниматься, чтобы уйти.
— Куда же ты, шеф! — засуетился Аббас. — А выпить, так сказать, на дорожку?
Сразу же, как по звонку, между штор просунулась голова метрдотеля — чего изволите?
— Водки нам! — скомандовал голове Аббас. — Лучшей! Живо!
Голова кивнула и исчезла.
— Я пить с тобой не буду, — сказал я, вставая. — Ты лжец, предатель…
— Да, да, да! — перебил меня Аббас. — И выкормыш притом. Ты меня, как змею, на груди пригрел, а я отогрелся и тебя тяпнул. Ну, и много еще чего в таком же духе. Обычные стереотипы, к которым прибегают проигравшие, чтобы проигрыш не выглядел результатом их собственного недоумия, а казался результатом чьего-то вероломства и коварства. Дабы вызвать у сопереживающих сопли соболезнования. Типичная позиция слабых.
Я дернул коленом, тяжелый стул сзади меня с грохотом опрокинулся навзничь. Ворвавшийся в нашу келью официант проворно поставил на стол поднос с водкой и рюмками, подскочил ко мне, поднял стул и белоснежной салфеткой обмахнул мне штанины ниже колена.
— Погоди, шеф, не уходи! — воскликнул Аббас, наливая водку в высокий лафитник. — Не желаешь пить со мной, я выпью один, мне не впадлу. Но — не хочешь напоследок услышать кое-что интересное?
— Вряд ли ты еще когда-нибудь чем-то сможешь меня заинтересовать, — сухо ответил я, снова отодвигая ногой навязчивый стул.
— На спор! — воскликнул Аббас, поднимая вверх руки. — Если ты скажешь, что то, что ты услышал от меня, оказалось тебе не интересно, я тут же выплачиваю тебе, шеф, тысячу американских долларов. Если признаешь, что я тебя заинтересовал — ты ничего не должен. Критерий — как обычно, твое слово.
Мне захотелось съездить наглецу по роже и уйти, но Аббас всегда умел меня заинтриговать. Вот только повестись на его условия было немыслимо.
— У тебя пять минут, — сухо сказал я. — Деньги мне твои не нужны, но пять минут, так и быть, я готов слушать тебя бесплатно.
— Вполне достаточно, — ответил Аббас. — Время контролировать будем по моим часам — это очень точные часы! «Свисс Мэйд», не подделка какая-нибудь. Время пошло!
И Аббас, прогнувшись в спине, махнул рюмку водки.
— Итак, господа народные депутаты, — начал он, пародируя речь Остапа Бендера о преступной карьере Корейко. — Сейчас в течение пяти минут я расскажу вам об ошибках моего глубокоуважаемого шефа, Арсения Андреевича Костренёва, которые привели к тому, что он — еще недавно владелец большого, очень перспективного бизнеса, человек, до которого мне было — как ползком до Египта, сейчас стоит передо мной и рассказывает, что для него на заправке важна сумма, которую я постесняюсь дать местному халдею, когда он будет подавать мне пальто. Интересно? Вижу, что интересно. Итак, ошибка номер один.
Конечно же, ошибкой номер один моего шефа было то, что он связался с неким Александром Качугиным, своим бывшим стройбатовским командиром. Качугин так никогда и не смог относится к своему бывшему подчиненному, как к равноправному партнеру и, более того, как лидеру в бизнесе. Как Качугин относился к рядовому Костренёву, как и ко всем солдатам, как к скоту и быдлу, так в глубине души и продолжал относиться все время их совместной деятельности. Может быть, Качугин даже не отдавал себе в этом отчета, но на подсознательном уровне это было именно так. Неопровержимым свидетельством этому является, например, то, что в узком семейном кругу супруги Качугины звали моего шефа не иначе, как «Рядовой».
«Рядовой»?! Ну, во-первых, дембельнулся я, вообще-то, сержантом. А во-вторых… Это они с Ритой меня между собой все время так, за младшенького, за шестерку в колоде держали?! Вот же ж с-суки! Но Аббас-то откуда это знает?
