— Доброе утро, мисс! Куда едем? — спрашивает меня консультант — клянусь, вылитая Марсия из сериала «Семейка Брейди».
Три часа ночи, откуда у нее такая бодрость?
— Куда угодно, лишь бы подальше отсюда, — бормочу я себе под нос, пытаясь нащупать в рюкзаке бумажник.
Складной нож, «Кольт»… а вот и бумажник, бинго. Внутри я ликую. Чем скорее я с этим покончу, тем скорее улизну из города.
— Куда я смогу уехать на эти деньги? — спрашиваю я, просовывая ей наличные.
Наличные, которые я выкрала из отцовского тайника, в то время как он лежал без сознания в подвале, истекая кровью.
Пока клон Марсии считает деньги, я нервно оглядываюсь, опасаясь преследования.
Эта станция автобусов дальнего следования ничем не отличается от других. Горят электрические лампы; и сколько бы на стены ни наносили слоев краски, их яркие цвета выглядят безнадежно устаревшими и безжизненными.
Но от запаха у меня по коже бегут мурашки.
Пахнет отчаянием.
— Э-э, какое место вас интересует? — улыбается девушка-консультант, ослепляя меня отбеленной улыбкой.
— Что-нибудь скучное и тихое. Где я не буду выделяться, — честно отвечаю я.
Карие глаза распахиваются шире, явно оценивая мою не самую неприметную внешность.
Черные вьющиеся волосы доходят мне до лопаток — сколько я себя помню, у меня всегда была именно такая прическа. Однажды, в порыве авантюризма, я решила добавить немного цвета в свою мрачную действительность и покрасила отдельные густые пряди в ярко-вишневый, надеясь, что эти перемены привнесут калейдоскоп живительных эмоций в мою жизнь. Цвет мне понравился, вот только, увы, в моем жалком существовании он ничего не изменил.
Льдисто-голубые глаза я всегда выделяю угольно-черной тушью и густой линией подводки. И я не выйду из дома, не нанеся на веки темные тени, благодаря которым мои глаза становятся — как же это назвал «Космополитен»? — ах, да, точно, «обольстительно-кошачьими». Кто вообще придумывает эти бредовые названия?
Мне говорили, что глаза — мое главное украшение, и мне не нужен такой яркий макияж, приглушающий их естественный цвет. Но в условиях, в которых я росла, лучше вообще обходиться без «украшений», чтобы слиться с толпой.
На левой ноздре у меня поблескивает крошечный алмазный пирсинг, уши тоже проколоты — в двух местах. Все, кроме козелка уха, прокалывала, естественно, я сама. Боль напоминала мне о том, что я жива.
Тату в виде луны нанесла не я. Эта татуировка у меня на внутренней стороне левого запястья. Она много для меня значит, я сделала ее в пятнадцать и никогда не жалела об этом поступке.
В общем, что касается внешности, я явно не из тех, кто сливается с толпой, но попробовать стоит.
— Возможно, вам подойдет Южный Бостон в Вирджинии. Время в пути — два дня, тринадцать часов пятьдесят минут, — сообщает консультант, быстро печатая на компьютере.
Я понятия не имею, что из себя представляет Южный Бостон, но честно говоря, мне все равно. Я знаю, что это маленький городок в округе Галифакс, и этого знания вполне достаточно.
— Да, прекрасно. Главное, чтобы выехать можно было сегодня ночью, — торопливо отвечаю я. Этот разговор тянулся уже на пять минут дольше, чем мне хотелось бы.
— В смысле, сегодня утром, — щебечет она певучим голосом, от которого у меня только что кровь из ушей не идет.
Я перевожу взгляд на шариковую ручку в милой маленькой подставке, стоящей на конторке. Дурацкий длинный хвост консультантки колышется с каждым ее движением, и я размышляю о том, чтобы воткнуть ручку себе в уши — уж лучше мучиться от боли, чем от необходимости слушать эту чертову Марсию Брейди хотя бы еще одну секунду.
Плевать ей было на мои чувства.
— Но, ведь три часа — это уже начало нового дня, а значит, утро, — поясняет она, активно жестикулируя.
Я в курсе, сколько сейчас времени, и знаю, что уже «начало нового дня», но как по мне, до тех пор, пока ты не лег спать, день, когда ты проснулся, еще не закончился.
Я барабаню покрытыми черным лаком ногтями по конторке, нетерпеливо ожидая, пока этот потомок Брейди заткнется и даст мне билет, чтобы я могла, наконец, уйти.
Конечно, никакие намеки до нее не доходят, и когда я бесстрастно поднимаю бровь, она все еще сидит, уставившись на меня и сияя, в ожидании, что я отвечу на ее глупое замечание. И меня еще называют чудачкой!
— Билет, — напоминаю я.
— О, да, конечно, простите, — бормочет она с запинкой и что-то выстукивает на клавиатуре.
Вновь оглядывая небольшую станцию, я вижу, что кроме меня лишь два человека ждут автобус, и спрашиваю себя, не в бегах ли они, так же, как и я.
Маленькая девочка держит видавшего виды розового плюшевого мишку, повисшего у нее на руке. Она вцепилась в ладонь матери, тщательно осматривая все вокруг большими тревожными глазами. Когда потрепанный медвежонок выскальзывает у нее из пальцев, она быстро подхватывает его — без сомнения, с ним она чувствует себя увереннее и безопаснее.
Судя по подбитому глазу матери, эти двое определенно кое в чем похожи на меня.
Они — беглецы.
Девочка замечает мой взгляд и застенчиво прячет лицо, утыкаясь маме в бок.
