Ива позвонила мне на домашний телефон вечером 14 июля 2000 года, — номер она знала, надо полагать, от Марины. Той дома еще не было, привычка засиживаться в галерее допоздна появилась у нее после девяносто восьмого, когда полгода жили исключительно на ее заработки. «Арсений Андреевич? — раздался в трубке тихий женский голос, показавшийся мне незнакомым. — Это Ива Эскерова. Извините, что я вас побеспокоила. Я знаю, что вы с Аббасом сейчас… не общаетесь. Но вы были друзьями, и я подумала… Аббаса арестовали, он в тюрьме. Я не знаю, как быть, мне помощь нужна, и я все-таки решилась позвонить вам. Я неправильно сделала?»
О чем можно успеть подумать, пока размышляешь над ответом — ну, три секунды, ну, пять, дальше абонент на другом конце провода начнет думать, что что-то с линией, или что собеседник неожиданно впал в кому. У меня в голове пронеслась целая история. О том, как от своих старых работяг, оставшихся со мной в «Арми-Строе», я узнал о том, что еще в конце девяносто седьмого года кое-кто из них работал на объекте, адрес которого оказался мне совершенно незнаком. К августу 98-го таких объектов было уже минимум три, всеми ими руководил доверенный Аббасов прораб Олег. Поскольку удалось совершенно точно выяснить, что мебель на эти объекты завозилась машинами «Арми-Сана», стало очевидно, что Саша Качугин был не просто в курсе Аббасовых леваков, а вступил с ним в сговор. Саша «сливал» клиентов, которые приходили в магазин, не мне, своему компаньону, а Аббасу. Выгода сторон была в том, что Аббас клал в карман всю прибыль от стройки, а Саша «отстегивал» ему от поставок на эти объекты существенный меньший процент, чем моя компаньонская половина. Стало понятно, откуда взялись у Аббаса деньги на тачку, брюлики, квартиру. Но я-то, я! Вот кто лошара деревенская! Ведь Саша во время нашей с ним достопамятной встречи просто в открытую рассказал всю уже вовсю работавшую на тот момент их с Аббасом схему! Я слушал, можно сказать, чистосердечное признание! Боже, как же я был слеп! А сейчас Аббас, не знаю уж, в каком юридическом статусе, восседал в отдельном кабинете напротив кабинета Риты, и руководил квартирными ремонтами уже под эгидой «Арми-Сана».
О том, что Марина еще продолжает общаться с Ивой, я узнал от жены совершенно случайно летом 99-го, — Ива звонила и звала моих уже по традиции ехать отдыхать. Еще Марина говорила что-то о том, что Ива очень переживает наш разрыв с Аббасом и рассказывает о том, что Аббас переживает тоже. Но во мне это крокодилово ослезенение сочувствия не вызвало, я резко выговорил жене и категорически все дальнейшие контакты с подругой запретил. С тех пор имена Аббаса и Ивы Эскеровых в наших с Мариной разговорах стали табу.
Больше книг на сайте - Knigoed.net
Исходя из всего этого, я должен был бы сейчас сухо ответить Иве что-то вроде: «Туда ему и дорога» или: «Вор должен сидеть в тюрьме», положить трубку и исполнить в пустой квартире что-то вроде ритуальной пляски, которую новозеландские маори исполняют над трупами поверженных врагов. Но я не сделал этого. Может быть, потому, что во мне взыграло благородство? Мои дела к этому времени уже существенно поправились, я работал с «Тэтой», и уже закрыл все старые долги. До прежних объемов было еще далеко, но на что жить, вопрос уже давно не стоял, и перспективы были самые радужные. Враг в тюрьме, наказан жизнью, разбит, раздавлен — к чему добивать лежачего ногами? А, может быть, потому, что всплыла перед глазами туго обтянутая розовым Ивина задница и, словно голые, ее сиськи под мокрой маечкой? Не знаю, скорее всего, по обеим причинам. Вот только эрекция у меня в штанах в этот момент появилась, думаю, по второй.
— Нет, нет, вы правильно все сделали, — с трудом преодолевая хрипоту, сказал я. — А как он… Аббас то есть, в тюрьме-то оказался? За что?
— Это очень долгая история, — ответила Ива. — Вы ведь, вероятно, не в курсе наших… вернее, Абиковых перипетий с квартирой?
— Нет, — сухо отрезал я. — Не в курсе.
— В общем, по телефону это все не расскажешь, — явно уловив похолодание в моем тоне, предпочла свернуть разговор Ива. — Может быть, мы могли бы встретиться и поговорить?
Идея встретиться с Ивой Эскеровой совершенно вне связи с обсуждаемой темой вызвала в моем организме очередной подъем, и я согласился. Назначили на завтра, на 12–00 в одной хорошо мне знакомой кафешке на Полянке.
Я не видел Иву около двух лет, и когда она появилась в дверях кафе, я даже не сразу ее узнал. Нет, конечно, это была она и — высокая, тонкая, в желтой обтягивающей майке и длинной белой льняной юбке — она выглядела потрясающе, и все без исключения мужчины в кафе немедленно свернули шеи в ее сторону. Но от домашней, мягкой, как плюшевые тапочки, Ивы, играющей с маленькой Дашуней, или рдеющей от похвалы по поводу приготовленного ею салата, мало что осталось. Лоб прорезала вертикальная складка, губы сжались в энергичную гузку, припухли глаза — было весьма похоже, что их обладательнице последнее время плакать было не в диковинку. Я поднял руку, Ива увидела, улыбнулась, и улыбка на миг вернула на ее лицо прежнюю счастливость и беззаботность. Увидев, что вошедшую ожидают, раскрутились в обратную сторону шеи мужчин, сделавших вид, что они ни капли мне не завидуют. Поздоровались, расселись, что-то заказали.
— Так что случилось? — начал я разговор.
Задумчиво крутя на столе стакан с минералкой, Ива поведала мне странную и в высшей степени поучительную историю.
Дом, квартирой в котором хвастал при нашей последней встрече Аббас, построила известная в Москве инвестиционная компания «На Семи Холмах» («НСХ»), возглавлял которую некто Николай Остачний. Однако продавала «НСХ» квартиры в недостроенном доме не сама, а через фирму «Простор». Аббас Эскеров заключил так называемый предварительный договор купли-продажи с «Простором», а в составе пакета документов получил нотариальную копию договора между «НСХ» и «Простором», где первый передает последнему агентские права по продаже. Схема с точки зрения безопасности приобретения была не идеальной, но уж больно хороши были место, где стоял дом, сам дом и квартира. Конечно же, Аббас попросил отставного милицейского полковника Прокопича, оставшегося на службе в «Арми-Сане», «пробить» и «НСХ», и «Простор». Прокопич обратился своим бывшим коллегам, и те быстро и «по большому секрету» слили ему информацию, что Николай Остачний — зять всемогущего заместителя Министра внутренних дел, бывшего не менее всемогущего начальника РУБОП Рубайло, а генеральный директор «Простора» Жевунов — однокашник и близкий друг Остачнего. Рассудив, что раз схема «мытья золотишка» замкнута на такую персону, как Рубайло, то никаких неприятностей быть не должно, Аббас со спокойной душой отдал деньги.
Дом достроили летом 99-го, в сентябре прошла приемочная комиссия. В одну из суббот Аббас организовал всей семьей выезд на смотрины квартиры. Стояло бабье лето, уже не горячее, но еще яркое солнце играло на желтеющей листве, придавая всему вокруг удивительный оттенок радостной беззаботности. В таком настроении Аббас с Ивой и Дашуней приехали к своему новому дому.
— Я очень хорошо помню этот день, — невесело продолжала Ива. — Мы ехали все вместе, Абик показывал, как быстра его машина, Дашка на заднем сиденье визжала от восторга, когда ускорение особенно сильно вдавливало ее в кресло. Было как-то по-особенному радостно на душе, казалось, что все трудности позади, и впереди все усыпано исключительно розами. Я думала, как хорошо будет Дашке жить в новой большой квартире, что у нее будет отдельная комната, а у нас с Абиком будет мечта всей моей жизни — спальня, а в спальне — кровать, почему-то обязательно с балдахином. Никогда еще жизнь не преподносила мне таких сюрпризов, как в тот день.
Первые неприятности начались у коменданта, выдающего потенциальным жильцам ключи. Оказалось, что необходим смотровой ордер, который нужно было получить в «Просторе». Аббас принялся названивать туда, но трубку никто не брал. «Суббота», — успокаивал себя Аббас, хотя сам говорил, что раньше в компании, продавшей им квартиру, работали вообще без выходных, и он не помнит, чтобы звонящего заставляли ждать больше двух гудков. Он позвонил Жевунову на мобильный, но оператор ответил, что номер не обслуживается. Стало как-то тревожно, но Аббас, показав коменданту договора, уговорил-таки того показать квартиру. Но на пороге их ждало разочарование — вместо стандартной в квартире, по документам принадлежащей Аббасу, была установлена новенькая стальная дверь. Ясно, что такое мог сделать только человек, имеющий к этой квартире самое непосредственное отношение. Если, конечно, это не ошибка какая-то! Комендант ничего пояснить не мог, так как работал не каждый день. Но его сменщик по телефону сказал, что ошибки нет, и что дверь установили вчера люди, имеющие смотровой ордер из «НСХ». Там тоже никто не отвечал. Делать было нечего, нужно было ждать понедельника.
Если настроение, в котором Эскеровы ехали смотреть квартиру, принять за эталон белого цвета, то обратная дорога была окрашена в тона чернее черного. Аббас гнал, как сумасшедший, и кричал, что «всех там поубивает». Плакала Дашка, Ива сидела мрачнее тучи, обуреваемая самыми нехорошим предчувствиями. Так и вышло.
Понедельничный визит Аббаса в «НСХ» несколько прояснил ситуацию, хотя многие вопросы так и оставил без ответа. Девочки-клерки долго рылись в документах, и в конце концов заявили, что сведения о том, что «Простором» был заключен договор на эту квартиру с Аббасом Эскеровым, в «НСХ» не поступали, и застройщик со спокойной совестью эту квартиру продал. «Вероятно, ошибка в отчетности, — пожимали плечами клерки, — такое бывает». Телефоны в «Просторе» по-прежнему не отвечали, а клерки снова пожимали плечами: с «Простором» и лично Жевуновым контактов не было уже месяца два, но по какой причине, они не знают. «Надо идти к Николаю Геннадьевичу», — подсказал один из них, имея в виду Остачного.
Попасть к тому оказалось не так легко, Аббас потратил на это две недели, и то подключив все связи. Когда, наконец, Аббас был удостоен аудиенции, выяснилось, что гендиректор совершенно не в курсе проблемы. По интеркому он раздал кому-то задание разобраться, сказал Аббасу, чтобы позвонил через недельку и дал понять, что аудиенция окончена. Все попытки Аббаса, прекрасно умевшего навязать собеседнику свой сценарий разговора, разбивались о холодный взгляд очень светлых, по образному выражению Аббаса, «белых» глаз Остачнего. Единственное, чего удалось добиться, это номер мобильного телефона гендиректора и милостивого разрешения «звонить, не стесняться».
Когда через неделю Аббас позвонил Остачнему по его «наипрямейшему» номеру, тот оказался переадресован на офис, где сказали, что Николай Геннадьевич болен. Болел г-н Остачний две недели, после чего убыл в плановый отпуск. Аббас психовал, дома вечерами напивался, кричал, что ненавидит эту «гребаную однушку», в полночь брал такси и ехал в «Кристалл», возвращаясь в лучшем случае под утро, а то и вечером следующего дня. В ноябре Остачний, наконец, принял Аббаса во второй раз. Сухо извинившись за то, что обозначенная при первой встрече неделя несколько затянулась, Остачний сообщил, что проверка проведена и суть дела выяснена. Оказалось, что компания «Простор», около трех месяцев назад под предлогом малой выгодности совместного бизнеса разорвавшая агентский договор с «НСХ», последние полтора года утаивала от партнера истинный объем продаж квартир в домах, возводимых «НСХ», примерно о каждой третьей проданной квартире просто не сообщая. Соответственно, «НСХ» продавала эти квартиры сама и, таким образом, образовалось значительное количество квартир, проданных по два раза. Одним из добросовестных покупателей, попавшихся на удочку мошенников, оказался г-н Эскеров А.М. Руководитель «Простора» г-н Жевунов с полученными таким образом деньгами (более 10 миллионов долларов!) скрылся в неизвестном направлении и на связь не выходит. Таким образом, с юридической точки зрения «НСХ» никаких обязательств перед господином Эскеровым не имеет, хотя он, Николай Остачний, о создавшейся ситуации очень сожалеет. Но все, так сказать, претензии к Жевунову. На месте г-на Эскерова он бы оспорил свои права на квартиру в суде, но насколько ему известно, «одноквартирник» Аббаса уже зарегистрировал право собственности на свою недвижимость и, скорее всего, суд займет его сторону. После чего «белый» взгляд г-на Остачнего снова показал Аббасу, что тема исчерпана. Но на это раз Аббас не собирался уходить просто так, не солоно хлебавши. Он в глаза сказал Остачнему, что не слишком доверяет информации последнего о том, что Жевунов скрылся в неизвестном г-ну Остачнему направлении, потому что Аббас очень хорошо осведомлен о неформальных связях между Остачним и Жевуновым. Но даже не это вселяет в Аббаса уверенность, что г-ну Остачнему местопребывание г-на Жевунова хорошо известно, а то, что при неограниченных возможностях тестя г-на Остачнего вычислить это место не составляет ни малейшего труда. При этих словах Аббасу показалось, что непроницаемый взгляд Остачнего дрогнул. Однако он сказал, что не совсем понимает намеков гостя, однако же предлагает «заскочить через недельку», уточнив, что под понятием «неделя» подразумевается именно семь дней, а не какой-нибудь другой временной промежуток.
Но ждать семь дней Аббас не стал, а обратился к помощи Прокопича по ментовской линии и Жоры-Скальпа — по бандитской, и там, и там заявку щедро простимулировав. Подавать иск против Жевунова он не спешил, зная, что таких исков уже три десятка, и хотя уголовное дело по факту мошенничества протии Жевунова уже открыто, его поиск ведется ментами спустя рукава. Ясно было, что была указка не усердствовать, — мошенник, «кинувший» около сотни клиентов, даже не был объявлен в федеральный розыск. В этой ситуации Аббас справедливо полагал, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Подтвердил это и Остачниий, на очередной встрече с твердым взглядом (видимо, получив «добро» от высокого тестя) заявивший, что его поиски г-на Жевунова к успеху не привели, и посоветовал обратиться в правоохранительные органы.
Результат от ментов и бандитов пришел почти одновременно — видимо, и те, и те, пользовались агентурой, работающей на обе стороны. Жевунов скрывался в Самаре, вернее, жил припеваючи, официально взяв фамилию жены и став Клокиным. Аббас сел в свою «шестьсот пятидесятую», и через одиннадцать часов бешеной гонки был в городе на Волге. Жевунов-Клокин визита Аббаса явно не ждал, хотя сильно удивленным не казался. Аббасу не пришлось даже объяснять причину своего появления, потому что хозяин вынул из сейфа явно заранее подготовленные материалы, из которых ясно следовало, что деньги за квартиру Аббаса «Простор» на расчетный счет «НСХ» перечислил сполна. Венцом доказательств, что документы — не липа, была платежка с синей (настоящей, чернильной, а не рисованной на принтере!) отметкой Сбербанка об оплате. «Все претензии к господину Остачнему», — словно говорил Аббасу потный бегающий взгляд Жевунова-Клокина.
Да, Остачний был серьезной фигурой, и «наехать» на него силами, имеющимися в распоряжении Аббаса, было немыслимо. Об это прямо заявил Жора-Скальп, сказав, что в бодании с РУБОПом шансов не больше, чем у бультерьера против паровоза, а Прокопич напрямую посоветовал «забыть о бабках, потому что жизнь конкретно дороже».
— Я не знаю, почему Аббас не послушал советов умных, опытных людей, — сокрушенно крутила головой Ива. — Я тоже ему говорила: ну ее к черту, эту квартиру, забудь, это всего лишь деньги, заработаешь еще! Он соглашался, а потом вскакивал и кричал, что его никто еще в этой жизни не имел, и он не может допустить, чтобы его так поимели. И потом — я говорила, мол, заработаешь, но это я хотела поддержать его, потому что с деньгами у нас становилось все хуже и хуже. В начале 99-го он дал мне банковскую карточку и сказал: трать — не сколько хочешь, но сколько нужно, и я год проблем не знала. В конце года он сказал, что я транжира, и карточку у меня забрал. Не знаю, я ни копейки лишней не потратила. У них тогда ни с того, ни с сего натянулись отношения с Сашей Качугиным и особенно с Ритой (я предполагал, почему у Аббаса могли натянуться отношения с Ритой, но вслух, разумеется, не сказал), и Саша перестал давать Аббасу объекты. А еще он несколько раз крупно проиграл в казино, в общей сложности тысяч пятьдесят, может, больше. Год назад, думаю, он оставил бы Остачнего в покое и просто купил бы новую квартиру, но к концу 99-го денег уже не было. И — главное, это его: «Я не позволю, чтобы меня поимели, я вопрос решу». Вот и решил.