— Но при этом Качугин всегда ревновал своего бывшего подчиненному к их общему успеху, — махнув второй лафитник, продолжал тем временем Аббас. — Ревновал еще в армии, когда какой-то там солдат учил его, цельного капитана, экономическим наукам, как недоумка-переростка. Уволившись из армии, очень переживал, что в его родной Твери у него ничего не получалось, а стоило ему встретить в Москве своего бывшего подчиненного, как все заскользило, как по маслу. И что все основные идеи — привлекать итальянцев, потом самим начать таскать из Италии строительные материалы, потом — сантехнику, потом — мебель и кухни принадлежали не ему, а снова — бывшему рядовому. И поэтому, когда начались проблемы и стало очевидно, что Боливару двоих не вынести, Качугину оказалось очень легко воспринять советы своей жены Риты, которая со своей чрезвычайно удобной позиции «ночной кукушки», как снайпер, прицельно посылала в мозг мужа идеи о том, что стройка умерла, и что спасать ее деньгами торговли значит угробить и торговлю тоже. Ну ее к черту, стройку эту! От нее одни проблемы. А вот торговать Рита умеет — она ведь торгашка, как образно выразилась эта много воображающая о себе стерва — Костренёвская жена Марина. Вот пусть он с ней дальше стройку свою и строит. Ну и что, что у Костренёва пропали все депозиты, а у нас нет — везет тем, кто этого больше заслуживает. А мы купим домик, который нам с тобой так нравится, и заживем в нем припеваючи. И зачем нам этот Рядовой с его тошной Мариной — мы, знать, сами с усами! Так ведь, Сашенька?! Ну, что, шеф, интересно?
— Интересно, — выдавил из себя я.
— Тогда — продолжим? — спросил Аббас, наливая себе по третьему разу.
Здоровые лафитники вмещали грамм по семьдесят; Аббас раскраснелся, его глаза лоснились, как черные оливки в масле.
— Но главную ошибку, шеф, ты сделал много позже, — забыв про образ Бендера и переходя на общение от первого лица, сказал Аббас. — Когда отказался от моего предложения свалить Сашу Качугина и забрать весь бизнес себе.
Я уставился на него в полном недоумении, лихорадочно роясь в памяти, — определенно, Аббас Эскеров никогда с подобным предложением ко мне не обращался.
— Ты хочешь сказать, шеф, что я никогда не предлагал тебе этого? — пьяненько усмехнулся Аббас. — Скажем так — предлагал, но ты не удосужился заметить это предложение, и я понял, что ты никогда не согласишься.
Я нахмурился — разговор переходил в область сюрреального. Похоже, Аббаса начинало, по образному выражению его жены, «сносить».
— Думаешь, я пьян? — спросил Аббас, наполняя четвертый лафитник. — Отнюдь. Но даже пьяный я соображаю лучше, чем ты трезвый.
Он икнул. «Ну, все, хватит!» — подумал я, встал и вышел.
Аббас с полным водки лафитником в руке бросился за мной.
— Шеф, шеф, ну, куда же ты, постой! — кричал он. — То есть, постойте, Арсений Андреевич, шеф! Ой, блин!
Сзади раздался глухой удар и звук упавшего стекла, но я не обернулся. Среди лабиринта лиловых штор выход с непривычки найти оказалось нелегко, но, наконец, я вышел к гардеробной. Халдея за откидной полочкой не наблюдалось. Я чертыхнулся и, как на зов, из-за шторы показался Аббас. Одну руку он прижимал ко лбу, палец другой, порезанный, видимо, разбившейся рюмкой, он то и дело совал в рот, слизывая с него кровь.