Я поспешно отворачиваюсь, чтобы не пугать малышку, потому что узнаю в ней себя. Когда-то я тоже была маленьким испуганным ребенком. Мне пришлось стать «плохой девчонкой», потому что в моем мире страх превращает тебя в жертву.
Впредь я отказываюсь быть жертвой.
— Мисс Кессиди? — зовет меня блондиночка.
— Что? — отрывисто спрашиваю я, думая о своем.
— Ваш автобус отходит через десять минут. — Со смущенной улыбкой она, наконец, протягивает мне мою свободу.
— Класс, — бросаю я, выхватывая билет, запихивая его в задний карман джинсовых шорт.
— Приятной поездки с…
Пожалуй, повернуться к ней спиной до того, как она закончила фразу, было не слишком-то вежливо, но я и так уделила ей достаточно своего времени, и теперь мое время принадлежит только мне.
Я бухаюсь на жесткое зеленое пластмассовое сидение нулевого уровня удобства (если бы я сидела на камне, моей пояснице и то было бы комфортнее), низко ссутуливаюсь, скрестив ноги и разглядывая свой простой, незамысловатый наряд.
Мои кеды видали лучшие времена, но у меня не хватает духу выбросить их после стольких лет. В мелькающем свете мои подтянутые ноги кажутся слишком бледными, и, теребя потертую кромку голубых джинсовых шорт, я думаю о том, что лучше бы я надела брюки.
Мой рост — 165 сантиметров, а вес всегда был ниже нормы. За костлявую фигуру спасибо папе — в нашем доме о полноценном питании отродясь не слышали, так что о еде приходилось забывать. Но чтобы выполнять свою часть «работы», мне необходимо было держать себя в форме, так что я занималась тренировками. Да-да, пусть я тощая, но я способна надрать задницу любому девяностокилограммовому придурку. Уж поверьте, был опыт.
Я всегда была бледной, и я знаю, что учитывая контраст бледной кожи с черными волосами и глазами цвета индиго, я чуток напоминаю живого мертвеца. Но слушайте, если вас все считают фриком, с вами никто не связывается, и вас оставляют в покое. А это мне и нужно.
В детстве я смотрела на актрис, мечтая о таких же, как у них, женственных формах, но мне пришлось примириться с тем фактом, что, дожив до девятнадцати лет, я уже не поменяюсь и так и останусь тощей злобной боевой машиной.
Я хмурюсь, когда взгляд падает на сумку у моих ног, с грустью размышляя о том, что долго мне паковать ее не пришлось. Вся моя жизнь уместилась в один крошечный потрепанный рюкзачок — целая жизнь, упакованная в спешке.
Впрочем, это неважно. Когда я доберусь до Южного Бостона, я не буду выделяться, я хочу стать такой же, как все. Я хочу быть нормальной.
Но я же знаю, что нормальной мне не стать никогда, поэтому я готова смириться хотя бы с почти нормальной жизнью.
Певучий голос возвращает меня к реальности, но в этот раз я почти счастлива его слышать — он объявляет о начале посадки.
Вглядываясь в заляпанное окно, я выдыхаю от облегчения, когда вижу, как подъезжает мой автобус.
Свобода.
Срываясь с сидения, я толкаю двойную стеклянную дверь, торопясь оставить Лос-Анджелес лишь далеким воспоминанием.
В Лос-Анджелесе, с его населением в три миллиона восемь тысяч человек, растущем каждую секунду, стало на два жителя меньше. Когда-то я называла маленький коттедж в пригороде своим домом, теперь же он стал моей тюрьмой, полной горьких воспоминаний и разбитых надежд.
Да кого я пытаюсь обмануть, это место никогда не было моим домом.
И все же, там я чувствовала себя в безопасности. Ну, то есть, пока не ушла мама, оставив меня в трехлетнем возрасте на попечение отца. Честно говоря, будь у меня выбор, я бы предпочла остаться одной.
Внезапно я ощущаю озноб и, отыскав в рюкзаке свитер с принтом «Emily the Strange», быстро натягиваю его на себя. Удивляться нечему, каждый раз, когда я думаю об отце, у меня стынет кровь. Нахлобучив капюшон, я затягиваю его так, что лицо практически полностью оказывается скрытым.
Мне по душе безымянность. Теперь это моя новая жизнь.
Я — никто.
— Мисс?
Я вскидываю голову. Круглолицый водитель автобуса, улыбаясь дружелюбно и тепло, протягивает мне руку.
— Что? — не понимаю я.
— Сумку давайте, — с улыбкой поясняет он, глядя вниз на мой рюкзак.
Я хватаю рюкзак с земли и прижимаю к груди, вцепившись в него изо всех сил.
Я не двигаюсь с места, и он повторяет:
— Можно мне ее взять?
Я не хочу, чтобы какой-то незнакомец трогал мои вещи, и еще сильнее вцепляюсь в потертую ткань.
— Можно, я не буду сдавать ее в багаж? — спрашиваю я, не желая расставаться со своими вещами.
— Конечно, можно, — отвечает водитель с широкой улыбкой. — Добро пожаловать на борт!
Вежливо кивнув, я иду к автобусу. Но прежде чем подняться на первую ступеньку, я смотрю на него по-детски доверчиво. Смотрю с надеждой и оптимизмом, чувствами, которые не испытывала уже давно. А все потому, что за девятнадцать лет мои глаза видели то, о чем не должен знать человек моего возраста.
Вообще-то, такого не должно быть ни в каком возрасте.
Но это все в прошлом. И в это прошлое я выстрелила около пяти часов назад.
С первыми шагами навстречу свободе я чувствую, как на моих губах появляется новое, давно позабытое выражение.
Я улыбаюсь.
Что ж, за новое начало.
Потому что прошлое вышло отстойным.