Аббас пошел к Остачнему и выложил на стол документы, полученные у Жевунова. Сказал, что суд «НСХ» однозначно проиграет, деньги придется вернуть плюс заплатить моральный ущерб. После решения суда он, Аббас Эскеров, постарается подать иск против самого Эн. Гэ. Остачнего по факту мошенничества. «Шансов немного, но нервы и репутацию я вам попорчу», — открыто заявил Аббас. Даст материал против Остачнего в газеты — в «МК» Хинштейну и в «Коммерсантъ» Тополеву. И, последнее: Аббас запишется на прием к теперь уже Министру внутренних дел Рубайло и все расскажет ему про проделки его зятя.
Остачний испугался. «Ну, зачем так-то? — примирительно заюлил он, не глядя Аббасу в глаза. — Разумеется, мы можем договориться». И — пообещал Аббасу, что вернет деньги. «Вы твердо даете мне в этом честное мужское слово?» — переспросил Аббас. «Даю слово», — в точности, как герой актера Леонида Марков в фильме «Долг», сказал Остачний. Аббас поверил, и это была точка невозврата.
Вся зима, весна и начало лета 2000-го были посвящены встречам Аббаса с Остачним по вопросам урегулирования проблемы. Сначала Остачний предлагал квартиру, и Аббас ездил по объектам «НСХ», смотрел разные варианты. Но ни один из них в итоге не устроил, и все вернулось к деньгам. Потом оказалось, что денег в кассе нет, и надо подождать «недельку-другую», пока не продастся какая-нибудь квартира в одной из новостроек. Наконец, в начале июля Остачний позвонил и сказал, что он готов отдать первый транш — пятьдесят тысяч долларов. Встречу назначили на 12 июля в офисе «НСХ».
— Я отвела Дашку в школу и сидела дома, а Аббас уехал встречаться с Остачним, — говорила Ива. — Он был в прекрасном настроении, вечером мы обсуждали покупку новой квартиры, даже лучше, чем та, злосчастная, и дешевле. Прямо от Остачнего Аббас собирался ехать к застройщику делать первый взнос. Но вместо этого через три часа он вернулся домой в сопровождении кучи ментов и в наручниках. Мне он успел сказать, что Остачний его подставил, и ему «шьют» 163-ю статью, вымогательство, до 14 лет. Менты сунули мне под нос ордер на обыск и закрыли меня на кухне, но все было слышно. Они начали шмонать, но долго не искали, потому что в бельевом шкафу у нас обнаружился пакет с кокаином, или героином, не знаю. Все загалдели, полезли к Аббасу в джинсы и вытащили у него из заднего кармана еще пакетик с порошком. Аббас закричал: «Суки, подстава!», но понятые, которые были с ментами, закивали — мол, видели, видели. Они и меня спрашивали, давно ли мой муж употребляет наркотики? Я отвечала, что, конечно, мой муж не употребляет наркотики и что всем очевидно, что пакеты нам подбросили, а их главный так серьезно сказал понятым, что, наверное, я тоже наркоманка. Я спросила, не наркоманка ли, по его мнению, также и наша семилетняя дочь, на что мент сказал, что он это вполне допускает, и что таких, как мы, нужно лишать родительских прав. Аббас сидел на табуретке посреди комнаты с руками, скованными за спиной, и был в полной прострации. И тут один мент, типа, сочувствующий, предложил ему попить. И я, же дура, не сообразила тоже! Он пошел на кухню, налил воды в стакан и чего-то замешкался. Принес стакан, дал Аббасу — тот выпил взахлеб, текло по подбородку, — понятно, сушняк какой от таких нервов. И тут как закричит: «Вода горькая, вода горькая!» Вскочил с табуретки, согнулся, типа, хотел блевануть, но наручники же, два пальца в рот не сунешь. Его усадили, прижали к табуретке. Старший мент говорит так серьезно и радостно: «Ну, вот, теперь не открутишься, наркоман проклятый! Давайте, товарищи, подписывать бумаги». И все — понятые подписали. Я прочитала — в шкафу якобы нашли полкило героина, а в кармане у него — полтора грамма кокса. Я знаю — это гигантские количества. Аббаса забрали, он в дверях посмотрел на меня с такой тоской, до сих пор душу рвет. Вчера утром позвонил этот мент, сказал, что ему предъявили обвинение по статье 163 часть 2 и по 228 в особо крупных размерах, это наркотики. По первой ему светит семь лет, по второй — вообще десятка.
И, видимо, не в силах больше сдерживаться, Ива зарыдала. Мужики снова заскрипели шеями, ожгли меня осуждающими взглядами — эх, что ж ты такую кралю плакать заставляешь? На аборт денег, что ли, жалко? Теперь я хмуро крутил по скатерти стакан, — ну, не по голове же ее гладить в утешение, в самом-то деле?! Да, дела-а… Кроме как «полный пи…дец» и сказать-то нечего.
— Чем я могу помочь? — наконец, по-деловому спросил я.
— Да я даже и не знаю, — гнусавя. ответила Ива, с помощью платка борясь с тем, что текло из глаз и из носа. — Денег я не прошу, хоть дома ни копейки, денег обещал Борис дать. Ездить нужно по всяким делам, туда-сюда, передачи возить, мне не на чем. Адвокат нужен, нет у вас знакомого хорошего адвоката?
Я тут же бросился звонить Ведецкому, хотя прекрасно помнил, что Александр Алексеевич — не «уголовник», а «гражданский» адвокат. Ведецкий ответил, выслушал, сказал, что, разумеется, у него есть хороший знакомый — прекрасный адвокат по подобного рода делам и сразу же продиктовал телефон. Ива записала номер и подняла на меня глаза, полные благодарности.
— Я очень благодарна вам, Арсений Андреевич, — сказал она, — что вы приехали, что выслушиваете тут мои сопли и предлагаете помощь. Я примерно представляю, на чем испортились ваши с Аббасом отношения и прекрасно понимаю, что он был… как бы это сказать… неправ. Вы — благородный человек. Не уверена, что на вашем месте Аббас поступил бы так же.
Я сдержанно кивнул, хотя на самом деле мне очень, о-очень приятно было слышать такое про себя. Или — такое из уст Ивы Эскеровой?
Весь остаток лета я мотался с Ивой по делам ее мужа и, если бы не Питкес, это не могло бы не отразиться на бизнесе. Но Самойлыч был надежен, как Третьяк в воротах, а мы ездили к адвокатам, встречались с журналистами, милицейскими чинами, просто с нужными людьми. Через одного телевизионщика — бывшего ВИДовца, которому мы на «ура» сделали одну из первых Аббасовских квартир, вышли на известного юриста-правозащитника Харчевского. Правда, правозащитник делом заниматься отказался, сославшись на то, что как-то все грязновато, наркотики, на самом деле шепнув другу-ВИДовцу на ушко, что переть против «сам знаешь кого» — он не Александр Матросов, отнюдь. Через Жору-Скальпа, с которым и у меня сохранились наилучшие отношения, закинули в СИЗО, где держали Аббаса, «маляву», о том, что этот человек, хоть не из «пиковых», но непростой, и относится к нему нужно с уважением.
Следствие шло в направлении, похоже, указанном лично товарищем Министром, и как ни старались адвокаты, заменить Аббасу меру пресечения с «содержания под стражей» на «подписку о невыезде» не выходило. Самым главным аргументом обвинения было то, что в организме Аббаса были обнаружены опиаты — напоить задержанного «заряженной» водичкой у ментов вышло на славу. Следак-капитан рыл землю, не принимая никаких доказательств защиты, упорно ведя дело к передаче в суд именно по этим статьям, обе из которых были в те годы очень «популярны» у судей — статистика «посадок» по ним не предвещала «вымогателю-наркоману» ничего хорошего.
За это время мы с Ивой очень сблизились, в смысле — подружились. Она оказалась гораздо умнее, чем я представлял ее раньше, может быть, потому, что сейчас ей не нужно было прятать мозги за вывеской примерной матери и домохозяйки. Или, может быть, потому, что ее не подавлял сейчас своим интеллектом Аббас? А еще она могла понять и поддержать какую-нибудь шутку с закавыкой, и пошутить сама, и у нас получалось долго и непринужденно обсуждать разные темы без того, чтобы неловкое молчание повисло между нами. Мы почти сразу и очень органично перешли на «ты». Мне было с ней — хорошо? Пожалуй, «немного» не то слово, — скорее, комфортно, и я был абсолютно уверен, что и ей со мной — тоже. Как бы о ни было, в спектре моих наблюдений за Ивой Эскеровой явно начали проступать цвета интереса к ней, не только как к женщине, но и как к личности.
Адвокаты говорили, что никак нельзя допустить, чтобы в суд Аббаса привезли из тюрьмы — и примета плохая, да и дожидаться суда дома или в душной общей камере — как говорят в Одессе, две большие разницы. Поскольку решить этот вопрос через следователя возможным не представлялось, начали искать заходы, что называется, «через верх». В результате через адвоката, которого посоветовал Ведецкий, вышли на одного из заместителей прокурора Москвы, старого дедушку, скоро уходившего на покой. За 65 «штук» зелени — внучке на квартиру — дедушка согласился подписать постановление об освобождении из-под стражи. Деньги дал Борис, и 10 ноября, на «День мента», Аббаса выпустили.
Мы встречали его втроем — Ива, Борис и я. Было холодно, зима в тот год пришла рано. Ждали с 8 утра, точно зная, что постановление попало в тюрьму еще накануне вечером. К полудню весь запас тем подисчерпался, и напряжение просто звенело в салоне Мерседеса Бориса. Ива хмурилась и кусала заусенец, Борис выбивал пальцами на руле нервную дробь. Наконец, в четверть первого медленно, словно нехотя, в воротах СИЗО открылась неприметная калитка, и из нее вышел Аббас. Он был одет в какие-то немыслимые треники и толстый вязаный свитер, на его стриженой голове набекрень сидела лыжная шапочка с помпоном, за плечами болталась классическая «бичовская» котомка. У него отросла приличных размеров борода, и сейчас вполне подстать своим «ФИО» он напоминал кавказского боевика, спустившегося с гор. Он стоял, жмурился от яркого света и оглядывался по сторонам, ища взглядом встречающих. Ива, схватив припасенную для мужа куртку, рванула из машины, Борис — вслед за ней. Я навстречу Аббасу не пошел, а просто вышел на морозный свежий воздух. У него приняли котомку, накинули на плечи куртку и повлекли к машине. У меня слегка екнуло в груди, — не так я представлял себе нашу возможную встречу. Хотя, честно говоря, я ее себе никак не представлял. Аббас подошел, поднял на меня воспаленные глаза, протянул руку: «Здравствуй, Арсений Андреич! Вот такая вот… эпидерсия!» От него непередаваемо густо пахло тюрьмой. Я пожал протянутую руку, встретился с ним глазами. «Ну, что, доволен?» — читалось в его взгляде. Я отнял руку — никаких подобных победоносных чувств я сейчас не испытывал. Аббас загрузился в Мерседес, вслед за ним — Ива и Борис, хлопнули двери. Ощущая некоторую досаду от того, что вот как будто только что шли вместе дружной компанией, и вдруг тебе говорят: «Ну, ладно, ты уж дальше сам как-нибудь», я неловко помахал всем в Мерседесе и направился к своей машине. Краем глаза я заметил, как на заднем сиденье Ива что-то экспрессивно говорит мужу. Я уже отошел на десяток шагов, когда за спиной голос Аббаса позвал меня: «Арсений Андреич!» Я обернулся. Его бледное бородатое лицо высунулось в открытое окошко заднее двери. «Арсений Андреич, ты извини, сейчас не до политесов, честно говоря, ни о чем, кроме горячего душа, думать не могу. Приходи вечерком к Софе, посидим, выпьем, как говорится, о делах наших скорбных покалякаем!» Я посмотрел на бывшего друга и компаньона и понял, что ни в коем случае не хочу ни о чем с ним калякать. Просьба Ивы помочь выполнена, ее муж на свободе, и я могу больше не быть его делами озабочен. Мавр сделал свое дело, мавр может с чистой совестью удалиться. Я объяснил, что вечером занят, что у меня важная встреча, а потом совещание, но в окне, оттеснив грудью мужа, появилась Ива. «Арсений Андреич! Я прошу тебя… вас — приезжайте к нам вечером обязательно. Вы столько сделали для Абика и для меня, я просто не могу представить, что праздничный ужин пройдет без вас!» Ее взгляд был… В общем, отказать такому взгляду было невозможно. Я кивнул: «Я приду. К семи? Хорошо».
Вечером в квартире на Перекопской на столе был знаменитый Софин жареный судак с вареной картошечкой, Ивины домашние разносолы и много водки. Аббас был уже вымыт и выбрит, от него не пахло тюрьмой, а лицо без душманской бороды казалось каким-то скукоженным. Он на удивление мало пил и ел: «Отвык!», и отсутствующим взглядом глядел куда-то в центр стола. Софа, Борис и Ива много говорили о перспективах дела, о некоем новом адвокате, который якобы гарантирует положительный исход в суде, и том, и о сем. Я молча пил, беседа вокруг текла, меня совершенно не задевая. Я исподтишка наблюдал за Ивой — она была совсем прежней, плюшево-домашней, сидела близко рядом с мужем и не сводила с него преданных глаз. С каждой рюмкой иголка глупой и недостойной ревности все глубже втыкалась в мое сердце. Я злился на себя, но ничего поделать не мог.
— Ладно, расскажи хоть, как нынче в российских тюрьмах сидится, — чтобы хоть как-то разбавить свое неловкой молчание, спросил я. — К чему быть готовым, если вот так вот, как тебя, на ровном месте, без объявления войны?
Все почему-то сразу замолчали, испуганно глядя на того, кому был задан вопрос. Но Аббас только налил себе рюмку и, уперев руки в колени (вылитый Евгений Леонов из «Джентльменов удачи»), ответил:
— Знаешь, Арсений Андреич, готовиться надо к тому, чтобы быть злым! Злым и сильным. Вот знаешь, какой я вывод сделал, просидев четыре месяца в тюрьме? Что я — сильный. Там же как — мужики, блатные и отморозки, короче, «братва». Поскольку я сидел по «уважаемой» статье, те стали вокруг виться, типа, что да как, давай с нами. А я им сказал: «Вы не братва, вы — ботва»! Ни с кем я не там не дружился, и ни под кем не ходил. И — выжил, и дольше бы выжил. Потому что я — злой и сильный. И Остачнего, суку, я урою, век воли не видать! Плевал я на Рубайло! Он мне слово дал, и кинул, такое не прощают. Урою, и поссу на его могилу. За это — выпьем!
За такой сомнительный тост я пить не стал, Ива тоже не прикоснулась к рюмке. Борис выпил, а Софа только испуганно подняла рюмку, но увидев нашу с Ивой реакцию, тоже поставила ее обратно. Говорить было не о чем и не хотелось, я встал и начал прощаться. Аббас, не вставая с места, меланхолично протянул мне вялую руку. Провожать меня вышла Ива, ее глаза, только что за столом светившиеся счастьем, были грустны. «До свидания, Ива Генриховна, — сказал я. — Будут проблемы, звоните». Ива кивнула и совершенно неожиданно быстро поцеловала меня в щеку.
Снова я увидел Иву на суде весной следующего года, но у нас не получилось обмолвиться даже двумя словами, — я опоздал, и она, уже дав показания, сидела в зале суда. На меня налетел Аббасов адвокат с последними инструкциями, как отвечать на вопросы судьи, и почти сразу меня вызвали. Я видел Иву в течение коротких секунд, пока шел от двери к свидетельской трибуне. Я улыбнулся ей глазами, в ответ она чуть-чуть вздернула подбородок, и самую малость приподнялись уголки ее рта. Я успел заметить, что выглядела Ива постаревшей и усталой.
Больше полугода я ничего о семье Эскеровых не слышал. Да и дел было невпроворот, стройка набирала ход, требовала к себе всего внимания, на дела прошлые просто не было времени. И когда в апреле 2001-го Ива неожиданно снова позвонила мне, я мог бы поклясться, что со времени нашей последней встречи прошло, ну, может быть, месяц или полтора, но уж никак не такой большой срок. На вопрос «Как дела?» Ива поведала, что дела плохи, денег нет, суд еще не закончился, адвокаты сжирают все. Нет даже машины, так любимый ею «БМВ» пришлось отдать за долги Борису, на оставшейся Софе от Мераша «трешке» — ВАЗ 2103, Аббас ездить отказывается. Главное, что нет работы, с Качугиными Аббас окончательно «разосрался», обвинив их в том, что ему задолжали 50 тысяч баксов. Качугины это категорически отрицают, со своей стороны обвиняя Аббаса в том, что тот не отработал какой-то аванс на такую же сумму. Аббас прилюдно назвал Качугиных «пи…расами» и заявил, что «стрясет» с них деньги «по-любому», с тех пор они друг с другом не общаются, официально находясь в состоянии войны. Денег в семье нет, Борису должны еще тридцатку, он требует, чтобы Аббас продавал квартиру на Шокальского, всей семьей перебравшись к Софе, Аббас на этой почве разругался с Борисом тоже. Дескать, Борис взял «бумера» стоимостью 120 тысяч только в погашение долга прокурору, и Аббас при матери обвинил ее брата, что тот на своем племяннике зарабатывает. Софа донесла, что Борис назвал племянника «свинтусом неблагодарным», и заявил, что пальцем больше не пошевелит, пока Аббас с ним не рассчитается. Поскольку Аббас на звонки Бориса не отвечает, тот названивает ей, Иве и требует денег. «Я уж думаю, натурой, что ли, предложить ему заплатить? — невесело усмехнулась Ива. — Борис еще тот кобель, не откажется. Только сколько времени придется расплачиваться? В общем, жопа». «Чем я могу помочь?» — задал ставший уже дежурным вопрос я. Ива объяснила, что Абик уже давно хочет извиниться передо мной и попроситься на работу на любых условиях, но боится, что я ему откажу. Думать тут было особо нечего — опыт, память, чутье подсказывало, что нужно было отказывать. «Пусть он позвонит мне, — вместо этого как-то сами собой, выскочив из-под контроля сознания, произнеслись слова. — Я дам ему работу».