— Шеф, шеф, шеф! — зачастил он, поступая вплотную и дыша мне в лицо густым водочным свежаком. — Ты не должен обижаться на меня! Я просто выбрал сторону победившего. Может быть, временно победившего, я не знаю. Надо нам было с тобой валить Сашу, но ты не захотел. Сейчас это он бы х…й сосал, а мы бы с тобой над ним глумились. Ах, да, ты благородный, ты не любишь глумиться над побежденными. Поэтому сейчас победившие глумятся над тобой. Саша, Ритка-сука и другие. Но ничего, я с ними недолго. Я просто вынужден, мне деньги нужны. Вот, «бумер» купил… То есть, выиграл. Саша дает мне своих покупателей, а я развожу их на ремонт. Это называется — симбиотическая связь, когда оба организма нужны друг другу. Саша думает, что он мне нужен, но это ведь — смешно, ха-ха! Я его использую, я их обоих просто использую.
Он пьянел буквально на глазах, уже плохо держался на ногах, и я смотрел на него с искренним отвращением. Невозможно было представить, что совсем недавно с этим человеком мы пили на брудершафт и в одной постели кувыркались с девками.
— А рассказать тебе, как я использую Сашину жену Риту? — пьяно осклабился он. — По прямому, так сказать, назначению. То есть, е…у ее. Откуда ты думаешь, я все знаю? Я ее, так сказать, перевербовал. Говорят же, что от любви до ненависти — один шаг? Так вот, я доказал, что эта максима верна и наоборот. Рита сливает мне в койке все — и про то, как она сидела в тюрьме, и про то, как они с Сашей ловко тебя кинули, и про то что Саша ее не трахает, потому что потерял здоровье на Новой Земле, и поэтому пусть не предъявляет претензий, слабак, что она ему изменяет.
Я испытал физически ощутимый приступ моральной тошноты, перелез через стойку, нашел свои куртку и шапку, оделся и буквально выскочил на улицу. Там было темно, ветрено и снежно. Намело, ступеньки стали скользкими, и я начал спускаться, осторожно ощупывая их ногой. Дверь за моей спиной распахнулась, словно в нее изнутри ударил атакующий носорог, на крыльцо вылетел Аббас, поскользнулся, взлетели вверх обе его ноги в модных остроносых туфлях «не по сезону», и он спиной грохнулся оземь. «Ой, бля!» — поморщился я, отвернулся, и пошел к машине, стоящей в соседнем переулке. Большего объема сочувствия к этому человеку у меня просто не было.
— Шеф, шеф! — закричал Аббас мне вслед, сидя на заснеженном крыльце. — На самом деле бриллиант стоит полтинник, полтинник грина, слышь, шеф! А еще я квартиру купил! Трешка, девяносто метров. Сто штук забашлял! Веришь — в казино выиграл, ха-ха! Слушай, а если я за четыре последних месяца заработал больше, чем за предыдущие четыре года, значит, раньше я просто что-то делал неправильно? Раньше глупое добро побеждало зло, а теперь наоборот. Зло делать выгоднее, шеф! А помнишь мою старую квартиру на Шокальского? Катю помнишь? А, шеф? Помнишь?!
Его крики доносились все тише, потом я повернул за угол, и они смолкли совсем. Сел в занесенную снегом машину и долго сидел, почему-то не заводя мотор, выдыхая пар в морозную темноту салона. Думал о том, что на самом деле проиграл. Потому как — что такое предательство близких людей, как не поражение? Поражение твоего добра в борьбе с твоим же злом.
[i] Качать тему за расход (блат.) — обсуждать условия договора
[ii] Лантуха центровые сдать на блат (блат.) — хорошие, качественные ворованные вещи дешево продать.
[iii] Талый грунт (блат.) — слабина в разговоре, нетвердая позиция
[iv] За те же белки замантулить (блат.) — сделать за те же деньги
[v] Терпила (блат.) — пострадавший
[vi] Гревак (блат.) — передача в зону
[vii] Рамсы (блат.) — здесь — проблемы, дела
[viii] Не в дыму (блат.) — быть не в курсе вопроса