Я пожалел о том, что сказал, в ту же самую секунду, как положил трубку. Но — она так благодарила, в ее тоне было столько… хорошего, доброго, что жалел я недолго. Да и во что плохое могло вылиться такое возобновление отношений? Разумеется, ни о каком личном сближении не могло быть и речи, сугубая прагматика — он работает, я плачу деньги. Не работает — не плачу. Тем более, что один мой хороший недавний знакомый по фамилии Сестрин, поставщик строительных материалов на мои объекты, зная об огромном опыте проведения «Арми-Строем» люксовых квартирных ремонтов, попросил отремонтировать только что купленную квартиру. Отказывать было неудобно, но в штате компании не осталось ни одного «квартирного» прораба из бывших, а вновь набранный мною стафф знал, как лить бетон и монтировать тяжелые металлоконструкции, но в высококачественной элитной отделке разбирался не лучше, чем негр из племени «тутси» в бордосских винах. Заниматься самому этим было совершенно нереально, так что Аббас приходился очень в пору. Везунчик, черт — не будь Сестринского заказа, пришлось бы мне Иве все-же отказать. Так Аббас снова, как много лет назад, появился в моем кабинете.
Мы сухо пожали друг другу руки, я ввел его в курс дела, он сказал: «Все понятно».
— Все материалы приобретает по твоей заявке отдел снабжения, все по безналу, никаких наличных, — перешел к щекотливой финансовой стороне взаимоотношений я. — Зарплата рабочих — только в конторе, строго по ведомости.
— Боишься доверять мне деньги? — прищурился Аббас. — Думаешь, в казино проиграю?
— В конторе такой порядок, — сухо ответил я, не желая ввязываться в дискуссии.
— Но может оказаться, что снабжение протормаживает, или везет не то, что нужно, — не унимался Аббас. — А я теперь снова на колесах — езжу на батиной дряхлой «трешке», пришлось наступить на горло гордости. Так что я могу в любой момент смотаться на строительный рынок, что-то оперативно купить, привезти. Снабжение все равно не обеспечит вовремя всеми мелочами, могут быть проблемы.
— Снабжение справится, — закрыл тему я. — Не справится, будем решать задачи по мере их поступления.
Аббас с виду равнодушно пожал плечами, но было видно, что он уязвлен. Я решил подсластить пилюлю и рассказал ему, как мне представляется оплата его труда. Поскольку определиться с достойной зарплатой сотруднику с такой квалификацией было непросто, я предложил следующую схему: ежемесячно Аббас получает 1500 долларов — не в качестве зарплаты, а в виде аванса, после окончания объекта определяется прибыль и делится пополам, авансы вычитаются из его доли.
— Логично было бы мои авансы включить в себестоимость, — сразу попытался ревизовать условия Аббас. — Ты же ведь все равно какому-то прорабу зарплату был бы вынужден платить, верно? А при расчете прибыли зарплата ИТР, как известно, учитывается в затратах.
— С каким-то прорабом я не стал бы делиться прибылью, — ответил я. — Так что будет так, как я сказал, или никак.
— О, конечно! — рассмеялся Аббас, картинно поднимая руки верх. — Разумеется, хозяин — барин. Могу идти?
— Да, — коротко ответил я, делая вид, что углубился в бумаги.
Аббас встал, подошел к выходу, обернулся.
— И все-таки жизнь — забавная штука, шеф, — сказал он, держась за ручку двери. — Уж если она чего придумает, от нее не убежишь. Вот, как ни крути, снова мы с тобой дольщики, компаньоны, так сказать. А ведь когда — помнишь? — зимой на крыльце «Зурбагана» расставались, никто из нас не мог о таком подумать, верно? Ан нет — круг замкнулся, и мы снова вместе.
Сердце неприятно сжалось — оказывается, эти воспоминания до сих пор причиняли мне боль. Я поднял глаза от бумаг, посмотрел Аббасу в глаза — намеренно безразлично, как смотрят не на человека, а на выключатель на стене.
— Мы рядом, но не вместе, — уточнил я. — Ты сделал все, для того, чтобы вместе мы никогда больше не были.
Он помолчал, потом как-то непонятно усмехнулся, и вышел. «Ты Катю, что ли, имел в виду, шеф?» — совершенно отчетливо послышалось мне в его усмешке. Да, удивительно, как умел этот человек, даже ничего не сказав, оставить последнее слово за собой! Снова, как много лет назад, карандаш затрещал и сломался в моих пальцах.
Месяца два все было нормально, я даже пару раз звонил Сестрину, и тот — чувствовалось, что искренне, благодарил меня, что я поставил заниматься его квартирой такого «тонкого, знающего и благорасположенного» человека, как Аббас. Я успокоился, и интересоваться делами у Сестрина перестал.
Примерно в это время Аббас как-то испросил у меня аудиенцию, и на ней произнес фамилию Пирогов. Я помнил, это был наш прошлый заказчик, оказавшийся очень большой шишкой — представителем президента в верхней палате парламента.
— Ту квартиру, которую мы ему тогда делали, он дочери отдал, — с энтузиазмом расписывал крутость Пирогова Аббас. — Сейчас купил себе хату двести метров в «грубберовской» башне на Новом Арбате, и недостроенный дом в полторы тысячи метров в Жуковке. О-очень сильно поднялся Пирогов, о-очень! Будем Пирогову жилищные условия улучшать, шеф?
Я задумался. Конечно, информация была очень заманчивая, тут объемов работ было на четыре-пять миллионов долларов, и хоть загрузка у компании сейчас была почти полная, такими деньгами брезговать нельзя, можно и пробросаться. Но я уже видел, как Аббас будет выкручивать мне руки, что делать квартирные ремонты, да таким людям, как Пирогов, по той же схеме, как мы строим ангары для «Тэты», нельзя. Тут нужно тонко, гибко, ювелирно. Управление должно быть оперативным, реакции — мгновенными. С нашим косным снабжением далеко не уедешь, — они везут очень долго, дорого и в результате часто привозят не то, что надо. Аббас мне все уши прожужжал историей о том, как он заказал на объект «поддон», имея в виду душевой поддон, а снабжение привезло ему деревянный поддон — палету, на которых перевозят сыпучие грузы в мешках. Посмеялись, но мне было не до смеха — Аббас явно вел к тому, что управление, сиречь — деньги, должны быть в его руках. Иначе он такого человека, как Пирогов, ублажить не сможет, ведь Пирогов захочет, чтобы его объектами занимался только Аббас, и никто другой. Да и вообще иметь дело с таким могущественным человеком небезопасно. Поэтому я отнесся к информации Аббас сдержанно, тем более, что конкретики пока не было никакой. «Так я не понял, мне заниматься Пироговым, или нет?» — несколько раздраженно спросил Аббас. «Занимайся», — ответил я. На том и закончилось.
А через месяц разразился скандал. Мне позвонил Сестрин и в крайне раздраженных тонах принялся мне выговаривать, что дела на его квартире идут из рук вон плохо. Я не привык, чтобы так со мной разговаривали, и с трудом удержавшись от того, чтобы звонившего не послать, пообещал разобраться. Аббас по телефону объяснил ситуацию просто: «Он не платит, шеф. Две недели назад ему был выставлен счет на промежуточную оплату, он — ноль эмоций. Я снял людей». Я нахмурился — снимать людей, не посоветовавшись со мной, было грубым нарушением субординации внутри компании. Я чертыхнулся, проверил экономику объекта — да, первый аванс был отработан и закрыт бумагами, чтобы работать дальше, Сестрин должен был заплатить следующий транш. Счет был бухгалтерией выписан, но прихода денег в компьютере не числилось. Похоже, Аббас был виноват только в несоблюдении дисциплины. Я позвонил Сестрину и объяснил ситуацию так, как она мне представлялась. «Вы не заплатили, — сказал я. — Остальное является следствием этого». Сестрин минуту молчал, слышен был шорох каких-то бумажек. «Если я не заплатил, то как я могу держать в руках приходный ордер на эквивалент сорока пяти тысяч долларов от вашей компании, уважаемый Арсений Андреевич? — раздался, наконец, в трубке издевательский голос Сестрина. — Мне передал его ваш доверенный представитель, Аббас Мерашевич. С вашей, кстати, подписью и синей печатью». Мне приплохело, десяток версий пронеслось у меня в голове, но, видимо, наиболее верной была та, которая выражалась короткой фразой: «Ну, Аббас, сука!»
Я снова позвонил Аббасу, и чувство уже когда-то пережитого пронзило меня. Как в декабре 98-го, долго шли гудки, потом в трубке что-то зашуршало, стукнуло и раздался удивительно вальяжный и ленивый голос Аббаса:
— Алло, да, кто это?
— Костренёв Арсений Андреевич, генеральный директор компании «Арми-Строй», — на случай, если это была шутка, решил подыграть я. — Ваш, уважаемый Аббас Мерашевич, работодатель и непосредственный руководитель. Не соизволите объяснить, как у Сестрина оказался приходник на сумму второго транша, если поступления денег от него в бухгалтерии не числится?
В трубке снова что-то зашуршало, потом послышались звуки, удивительно напоминающие бульканье жидкости, наливаемой в стакан.
— А я почем знаю? — совершенно развязным тоном ответил, наконец, Аббас. — Могу предположить, что Сестрин решил нас поиметь и подделал корешок приходника. Я те, шеф, кстати хочу сказать, что твой Сестрин — большая гнида, и о работе с тобой и тебе лично отзывается самым нелицепе… не-ли-це-при-ят-ным образом. Зря ты с ним связался, я тебе говорил!
Он мне говорил?! Господи, да он в зюзю!
— А ты вообще где? — напряг связки я.
— Я где? — переспросил, икнув, Аббас. — Я выполняю твое, шеф, поручение, занимаюсь объектами господина Пирогова. Мы недавно только с Евгением Витальевичем расстались, хлопнули с ним бутылку «Людовика ХIII», я сейчас один, допиваю. Напиток богов! А знаешь, шеф, сколько стоит фуфырь «Людовика ХIII»? Трешку грина! Крутой человек Евгений Витальевич, оч-крутой! Ему сам президент доверяет! А знаешь, что он мне предложил?
— Нет, — не зная, как на все услышанное реагировать, несколько растерянно ответил я.
— Евгений Витальевич предложил мне стать его главным строителем, — радостным тоном Гюльчатай, объявляющей, что господин назначил ее любимой женой, сообщил Аббас. — Так что извини, шеф, я больше у тебя не работаю. Я теперь буду твоим заказчиком. Придешь строить наши с Евгением Витальевичем объекты? Кстати — хата, дом — это фигня, мелочь. Евгений Витальевич покупает десять гектаров в Раздорах, будет коттеджный поселок строить. Представляешь, сколько это бабла? Это уже не лимоны, а десятки, большие десятки лимонов! И я никого, кроме тебя, шеф, на подряд не рассматриваю. По старой дружбе, так сказать. И мне с тебя за это — заметь! — ничего не надо. Ну разве что так, самую малость, за уважение, так сказать. Короче, условия обговорим при встрече. У тебя что-то еще?
Моя челюсть со стуком упала на стол. Могу ответственно заявить, что с такой беспардонной, циничной, экстрагированной наглостью я не встречался никогда ни до, ни после этого разговора.
— Ну, вот что, — сказал я, обретя дар речи. — Когда проспишься, изволь явиться в контору, сдать в кассу полученные тобою от Сестрина деньги, составить отчет о состоянии дел на вверенном тебе объекте, передать чертежи, бумаги, ключи — что там у тебя еще есть? Потом напишешь заявление об уходе, и чтобы духу твоего больше в конторе не было. Ты понял?!
В трубке послышался звонкий стук стакана о зубы, — очевидно, очередная порция «напитка богов» только что перекочевала из стакана в Аббасову глотку.
— У меня к тебе есть встречное предложение, шеф, — выдохнув, ответил Аббас. — Ездить по всяким твоим конторам-манторам мне недосуг, нужно номера «три девятки» на мою новую машину выкупать. Ты знаешь, шеф, на «трешке» ездил, «трешку» решил и взять, чтобы не отвыкать, так сказать. БМВ, правда, «триста двадцатую». Очень прилично ездит, я тебе хочу доложить. С 650-й не сравнить, конечно, но ничего, полгодика поезжу, эту жене отдам, себе «Альпину Х5» возьму, сто пятьдесят штук всего. Так вот, насчет Сестринского бабла ты сам с ним разбирайся, я тут ни при делах. Конечно, мне твоя предъява впадлу, но я на тебя, так и быть, не в претензии, по первости косяк твой тебе прощаю. Так что ты распорядись, чтобы со мной созвонились, я скажу, когда и где мне удобно будет встретиться. Денег пусть мне привезут — полторашку за последний месяц и мою долю прибыли на тот объем, что я успел сделать. Посчитать, конечно, сложно, но пусть будет даже мне в убыток — десять тысяч долларов хватит. И трудовую мою пусть не забудут, я в обмен на нее заявление напишу.
— Пошел вон! — раздельно сказал я и дал отбой.
Сердце бешено колотилось в груди, — поводов выделять такое количество адреналина у организма не было давно. Второй раз на одни и те же грабли — Боже, ну как можно быть таким дураком! Телефон на столе зазвонил — номер высветился Аббасов, и трубку я не взял. Через минуту заверещал снова, — я звонок сбросил. Через пару минут пришла эсэмэска: «Шеф, возьми трубку, я все объясню». Я вздохнул — скорее всего, клиент был просто пьян, не соображал, что нес, и теперь осознал. Когда телефон снова зазвонил, я ответил.
— Да, я тебе сейчас кое-что объясню, — зазвучал в трубке существенно более трезвый голос Аббаса. — Ты, походу, не понимаешь, шеф. Если я завтра не получу своих денег и трудовую, то послезавтра у тебя в конторе будет РУБОП с прокуратурой, и ты долго будешь давать им объяснения, на каком основании ты принимаешь с населения в лице господина Сестрина наличные. Копия приходника у них, разумеется, будет. А там, думаю, еще чёнть накопают у тебя, как же без этого? Строить без нарушений действующего законодательства невозможно, это всякий знает. Думаю, что ближайшие полгодика у тебя будут очень насыщены встречами с самыми разными очень неприятными в общении людьми. Кстати, адвокат есть хороший, могу телефончик дать. Правда, дерет, сука, дорого. А еще я попрошу Пирогова вообще к хренам закрыть твою контору. Один его короткой звонок, и у тебя просто отзовут лицензию, и все. Как тебе такие, перспективы, шье-е-ф?
Не знаю, то ли это издевательское «шье-е-ф» с ломанием губ, то ли что еще — но я вдруг успокоился, сердцебиение прошло, внутри стало прохладно и хорошо. Главное — я совершенно точно знал, что сказать.
— Слушай, ты, огрызок, — с усмешкой ответил я. — Ты можешь мести своим поганым помелом, только что вынутым из задницы господина Пирогова, сколько тебе угодно. Ничего ты не получишь. Твою трудовую я прямо сейчас жгу в пепельнице, так что придет время, и тебе придется очень много побегать по разным конторам-манторам, чтобы оформить свою нищенскую пенсию. Деньгами Сестрина можешь подавиться, вот только удачи ворованное не приносит. Насчет ОБЭП — с РУБОПом ты, дружище, по неграмотности попутал — не впервой, объяснимся. А вот тебе будет отбояриться труднее — печать на приходнике деланная, и пальчики твои на нем наверняка есть. А телефончик у меня новый, дорогой, продвинутый, с диктофоном на тридцать минут, и сейчас он включен. Так что все угрозы твои в мой адрес записаны, что очень поможет мне обрисовать заинтересованным органам всю гнусность твоей личности. Ведь ты кто у нас — вымогатель и наркоман, обратное судом не доказано? Значит, идешь по проторенной дорожке, теперь у работодателя вымогаешь. Боюсь, четырьмя месяцами отсидки на этот раз дело не ограничится, и дымоход от сексуально-озабоченной «ботвы» без малявы от Жоры-Скальпа уберечь тебе будет труднее. Кстати, адвокат у меня хороший и дорогой есть, это я тебе его сподобил, ты не в курсах, видать. Жена не сказала, самолюбие твое берегла. А Пирогов моей фирмой по просьбе такого прыща, как ты, заниматься не будет — незачем ему это, так что щеки-то подбери. И осуществить все эти проекты его ты не сможешь, грамотенки не хватит, опыта. Такие объемы — для серьезной компании, а она сама с Пироговым обо всем договорится, ты в этом вопросе навроде пятой ножки у стула. Так что выгонит тебя очень скоро Евгений Витальевич за ненадобностью. А то и просто играет он с тобой, как кошка с подвернувшимся фантиком, но фантик кошке быстро надоедает. Ну, и напоследок: ты мелкое, плохо пахнущее ничтожество, и больше никто. Не смей больше никогда появляться в поле моего зрения, задавлю ненароком. Будь здоров, окурок, не забудь ладошки после ворованных денег помыть, воняют.
И положил трубку. После разговора я ощущал гадливую брезгливость от того, на каком языке был вынужден изъясняться, и удовлетворение по поводу того, что смысл слов на этом языке совершенно точно попал в цель, в самое яблочко. В подтверждение этому прожужжал мобильник, сообщая о приходе СМС. «Официально заявляю Вам, Арсений Андреевич, что Вы наряду с г-ном Остачним и еще некоторыми фигурантами включены мною в список моих официальных врагов, подлежащих уничтожению. Так что когда, проснувшись, не обнаружите голову на своих плечах, не удивляйтесь. Ты мне, падла, ответишь! Я еще сдобрю твою могилку мочевиной! Аллах Акбар!» Я подумал, не заявить ли на самом деле ментам, что мне угрожают, предъявив СМС, но вспомнил, что мобильный Аббаса зарегистрирован на Иву. Она, как владелец, первая будет втянута в это дерьмо, и я передумал. «Да у него с чердаком не все в порядке!» — осенило вдруг меня. Ну, конечно — несколько месяцев на нарах, крушение финансового благополучия, всех жизненных планов кому хочешь гаечки с винтиков в голове посворачивает. Отсюда и явная неадекватность поведения и мышления, детская зацикленность на трескучих фразах, типа идеи справить малую нужду на могилы «врагов». И это странное: «Аллах Акбар!» Похоже, его еще и в религию понесло. Раньше в речи Аббаса время от времени проскакивали слова Аллах, Коран, «по шариату», он мог поздороваться: «Ассалям Алейкум!», но это было так, напускное, понты, кич, дань его «сильно нерусским ФИО». Но сейчас его вполне могло «зарубить» на этом. Впрочем- эти вопросы меня больше не интересовали, Аббаса Эскерова я окончательно вычеркнул из своей жизни. История с Сестриным — он, как я и думал, отказался что-либо доплачивать, прикрываясь «паленым» приходником, необходимость наращивать отставание от контрактного графика, не считаясь с расходами, — все это принесло компании — по сути, мне — семьдесят тысяч долларов прямого убытка.
Ива позвонила мне месяца через полтора. На секунду высветился вопрос — отвечать или нет, но, устыдив себя, что нельзя сваливать в одну кучу приличных людей и говнюков, даже если они по несчастному стечению обстоятельств супруги, я ответил. «Можете поздравить меня, Арсений Андреевич, со мной вчера развелись! — с не очень веселым смехом начала разговор Ива. — Я теперь свободная женщина!» Она рассказывала мне историю, как у Аббаса «крыша поехала» на религии, про его обрезание, про «вонючую Зубейду», про «талак» и про ее ночной исход с дачи с девятилетней Дашкой на руках. Мне становилось фантастически ее жаль. Господи, такой красавице, умнице — такое фуфло в качестве мужа досталось! Вот я бы… Но Ива продолжала, и я весь превратился в слух. Она рассказывала, что месяц назад муж купил новую машину, БМВ, дал ей пять тысяч долларов. Сказал, что Костренёв его выгнал, потому что позавидовал его связям с Пироговым. Что он теперь у Пирогова главный строитель, и что все финансовые проблемы в прошлом. И на самом деле, муж даже как-то раз приехал с Пироговым к ним в Шарапову Охоту. Аббас представил жену Пирогову и тот, будучи в сильном подпитии, немедленно стал к Иве приставать. Аббас ей подмигивал, мол, не выпендривайся, Ива сочла за лучшее мужское общество покинуть. Те бухали всю ночь, выпили неимоверное количество дорогущего вина, которое привез с собой Пирогов, а утром Аббас, еще не протрезвев, повез Пирогова купаться на речку. По дороге, видимо, не справившись с управлением, они врезались в выезжавший на шоссе с проселка трактор. Сработали подушки, все остались живы и почти невредимы, но машина восстановлению не подлежит. Придя в себя, Пирогов сказал Аббасу, что тот — безответственная личность, что он, Пирогов, был на волосок от смерти, и что он больше знать Аббаса не желает. Тема «главного строителя» закрылась. А еще одним из последствий аварии, которая, оказывается, пока дело не «закрыли», успела попасть на страницы некоторых изданий, было то, что Борис узнал об Аббасовой новой дорогущей машине. Скандал вышел феноменальный. Борис кричал, что одно дело, когда денег нет, но деньги, оказывается, есть! Что если в течение недели с ним не рассчитаются, он не только прекратит платить адвокатам, но и сам приплатит судье, чтобы та вынесла Абику обвинительный приговор. Угроза была нешуточная, — если по вымогательству шансов у обвинения, по сути, не было, то по наркотикам все было в руках судьи, «трешку» можно было схлопотать «на раз». Неделю назад квартиру на Шокальского продали, благо, новые хозяева дали месяц на выезд. Рассчитаться с Борисом денег не хватило, и пришлось за бесценок отдавать на запчасти БМВ. «Денег нет ни копейки, жить негде, — подытожила Ива. — Как и где Дашка первого сентября пойдет в школу, неизвестно. Снова пи…дец».
Я хотел бы сказать, что не испытал по поводу услышанного чувства глубокого удовлетворения, но не могу. Потому что испытал. Радость победы над врагом, поправшим законы порядочности и справедливости, неизбывна в модели поведения Homo Sapiens, а в структуре жизненных приоритетов находится ниже, пожалуй, только страха смерти и радости любви. Я — не папа римский, и Христово всепрощение мне недоступно, так что я радовался. Но вот только бросить Иву без помощи в таком положении я не мог.
Снова мы носились по Москве, искали съемную квартиру, куда могли бы переехать Ива с дочерью, ездили по магазинам, в Детский Мир, снаряжали Дашку в школу. Денег и Ивы на самом деле не было совершенно, и она, стесняясь каждой моей новой траты, говорила: «Я отдам!» Но в результате квартира была найдена и оплачена на три месяца вперед, и первого сентября Дашка пошла в школу, одетая и обутая не хуже сверстников. Ива была счастлива, — не поэтому ли на следующий день мы с ней оказались в постели? Не из чувства ли благодарности она раздвинула передо мной ноги?
Тогда я об этом не думал, потому что факт свершившегося совершенно снес мне голову. Я влюбился в нее раньше, чем в первый раз кончил. То есть, втюрился-то я в нее раньше, много лет назад, на дне рождения Бориса, но только сейчас, когда стала реальностью перспектива самых близких отношений, это чувство прорвало, и оно бурно выплеснулось наружу. Боже, мне нравилось в этой женщине все, включая вкус гениталий и запах подмышек. У нее уже начинались регулы, но мы трахались ночь напролет, и были все в крови, как вампиры. Наверное, это и называется — «сходить с ума». Я много раз в жизни влюблялся — до замирания сердца, до потери аппетита, до нескупых ночных слез в подушку, но никогда, никогда любовь не горела во мне так ярко и всерасплавляюще, как к Иве Эскеровой той осенью 2001 года. Но вряд ли этому чувству суждено было бы так разгореться, если бы не одно маленькое недоразуменьице.
При том, что я тогда совершенно потерял голову, но все же мне было не шестнадцать и даже не тридцать, а полновесных сорок лет, и безответное чувство я, пожалуй, все-таки прагматично успел бы придушить до того, как оно завладело мною целиком. Ну, трахнулись, ну два, три раза трахнулись, ну, о-очень хорошо трахнулись — с кем не бывает, дело житейское, не повод менять штамп в паспорте. Если б существовал обычай разводиться-жениться по каждому поводу супружеской измены, то ЗАГСов было бы больше, чем булочных. Но случайности играют в нашей жизни огромную роль.
Вскоре после того, как Дашка пошла в школу, Ива устроилась на работу. Она не работала с ухода в «декрет», десять лет без малого, не считая полугода валяния дурака фитнес-инструктором у некоего Эдуарда. И с Дашкой сидеть было нужно, да и Аббас по мусульманской традиции всегда был против. Но теперь просто не было средств к существованию, и нужно было заниматься чем-нибудь, за что ежемесячно платят зарплату. По специальности Ива устроиться и не мечтала, полностью утратив за такое время все остатки квалификации, так что пришлось идти туда, куда взяли: старая подружка позвала в оптовую фирму по торговле импортными продуктами питания. Компания была организована по американским принципам, очень продвинута в техническом отношении, была в ней и разветвленная корпоративная сеть с выходом в интернет, который тогда был штукой еще новомодной и не весьма распространенной. Я как раз с помощью компанейского айтишника только-только осваивал азы общения со Всемирной паутиной и был на уровне, когда разница между, к примеру, аббревиатурами «html» и «http» юзеру еще совсем неочевидна. Ива до прихода на эту работу в вопросе интернетизации была вообще темнее ночи, но производственная необходимость заставила ее довольно быстро в этом вопросе подтянуться. Мы начали обмениваться электронными письмами и даже болтали по ICQ, правда, у Ивы на работе «аську» очень быстро забанили. И вот как-то раз, обсуждая, кто чего интересного «нарыл» на бескрайних просторах Интернета, Ива сказала, что наткнулась на сайт с говорящим названием «Iloveyou.com», где любой желающий мог кому угодно признаться в своей любви. Мне идея показалась прикольной, я нашел тот самый сайт и разместил на нем свое признание Иве. Почему я сделал это на каком-то там неведомом интернет-сайте, а не в глаза? Ну, во-первых, потому, что, уже около месяца имея Иву в любовницах, я все еще не чувствовал уверенности, что, скажи я ей прямо: «Я люблю тебя!», я тотчас же услышал ответ: «Я тебя тоже!» Мне это представлялось даже немного странным, потому что, с головой нырнув в свое новое большое чувство к ней — как мне тогда казалось, женщине всей моей жизни — я был самонадеянно уверен, что ответного чувства просто не может не быть. Ну, на самом деле: я столько сделал для этой женщины; я мужчина видный, уж никак не укороченный вариант, с которым нужно стоять на ступеньку ниже; бывший «муж-объелся-груш» расписался в полном своей жизненной несостоятельности, да еще и открыто изменил с какой-то там черной и вонючей Зубейдой, с красавицей-женой же фактически разведясь; даже с сексом и то все было более чем окей, — я не отпускал Иву из кровати без статуса «game over», иногда даже и по два раза, а ведь она сама говорила, что очень, о-очень на «это дело» тяжела. Так что же может помешать ей испытывать ко мне ответные чувства, если главное уже все равно свершилось, крепость супружеской верности все равно пала? Тогда я еще не знал, что, будучи по знаку зодиака Весами, Ива способна бесконечно долго качаться над решением того или другого жизненного вопроса, так в итоге ни к чему не приходя. В общем, в немедленном пламенном ответном пламенного «Да!» в ответ на мое признание уверенности не было. А через интернет — это другое дело, это как-то попроще. Вариант «light», так сказать. Ссылку на страницу со своим признанием я послал ей по e-mail.
Когда через пару дней, открыв страничку, я прочитал ответный текст: «Я тоже тебя люблю!!!» — именно так, с тремя восклицательными знакaми! — сердце мое замерло, потом скакнуло куда-то в горло, и упало оттуда вниз, разойдясь по пальцам ног восхитительным покалыванием. Она ответила! Она тоже любит меня! В этот момент моя голова окончательно слетела с плеч и улетела в заоблачные дали, где разум попран, где рулит всем любовь. В этот момент вопрос, признаюсь ли я во всем Марине, или нет, вопросом быть перестал, став лишь делом времени. Что самое интересное, провести банальную проверку достоверности полученной информации тогда, еще будучи полным «чайником», я просто не удосужился. И вскоре спьяну я обо всем раскололся Марине, и мы с Ивой сидели и думали, что делать с возникшей ситуацией. Она раздражено спросила: «Арсений, ну кой черт тебя за язык тянул?!», и я честно сказал: «Я признался тебе в любви, и ты ответила, что тоже меня любишь. Что мне было делать после этого? Я просто должен был сказать Марине, что встретил женщину своей мечты, а наша с ней семейная жизнь оказалась ошибкой. Ну, возможно мне не стоило торопиться с этим признанием, но…» «Ты не напомнишь, когда это я говорила, что люблю тебя?» — сведя брови, перебила меня Ива. «Ну, тогда, на «Iloveyou.com», — ответил я, ощущая в груди нехороший холодок. — Я написал тебе, и ты ответила». «Я ничего не читала, — сказала Ива. — И тем более ничего не писала в ответ. Мы трахаемся, изменяем супругам — да. Но причем здесь любовь?» Я ощутил, как меня размазывает по стенке. Боже, что же я наделал? Выбросил старое, нового не обретя? Но — ведь я люблю ее, так как же?.. Наверное, у меня был такой жалкий и несчастный вид, что Ива опустилась передо мной на колени, взяла мое лицо в руки и сочувственно произнесла: «Арсюш, мой хороший, ну зачем нам эта любовь? Нам что, так не хорошо? Я не готова ни к изменениям в своей семейной жизни, ни к большой и чистой любви. Не хочу я ее, ну ее к черту!» «Господи, да как же так? — думал и не понимал я. — Ведь тебе же изменили, тебя предали и выгнали, так почему же ты не готова поменять свой супружеский статус? Как ты собираешься жить с человеком, объявившим тебе «талак»? Ну, не Маринкиных же угроз ты, на самом деле, испугалась? Или, несмотря ни на что, ты так любишь его, этого маленького монстра? Но ты ведь со мной трахаешься, да так, что от сережек в ушах дым идет! Любя одного, с другим так не трахаются! Из-за Дашки? Но разве отец не ушел и от нее?» Но Ива смотрела на меня взглядом, в котором был напряженный и чуть раздраженный вопрос-предложение: «Не надо этих парений, спустись на землю, давай, как все!» Что мне оставалось, как не согласиться? Я кивнул, Ива тут же принялась расстегивать мне ширинку, и у нас снова был потрясающий, невообразимый и непередаваемый секс, уже второй за последний час.
С вопросом, кто был автором ответа на мое страстное послание, я разобрался быстро. В любви от имени Ивы мне признался их фирменный айтишник с «говорящей» фамилией Попирайко (я сразу же прозвал его Копирайтом), долговязый компьютерный гений в возрасте за тридцать и с менталитетом девятиклассника во всем, что не касалось «железа» и «софта». Это он, перлюстрируя по распоряжению начальства неслужебную переписку сотрудников, не только перешел по ссылке и прочитал мое признание Иве, но и разместил от ее имени ответ — так, для прикола. Выяснила это Ива, болтая с пацаном-переростком на темы «хи-хи». Я серьезно хотел встретить приколиста в темном углу одного из бесконечных коридоров здания, где размещалась их фирма, и настучать по ушам (хотя надо бы по яйцам), но Ива категорически запретила. Я поступил иначе: нашел в сети хакера с ником «Corporate Death», и тот за 500 долларов «уронил» Копирайтовскую «админку», причем на всех компьютерах при загрузке высвечивалась скабрезная надпись «Привет секс-машине Попирайко с сайта Iloveyou.com!» Айтишник двое суток без сна и перекуров «поднимал» систему, чуть не вылетел с работы, был оштрафован на месячный оклад, и Иву с той поры обходил за два этажа, как прокаженную. А вот почему Ива столь категорически ответила «нет» на мое фактическое предложение развестись с Аббасом и стать моей женой, стало ясно много, много позже, и явилось причиной нашего с ней разлада.
В высшей степени неторопливо, словно почтовый состав к станции назначения, прошел почти год. Для встреч с Ивой я снял уютную однокомнатную квартирку на Пролетарке, и два раза в неделю мы предавались там утехам адюльтера. Между «заездами», разумеется, всегда находилось о чем поговорить, и я невольно был в курсе всех-всех Ивиных дел. В том числе и того, что в семье у них все как-то «устаканилось», талак оказался, что называется, «бла-бла». Что Аббас после бесславного крушения прожектерской авантюры с Пироговым взялся-таки за голову, порвал с Зубейдой, вернулся в семью, устроился на какую-то работу. Что суд, наконец, закончился, по факту вымогательства Аббаса оправдали, а по наркоте дали что-то совершенно минимальное, что называется, «за отсиженное». И что практически сразу после этого Аббас купил квартиру в Митино. Как я понял из смутных и неохотных Ивиных объяснений, деньги были от Остачнего, вернувшего «должок» в обмен на то, что Аббас не подаст на него в суд. Аббас, сам при том не работая или работая как-то урывками, сразу затеял в квартире ремонт, на который уходила вся Ивина зарплата. Я хоть и испытывал время от времени странное чувство, что в пассивной форме принимаю участие в акте извращенного секса, но с ремонтом Иве всячески помогал, учитывая, что все это время они с Дашкой (а иногда и с Аббасом) ютились в жуткой, тараканной съемной однушке на Богом забытой Камчатской улице в Гольяново. О квартире Ива говорила много и охотно, в том числе и о том, что хоть и куплена она, безусловно, на деньги Аббаса, но оформлена-то на нее и является ее, Ивы собственностью. Так Эскеровы решили поступить, чтобы если бы вдруг в результате, например, апелляции, оказалось пересмотрено судебное решение, по «конфискационной» статье квартиру не отобрали. Я искренне восхищался этой изящной комбинацией, особенно тем, что как Ива сама утверждала, автором идеи была она. Как-то раз после жарких объятий, когда с Ивиной шеи еще не сошли красные пятна — безошибочное свидетельство того, что она на самом деле «финишировала» — эта тема как-то сама собой снова зазвучала. Я спросил, как такая светлая идея пришла ей в голову? И неужели Аббас вот так, сразу с ней согласился? «О, нет! — промурлыкала Ива, послеоргазменно щурясь. — Он согласился далеко не сразу! Пришлось применить третью степень устрашения!» «И чем же ты его так устрашила?» — искренне заинтересовался я. «Я пообещала, что разведусь с ним, — пояснила Ива, закуривая. — И что Дашку он больше никогда не увидит. Твердо пообещала, поклялась матерью. Мне нужно было, чтобы он поверил, и он поверил. Наверное, быть убедительной мне ты помог с тем твоим предложением, пережитое в жизни добавило достоверности на сцене!» Я почувствовал укол в сердце, между лопатками пополз холодок. Получается, о покупке квартиры Аббасу и Иве было известно уже тогда, около года назад, когда разыгрывался драматический фарс с моим признанием Марине? Я максимально индифферентно поинтересовался этим нюансом, и Ива, в расслабленном состоянии не словив подвоха, пояснила, что да, принципиальная договоренность между адвокатами Аббаса и Остачнего о том, что последний вернет деньги, существовала уже тогда. Конечно, эта договоренность вступала в силу только при условии, что Аббас выиграет-таки судебное дело, а не сядет надолго за вымогательство, сдобренное наркотой, но прагматичные «лойеры», здраво оценивающие перспективы судебного решения, сговорились заранее. Ива получила согласие мужа еще тогда, — очень помогла Софа, посчитавшая, что если Ива бросит Аббаса, сын «скурвится» окончательно. И когда дело дошло до дела, то есть до оформления квартиры, в голове Аббаса уже не было тогдашних, «Зубейдо-Пироговских» заскоков, все прошло, как по маслу. Ива курила, болтала и явно была очень довольна собой.
— Так поэтому ты тогда мне отказала? — спросил я. — Из-за квартиры?
Ива поперхнулась дымом, уставилась на меня непонимающим словно взглядом, но я точно знал, что она все прекрасно понимает. Я поискал глазами трусы, не нашел и натянул брюки прямо на голое тело. Потом увидел трусы, залетевшие под шкаф, хотел переодеться, но не стал, засунул трусы в карман.
— А что ты хотел? — воскликнула Ива. — Чтобы я ради совершенно неясных перспектив жизни с тобой наплевала на трехкомнатную квартиру стоимостью сто тонн грина? Ты же ведь свою отдал бы Марине, верно? И что мне — снова ютиться по съемным, только не с Аббасом, а с тобой? И в чем разница? Знаешь, как мне все это остоп…дело? Знаешь, как хочется свой угол иметь, откуда никто не прогонит? В своей кровати спать как хочется?! Да откуда тебе знать, ты ведь так никогда не жил. Да и черт его знает, как бы у нас с тобой стерпелось-слюбилось, у меня характер, знаешь, не сахар. Бросил бы ты меня через полгода на хрен, и куда мне тогда? На Ленинградку, за пятьсот рублей сосать на заднем сиденье? Нет уж, лучше свое говно под боком, притерпелась давно, не воняет!
Я слушал ее, но не слышал. Чувство чего-то оскорбленного — достоинства? любви? самолюбия? — бурлило во мне, как смыв в унитазе. Я закончил одеваться и двинулся к выходу.
— Арсений, не уходи! — со знаменитой интонацией «Не виноватая я!» в голосе закричала сквозь слезы Ива, зачем-то прикрывая простыней грудь. — Пожалуйста, не бросай меня!
Но я ушел, и взорвавший перепонки грохот двери отрезал от меня ее крик и ее слезы. Я на самом деле очень сильно обиделся на нее. Ведь выяснилось даже не то, что она не любит меня — с этим я уже как-то смирился, уповая на то, что любовь у разных людей возникает и протекает по-разному. Во мне, например, она рождается сразу, чуть ли не с первого взгляда, применительно к химическим процессам это — взрыв. А в ком-то она долго загорается и тихонечко горит тусклым костерком — ну, вот такая у них любовь. Какая любовь у Ивы, я не знал, но ее «весоˊвая» манера бесконечно качаться, уверен, не добавляла ее любви внезапности и искрометности. В общем, хрен с ней, с любовью, яркость моих ощущений от факта обладания Ивой была от этого ничуть не меньше. Хуже, что Ива в меня не верила. Она променяла меня на какую-то сраную квартиру стоимостью несчастных сто тысяч баксов! Господи, да было время, когда я столько зарабатывал за месяц! Правда, в тот момент мои дела шли существенно хуже, и Ива была вполне в курсе этого. И что? — она прагматично рассудила, что синица в руке лучше, что журавля может и не быть? Так я же и говорю — не верила! В общем, меня на этом как-то заело. Ну, хотя, что ж ее — убивать за это? Ну, не может человек броситься в омут с головой, не может! На следующий день, слегка отойдя, я взял уже было в руки телефон, чтобы набрать ее номер, извиниться, сгладить, восстановить, но палец мой привычную джигу по хорошо памятным цифрам таки и не сплясал. Наверное, я просто ждал, что первой позвонит она, но она не позвонила. Не позвонила она и на следующий день, и через неделю. Я сжал зубы и в отместку стер в телефоне ее тщательно зашифрованный номер.
Следующие полгода или больше — это была странная жизнь. Было много проблем на работе и много домашних проблем с Кириллом, и я занимался всеми ими и решал их, но делал это как-то автоматически, что называется, в фоновом режиме. Вечером за ужином Марина то и дело встревоженно трепала меня за локоть: «Эй, ау! Сень, ты где, проснись? Ты о чем задумался? Ничего не случилось?» Я мотал головой, улыбался — ничего не случилось, все в порядке. На самом деле я думал о ней, думал почти постоянно. Даже когда занимался сексом с Мариной, — только воображение, представлявшее совершенно развратные Ивины виды, помогало мне достичь такого состояния, когда секс между нами становился физически возможен. К счастью, Марина ничего не замечала, а может, делала вид. Я думал — должно начать проходить, но не проходило. Я заводил на стороне новые знакомства с красивыми и неглупыми женщинами, но их хватало на один раз, максимум, на два. На полугодовщину нашего разрыва я напился до невменяемости и опять чуть было не наговорил Марине лишнего. На следующее утро, проспавшись, я понял, что больше не могу, и попытался набрать Ивин номер. Раза три я попадал не туда, но в конце концов нужная комбинация цифр всплыла в памяти. «Абонент в сети не зарегистрирован», — ответил бесстрастный голос автоинформатора. Все ясно, Ива сменила номер. Судьба, подумал я, и поехал на работу. Как вместо своего офиса я оказался возле Ивиного, уму непостижимо. Вовнутрь меня не пустили, и я позвонил по местному номеру. «Ива Эскерова у нас больше не работает, — сообщили мне. — Нет, ее нового места и номера мобильного мы не знаем, извините». «Точно, судьба», — снова подумал я. Нет, конечно можно было найти Иву через Софу, Бориса, Аббаса, в конце концов, но это было бы слишком. Я воспользовался теми каналами связи, которыми мы пользовались постоянно, и все они были оборваны. Не увидеть в этом указующий перст провидения было нельзя. И — я смирился. Если бы судьбе, или как угодно назовите то, что всеми нами движет, будет угодно, чтобы мы снова повстречались, уж она (он, оно?) найдет способ это устроить. Странно, но как-то сразу отпустило, словно ослабили давно перетянутую струну, стало легче дышать. Нельзя сказать, что Иву сразу вымыло у меня из головы, но определенно ее образ стал тускнеть в моем сознании, подобно тому, как гаснет свет в кинозале, или как погружается в темноту все сущее по мере того, как скрывается за горизонтом золото-алый край солнечного диска.
Судьба устроила все через пару месяцев, с точностью до нескольких дней в годовщину нашей последней встречи. Мы совершенно случайно проезжали мимо огромного Арбат-Престижа (у его хозяина Володи Некрасова, которого я знавал лично, тогда еще не задумали отобрать бизнес и не засадили с этой целью в тюрягу), и Марина вдруг вспомнила, что у нее кончается что-то из парфюмерии. Пришлось остановиться, и ей удалось уболтать меня пойти с ней. Зная, что за парфюмом потянется косметика, и это — минимум на час, мы с ней разделились. И вот, бесцельно бродя по этажам, густо пропитанным импортными ароматами, я завернул за угол очередного стеллажа и — столкнулся лоб в лоб с Ивой. То есть не в аллегорическом смысле этого понятия, — каждый из нас, поворачивая, смотрел куда-то в сторону, и мы весьма крепко приложились друг об друга лбами. Ивино: «Йо-о-о, куда ж вы так ле!..» и мое: «Ё-моё, дама, надо же вперед смо!..» буквально срекошетировали друг об друга. В следующий миг мы узнали друг друга, инстинктивно двинулись навстречу, обняться, моя рука даже успела дотронуться до ее талии, но тут сработали внутренние ограничители, и мы так и остались в дипломатическом полуметре друг от друга, смеясь и потирая места ушибов. Ива похудела, постарела, но это делало ее как-то по-особенному обворожительной.
— Как ты? — первым начал осмысленный диалог я. — Все хорошо? Выбираешь новый парфюм?
— Да какой там парфюм? — скривила губы Ива. — Зарплату задерживают, в кошельке два рубля. Я здесь с Абиком, с Аббасом, то есть, у него неподалеку встреча, а я пошла время убить. А вот у тебя, смотрю, точно все в порядке.
— Как ты определила? — улыбнулся я.
— Новая «Омега» на руке, и левый карман джинсов, где ты носишь кошелек, раньше так не выпирал, — прищурила глаза Ива. — Рискну также предположить, что и машина новая. Покажи брелок!
— Новая, новая! — рассмеялся я, доставая ключи от недавно купленной Тойоты. — От тебя ничего не скроешь! Раньше ты не была такой проницательной!
— Нужды не было, — посерьезнела она. — Муж постоянно в тонусе держит. Заработает денег, сразу в казино. Выиграет — в загул, проиграет — в мечеть грехи замаливать. Вот и приходится вычислять постоянно, откуда его извлекать. Очень развивает логику и дедуктивное мышление.
— Понятно, — не очень осмысленно ответил я и попытался перевести разговор на ту самую, единственно интересующую меня тему. — Я… я звонил тебе.
— Да, знаю, у меня теперь другая работа, и другой номер телефона, — как-то неопределенно махнула рукой Ива, и так же непонятно было, то ли она знает, что я разыскивал ее, то ли просто понимает, что я не нашел ее, потому что она сменила работу и телефон.
Как же она умеет поддержать разговор так, что совершенно непонятно, есть резон его продолжать, или собеседница только что поставила в нем жирную точку!
— А ты здесь каким ветром? — опередила мои размышления Ива.
— С Мариной, — ответил я. — Она что-то себе подбирает, а я, как ты, время убиваю.
— М-да, характерный пример нормальной и ненормальной семей, — пробормотала Ива. — В одинаковых составах и в одном месте, но только в этом они и одинаковы, во всем остальном — как небо от земли.
«Сама виновата», — подумал я. Ива посмотрела на меня, словно услышала, и мне показалось, что в ее взгляде промелькнул ответ: «Знаю».
— Ну, встречаться со старой подружкой резона нет, — хохотнула вслух она. — А то еще пацанов из Шатуры пришлет, ха-ха! Ладно, пойду я, Арсений… Андреевич. Забавная встреча у нас получилась.
Она улыбнулась краешками рта, как могла делать это только она одна, повернулась и пошла от меня, обдав шлейфом такого знакомого, ее запаха. И не успело сердце мое тоскливо сжаться, не успела в мозгу родиться мысль: «Как, вот так, и — все?», как она обернулась и одними губами произнесла: «Позвони!» «А телефон-то, телефон!» — хотел закричать я, но Ива уже скрылась от меня в дверях лестницы, ведущей вниз. Я бросился было за ней, но в это миг отворились двери лестницы, спускающейся сверху, и в них показалась нагруженная пакетами и пакетиками Марина. Я осекся, затормозил, с тоской посмотрел на еще качающуюся дверь, за которой скрылась Ива, и в этот миг прожужжал мой телефон. Пришедшая эсэмэска могла быть от кого угодно, но когда, улучив минуту, я открыл ее, мое сердце будто опустили в парное молоко. Сообщение было из трех символов: двоеточия, тире и звездочки, что на языке, понятном любому, кто хотя бы чуть-чуть знаком с электронной почтой и «аськой», означает: «Целую!» Номер, с которого оно пришло, был мне не знаком, и это был ее номер.
Я с трудом выдержал приличествующие несколько дней перед тем, как набрать его. Ива ответила буднично, словно не было этого года. Встретиться? Да, конечно, почему бы и нет? Когда? Да завтра, послезавтра, когда тебе удобно? В четверг? Прекрасно! Ты заедешь за мной? Во сколько? Я заканчиваю в шесть. Адрес? Записывай.
Я повез ее в лучший ресторан, который даже не то чтобы мог себе позволить, а мог себе представить. Уютный тихий зал, видимо, никогда не бывал полон, потому что трудно представить, что даже в напыщенной Москве есть столько людей, могущих позволить себе такие ценники в меню. Официант обслуживал только нас, но был неназойлив, появляясь, как тень отца Гамлета, из-за ближайшей колонны ровно тогда, когда это было необходимо. Может быть, через мраморное тело колонны была просверлена дырочка? Как бы то ни было, но налить вино самому у меня не получилось ни разу. Наверное, им просто было запрещено давать клиенту прикасаться к бутылке стоимостью под тысячу баксов — еще уронит! Мы с Ивой долго смеялись над местными порядками, но ей нравилось, я видел. Под великолепные помидоры «капрезе» и сочнейший стейк со спаржей усидели две бутылки. Болтали о чем угодно — о жизни, работе, здоровье, деньгах, детях, но ни слова о нас, о том, что было раньше, и чего я так хотел сейчас. Это немножко тревожило, Ива словно не хотела пересекать некую незримую черту. Я исподволь кидал взгляд на циферблат, — подходило время перемещаться в один из многочисленных в Москве «храмов адюльтера» — отелей «на час». Ива бросила взгляд на счет, за который я небрежно расплатился «золотой» кредиткой» и сделала бровями «Ого!». Да, черт, мне удалось произвести на нее впечатление! Осталось не снизить уровень вечера дальше, в постели, но и тут я был уверен в успехе, первый раз в жизни приняв виагру, так что меня начало разбирать уже при выходе из ресторана. Продолжение вечера обещало быть фантастическим, но все пошло не так.
До притона тайной любви было недалеко, и мы пошли пешком. «Хочу цветов!» — неожиданно возжелала Ива, и была буквально осыпана розами из первого встречного цветочного ларька у входа в метро «Чеховская». Вручая огромный букет, я попытался ее поцеловать, но в последний миг Ива отвернула лицо, и моим губам пришлось удовольствоваться контактом с ее щекой. «Что-то не так?» — спросил я. «Все прекрасно! — говорил мне в ответ ее сияющий взгляд. — Вот только с чего ты взял, что дальше я лягу с тобой в постель?» Я с минуту любовался этой изощренной издевкой в ее глазах, потом отвел взгляд. Я знал — что-то говорить, настаивать было бесполезно. «Вызвать тебе такси?» — спросил я. «Не траться, я распрекрасно доеду на общественном транспорте», — ответила Ива, чмокнула меня в скулу и засеменила вниз по лестнице в метро. Букет остался у меня в руках. Я ждал, что она хотя бы обернется, но не дождался.
Я был убит, унижен, раздавлен. Сказать, что я ничего не понимал, было нельзя: очевидно, что только что мне дали понять, что вся моя теперешняя успешность не поможет вернуть того, что было раньше, и от чего, хлопнув тогда дверью, я отказался. Это была месть, утонченная, изощренная, попавшая точно в цель. Несколько минут я стоял, не зная, что делать с дурацким букетом, пока не решился просто швырнуть его в урну. И как ни было тошно, нужно было отменить заказ в алтаре любовных утех, и я подумал, что до него проще дойти, чем копаться в записной книжке в поисках зашифрованного номера. «Что, не пришла?» — сочувственно спросила симпатичная администраторша на рисепшене притона. «Да вроде того», — буркнул я, собираясь уходить. «А у нас, между прочим, свои девочки есть, — кинула мне в спину крючок та. — Негритяночку не хотите?» Вряд ли любая другая замена Иве в этот момент могла бы меня соблазнить, но негритянка… Черных женщин у меня не было никогда. Более того, если разобраться, я вряд ли сильно хотел подобной экзотики, совершенно не будучи уверенным, что мне это понравится. Но сейчас у меня мелькнула мысль, что если что-то и годится сейчас быть эдакой антиместью, то, пожалуй, вот оно. «И сколько?» — бросил через плечо я. «Две тысячи в час, три за два, — с готовностью огласила прейскурант администраторша с задатками сводни. — Девочка совсем свежая, только вчера с родины, первый день на работе, неопытная, необученная, поэтому такая цена. Говорят, они горячие. Берите, не ошибетесь!» Я с отвращением посмотрел на сводню, у которой от пыла расстегнулась лишняя пуговичка на блузке. «Давайте, — с отвращением уже к себе согласился я. — Кому деньги, вам?»
Когда, раздевшись и приняв душ, я уже лежал на круглой кровати, прикрыв причинное место простыней, невысокое субтильное существо осторожно проскользнуло в приоткрывшуюся дверь номера и застыло у входа. В полумраке на фоне темно-лиловой обивки стен на негритянке ярко выделялась только белая блузка, да сверкали белки глаз. Существо явно боялось меня.
— Привет! — сказал я как можно дружелюбнее. — Как тебя зовут?
— Im Joy, — ответило существо. — I dont speak Russian[i].
Я напряг память — общаться предстояло по-английски.
— Ill do you no harm, — заверил я ее, улыбаясь. — Come here[ii].
Видимо, почувствовав, что меня на самом деле можно не опасаться, существо по имени Джой — «радость» отделилось от стены и вышло в круг света от лампы под потолком. Она была очень чернокожей и курчавой, но губы ее не были чрезмерно надуты, а ноздри не расползались в стороны на пол-лица. Напротив, черты ее лица были тонки и остры, что говорило о присутствии среди ее предков уроженцев северного Судана, Сахеля или юга Африканского Рога. В общем, она была очень, очень даже ничего. Вот только пахло от нее… Чувствовалось, что срок после ее последнего омовения в душе измерялся даже не днями, а неделями.
— Your so pretty[iii], - сказал я.
Джой улыбнулась, показав два ряда идеальных зубов, — ее улыбка была просто обворожительной.
— Thank you, master, — тихо сказала она. — Youre too gentle to me. Should I undress?
Master? Она назвала меня «master» — господин? И — она спросила, должна ли она раздеться? У меня ниже пояса все забурлило, и я только кивнул головой.
— I have to take a shower, — извиняющимся тоном произнесла Джой. — Sorry, you wont wait for me too long[iv].
И она исчезла за дверью в душевую. Я чувствовал себя турецким султаном, индийским набобом, хозяином топического острова. Никогда ни одна женщина не оказывала мне таких знаков почтения, любви и уважения, не извинялась, что ей нужно в душ, и она очень, очень сожалеет, что господин вынужден ждать ее! Черт, это было приятно!
Из душа она появилась минут через десять, пахнущая свежей шампунной чистотой и — абсолютно голая. У нее были узенькие бедра и маленькие, еще детские грудки. Несколько секунд она стояла неподвижно, давая мне рассмотреть себя, потом подошла к постели и легла рядом. Я отбросил простыню.
— Sorry, master, — прошептала она, со страхом глядя на то, как сильно я ее хочу. — Ive never been with white man. I feel shy a little. Sorry if something go wrong.
Я понял, что Джой никогда не была в постели с белым мужчиной, и что поэтому она немного стесняется и извиняется, если что-то пойдет не так. Я хотел сказать ей что-то ободряюще, но в этот миг я частично оказался у нее во рту, и мне стало не до подбора английских эпитетов.
Она на самом деле делала это осторожно до робости и очень, очень нежно. Я терпел эту сладкую муку, сколько мог, потом схватил ее за руку и простонал:
— I want you! I want you in your cunt, now![v]
Ее неожиданно затрясло всю, она зашептала еле слышно:
— Sorry, I have no condom. Have you? It is too dangerous to do this without protection[vi].
Ну, да, она говорила о презиках, о безопасном сексе. Все правильно, конечно, а в наш век СПИДа, хламидиоза и всякой прочей хрени — стократ. И, наверное, только немногие поймут меня, ведь большинство, конечно, запросто может, схватившись, как Мюнхгаузен, за волосы, извлечь, вытащить себя оттуда, где ты уже мыслями, чувствами, всем сущим своим, в этом манящей, волшебной, чудесной лагуне между дивных, словно обтянутых черным муаром черных бедер, где, как жемчужина в нежной мякоти раковины, ждет тебя счастье. Я — не могу.
— Fuck condoms! — прохрипел я, еще сильнее стискивая ее руку. — Get at me! Now![vii]
Ее глаза округлились — от боли, от страха? Но противиться приказу masterа, видимо, было не обучено само ее существо.
— I have no AIDS, — прошептали ее дрожащие губы, — Im clear. Master can be sure.[viii]
Нету СПИДа? Ну, ясный перец, что нету! Кто ж со СПИДом на другой конец света проституировать попрется? Да и не выпустят из Африки ихней без медсправки, надо полагать. Хотя, честно признаться, мысли все эти утешительные посетили мою голову много позже, а тогда, за секунду до того, как запустить свою нетерпеливо подрагивающую на старте ракету в черный космос ее вагины, я только и сказал:
— Вот и ладушки. Давай, быстрее уже. Ну, сome on!
Это был, может, не самый лучший, но точно самый отвязный секс в моей жизни. До той самой поры, пока дьявольская формула виагры полыхала огнем в моих чреслах (часа полтора — два), мы не останавливались ни на секунду, крики и стоны Джой слились в одну бесконечную песнь наслаждения. Потом лежали рядом, сердце в моей груди, не желая успокаиваться, выбивало сумасшедшую дробь, а Джой тихо гладила меня по волосам.
— Where are you from?[ix] — спросил я ее.
— From Soweto[x], - ответила она. — Представляешь, где это?
— South-Western Township, Юго-западное поселение, — с трудом переведя дыхание, блеснул своими географическими познаниями я. — Пригород Йоханнесбурга, крупнейшего города ЮАР.
— Откуда ты так много знаешь о моей родине? — удивилась Джой (чемпионат мира по футболу в ЮАР тогда еще даже не намечался).
— Ну, как же! — расцвел я. — Восстание в Соуэто, начало конца апартеида. Это было давно, еще Советский Союз был, а не Россия. В школе, когда учился, нас этим пичкали.
— Да, знаю, это было в 1976 году, — отозвалась Джой. — Мы тоже в школе это проходили. А… ты женат?
Ее вопрос прозвучал очень тихо и напряженно, словно она не была уверена, уместно ли спрашивать о таком белого господина.
— Да, конечно, — ответил я. — Женат, у нас сын ненамного моложе тебя. А что?
Джой долго молчала.
— Я не коренная жительница ЮАР, — наконец, ответила она. — То есть, родилась я в Соуэто, как и мой отец, но мама моя была из Эфиопии.
«Так вот откуда узкое лицо и тонкий нос!» — похвалил себя за наблюдательность я.
— В конце семидесятых там была война. Я не представляю точно, кто с кем воевал, но Советский Союз помогал Эфиопии (эфиопско-сомалийский конфликт, 1977–1979 годы, вспомнил я). Мама тогда была совсем молоденькой и очень красивой. Их селение освободили, и вместе с войсками были русские, советские. Среди них был один, его звали Петр (Джой произнесла это имя смешно: «Пьотер»). Мама пришла к нему ночью и отдала ему девственность. Они были вместе только раз, но мама полюбила его на всю жизнь. Представляешь, они ведь даже не могли разговаривать друг с другом, потому что мама не говорила ни по-русски, ни по-английски, а Пьотер не говорил на ее языке. Но Пьотер ушел, уехал, а у мамы родился сын, которого она назвала Уски, потому что это звучало похоже на «русский». Это был скандал, потому что мама с детства была просватана за парня по имени Хайле. Старейшины даже хотели убить маму, но только прокляли ее и выгнали из селения. Она погибла бы с ребенком, наверное, но Хайле любил ее и ушел вместе с ней. Они долго скитались, потом где-то осели. Хайле много работал, а когда в ЮАР начали отменять систему апартеида, загорелся идеей эмиграции туда. В 1991-м году мама с Хайле, Уски и вторым моим старшим братом Кгала приехала в Соуэто. Потом Хайле умер, и мама вышла замуж за местного по имении Джон Удугве, за моего отца.
По сравнению с Соуэто в фавелах Рио-де-Жанейро, куда бразильские полицейские боятся даже заглядывать — законность и порядок, как в женском монастыре. Жить там очень страшно, законов нет совсем, и отца как-то зарезали в пьяной драке. Уски закончил школу, получил образование и ушел служить в армию, где погиб от случайного взрыва. Кгала пошел по совершенно другой стезе, начал торговать наркотиками, и его застрелили полицейские. Мы остались с мамой одни. От всех этих смертей у нее стало не совсем хорошо с головой. Она все рассказывала мне про родину своего любимого, первого мужчины по имени Пьотер, про Россию. Она говорила, что это единственное место на земле, где нет черных. Там живут белые добрые великаны, такие, как Пьотер, и что зимой там так холодно, что реки и моря замерзают, как вода в морозилке. Она говорила, что с самого начала хотела уехать с Пьотером туда, но он не мог взять ее с собой. У него, как у тебя, была жена и сын там, в далекой России. Но мама всю жизнь мечтала о России и говорила мне, чтобы я, когда она умрет, обязательно постаралась уехать туда. Мама была еще нестарая, в мир иной не собиралась, и я совершенно не думала про Россию. Но год назад к нам в дом ворвались пьяные бандиты и изнасиловали нас с мамой. Их было человек десять. У меня пошла кровь, и меня быстро отпустили, заперли в кладовке. Над мамой глумились всю ночь, и через два дня в больнице она умерла. Дома были деньги, почти две тысячи рандов (двести долларов), еще я продала нашу хибару и собрала целую тысячу долларов. Я отдала их, чтобы мне сделали приглашение от одной черной женщины по имени Виктория, которая давно вышла замуж за русского и живет в Москве, зарабатывает тем, что «крышует» девочек из Африки. Визу я получила, билет мне оплатила Виктория. Я прилетела вчера вечером, сегодня мой первый рабочий день. Я буду целый год работать на нее, но потом я свободна. Могу уехать домой, в ЮАР, но я хочу остаться здесь.
Джой замолчала, потом заглянула мне в глаза:
— Ты не хочешь, чтобы я осталась здесь, с тобой?
Я даже слегка вздрогнул от неожиданности.
— В каком смысле? — переспросил я. — Как ты себе это представляешь?
— Не знаю, — пожала плечами она. — Просто… Ты такой большой, красивый, сильный. Наверное, Пьотер был похож на тебя. Ты первый мой мужчина, с которым я была не по принуждению, и не за деньги… То есть, с тобой я тоже за деньги, но — не совсем. Вернее, совсем даже не за деньги. Ты мне так нравишься… Мне так хорошо с тобой, мне никогда ни с кем не было так хорошо. Я понимаю, у тебя жена, она белая и наверняка очень красивая. Сын… Я тоже могла бы родить тебе сына, у него была бы очень светлая кожа, как у моего брата Уски. Он был очень красивый, и наш сын тоже был бы очень, очень красивый. Ты мог бы снять мне какое-нибудь жилье, и мы бы встречались раз или два в неделю, как ты сможешь. Или, может быть, тебе нужна прислуга? Наверняка у тебя большой дом, я могла бы жить где-нибудь в дальнем углу, делать всю работу по дому, и твоя жена, белая госпожа ни о чем не догадывалась бы. Мы с сыном очень сильно любили бы тебя, и ты никогда не захотел бы нас прогнать.
Она говорила все это, и ее сияющие глаза были устремлены куда-то вдаль из этой темной комнаты с круглой кроватью под балдахином. Но вот взгляд ее потух, словно кончился в ее мозгу прекрасный, волшебный фильм.
— Конечно, это только мечта, — вздохнув, сказала она. — Сказка, как говорила мама. Извини.
И она тихо заплакала. Я притянул к себе ее коротко стриженую мелко-курчавую голову, поцеловал ее странно пахнущую дымом макушку и тоже заплакал. Я плакал о том, что рядом со мной сейчас не та, кого люблю я, а совершенно неведомая мне еще три часа назад чужая, черная женщина, которой по какой-то саркастической усмешке судьбы за полтора часа знакомства мне удалось внушить такое чувство, что вот уже она совершенно искренне любит меня, готова рожать от меня детей и вообще идти за мной на край света без раздумий, сомнений и качаний. А мне это ее большое, честное, светлое чувство — до лампочки, потому, что: «…открыт Париж, но мне туда не надо».
— Why are you crying? — воскликнула Джой, вытирая мне щеки. — Why are you so sad? Is it because of my foolish tale?[xi]
— Нет, — стараясь не хлюпать носом, ответил я, отводя ее пальцы от лица. — Это не из-за твоей глупой истории, это из-за совсем другой глупой истории.
Она поняла, белозубо улыбнулась: «Yea, okey».
— Да, окей, — подтвердил я. — Все в порядке. Ну, все, уходи. Go, go home.
Джой застыла, словно я ее ударил, потом молча встала и начала одеваться. Оделась, тихо пошла к выходу. Уже в дверях обернулась:
— Will we meet again?[xii]
Я посмотрел на нее, покачал головой — нет, не увидимся. Она кивнула, словно говоря: «Да, понимаю». Отперла замок, открыла дверь.
— What is your name? — спросила она на пороге. — Как тьебьа зовуд?
— Никак, — ответил я, словно стирая с листа моей памяти последний и единственный штрих, свидетельствующий об этой такой странной, такой волшебной и такой ненужной мне встрече. — No one. My name is no one.
— Оkey, — снова улыбнулась она. — If Im lucky to get pregnant from you and I have a baby boy Ill call him Noone[xiii].
И ушла. Такой она мне и запомнилась — стоящей вполоборота в проеме двери, сбезнадежной улыбкой глядящей на меня своими грустными глазами, в которых расплавом черного перламутра плескались слезы.
Но милая чернокожая девочка, обогнувшую в тщетных поисках счастья половину земного шара, занимала мои мысли недолго. Безусловно, скоро она перестанет быть такой естественной и непосредственной, профессия быстро выбьет из ее курчавой головки романтику и иллюзии. И Джой станет шлюхой — не по названию, потому что много вполне приличного народу женского пола на протяжении последних нескольких тысяч лет существования человечества продают свое тело для того, чтобы выжить, а человечество, стыдливо отводя глаза, с этим соглашается. Скоро Джой станет шлюхой по призванию, то есть сознательно смирится с тем, чем она занимается, найдет в этом некоторые весьма привлекательные моменты (деньги, конечно, да и регулярный секс не только приятен, но и весьма небесполезен женскому организму), простит себя за это, оправдает. И забудет она унаследованные от матери бредни о большом сильном белом мужчине, и о красивом, светлокожем сыне от него. Такая вот картина ее будущего нарисовалась у меня в голове, сразу отступило легкое, но неприятное пощипывание там, где в глубине души у людей обычно прячется совесть, и я забыл о Джой много раньше, чем получил от Ивы эсэмэску с текстом: «Спасибо за вечер. Целую».
Следующие почти три года в моих отношениях с Ивой я сардонически назвал «реконкистой» — «отвоеванием», или «перезавоеванием». Я дал себе отчет в двух вещах — что выкинуть эту женщину из головы, сердца и яиц я не могу, равно как и разобраться в том, почему, не отвергая моих ухаживаний в принципе, она не возвращается к прежнему качеству отношений. А ухаживания мои были очень настойчивы и дорогостоящи. В ту первую осень «реконкисты» я подарил ей на день рождения поездку в Париж, о которой Ива при своей зарплате и неработающем муже могла только мечтать. Из поездки она вернулась восторженно-восхищенная, но на последовавшей нашей встрече снова не позволила перейти черту. Год прошел в нечастых и бесплодных встречах, а на следующий день рождения она получила в подарок от меня бриллиантовое кольцо, привязанное алой ленточкой к огромному розовому букету. Внешне это все очень напоминало предложение руки и сердца; Ива от восторга не дышала, и в ее взгляде явно читалось: «Я на все теперь согласная!» Но мы встречались, наступал вечер, и Ива виртуозно снова избегала постели, и я даже не мог понять, как это ей удается. Я ничего не понимал, бесился, кусал себя за хвост, но поставить вопрос «ребром» не решался, боясь навредить, сломать все окончательно. На следующий год ближе к лету Ива как-то между делом завела разговор о том, что у Дашки нашли какую-то подростковую кожную болячку, и что врачи посоветовали срочно вывезти ребенка в Израиль, на Мертвое море. Я пообещал Иве, что Дашка обязательно туда поедет, раньше, чем придумал, от чего придется отказаться, чтобы выкроить необходимую на поездку и лечение весьма круглую сумму. Ива получила деньги, восторженно благодарила, а на мой вопрос: «Увидимся, когда вернетесь?» многообещающе кивала головой. И ни разу не звонила мне из Израиля, ни в течение недели после возвращения. Я ходил злой, а Марина снова настойчиво и озабоченно интересовалась, что у меня случилось на работе. Наконец, я не выдержал, и позвонил сам. Ива ответила, как ни в чем ни бывало, сразу кинулась взахлеб рассказывать о своих и Дашкиных Израильских впечатлениях, и на мое робко-растерянное: «Может, встретимся?» рассыпалась: «Конечно, конечно! Ты просто не звонишь, я думала — занят…» Я положил трубку со странным чувством, что лекарства от делания-бабами-из-нас-дураков не существует, и вряд ли когда-нибудь будет изобретено.
Эта встреча получилась особенной. Ели, пили, общались легко и непринужденно, как тогда, раньше. От вина даже у меня кружилась голова, а Ива была просто пьяна. «Я хочу пригласить тебя на продолжение вечера», — решительно кинулся в омут я. «А давай!» — безбашенно согласилась Ива. Я привез ее в тот самый эдалт-отель, в котором года полтора назад мне ее заменила черная Джой. «О, здесь можно танцевать стриптиз! — воскликнула Ива, увидев толстый хромированный шест посередине комнаты. — Арсений Андреевич, хотите, я станцую вам стриптиз?» Разумеется, я хотел. Под удачно нашедшийся среди саунд-треков местной аудо-системы стриптиз-гимн «You Can Leave Your Hat On» Ива, сбрасывая с себя вещь за вещью, вдарила зажигательный танец вокруг шеста. Я смотрел с замирающим сердцем, готовый к тому, что в любой момент со словами: «Ну, побаловались, и хватит!» шоу закончится. Но когда с Ивы слетел лифчик, я понял, что буду очень большим дураком, если сегодня не доведу дело до логического завершения. Я оторвал Иву от шеста, бросил на кровать, в изголовье и изножье которой я заранее приметил металлические цепи с толстыми кожаными ремнями на концах, — номер был оборудован в стиле BDSM. Пока я звенел пряжками, фиксируя ремни на Ивиных запястьях и лодыжках, она с нескрываемым интересом наблюдала за мной. «Кажется, Арсений Андреевич, вы собираетесь меня изнасиловать? — пьяненько усмехнулась она. — Что ж, я не против». Я натянул цепи, растянув Иву на кровати наподобие апостола Андрея, распятого на Х-образном кресте. Вожделение просто клокотало внутри меня, — никогда еще передо мной не было столь возбуждающей картины. Я мгновенно скинул с себя одежду, но вот незадача — на Иве оставались трусы, и чтобы снять их, нужно было расковать ей ноги, как минимум — одну. Я не захотел даже на секунду рисковать полным контролем над ситуацией, и просто сорвал тонкие стринги с ее бедер. «Купишь новые, — промурлыкала Ива, закрывая глаза. — Две пары». Я налетел на нее, как цунами 2004 года на тайский берег. Лишенная возможности «помогать» мне своими телодвижениями Ива была особенно хороша, и я делал с ее беспомощным телом что хотел, она только стонала и вскрикивала. Но через полчаса, не открывая глаз, она внятно произнесла: «Хочу сзади». Это никак не представлялось возможным выполнить, не расстегнув оковы, и полагая, что теперь-то птичка вряд ли куда-нибудь денется, я снял с нее ремни. Но, перевернувшись, Ива потребовала снова привязать ее. Когда все кончилось, и мы лежали рядом, приходя в себя, Ива сказала: «Оказывается, быть беспомощной — очень сексуально. Мне понравилось. Хорошо, что потенциальные насильники-маньяки не знают этого обо мне!» Когда я привез ее домой, мы еще долго сидели в машине и целовались взасос, «как тогда», я тискал под блузкой ее грудь, а ее пальцы хозяйничали у меня в брюках. У меня в душе был май, цвел жасмин, и было мне от силы семнадцать лет. «Я люблю тебя», — сказал я ей на прощанье. Ее губы уже открылись в ответ, но именно в эту секунду зазвонил телефон. «Да, Абик, — ответила Ива в трубку совершенно будничным, серым, рабочим голосом. — Задержалась в офисе, потом с Наташкой выпили по чашке кофе и паре рюмок коньяка. Я уже почти у дома, буду через пять минут. Ставь разогревать ужин». И — все, мне на прощанье достался только воздушный поцелуй. Но все равно я был совершенно счастлив, и даже Марина с иронией заметила: «Прям летаешь. Уладились неприятности на работе?» Но летал я недолго.
Я звонил, предлагал встретиться, но Ива под разными предлогами от встреч уклонялась. Я снова ничего не понимал, но то, что я считал долгожданной победой и возобновлением отношений во всем их объеме, таковым Иве определенно не казалось. Наконец, я взорвался. Во время очередного телефонного разговора я буквально закричал: «Ну сколько же можно?! Ты водишь меня за нос, как быка на цепи! Так нельзя! Я добиваюсь твоего расположения уже несколько лет, и ты не слепая, чтобы этого не заметить. И вот после того, как ты дала мне огромный, толстенный повод считать, что мы снова вместе, как раньше, ты отворачиваешься от меня, как от назойливого попутчика в троллейбусе. Что, как в анекдоте: «Что мы с вами переспали, это не повод для знакомства»? Можно от тебя услышать оценку наших отношений на сегодня?» Видимо, слегка опешив от моего крика, Ива зашептала в трубку, что она не может с работы так долго разговаривать на такие сложные темы. «По телефону ты не можешь, встречаться ты не хочешь! — не унимался я. — Как нам обсудить с тобой эту проблему?!» «Не знаю, — явно с трудом сдерживая раздражение, ответила Ива. — Письмо напиши!» И отключилась. Я скрипнул зубами так, что захрустела эмаль, и чуть не разбил об стену несчастный телефон. Снова несколько дней я ходил, мрачнее тучи, а потом засел за письмо. Оно получилось коротким:
«Ива! Наверное, глупо напоминать о том, как давно мы уже знакомы, что было между нами за все эти годы, — надо полагать, что ты и так все помнишь. На одно, все-таки, хотелось бы указать: мне кажется, что за все эти годы я не сделал тебе ничего плохого. Ты знаешь, как я к тебе отношусь, я говорил тебе об этом давно, и совсем недавно я снова имел глупость напомнить тебе об этом. Но ты знаешь, мне показалось, что ты была готова ответить мне тем же, вот только телефон зазвонил не вовремя. И что тогда ты была такая… моя, а сегодня такая чужая, на мой взгляд, говорит о том, что ты сама еще не определилась, ты со мной, или нет. Но ты реши, прошу тебя. Нет сил больше просыпаться каждое утро в неведении, есть ты у меня, или тебя нет.
Странно — ты и не даешь себя мне, и не отвергаешь окончательно. Я допускаю, что за то время, пока мы не были вместе, ты успела отвыкнуть от меня, отрешиться от тех, прежних наших отношений, к которым ты пришла, когда в твоей жизни все было шатко и неопределенно. Но тогда зачем тогда, в «Арбат-Престиже» ты сказала мне: «Позвони»? Зачем прислала номер телефона? А сейчас? Как можно было допустить меня до себя так близко, дать такую надежду, такое счастье, если ты не собиралась распространять эту близость на ближайшее будущее наших отношений? Что это — легкомысленность? Или изощренная жестокость? За что? За то, что я тогда ушел от тебя? Тогда уповаю на то, что тебе удалось упиться сладостью своей мести, ибо стрела попала в самую точку. Но кто ты тогда? Ангел мщения? Немезида? Одна из Эриний? Я не верю в это, не верю в тебя такую.
Но тогда просто ответь мне, что я и кто в твоей жизни. Мне кажется, что хотя бы определенность я все-таки заслуживаю. Не можешь или не хочешь дать мне любовь, дай хотя бы покой». Я написал это одним духом, без исправлений и редактирования, и решительным ударом по клавише отправил свою писанину на Ивин электронный адрес.
Ответ, ожидание которого превратилось для меня в истинную муку, пришел вечером следующего дня. «Бедный, ты, несчастный! Да, ты очень образно дал мне понять, что сволочь я редкостная, Ни да, ни нет. Измучила тебя.
Только не стерва я, и не сука, и не кручу тебе яйца, наслаждаясь, как ты корчишься от боли. Мне самой иногда кажется, что для того, чтобы сказать тебе «да», и делать-то порой ничего не надо, самой хочется, остается только рот открыть. Почему не говорю? Неужели непонятно?
Стыдно мне, стыдно, понимаешь? Я, конечно, очень тебе благодарна за то, что ты помогал мне тогда, а теперь фактически содержишь последние несколько лет. Но когда я даю себе труда задуматься над этой ситуацией, мне становится мерзко. От себя самой мерзко. Я — порядочная замужняя женщина, но порядочная я только с виду. При живом муже я принимаю деньги и подарки от другого мужчины и расплачиваюсь с ним натурой. Сейчас пишу это, и твое кольцо жжет мне палец. Не порядочная я женщина, и не одна из мифических стерв, с которыми ты меня сравнил, а просто бл…дь и шлюха. Если бы я хотя бы тебя любила — наверное, это была бы «отмаза стопудовая», как говорит молодежь. Но ты же знаешь, как у меня с этим делом тяжело все обстоит…
Ты скажешь — раньше меня это устраивало? Ну, не то, чтобы очень, и раньше было одно, теперь все по-другому. Да, перерыв подействовал. Когда я тебя увидела, я искренне обрадовалась, но потом начала думать, качаться, как ты говоришь. А последний раз… Честно — я напилась, а пьяная женщина — ты знаешь — «передку» не хозяйка. Я не должна была этого допускать. Хотя врать не буду, мне было хорошо. Ну, хотя бы расплатилась с тобой за Израиль. Хотя, Господи, что ж я говорю-то?! Да, такая я вот продажная сука…
Так что, нет мне оправданья, и надо с этим что-то делать. Я должна и, думаю, смогу. Ты хочешь, чтобы я определилась? Я давно пытаюсь, просто мне казалось до сих пор, что если я определюсь, то лучше никому от этого не станет. Затянула я все, правда, по дурости бабской, а если разобраться — по жадности… В общем спасибо тебе, Арсений Андреич, Сеня ты мой дорогой, за все и — не звони, не пиши, я после твоих звонков и писем болею. Получай свой покой!!!!»
Все было как-то смутно, туманно, неконкретно, но смысл, в общем, был понятен. Я молча сидел у экрана компьютера с открытым на нем Ивиным письмом и не знал, что сделать. Потом подтянул поближе клавиатуру и принялся за ответ.
«Ты велела не писать, но это письмо — последнее, уж как-нибудь осилишь. Спасибо, что все честно написала. Да, по большому счету, ты во всем права. Вот только знаешь — меня это совершенно, совершенно не устраивает!!!
Но… Не звонить и не писать постараюсь, честно. Буду пытаться найти в таком повороте дел положительные для себя аспекты. Постараюсь воспоминания о том времени, когда мы были вместе, из щемящих душу кошмаров превратить в розовые картинки, вызывающие легкую улыбку. Надеюсь, это у меня в конце концов получится.
Но ты — ты можешь позвонить в любое время в полной уверенности, что у меня, со мной в отношении тебя все по-прежнему.
Прощай, Ива! Или — до свидания, ведь умные люди говорят: «Никогда не говори «никогда».
Я сделал вид — сам перед собой сделал — что забыл об Иве. Поскольку я старался держать этот вид хорошо, строго, мне самому стало казаться, что у меня это получилось. Неконтролируемые всплытия в сознании ее образа уже не сопровождались такими стискивающими сердце адреналиновыми выплесками, да и сами такие пришествия призраков прошлого становились все реже. Я жил густой, кипучей, полноценной жизнью — много и прибыльно работал, радовался успехам жены, решал проблемы оболтуса-сына. Нашел себя в увлечении винами — это оказался целый мир, так же далекий от традиционной нашей культуры пития (вернее, напивательства), как мало напоминает пребывание в президентском люксе «Мариотта» быт эвенкийской яранги — и там и там живут люди, но нюансы! Во временно освободившееся место в моей душе поселилась молодая девушка по имени Полина — невысокая, темненькая, совершенно непохожая на Иву и удивительно напоминающая, как ни странно, Марину. Она была провинциалкой из Владимира, работала в одном второразрядном издательстве и училась на заочном на журналиста. Я помогал ей — больше советами, немного материально, но когда ее издательство схлопнулось, воспользовавшись мамиными старыми связями, я устроил Полину в «Известия». После этого во взгляде девушки, и до того стеснявшаяся называть меня на «ты» даже в постели, я начал улавливать выражение индейцев майя, лицезреющих полное солнечное затмение. Это немного напрягало, но, по сути, было приятно. В постели она беспрекословно выполняла все мои прихоти, при этом сама визжа от удовольствия. Я ощущал к ней немного отцовскую нежность, некую ответственность за ее будущее, и мне это нравилось. Так прошло года полтора. Наверное, я на самом деле начал забывать Иву. Не знаю, сколько времени у меня ушло бы на полное излечение, но она позвонила раньше.
Я ехал в машине и ответил на звонок нажатием кнопки на руле, не посмотрев на входящий номер.
— Это я, — раздался в динамике голос Ивы. — Привет. Помнишь, ты разрешил звонить, если… если что.
У меня перехватило дыхание, я нервно вильнул рулем и чуть не влетел в дорогостоящий полированный бок едущего рядом «Бентли». Прежде, чем продолжить разговор, разумнее было остановиться.
— Да, да, Ива, привет! — не без труда обуздывая дыхание, сказал я. — Конечно, рад тебя слышать. Что-то случилось?
— Можно и так сказать, — загадочно ответила Ива. — Мы можем встретиться?
— К-конечно! — отчего-то заикаясь, воскликнул я. — Когда, где?
— Я как обычно, до шести, — сказала она. — Значит, в семь, правильно? А где? Ты помнишь место, где мы встречались последний раз?
Да, конечно, я помнил этот уютный ресторанчик на Страстном бульваре.
— Нет, — поправила меня Ива. — Я не хочу есть. Я мела в виду место, где мы были… после. Оно еще функционирует?
Мне показалось, что у меня в брюках произошла вспышка, подобная той, когда горящую спичку подносят к открытой уже секунд пять газовой конфорке.
— Честно говоря, не знаю, — соврал я. — Но чего бы ему, собственно, не функционировать?
— Тогда в семь у метро? — уточнила Ива. — До встречи. Целую!
Я с трудом дождался семи. Когда Ива появилась из подземного перехода, я не сразу узнал ее. То есть, ее рост, стать, ноги, чудесные светлые волосы не узнать было невозможно, но что-то в ее облике стало новым, иным. Она вся была в розовом и сером, и это сочетание цветов делало ее совершенно неотразимой, но не это в первую очередь привлекало внимание. И только в машине я разглядел, что ее лицо еще больше, чем прежде, осунулось, еще ближе к жесткой вертикальной складке на лбу сошлись брови, еще ниже опустились уголки губ. Мы сказали друг другу: «Привет!», и всю дорогу до приюта любовных утех больше не произнесли ни слова.
Все та же администраторша с понятливой и не совсем целомудренной улыбкой на губах протянула мне ключи. И номер оказался тот же, с шестом и цепями у изголовья кровати. Я запер за нами дверь.
— Ты о чем-то хотела поговорить? — начал я.
— Поговорить? — словно очнулась Ива. — Да, поговорить — обязательно. Только давай сначала разденемся.
Она подошла и начала расстегивать на мне брюки. При том, что в моем представлении о сегодняшнем вечере этот номер программы, разумеется, присутствовал, я все-таки немного смешался.
— Что, вот так, сразу? — неуверенно спросил я.
— Я веду себя немного эпатажно? — вскинула брови Ива, заканчивая с моим ремнем и переходя к пуговице брючного хлястика. — Мне и самой так кажется. Но давай простим это женщине, у которой год как не было секса. Или ты против?
Я покачал головой — ну, конечно же, я не был против. Мы не виделись год или чуть больше, — так что же, у нее после меня не было мужчины? А где же у нас, как минимум, муж? В общем, это было несколько странно, но очень возбуждало. Вжикнула молния, и увлекаемые вниз кошельком, ключами от машины и прочим карманным содержимым, мои брюки лавиной сошли на пол. С видом бывалого автомеханика, со словами: «Ну-ка, посмотрим, что тут у нас, так, так!» рассматривающего поломку, Ива опустилась передо мной на колени. Ее пальцы, приникшие под резинку моих трусов, были холодны, как лед.
— Ты что, с ума сошла? — закрывая глаза, спросил я, на самом деле не очень интересуясь ответом. — Дай мне хотя бы в душ сходить!
Ива промычала в ответ нечто совершенно непечатное, видимо, долженствующее означать: «К черту душ!», и это были последние наши слова на протяжении ближайших полутора или двух часов.
Потом мы голые лежали рядом.
— Так все плохо? — спросил я, теребя мочку ее раскрасневшегося уха.
— А-ха-ха! — деланно расхохоталась Ива, поворачивая ко мне голову. — Да, уж, лаконичнее издевку трудно придумать! Молодец! Пять!
— Да я не в качестве издевки, — ответил я.
— Знаю, извини, — становясь серьезной, сказала Ива. — Да, Сень, все плохо. Все настолько х….во, что жить не хочется.
Ее глаза покраснели, но она удержала слезы. Я прекратил теребить ее ухо.
— Что такое?
— Да что, что? — переспросила Ива, аккуратно убирая с нижнего века слезу. — Все то же. Этот то не работает совсем, а если устроится, то нигде подолгу задержаться не может. Не помнишь, у него прорабом такой Олег работал? (я хорошо помнил историю с Димой-Заказчиком, кивнул). Он сейчас работает технадзором в какой-то большой фирме, строят чего-то на Профсоюзной. Абик к нему подъехал, про старые дела напомнил, на слезу надавил — ты знаешь, он это может. Ну, тот и порекомендовал бывшего шефа подрядчику своему, да еще и дал превосходные характеристики. Тот проигнорировать рекомендацию заказчика не решился, и Аббаса взял, да не просто, а начальником стройки. И что ты думаешь? Через два месяца разругались в дым. Аббас вроде как деньги взял под отчет и не отчитался. Олегов подрядчик ему в ответ зарплату не заплатил, мой в отместку компру какую-то про их фирму слил. Ну, скандал, Абика, разумеется, поперли. Так ведь и Олегу пришлось уйти! А ты выпить, случайно, ничего не захватил?
Я захватил. Ива выпила высокий бокал предусмотрительно замороженного мною своего любимого мартини, как марафонец воду после финиша.
— Пью каждый день, — посетовала она. — Нервы ни к черту.
Она взяла бутылку, налила себе еще.
— Но что самое интересное, он что работает, что не работает, денег в доме нет в любом случае. Казино закрыли, он теперь по игорным автоматам шляется, все там спускает. А когда денег нет совсем, сидит дома, что-то бубнит над книжками своими мусульманскими. Хвалится, что начал учить арабский, чтобы читать Коран в оригинале, представляешь?! Дома жрать нечего, Дашка в истерике бьется, ей не в чем на выпускной идти, а этот Коран читает! А еще набрал каких-то кредитов, и сетует, что я не помогаю ему их отдавать! Ну, то есть охренел окончательно!
К ее глазам вновь подступили слезы, и она с размаху опрокинула в себя второй стакан мартини.
— В общем, с этой стороны мне помощи нет никакой, — сокрушенно мотая головой, продолжала Ива. — У Дашки постоянные проблемы, она де и маленькая, и прыщавая, и сисек у нее нет, и мальчики на нее не смотрят, и во всем виноваты родители. А поскольку отец, как только она начинает, встает и уходит, то остаюсь одна я. Дашка кричит, что лучше бы она в детстве умерла, я визжу в ответ: «Заткнись, дура!» И вот мы так орем друг на друга, а потом в обнимку рыдаем. А потом приходит выпивший отец и рассказывает нам, что мы дуры никчемные обе. Мы срываемся в ответ на него, а он говорит, что скоро у него «лавэ» будет, как гондонов в аптеке, и тогда он будет «всех на х…ю вертеть», в том числе и нас обеих. Этот дурдом продолжается до двух, до полтретьего, потом все разбредаются спать. Я в семь соскабливаю себя с подушки, поднимаю совершенно никакущую Дашку, чуть не на руках тащу ее умываться, впихиваю в нее завтрак, вдеваю ее в одежду и в таком состоянии полу-зомби отправляю в школу. Сама вырубаюсь минут на пятнадцать-двадцать, и к десяти вприпрыжку несусь на работу. Вечером возвращаюсь, вся такая одухотворенная тем, что шеф наорал, или зарплату уже две недели задерживают, что сейчас вернутся пьяный муж и нервическая дочь, сажусь без сил в кресло и смотрю на люстру, выдержит или нет. Но поскольку вешал ее Аббас, рисковать боюсь. И газом, как мама, не выйдет, потому что плита электрическая-я-я!
И она все-таки зарыдала, уронив лицо в ладони и содрогаясь всем телом. Я смотрел на вздрагивающий стянутый резинкой пучок волос у нее на макушке, на ходящие ходуном острые лопатки на худой спине, и мне стало фантастически, феноменально, вселенски жаль эту женщину. Я взял простыню, укрыл ее согнутую спину, сел рядом, обнял за плечи.
— Все, Сень, я больше так не могу, — всхлипывая, замотала головой Ива. — Ты прости, я дура была, когда тебя отталкивала, хрень какую-то писала. Возьми меня к себе, с собой, под свое крыло, я больше не буду выкобениваться. Простишь? Возьмешь?
Она подняла на меня свое заплаканное, в потеках туши лицо, и я понял, что она совершенно пьяна.
— Да, да, конечно, — ободряюще улыбнулся я.
Ива стянула с плеч простыню, вытерла краешком ткани лицо. Потом поднялась, сделала шаг, встала передо мной. Ее гладкий, в розовых пупырышках депилированных волос лобок оказался прямо у моих глаз. Взяла мои ладони, положила себе на бедра.
— Скажи, ты все еще любишь меня? — спросила она.
Я поднял на нее взгляд, через V-образный прицел ложбинки между грудей посмотрел ей в глаза. В них был коктейль из расслабленности, усталости, небольшого количества нежности, и все это замешано было на тревоге и беспокойстве. За себя? Близких? За свое будущее? За ответ на свой вопрос? Да, как-то совсем не так представлял я себе эту нашу встречу.
— Да, ответил я. — Конечно.
Ива нагнулась, выдохнула мне в губы густо пахнущий мартини поцелуй. Потом снова села на край кровати, опрокинулась назад, широко развела ноги.
— Иди, люби, иди, трахни меня! — сказала она, закрывая глаза. — Иди, я хочу тебя, я вся твоя. Иди, скорее!
Я опустился на колени между ее распахнутых ног, положил ладони на ляжки. Вход в ее лагуну напоминал сейчас приотворенную дверь с красноречивой табличкой: «OPEN». А разве не этого я хотел, не об этом мечтал? «Что, реконкиста?» — невесело подумал я про себя и сам ответил: скорее это напоминало процесс, для которого больше подходило английское определение «outbid»[xiv].
Но у каждого действия есть последствия. Примерно через год-полтора после нашего «воссоединения» в ответ на обязательный вопрос: «Как дела, как дома?» я начал получать от Ивы подробный отчет, что после периода относительного благополучия Аббаса снова выгнали с работы, и начался очередной сезон лайв-шоу «дурдом». Аббас заливает безделье водкой и, напившись, становится совершенно несносен. То он до глубокой ночи «выносит ей мозг» рассуждениями, кто виноват во всех его бедах (Ива всегда присутствует в этом списке под первыми номерами), то на полную громкость включает мусульманские песнопения вперемешку с «Владимирским централом». Подрался с соседом, пришедшим на этой почве выяснять с ним отношения. В редкие моменты просветления твердит, что ему необходимо срочно устоится на работу, ходит на какие-то собеседования, но возвращается злой, рассказывая, какие с ним общались идиоты и мудаки, или что он лучше подохнет с голоду, но за такие гроши работать не будет. Но поскольку с голоданием Аббас, мягко говоря, несколько приукрашивает, бюджет трещит по швам, Иве приходится отказывать практически во всем и себе, и Дашке. Я тут же лез за кошельком, выгребал все, что там было — тысяч десять-пятнадцать, — Ива отказывалась, краснела, но брала. И однажды, когда мы голые лежали рядом, она осторожно начала:
— Сень, а, Сень? Слушай, я знаю, как ты относишься к Аббасу и знаю, что он это заслуживает. Но он тоже сам очень переживает по этому поводу. Он тут просидел весь вечер, держась за голову и глядя в одну точку, а потом бухнулся передо мной на колени и говорит: «Я тебя умоляю, позвони Арсению Андреичу, попроси, чтобы он взял меня на работу! Что было, то было, но я все осознал и клянусь, что ему не придется жалеть о своем благородном поступке. Со мной он разговаривать не будет, я последний раз так ему наговнял с этим Пироговым, что и вспомнить тошно. А ты всегда ему нравилась, тебе он не откажет».
— Что, так и сказал: «Всегда ему нравилась?» — нахмурился я. — Может, он подозревает, что?..
— Да нет, — поморщилась Ива. — Просто, что я тебе нравлюсь, всегда было у тебя на лбу написано. Так что ему сказать? Что я позвонила, и ты отказал?
Я впал в глубокую депрессионную задумчивость. Единственно верным сейчас был ответ «да». Я неоднократно зарекался иметь с Аббасом какие-либо отношения, тем более деловые. Но отказать сейчас Иве — это выглядело бы… Это выглядело бы брезгливым отказом толстосума-покровителя бедной содержанке, осмелившейся попросить нечто из-за рамок ее нищих содержанческих прав. Пришлось бы объяснять, что, Ива, ты же понимаешь, это без связи с нашими отношениями, но я не могу, это же очевидно! Извини, не хотел огорчать тебя, но жизнь — такая сложная штука, и давай больше не будем об этом! И, кстати, дорогая, не соблаговолишь ли ты занять позицию № 17, мне пришла на ум презабавнейшая эротическая фантазия! И, как всегда, кроме соображений морали нашелся и чисто утилитарный аргумент. Мы к тому времени были на самом пике работы с Министерством, но мой руководитель этого проекта чем-то безумно раздражал г-жу Нарцыняк, и недавно она впрямую распорядилась его заменить. Я был этой просьбой жутко раздражен, но не отреагировать не мог. Я взял для решения вопроса приличествующий случаю тайм-аут, и время как раз истекало. По своему профессиональному опыту для замены Аббас подходил как никто другой.
— Пусть он мне позвонит, — ответил я, от неожиданно прозвучавшего в этой простой фразе чванства испытав к себе острый приступ отвращения.
Ива молча перевернулась, накрыла меня своим телом, и впилась в мои губы благодарным поцелуем.
Я назначил Аббасу зарплату, которую не дал бы ни одному человеку со стороны, и Ива не забыла отблагодарить меня за это феерическим сексом. Не то, чтобы наши с ней отношения мешали мне общаться с ее мужем, но я был рад, что Министерство курировал Питкес, что сводило мои с Аббасом контакты к минимуму. Он безупречно проработал почти полгода, г-жа Нарцыняк в нем души не чаяла. «А-арсений Андреевич, мы очень вам благодарны за то, что вы нашли возможность поставить на наш объект Аббаса Мерашевича, — в своей обычной придыхающе-экзальтированной манере говорила мне она. — Но шеф считает, что вам надо было сделать это с самого начала. «Кадры решают все!» — просил передать он вам!» От попахивающих сталинщиной нравоучений высокопоставленного мздоимца — поклонника игры на язычковых клавишно-пневматических инструментах меня мутило, но я улыбался, радуясь, что в кои-то веки попал с Аббасом в точку. Но потом разразился скандал. Началось с Самойлыча, который как-то между делом доложил мне, что застал Эскерова на рабочем месте с явными признаками алкогольного опьянения и, явно намекая на то, что сотрудник был принят на работу по моему прямом указанию, спросил на этот счет дальнейших инструкций. Я пожал плечами и сказал, что неприкасаемых у нас нет. Через несколько дней мне позвонила г-жа Нарцыняк со странным вопросом: дескать, не всегда уместное вмешательство главного инженера в работу руководителя объекта вредит делу и попросила ограничить, а лучше — исключить посещения Питкесом Министерства. Я едва не вспылил, но пообещал разобраться. Выяснилось, что получив от меня карт-бланш, Самойлыч устроил Аббасу заслуженную выволочку, заявив, что следующий случай пьянства на работе для того будет последним. В ответ Аббас пошел к г-же Нарцыняк и накапал на Питкеса, что тот, дескать, его, Аббаса, невзлюбив, вставляет ему палки в колеса и не остановится даже перед срывом ввода объекта в эксплуатацию с целью свалить вину за это на руководителя объекта. В голосе г-жи Нарцыняк звучало неприкрытое беспокойство, а я скрипел зубами и проклинал ту минуту, когда уступил Иве. Закончил я разговор с четким намерением лично и максимально жестко переговорить с Аббасом, но задержался с осуществлением этого решения, а через два дня меня вызвал лично Гармонист. За два года работы это был второй раз, тема встречи объявлена не была. Но когда он начал мне задушевно петь, что обеспокоен некоторыми процессами, идущими в организации подрядчика, я сразу понял, откуда растут ноги. Оказалось, что Аббас приперся к Гармонисту и с заговорщицким видом начал рассказывать тому, что практика обналичивания в «Арми-Строй» построена небезопасно, и что по стопроцентно верным сведениям скоро на фирму будет налет соответствующих органов. Это, в свою очередь, не только приведет к срыву работы на Министерстве, но станет источником неприятностей у заказчика. С целью предотвращения возможных проблем Аббас просил Гармониста, чтобы тот в приказном порядке запретил появление на объекте главного инженера Пикеса Б.С., а мне, как генеральному директору, дал прямое указание наделить его, Аббаса Эскерова, исключительными полномочиям по найму субподрядчиков и ИТР. В этом случае он, Аббас, гарантирует своевременный ввод объекта в эксплуатацию своим честным словом и незапятнанной репутацией, в противном — гарантирует, что все рухнет буквально на днях. Гармонист выслушал Аббаса с выражением озабоченности на лице, потом, не будучи совсем уж идиотом, вызвал меня. Еще он поделился со мной наблюдением, что от Аббаса Мерашевича пахло водкой, и общее состояние, в котором находился руководитель объекта, представилось ему несколько неуравновешенным. Я ухватился за эту идею, объяснил, что, вероятно, руководитель объекта переутомился, в связи с чем ему завтра же будет предоставлен для восстановления внеочередной отпуск. Не мог же я объяснить Гармонисту, что прожженный авантюрист, на котором клейма ставить негде, был взят мною на работу по просьбе его жены, моей любовницы, и теперь по привычной своей кукушечьей традиции пытается перераспределить денежные потоки, с каковой целью и хочет добиться права ставить на ключевые посты своих людей. Гармонист высказал опасения насчет сроков сдачи объекта, остающегося без руководителя, но получил мои заверения, что главный инженер Питкес Борис Самойлович вполне справится один. Выйдя из высокого кабинета, я первым делом заблокировал Аббасу его корпоративную сим-карту, вторым — продиктовал приказ о его увольнении, третьим — самолично вымарал его фамилию из списка на проход в здание Министерства. Звонок с неизвестного мне телефона раздался в половине девятого утра следующего дня. Совершенно неадекватный Аббас кричал, что не потерпит такой подставы, что закончить объект — дело его чести, что начальник ФСБ — его другадан, и «летучие отряды» на Министерство, в контору и ко мне домой уже выехали. Что я отдам все деньги, которые я ему задолжал, и еще столько же, и что объект без него я не сдам. Я слушал этот бред сумасшедшего минут пять и мне вспоминался финал Булгаковского «Собачьего сердца»: «Как же, позвольте?.. Он служил в очистке…» Потом я положил трубку и постарался обо всем этом забыть. Но Аббас еще долго не давал мне жить спокойно, звонил, грозил, писал эсэмэски. В его рабочем столе на Министерстве нашли семь или восемь странниц убористым почерком, названным «Проект доноса на безобразия, творимые генеральным директором ООО «Арми-Строй» Костреневым А.А. при исполнении Государственного контракта на объекте Министерство». Причем слово «донос» было сначала вымарано и исправлено на «докладная записка», но после зачеркнуто, и жирным снова выведено: «Донос». В основном в кляузе был все тот же бред душевнобольного, но если бы бумага попала «куда надо», без подключения Леши Бранка вряд ли обошлось бы. дал команду не выплачивать шантажисту зарплату, и это возымело действие. Через две недели другадан начальника ФСБ написал заявление об уходе по собственному желанию, в обмен получив полный расчет. Как часто бывает с сиквелами драмы, последняя повторилась в виде фарса.
Объяснения с Ивой на этот счет я ждал и боялся, но она позвонила первая и сказала, что понимает — у меня не было выхода. Попутно в разговоре выяснилось, что «ж…па» с деньгами в семье Эскеровых так и не прекращалась, потому что зарплату Аббас домой не приносил, а проигрывал в заменивших казино онлайн-клубах вроде «Вулкана удачи». Аналогично он поступил и с весьма приличной последней суммой, не появлявшись домой двое суток. Я закончил разговор с тяжелым сердцем, предвидя новые расходы и не первый уже раз пожалев о том, что «реконкиста» удалась.
[i] Я — Джой. Я не говорю по-русски. (англ.)
[ii] Я не причиню тебе вреда. Иди сюда. (англ.)
[iii] Ты очень симпатичная. (англ.)
[iv] Мне нужно принять душ. Извиняюсь, это не займет много времени. (англ.)
[v] Я хочу тебя. Я хочу тебя в твою вагину, немедленно! (англ.)
[vi] Ивиняюсь, у меня нет презерватива. У тебя есть? Слишком опасно заниматься этим без защиты. (англ.)
[vii] К черту презики! Залезай на меня, сейчас же! (англ.)
[viii] У меня нет СПИДа. Я чистая. Господин может быть уверен. (англ.)
[ix] Ты откуда? (англ.)
[x] Из Соуэто. (англ.)
[xi] Почуму ты плачешь? Почему ты такой грустный? Это из-за моих глупых историй? (англ.)
[xii] Мы увидимся еще? (англ.)
[xiii] Если мне повезет, и я забеременею от тебя, я знаю, как назвать нашего сына. (англ.)
[xiv] Outbid (англ.) — перекупать